Дисфункции процессов социализации и социального контроля в условиях экспансии массовой потребительской культуры (проблемы девиантологического анализа)

Вид материала

Автореферат

Содержание Основное содержание работы Второй параграф Третий параграф В первом параграфе Второй параграф Основные проблемы с учениками школ Третий параграф Четвертый параграф

Подобный материал:

• Проблемы социализации подростков в современной России, 416.37kb.
• Студенческое самоуправление как фактор социализации молодежи в условиях становления, 452.27kb.
• Работа социального педагога с семьей, 136.69kb.
• Н. Л. Альварес о создании единого медиаобразовательного пространства в социокультурной, 81.7kb.
• Политико-правовая детерминация судебной власти в контексте социального контроля, 1883.13kb.
• Удк 316. 37 Социальные аспекты возникновения подростковой преступности, 202.03kb.
• «проблемы анализа городских сточных вод: методы контроля комплексообразователей», 605.57kb.
• К. И. История потребительской кооперации России. Учебное пособие М., 1998. Часть, 1364.83kb.
• -, 32.34kb.
• Программа курса Пояснительная записка, 132.05kb.

^ ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность темы диссертационного исследования, формулируется исследовательская проблема, определяются цель и задачи работы, формулируются тезисы, выносимые на защиту.

В Главе 1. «Глобализация и постмодернизм как факторы процессов социализации и социального контроля в современном обществе (девиантологические аспекты)» рассматривается влияние процессов глобализации культуры и распространения идей постмодернизма как макро-факторов, создающих предпосылки дисфункциональности процессов социализации и социального контроля в современных условиях.

В первом параграфе первой главы «Основания девиантологического подхода к пониманию характера и содержания трансформаций социальных процессов современности» доказывается актуальность применения методологии девиантологического анализа к пониманию характера и содержания трансформаций социальных процессов современности.

Существуют различные подходы к пониманию итогов социальной истории ХХ века и связанных с ними тенденций современности, которые, обобщая, можно свести к двум, достаточно отчетливо проявлявшим себя в гуманитарном знании, - «оптимистический» и «пессимистический». Истоки их можно видеть в позитивизме, с одной стороны, и культурном пессимизме рубежа XIX – ХХ вв., с другой. Конкуренция двух этих интерпретаций наиболее отчетливо проявилась в ХХ веке. Причем достаточно явно обозначилась их научная локализация. Если «оптимисты», как правило, были экономистами или социологами, то «пессимисты» чаще представляли культурологию или философию.

Среди комплекса вызовов и проблем, которые несет с собой становление глобального информационного общества, особое значение, с девиантологической точки зрения, имеет проблема «кросс-культурной аномизации»: процесс смешения, диффузии культур в глобальном информационном пространстве, что сопровождается разрушением традиционных ценностно-нормативных систем, вырываемых из своего культурного контекста и включаемых в процесс информационной циркуляции

Результатом этого является размывание представлений о дозволенном и недозволенном в индивидуальном и массовом сознании. Исчезает общий нормативный эталон, что неизбежно деформирует процессы социализации и социального контроля в современном обществе. Человек лишается критериев для различения позитивного и негативного, нормы и отклонения. Господствующей становится точка зрения, согласно которой каждый решает для себя сам, что нормально, а что – нет. Человек, воспитанный в ключе подобной идеологии «свободы», стремится к максимизации комфорта и отказывается от ценностных суждений, что приводит к качественному и количественному росту девиаций в современных обществах. В данных условиях актуализируются вопросы о границах допустимого и недопустимого в поведении человека. С теоретической же точки зрения ключевым становится вопрос о возможных путях и критериях локализации этих границ, возможностях нахождения неких нормативных констант, теряя которые институты и механизмы социализации и социального контроля утрачивают свою функциональность.

^ Второй параграф первой главы «Глобализация как фактор распространения массовой потребительской культуры: тенденции и характер влияния» посвящен анализу воздействия глобальных СМК (средств массовой коммуникации) на содержание, масштабы распространения массовой потребительской культуры и характер ее влияния на процессы социализации и социального контроля.

