Бориса Леонидовича Вяземского. Сама по себе лотаревская книга
| Вид материала | Книга |
- Паспорт: серия №, выдан 200, 155.09kb.
- Отношение Бориса Леонидовича к долгу писателя? Ответы на эти вопросы в доклад, 67.93kb.
- Шарамон Шалила "Рейки", 1929.13kb.
- Андрея Леонидовича Козика Приветственное слово декана юридического факультета уо фпб, 136.39kb.
- Нп «сибирская ассоциация консультантов», 158.17kb.
- Шалыгина Оксана Васильевна моу дод детская школа искусств Тарского муниципального района, 101.54kb.
- 1. Общая цель всякого стремления. Частные цели отдельных видов человеческой деятельности, 30.59kb.
- Р. Киплинг «Маугли», «Рикки-Тики-Тави», «Кошка, которая гуляла сама по себе», 4.83kb.
- -, 66.65kb.
- Сказка о воде хаоса, 36.55kb.
ИЗ «ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ПРОКУРОРА
ВОРОНЕЖСКОГО ОКРУЖНОГО СУДА...»:
<...> Утром 24 августа прибывшие из Усмани лица направились в с. Коробовку к школе, около которой стала собираться толпа из крестьян окрестных сел. Оставив отряд солдат в количестве 33 человек около церкви, прапорщик Петров вместе с Бржозовским, Милютиным, Соломахой, Сергеем Поповым и Талицких отправился к школе, в которой был арестованный князь Вяземский вместе с супругой, пожелавшей разделить участь мужа. При виде отряда солдат в толпе стали раздаваться голоса, спрашивавшие «зачем патруль», на что член продовольственной управы Милютин ответил: «Взяли, чтобы вы не перерезали друг друга». К собравшейся же толпе обратились инструктор губернской продовольственной управы Сергей Попов и Соломаха, убеждая толпу отпустить князя, но толпа, будучи сильно возбуждена, оставалась непреклонна. Больше всего раздавались в толпе голоса крестьян Семена Коченова, Федора Буркова, Тимофея Иванова Коченова, Ивана Дмитриева Коченова, Бориса Дмитриева Лунева и Александра Васильева Коробова. Они бросились на члена Комиссариата Григория Талицких с криками «арестовать его, он возмутил». В это же время по звону набатного колокола к школе стал стекаться народ и из ближайших к Коробовке сел, вооруженный палками и вилами. По адресу явившихся к школе помощника комиссара Бржозовского и Талицких из толпы раздавались крики «арестовать, убить», «мы пришли бить вас». Бржозовский попросил прапорщика Петрова принять надлежащие меры, но последний, подойдя к своему отряду, убедился, что на солдат рассчитывать нечего и большая часть их смешалась с толпой. Видя себя оставленным солдатами, Петров, встав на табуретку, хотел обратиться к толпе, но из толпы продолжали кричать: «Убить его и князя», — и когда Петров все же добился слова, то стали раздаваться голоса, обвинявшие князя в том, что он распорядился разобрать мост, а прапорщика Лукина в том, что он произвел три выстрела. Прапорщик Петров предложил толпе отправить князя на фронт, думая тем спасти князя от самосуда толпы, которая в один голос кричала «убить его». Предложение Петрова было поставлено на баллотировку и подавляющим большинством голосов принято, о чем составлен был пр<отокол>. Для сопровождения же князя были избраны уполномоченные от сел Дебрей, Падворок, Коробовки и Княжьей Байгоры.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Е.Д.ВЯЗЕМСКОЙ:
<24 августа.> Поздно вечером вошел ко мне комиссар. Сказал, что я могу пойти домой. Совершенно не помню, кто меня довез домой (то есть, обратно в Лотарево), но помню мой вход в дом. В столовой был накрыт стол, и Ваня мне спокойно докладывал, что обед готов. Я прошла в нашу спальню, где кровать была открыта на ночь, — на одну минуту мне показалось, что если я лягу в кровать, то все случившееся за день исчезнет. Ваня же, зная, что я полтора суток не ела, пришел настаивать на том, чтобы я поужинала, убеждая меня, что Борис теперь в безопасности, так как солдаты, которых мужики заставили везти Бориса в Грязи, сказали ему, что самое главное — это вывезти его отсюда и что они его везут в Москву, где он будет в полной безопасности. Я этому поверила и решила пообедать. Сидя за столом, я вдруг услыхала странный шум и какой-то