Большинство исследователей (как отечественных, так и зарубежных) склонны рассматривать культурно-коммуникационные аспекты глобализации в качестве важнейшего ее измерения в силу масштабов их влияния на сознание и поведение широких слоев населения различных стран мира. Распространение глобальных СМК (средств массовых коммуникаций), определяет не только характер, но во многом и содержание формирующейся глобальной культуры. Анализируя данные отечественных и зарубежных исследований, можно заключить, что глобальное распространение аудиовизуальных средств передачи информации приводит к упрощению транслируемых культурных образцов, идей и продуктов, среди которых доминирующими оказываются новостные и развлекательные¹. Акцент на упрощенно-развлекательных способах трансляции культурной информации заставляет опасаться снижения уровня интеллектуальной и духовной культуры в массовом масштабе.

Согласно данным международных исследований, проведенных под руководством П.Бергера и С.Хантингтона, выделяется четыре типа (сферы) глобальной культуры: глобальная культура интеллектуалов; глобальная деловая (давосская) культура; глобальная массовая культура и глобальные религиозные движения².

Существенным фактором формирующейся глобальной массовой культуры является потребление, что приводит к распространению в глобальном масштабе пассивно-рекреационных жизненных практик (как на Западе, так и в России), вытесняющих производительно-продуктивные. Вместе с тем глобальная культура - неоднородна. В ней можно выделить элитарные и массовые измерения. Однако, элитарность в рамках глобальной культуры означает не столько сложность и рафинированность культурных образцов, сколько ограниченную социальную доступность. При этом универсальными ценностями как массовой, так и элитарной версий глобальной культуры оказываются гедонистические: комфорт, материальное благополучие, потребление, игра.

^ Третий параграф первой главы «Постмодернизм в интеллектуальной культуре современности и его влияние на массовую культуру (девиантологический аспект») посвящен рассмотрению влияния идей постмодернизма, транслируемых в массовую культуру в упрощенном и вульгаризированном варианте с девиантологической точки зрения.

Прослеживая развитие идей постмодернизма, как доминирующего философско-мировоззренческого дискурса современности, можно видеть, что он явился своеобразным итогом интеллектуальных дискуссий и катаклизмов ХХ века. Постмодернизм соединил в себе комплекс критических идей – от критических проектов К.Маркса, З.Фрейда и Ф.Ницше, до фрейдо-марксизма Франкфуртской школы и французского структурализма и постструктурализма. Ключевые идеи постмодернизма – это признание невозможности всех попыток построить цельную картину мира, признание относительности любой истины, цели, смысла, иерархии в истории человека и культуры, отказ от догмы в пользу интерпретации¹. Постмодернизм позволил резко расширить границы гуманитарных исследований, включив в них ряд новых для науки феноменов, существенно повысив гибкость объяснительных моделей и подходов в гуманитарных науках. Однако влияние постмодернизма на массовую культуру в значительной мере оказывается негативным в силу ограниченности интеллектуального ресурса последней. Интеллектуально сложные и рафинирование построения постмодернизма активно транслируются в массовую культуру в упрощенном и примитивизированном варианте нигилистического гедонизма, эмансипирующего удовольствие от категорий запрета, ограничения и долга. Основными средствами подобной трансляции становится современное массовое искусство, активно эксплуатирующее темы нарушения нормативных ограничений, эстетизации насилия и половой распущенности, опирающееся на провокационные формы стилистики и засилье негативной героики. В первую очередь это относится к массовой литературе и кинематографу, принимающими характер «массового эстетического бедствия» (И.Ильин), которые ставят своей целью не воспитание нравственности и эстетического чувства читателя и зрителя, а развлечение, что заставляет их потакать обывательскому вкусу, отменять нравственно-эстетические стандарты, заигрывая с «бессознательным» реципиента.

В целом, влияние вульгаризированного постмодернизма на массовую культуру приводит к распространению идеологии «гедонистического сомнения», отрицающего ценности, традиции и универсальные смыслы. Доминирующей культурной моделью становится «принцип удовольствия», освобождающий от запретов и предписаний нормативной реальности. Эти культурные интенции постмодернизма получают мощную поддержку в лице индустрии развлечений и медицинских услуг, распространяемых средствами массовой коммуникации, которые в современных условиях становятся существенным фактором процессов социализации и социального контроля.

В Главе 2. «Дисфункции процессов и механизмов социализации и социального контроля в условиях распространения массовой потребительской культуры: анализ концепций и фактов» анализируются теоретические и эмпирические данные о характере, содержании и последствиях влияния массовой потребительской культуры на процессы и механизмы социализации и социального контроля.

^ В первом параграфе второй главы «Теоретические основания анализа девиантогенных эффектов распространения массовой потребительской культуры» рассматриваются изменение представлений о характере и последствиях влияния массовой культуры на процессы социализации личности по мере ее распространения и трансформаций с конца XIX по конец ХХ вв.

Первые попытки анализа феномена массовой культуры и последствий ее распространения можно видеть в трудах А.Шопенгауэра и Ф.Ницше, для которых характерен пафос аристократизма, презрение к утилитарно-упрощенным культурным продуктам. Оба философа отчетливо указывают на отрицательные антропологические эффекты массовизации культуры. Отчетливый культурологический пессимизм просматривается и в оценках последствий распространения массовой культуры О.Шпенглером. На негативные социально-психологические эффекты массовизации общественной жизни указывал Г. Лебон, видевший в распространении массовой культуры симптомы наступления «века толп». Несколько менее пессимистичными выглядят оценки его современника Г.Тарда.

Большой вклад в изучение последствий распространения массовой культуры внесли представители русского религиозно-философского ренессанса - Н.А.Бердяев, Д.С.Мережковский, С.Л.Франк. Мыслители этой плеяды связывают распространение массовой культуры с утратой духовного стержня, сосредоточения ценностно-нормативной и идеальной сфер культуры вокруг сиюминутных интересов материального характера, что неизбежно приводит к утрате нормативных функций институтов воспитания личности. Интересны идеи Д.С.Мережковского относительно внутреннего духовного единства культурно-антропологических качеств представителей двух полярных измерений массовой культуры – необразованных низов (представленных фигурой «босяка) и просвещенного авангарда, элиты (представленной фигурой «интеллигента»)¹.

Идеи Н.К.Михайловского, будучи во многом созвучны оценками Г.Лебона и Г.Тарда, предвосхищают также мысли З.Фрейда относительно идентификационных механизмов массового сознания, заставляющих толпу следовать за лидером (кумиром)².

Практически все исследователи, обращавшиеся к анализу массовой культуры в XIX – начале ХХ вв., подчеркивают деструктивный, отрицательный характер последствий ее влияния на институты и механизмы воспитания личности: упрощение и снижение уровня культурных образцов, а вместе с ними и мышления, ценностного мира и психологии «человека массы». Своеобразной вершиной этой линии стала работа Х.Ортеги-и-Гассета «Восстание масс». Глубокий и подробный анализ антропологии «человека массы» в условиях восторжествовавшей массовой культуры, приводит Гассета к резко негативным оценкам этого феномена. По его мнению, «речь идет о серьезном кризисе европейских народов и культур, самом серьезном из возможных»³. Описание Гассетом культурно-антропологических эффектов массового общества лучше всего выражается термином «антропологическая и культурная катастрофа».

По мысли П.Сорокина, кризис массовой культуры связан с ее чувственным характером, определяющим фиксацию на эмпирически доступных, а потому упрощенных и утилитарных культурных образцах.

Критическая линия в отношении массовой культуры получила развитие в работах теоретиков Франкфуртской школы (Т.Адорно, М.Хоркхаймера, Э.Фромма, Г.Маркузе). Массовая культура буржуазного общества трактуется как один из инструментов эксплуатации, призванный облегчить «встраивание» человека в «репрессивный» мир производительной рациональности «мягкими» методами, приводящий к упрощению личности.