переполох в буфетной, куда вызвали Ваню. Вскоре оттуда появился солдат из охраны, который только что вернулся из Грязей. Он сказал мне, что Борис просит меня встретить его в Москве. С ним была Маруся Вельяминова, которая сказала, что приехала, чтобы повидать меня. Я чувствовала, что что-то неладно, что у них странный вид, что они что-то скрывают, но им удалось убедить меня лечь спать, чтобы завтра рано утром ехать в Москву. По дороге в мою спальню я зашла в кабинет Бориса и, к моему удивлению, увидала сидящего за письменным столом и разбиравшего какие-то бумаги Бориса того самого агитатора Моисеева, которого я видела в толпе вчера утром. Когда я его спросила, что он тут делает, он грубо мне крикнул: «Это не ваше дело! Отправляйтесь в свою комнату!» Солдат, который стоял за мной, сделал мне предостерегающий жест, чтобы я не отвечала. Не успела я вернуться к себе в комнату, как Анна пришла мне сказать, что мой друг солдат просит меня не ложиться спать, так как, как только станет совсем темно (нашу электрическую станцию толпа вчера разгромила и фонари не горели), он, с согласия кучера Михайло, воспользовавшись выходом из моего заднего коридора, вывезет меня в Грязи под видом моей горничной. Так было и сделано. Анна шла за нами, чтобы отвечать, если нас окликнут. Я должна была молчать и закрываться большим платком. Какие-то мужики с факелами нас окликнули. Солдат ответил, что уезжает по делам. Кромешная тьма нам помогла добраться до тройки. Не успели мы сесть в экипаж — солдат и я, как Михайло полным ходом вылетел из ворот усадьбы и, не сбавляя ходу, мы понеслись в Грязи. Стояла чудная звездная августовская ночь. Я радовалась, что подошел конец всему этому двухдневному кошмару и больше не беспокоилась о Борисе, считая, что он в Москве. Михайло и солдат угрюмо молчали. Иногда я слышала, что они вздыхали. Меня удивило, что мы объезжаем попадающиеся нам по пути деревни. Все это меня удивляло, но, как ни странно, не пугало. Я вдруг встрепенулась, когда увидела, что они подвезли меня к крыльцу дома в имении А.В.Бланка Аннино. «Зачем мы сюда приехали?» — спросила я Михайло. «Чтобы узнать, где князь», — ответил он. Я вошла, спросила где Борис. Они мне сказали, что он убит. Я повернулась назад и сказала Михайло везти меня на вокзал в Грязи. «Я поеду с вами», — сказал мне мой солдат. Он был удивительно трогателен со мной. Матрос-социалист, но не большевик. Без него я никогда бы не нашла товарный вагон на запасном пути, где лежало тело Бориса. Я оставалась в вагоне, пока совсем не рассвело. Кто-то позвал священника, который отслужил панихиду. Кроме него, в вагоне были только солдат и я, но потом подошли какие-то рабочие с маленькими детьми. Дети дали мне букет полевых цветов, который они собрали. Вернулась в Аннино, легла в постель и пролежала весь день.
На следующий день, 25 августа, военный комендант станции Грязи дал знать своему коллеге в Воронеже, куда направился ушедший из Грязей эшелон с предполагаемыми убийцами, чтобы эшелон был задержан и названные им лица арестованы.
В тот же лень, 25 августа, в помещении Грязинской станции, Усманский уездный комиссар Русанов и следователь Морозов осмотрели тело Бориса. Но когда они попытались допросить свидетелей на месте, их от этого отговорил командир военного конвоя, сказав, что его люди ненадежны и способны даже линчевать следователя. Уже на следующий день после убийства Бориса Вяземского местная печать начала подробно писать о произошедшем.
«ТАМБОВС КИЙ ЗЕМСКИЙ ВЕСТНИК» ПЯТНИЦА, 25 АВГУСТА 1917
Беспорядки в Лотарево
В Тамбове получены сведения, что в имении кн. Б.Л.Вяземского при селе Лотарево Усманского уезда происходят крупные беспорядки. Толпа крестьян в 5000 человек громит имение. Владелец имения и его жена арестованы толпой. Толпа разгромила винные погреба и перепилась. В Лотарево посланы войска из Тамбова. Имение Вяземского считается одним из культурнейших имений в России в области разведения племенного рогатого скота. Оно давно уже взято правительством под охрану.
ТАМ ЖЕ. СУББОТА, 26 АВГУСТА 1917
Разгром Лотаревского имения и убийство к н. Б.Л.Вяземского
<...> Ночью под 25 августа были получены телеграммы от Усманского уездного комиссара М.Д.Русанова и Председателя Усманской земской управы М.М.Охотникова. В этих телеграммах сообщалось, что арестовавшая кн. Б.Л.Вяземского толпа поставила условием освобождения его из-под ареста немедленное отправление на фронт. Князь согласился на это условие и под конвоем был отправлен толпой на станцию Грязи для дальнейшего следования в действующую армию. В это время через Грязи шел поезд с войсковым эшелоном. Эшелон задержался в Грязях и, узнав о происшествии с кн. Вяземским, начал тут же издеваться над ним и после жестокого истязания князь был убит озверевшей толпой. Далее в телеграммах сообщалось, что богатейшее, одно из культурнейших имений в России — Лотаревское имение кн. Вяземского разгромлено совершенно. Стража, по распоряжению правительства охранявшая имение — ибо имение Вяземского, как уже сообщалось у нас, как ценное в культурном отношении, давно уже взято было правительством под охрану, — толпой избита и разогнана. Разгромив имение кн. Вяземского, толпа, подстрекаемая солдатами, приступила к разгрому соседних имений. В настоящее время толпа громит имение Вельяминовых.
Уже 25 августа началось судебное расследование убийства Б.Л.Вяземского, из которого выяснилось множество дополнительных подробностей.
ИЗ «ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ПРОКУРОРА
ЕЛЕЦКОГО ОКРУЖНОГО СУДА
ПРОКУРОРУ МОСКОВСКОЙ СУДЕБНОЙ ПАЛАТЫ
ОТ 28 АВГУСТА 1917 ГОДА ЗА № 2859»:
24 августа вечером на станции Грязи юго-восточных железных дорог, расположенной в пределах Липецкого уезда, был убит солдатами помещик Усманского уезда, Тамбовской губернии князь Сергей* Леонидович Вяземский.
* Так в документе.
Из показаний допрошенных на предварительном следствии свидетелей выяснилось, что 24 августа в имении названного Вяземского, расположенном в 15-ти верстах от станции Грязей при селе Лотыревки**, Усманского уезда (округа Воронежского окружного суда), произошли беспорядки, во время которых крестьяне арестовали Вяземского, заявив, что он уклоняется от военной службы.
** Так в документе.
Для прекращения беспорядков в имение Вяземского прибыл из Усмани отряд солдат с прапорщиком Петровым. Последний с 3-мя солдатами повез арестованного Вяземского в Грязи, но крестьяне, не доверяя конвою, командировали троих из своей среды для сопровождения князя. В Грязях Петров сдал Вяземского начальнику охраны станции, прапорщику Дмитренко, который поместил его в охраняемое патрулем помещение.
В это время на станции находились два проезжавших мимо эшелона <направлявшихся на фронт>, состоявшие из 2-х маршевых рот 152 пехотного запасного полка и команды 290 пешей дружины. Когда среди солдат прошел слух, что арестованного князя Вяземского хотят отправить на фронт, то раздались голоса «мы пойдем без арестантов, лучше убить его». Через некоторое время солдаты потребовали, чтобы один из приехавших с князем крестьян объяснил им, в чем дело. (По-видимому, этот оставшийся безымянным крестьянин, которого свидетели описывают как «одет в поддевке», и подстрекнул солдат к расправе.) После переговоров толпа солдат, оттеснив патруль, ворвалась в комнату, где находился Вяземский, вывела его оттуда и стала бить его. Затем Вяземский был выброшен через перила на перрон, где избиение продолжалось и где впоследствии он был найден мертвым.
При судебно-медицинском вскрытии трупа Вяземского у него на груди были обнаружены три колотые раны, проникающие в сердце. Кроме того, у него оказались раздробленными нижняя челюсть и полость носа, а мышцы лица — разорванными и смятыми.
Эшелоны в тот же вечер с воинским поездом уехали, пока они не были задержаны на ст. Воронеж, причем ни милицией при производстве дознания, ни судебным следователем до настоящего времени указаний виновных не добыто, а лишь установлено, что в избиении Вяземского принимали участие исключительно одни солдаты.
На следствии выяснилось, что оба эшелона состояли из 716 невооруженных (!) солдат и что в распоряжении начальника охраны станции «Грязи» имеется более ста вооруженных ружьями солдат. Но никакой попытки не было предпринято спасти Вяземского.