В дальнейшем представления о массовой культуре и последствиях ее распространения развивались в двух направлениях. Первое было связано с осмыслением масштабных технологических и экономических трансформаций современности и получило развитие в концепциях постиндустриального и информационного общества. Ученые, принадлежащие к этому направлению (Д.Белл, Э.Тоффлер, М.Кастельс, А.Турен, Т.Сакайя, Р.Инглехарт, Э.Гидденс, Дж.Ритцер и др.) рассматривают культурные трансформации и их институциональные последствия с позиций «релятивно-эволюционного» подхода (признание неизбежности исторических трансформаций, появления новых и отмирание прежних культурных идей, ценностей и символов) и концентрируют внимание на позитивных тенденциях культурного развития.

Второе направление, в большей степени «культурологическое» и продолжающее критическую линию в отношении массовой культуры, связано с постмодернизмом. Особый интерес для данного исследования представляют идеи У.Эко и Ж.Бодрийяра.

С точки зрения У.Эко, основная опасность влияния массовой культуры на процессы социализации личности заключается в том, что сформированный ею человек под воздействием масс-медиа утрачивает способность критически мыслить. В будущем это может привести к появлению новых классов, разделенных «собственностью на интеллект» - читающего меньшинства и «смотрящей» массы. Кроме того, указывает У. Эко, современность кладет конец привычным идентичностям и унифицированным стилям жизни. Современный человек, опираясь на множественность идентичностей рассматривает их как маски или игровые роли, которые оказываются не более чем способами самовыражения эмансипированного «Я»¹.

С точки зрения Ж.Бодрийяра, главной характеристикой современной культуры, поддерживаемой и распространяемой с помощью масс-медиа, является ее высокая семиотическая нагруженность. В информационном пространстве сама реальность исчезает, превращается в чистый знак – симулякр, замещающий реальность. Благодаря замене реального знаками реального происходит утверждение иллюзии реальности. Таким образом, фундаментальным свойством современности является тотальная симуляция². Это «виртуализирует» деятельность процессов социализации и социального контроля, уводя их из сферы реальных социальных практик в сферу иллюзий и представлений, распространяемых масс-медиа.

В целом, негативные оценки учеными содержания и последствий влияния массовой культуры на процессы социализации личности связаны с такими аспектами как:

- упрощение и примитивизация ценностно-смысловой сферы личности;

- распространение идеологии пассивности, вседозволенности, пошлости, китча;

- распространение в массовых масштабах установок безвольности, пассивного гедонизма, пассивно-рекреационных жизненных практик.

^ Второй параграф второй главы «Деформация институтов социализации и социального контроля под влиянием потребительских ценностей массовой культуры: содержание, характер, последствия» посвящен эмпирическому анализу деформаций институтов социализации и социального контроля в контексте влияния ценностей, символов и нормативных установок массовой культуры,

Распространение массовой культуры сопровождается утверждением определенного набора ценностей: культа наслаждения, свободного времени, комфорта, достатка, личного эгоизма и потребления. Указанные ценности определяют большую часть содержания информационных потоков, создавая символический универсум комфорта и потребления. Когда процесс потребления захватывает человека целиком, становится центром его жизни, возникает «явление потребительства, связанное с односторонней зависимостью от вещей и безудержным стремлением их приобрести»¹. Это явление провоцирует несколько тревожных психологических эффектов. Прежде всего, это эффект постоянной неудовлетворенности своим уровнем жизни, ставшей бичем потребительского общества. Неудовлетворенность сопровождается неуклонным ростом социальной изоляции. Люди все реже выходят на уровень личных отношений, предпочитая заменять их формально-ролевыми отношениями обменного типа – на работе, с соседями и даже внутри семьи. Однако главный симптом психологического неблагополучия – утрата подлинного смысла существования².

Распространяясь на такие сферы жизни, как семья, образование, мораль, потребительские установки массовой культуры вызывают глубокую деформацию этих социальных институтов.

Первый симптом кризиса семьи – сокращение рождаемости. В процветающих обществах США и Европы уровень рождаемости ниже порога простого воспроизводства населения. В качестве одной из главных причин ученые указывают на распространение потребительских установок на сферу семейных отношений, в результате чего из практики семейных отношений исчезло понятие обязанности – родителей по отношению к детям, детей – к родителям и супругов – друг к другу¹. Другим фактором, способствовавшим деформации традиционной семьи, стало быстрое расширение женской занятости со второй половины ХХ века, по мере становления постиндустриальной экономики. Одним из последствий этого стало неуклонное увеличение числа двукарьерных бездетных или однодетных пар, живущих вместе на принципах контракта, а не принадлежности, как в случае с традиционной семьей. Сегодня ученые указывают на еще один фактор деформации семейных отношений – «потребительская изоляция членов семьи друг от друга», когда каждый из родителей и детей, пребывая в одном физическом пространстве, находятся в разных «пространствах потребления» (напр.: папа в Интернете, мама смотрит видео, дети играют в компьютерные игры) ².