ЗАПИСАНО Е.Д.ВЯЗЕМСКОЙ В «КНИГЕ СУДЕБ»:
27 августа. Аннино. Вернувшийся Бланк отвез меня на маленькую станцию между Грязями и Москвой. В тот же поезд был погружен гроб Бориса. Бланк боялся моего появления на станции Грязи. Мы трогательно простились с моим солдатом. Впоследствии Адишка старался его вознаградить, но он наотрез отказался. Поезд был забит — я стояла в коридоре, среди очень грубо пристававших ко мне солдат, пока кондуктор вагона не вытащил меня из толпы в свое отделение. Покрыл меня своим пиджаком, принес мне чаю и, когда уходил из отделения, запирал меня на ключ.
В Москве на вокзале меня встретили тетя София Панина и Игорь Константинович.
Дневниковые записи Лили Вяземской кончаются ее приездом с телом мужа в Москву, где их ожидала Софья Владимировна Панина. Из Москвы они направились в Петроград, где, после заупокойной литургии в Александро-Невской Лавре, дядя Борис был похоронен в фамильном склепе Левашовых.
Первые дни в столице были посвящены консультациям с видными юристами, как например, с другом дяди Бориса В.В.Маклаковым и товарищем Л.Д.Вяземского по Государственному Совету академиком А.Ф.Кони. Как это ни парадоксально, несмотря на продолжавшуюся войну, на частую смену власти, па иностранную интервенцию, на начавшуюся кое-где гражданскую войну, большинство прежних судебных порядков и учреждений работало долго и после захвата власти большевиками. (Особенно удивительно было и то, что частная переписка между разбросанными по стране членами нашей семьи продолжалась до самого их отъезда из России весной 1919 г. Значительная часть ее сохранилась и была мною использована.) Тем временем заговорила бюрократия. Так как Борис Вяземский был арестован в одном судебном округе, а убит в другом, несколько дней было потрачено на перебрасывание дела из рук в руки, покуда не вмешалось Министерство юстиции. В результате было решено, что дело будет рассмотрено в Московском окружном суде старшим следователем по особо важным делам Михалевичем, а семья Вяземских, по совету Маклакова, будет представлена адвокатами Ковалевским* и Лыдиным; и что во избежание политического ажиотажа, по совету Кони, оно будет представлено не как политическое преступление, и тем паче как сведение счетов «освободившегося наконец трудового народа со своим хозяином», а как обыкновенное уголовное преступление.
* Ковалевский вскоре отказался от дела
В ожидании вызова к московскому следователю мать дяди Бориса и его вдова занялись укладкой наиболее ценного имущества, находящегося у них в доме на Фонтанке, организацией его эвакуации в Москву и отысканием там склада для его хранения. Действительно, к этому времени положение на Рижском фронте до того ухудшилось, развал армии и массовое дезертирство шли такими темпами, что даже многие в Верховном командовании полагали, что фронт удержать нельзя будет и что к весне 1918 года и столица падет, и неизбежно придется заключить сепаратный мир.
Наконец, 3 октября тетю Лили вызвали в Москву на допрос, который длился так долго, что на одну его запись потребовалось двое суток. Зато следователь Михалевич произвел на обеих женщин прекрасное впечатление знанием дела, пониманием обстановки, характера и роли Бориса и основательностью, с которой он допрашивал саму тетю Лили и вызванных им свидетелей. Но, конечно, перебирание всех жутких подробностей и саму тетю Лили, и Бабушку совершенно убило, и в одном из писем этого времени Мария Владимировна (которая до сих пор держалась молодцом) признается, что: «... крушение всего, чем жили раньше, так ужасно, что делаешься совершенно равнодушным ко всему окружающему... Все кажется суетой сует... Я могу лишь заниматься какой-либо механической работой или срочными делами, газетами и так далее». Но вскоре она придет в себя и будет все последующие годы примером мужества и самоотвержения. В это время младший брат дяди Бориса, Владимир Вяземский, в ожидании своего перевода из разваливающейся армии (где, кстати, он пользовался большой популярностью среди нижних чинов) в Главное управление по коннозаводству, побывал в имениях семьи — в самом Лотареве и в саратовском Аркадаке. Лотарево оказалось, к его удивлению, спокойным. Ему там удалось наладить распродажу рабочих лошадей и эвакуацию 15 лучших маток и лучшей молодежи разного возраста частично в Уральскую область, в имение их близкого друга, замученного год спустя в Алапаевске князя Игоря Константиновича, а частью в Донскую область. Зато в Аркадаке, где уже весною постоянно происходили беспорядки, положение становилось все более критическим. В конце сентября мои отец, И.С.Васильчиков (который был выбран Думой одним из светских делегатов на Поместный Собор Православной Церкви) уехал в Москву. Там готовились к избранию Патриарха на недавно восстановленный Патриарший Престол. Им окажется хорошо знавший отца по Литве бывший митрополит Виленский, а затем Московский, Тихон. По церковным делам отец застрянет в Москве до конца декабря. Этим временем и Бабушка, и тетя Лили наконец также покинули Петроград и осели вместе с другими спасшимися членами семьи Вяземских в Крыму, где они оставались до своего окончательного выезда из России весной 1919 года. Там ранней весной 1918 года неожиданно появился и Ваня Горшков. Он им привез из уже полностью разоренного Лотарева то, что ему удалось спасти, в том числе и «Книгу Судеб».