Кризис семьи, утрачивающей свои социализирующие функции, связан с системным моральным кризисом общества, в котором получает распространение потребительская культура. Первый симптом этого кризиса - неуклонный рост преступности. Число учтенных преступлений на 100 тыс. населения в 90-е годы составило в США (с учетом всех преступлений) около 15 тыс., в Швеции - 14, в Дании - 10,5, в Англии и Уэльсе - 9, в Германии - 8,3, во Франции - 6,7, в Австрии - 6,3 тыс. В США – родине потребительской культуры - 2 млн. заключенных, т.е. 25% от числа заключенных во всем мире, хотя население этой страны составляет 5% всего населения Земли³.

Отечественные социологи приводят данные социологического обследования студентов 24 вузов в 6 крупных городах России (N= 2200). Согласно этим данным «…в студенческой среде распространены следующие формы делинквентного поведения: 32% - спекуляция, фарцовка; 26% - обман, авантюризм; 25% - вымогательство, стяжательство; 28% - воровство, грабеж; 33% - участие в драках, дебошах; 27% - склонность к терроризму, насилию; 22% - изнасилование (в том числе склонность к нему); 28% - затяжное пьянство; 24% - торговля наркотиками; 28% - потребление наркотиков; 11% - гомосексуализм; 28% - проституция; 20% - склонность к самоубийству»⁴.

Институты общественной морали глубоко деформируются под влиянием популярных книг и фильмов, пропагандирующих отклоняющиеся и патологические формы поведения. Порнография и насилие становятся в обществе потребления обычным товаром. Здесь действуют две группы причин. Во-первых, «закон адаптации к стимулу», заставляющий потребителя хотеть все больше возбуждающих пресыщенное внимание зрелищ и образов. Вторая причина кроется в закономерностях маркетинга. Самый эффективный способ создать новую рыночную нишу в любом сегменте индустрии развлечений - отказаться от ограничений, накладываемых обществом. Это позволяет создать громкую рекламу – ведь любое нарушение устойчивых моральных норм создает скандал, представляющий собой бесплатную рекламу. И эта реклама будет тем эффективней, чем более шокирующим будет это нарушение.

В целом, можно видеть, что под действием потребительской идеологии происходит глубокая деформация институтов семьи, общественной морали и образования, которые утрачивают свою нормирующую и социализирующую функции. Основным последствием этого становится воспроизводство в массовом масштабе специфического социального типа – «человека потребляющего».

В Главе 3. «Человек потребляющий» в системе дисфункций процессов социализации и социального контроля» анализируется феномен «человека-потребителя», формируемого в условиях дисфункций процессов социализации и социального контроля.

В первом параграфе третьей главы «Новый антропологический тип» (основные концепции и подходы к осмыслению)» осуществляется экскурс в историю представлений о социально-антропологических последствиях деформации институтов социализации и социального контроля под влиянием массовой культуры. Цель данного анализа – показать, что научное представление о «потребителе» как антропологическом результате дисфункций социализирующих и нормирующих институтов опирается на обширную и авторитетную научную традицию.

Говоря о «человеке-потребителе», необходимо помнить, что речь идет о модели, позволяющей описать и объяснить ряд особенностей поведения, мышления и сознания людей в рамках определенных пространственно-временных ограничений. Описываемая этой моделью реальность по определению является более сложной и разнообразной – часть ее свойств и качеств просто «отсекаются» моделью.