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Л.Л.ВАСИЛЬЧИКОВОЙ:
Это убийство, одно из первых в русской провинции в 1917 году, произвело страшное впечатление. Наши крестьяне, большинство которых имело в виду лишь увоз брата с тем, чтобы легче разделить его земли, были потрясены и с ужасом ожидали заслуженной кары. Впоследствии мы услышали, что вся округа с замиранием сердца ожидала, что мой младший брат приведет с фронта свой полк и не оставит камня на камне в нашем селе, то есть в Коробовке. Когда прошли дни и недели, и ничего, кроме весьма вялого расследования, не последовало, они подняли голову и, как нам передавали, сказали: «Ну, коли за этого с нами не расправились, то нечего больше стесняться!» Вся округа была разгромлена, и при этом проявлены методичность и планомерность, несвойственные русскому человеку, чье поведение вошло в поговорку как «какнибудство» и «коекакство»...
Во многих местах разгром начался и до большевистского переворота*.
* Иллюстрнруя эти слова моей матери, вновь цитируем «Тамбовский Земский Вестник» от 16 сентября 1917: «По губернии. Имение А.А.Ушаковой в Козловском уезде — имение образцовое — разгромлено, т.ч. не осталось камня на камне, и сожжено. Разрушено все дотла, растащено, исковеркано и сожжено. 10 лет назад владелица подарила крестьянам 1000 десятин своей земли (осталось 150 и 20 под сад и парк). Ею выстроено 2 училища и опытная станция. Велось образцовое полевое и молочное хозяйство. Теперь там пустыня и хаос. Крестьяне уверяли семью, что «разгрома не будет - просим не уезжать!»
В другом, ст. Сабурово, имении О.С.Жихаревой, к дому явились бабы с мешками и заявили удивленно: «А ты еще здесь сидишь? А мы за твоим добром, вот и пришли!» - и ей пришлось выехать из имения, где с крестьянами у нее всегда были самые лучшие отношения». И там же от 27 сентября 1917: «В одном Козловском уезде разгромлено свыше 26 имений, причем некоторые весело, с песнями».
У одного нашего управляющего было имение по соседству с Лотаревым. Местные крестьяне разгромили усадьбу и подожгли дом, и его детям удалось спастись через окно только благодаря вмешательству и помощи австрийских пленных, служивших в усадьбе. К нашему русскому стыду, в прямую противоположность русским служащим, австрийские пленные показали себя прекрасно и отплатили за доброе к себе отношение той же монетой... У нас усадьба была населена лицами, из поколения в поколение служившими в Лотареве. Многих из них даже нельзя было считать за служащих, они были точно членами нашей семьи. Десятой их части хватило бы, чтобы разогнать арестовавших моего брата и спасти его. В его защиту же выступили единицы.
С тех пор я себе сто раз задавала вопрос: «Почему?». И до сих пор не нашла ключа к разгадке. Ведь отношения между братом и служащими были прекрасные*...
Это безразличие, эта баснословная инертность, проявленные почти всеми в критическую минуту, были проявлением чего? Трусости? Подлости? Той «бессознательности», которой так удобно оправдывать всякий отрицательный поступок? Не знаю, но считаю, что замалчивать это никак нельзя.
Я описываю слишком тяжелый в нашей истории момент, чтобы обобщать характеристики шуточными, хотя и меткими определениями. Однако, говоря про эти темные, поистине загадочные стороны русского характера, не могу не вспомнить рассмешившее меня замечание одного моего приятеля, чисто русского человека. Мы говорили про Смутное время, про патриотический подъем, способствовавший удалению в 1612 году поляков из русского царства, и одновременно про целование креста то одному самозванцу, то другому, то одному царю, то другому... про эту непонятную смесь патриотизма, церковности, доблести, но и жестокости, и вероломства. Одна восторженная знакомая при этом как-то невпопад воскликнула: «Какой святой русский народ!» На что мой приятель заметил со вздохом: «Да, надо правду сказать, русский народ святой, но... подлый!»
* Существовала и другая оценка этих отношений: «<...> Параллельно с агитацией в пользу захвата земли у князя Вяземского среди крестьян шла агитация и против личности самого князя. Свидетель Григорий Талицких, например, был очевидцем того, как однажды на сходе нынешний редактор газеты «Усманская газета» Чуприков, обращаясь к крестьянам, говорил «мы будем бороться самыми решительными мерами и когда дадим знать, то приводите в исполнение и режьте буржуев и князя», а бывшие на сходе Гавриил и Иван Тонких на это сказали «мы все равно порежем князя, не упустим». По словам того же Талицких, в ночь на 24 августа было решено убить князя дорогой, и жребий пал на Федора Буркова, будто оттачивавшего нож. Свидетелю Василию Хрунину задолго до погрома в имении князя крестьяне в разговоре говорили, что князю «будет», и есть человек, который за что-то отомстит, и этот человек - волостной писарь Дмитрий Крючков. <...> Далее было выяснено из показания прапорщика Петрова, что когда везли князя на ст. Грязи, на него, Петрова, произвело впечатление то, что сопровождавшие князя уполномоченные знаками как бы давали знать другим, что надо убить князя». (Из «Представления Воронежского Окружного Суда…»)
ЭПИЛОГ
Заключение моей матери остро ставит вопрос, над которым вот уже более века задумываются и оставшиеся в живых свидетели событий 1917—1918 годов, и историки, и философы, и писатели, как русские, так и зарубежные. Вопрос этот о «неприступной черте» между интеллигенцией (дворянством в том числе) и народом. Поистине ключевой вопрос русской истории XX века.
Действительно, эти годы отмечены столь многочисленными примерами как превеликой святости, так и превеликой подлости, прекрасными жертвенными подвигами, но и возмутительными зверствами как с той, так и с другой стороны, что Смутное время начала XVII века может показаться чуть ли не идиллическим. И поэтому стереотипными формулировками или чисто политическими лозунгами удовлетвориться никак нельзя.
Ясно одно: несмотря на сотни лет, прожитых в ближайшем соприкосновении, для многих русских помещиков крестьянские погромы 1917—1918 годов и начавшийся «черный передел» земель явились не меньшей неожиданностью, нежели волнения и погромы времен Разина, Болотникова и Пугачева. И это несмотря на постоянное брожение — в среднем по 80 вспышек в год за период с 1855 по 1861 годы и тревожный гудок 1905—1906 годов! А ведь дед Бориса и мой прадед, князь Дмитрий Вяземский, по трагическому совпадению оказался одной из жертв такой вспышки! По-видимому, в какой-то момент нашей истории диалог между служилым сословием, от которого происходило дворянство, и крестьянством — до XV века свободным, но затем все более закабаленным — прекратился или, вернее сказать, «исстрадался», и русский народ разделился на два друг друга не понимающих, если не просто враждебных элемента — «мы» и «они». И упразднение крепостного права было ко времени Революции еще слишком недавним событием, чтобы вызванные этим отчуждением травмы могли быть преодолены или изжиты. Правда, не везде. Там, где после Декрета о земле 26 октября бывшие владельцы и крестьяне взялись по-дружески делить земли, отношения оставались часто хорошими, и в некоторых случаях крестьяне даже спасали своих бывших хозяев от голодной смерти, снабжая их всем необходимым.
Тех, кто еще перед Октябрьской революцией понял, что началось что-то поистине колоссальное и что пройдут, быть может, десятки лет, пока все не утрясется, — а автор «Книги Судеб» был в их числе — было немного. Для большинства же казалось, что не будь «пришлых элементов» или чьей-то «таинственной руки», ничего, пожалуй, и не случилось бы. Но если «пришлый элемент» и «таинственная рука» и сыграли свою роль, то это могло случиться, главным образом, в силу того, что проводимая ими пропаганда пала на благоприятную почву никогда, в сущности, не прекращавшейся со времен Бориса Годунова борьбы за то, что и помещики (а после 1917 года — Советское правительство) и крестьяне считали землю