Истоки теоретического описания «нового человека», формируемого обществом потребления, можно видеть в работах Ф.Ницше. Он указывает на такие черты «последнего человека» как гедонистическая мораль, инструментально-доброжелательное (а на глубинном уровне - отчужденное) отношение к ближнему (т.е. утрата глубоких социальных связей), типично потребительское отношение к правам и обязанностям («слишком хлопотно»), привычка к стимуляции сознания («немножко яду»), духовно-нравственный нигилизм («глумление и насмешки»), поведенческие отклонения («страстишки на день и грешки на ночь»).¹ В данной интерпретации «последний человек» Ницше оказывается практически идентичным тому пониманию «потребителя», как он представляется в рамках гипотезы, выдвинутой в настоящей работе.

Размышления Д.С.Мережковского сконцентрированы вокруг философских проблем культурной антропологии. Главную опасность для культуры и человека он видел в распространении «мещанства» - успокоенно-потребительского образа жизни, знаменующего собой отказ от великих порывов духа. В его понимании, «мещанство» предстает как точный синоним «потребительства» - сосредоточение жизненной энергии индивидов на своих узко-частных интересах, отказ от дерзаний духа, ценностей Служения и Долга².

Во многом в оценках и выводах относительно «нового человека», формируемого обществом потребления, перекликаются идеи В.Зомбарта и Т.Веблена, отмечавшие такие черты психологии этого типа, как инфантильность, склонность к импульсивным, а не к рациональным формам поведения, повышенная внушаемость и отсутствие ясного мировоззрения³.

Глубоко исследует анатомию массового человека Х.Ортега-и-Гассет, который указывает, что психология избалованного ребенка, вкупе с неумением подчиняться долгу, обусловливают специфическую поведенческую черту «потребителя» - «игровой» стиль поведения, связанный с потребительским отношением к жизненным благам и ценностям, отказом от ответственности, связанной с ними⁴.

Очередную страницу в изучении «потребителя» открыл фрейдо-марксистский ренессанс Франкфуртской школы. Оценки и выводы Э.Фромма достаточно категоричны: «…черты характера, порожденные …нашим образом жизни, патогенны и …формируют больную личность, а, следовательно, и больное общество»⁵. Истоки этого, считает философ, нужно искать в базовых психологических установках индустриального общества: радикальном гедонизме, эгоизме, себялюбии и алчности.

Г.Маркузе говорит об «одномерном человеке». Он появляется как результат подавления потребительской идеологией развитого индустриального общества нетоварных, некоммерческих форм существования человека. В результате возникает «модель одномерного мышления и поведения», в которой все многообразие жизни, все ее трансцендентные проявления вписываются в существующий товарно-денежный порядок.

Значительный теоретический интерес для понимания социально-антропологических характеристик «потребителя» представляют идеи Ж.Бодрийяра. В работе «В тени молчаливого большинства или конец социального» он обращается к исследованию феномена массы – главного, с его точки зрения, социологического феномена современности. В изложении Бодрийяра подчеркиваются те же особенности «человека массы», что и в работах более ранних авторов. Ключевым для определения массы являются примитивность мышления («ослеплен игрой символов и порабощен стереотипами») и жажда развлечений («все, что угодно, лишь бы это оказалось зрелищным»), вкупе с гедонистическим релятивизмом («нежелание разделять высокие идеалы») – т.е., именно те специфические черты потребителя, на которые указывали практически все авторы, чьи идеи рассматривались выше. Отмеченные качества обусловливают то, что Бодрийяр считает главной проблемой современности – принципиальную гражданскую и политическую пассивность «массового человека», неозабоченность ничем, кроме своих узко-частных интересов – «молчание масс»¹.

В целом, анализ содержания рассмотренных концепций позволяет составить достаточно емкое теоретическое описание основных антропологических характеристик «человека-потребителя»:

1. Мышление некритичное и несамостоятельное, «информатизированное» (влияние масс-медиа), с ориентацией на подсказку. Прагматизированный и утилитарный характер восприятия и осмысления окружающей действительности. Психика незрелая (инфантильная), как следствие – подавление волевого начала в пользу эмоционального, ослабление способности к самоограничению и самоконтролю.

2. Мировоззрение фрагментировано, отсутствуют стойкие убеждения неутилитарного характера. Ориентация на себя и эгоистические интересы. Моральные нормы и ограничения – размыты, выражено императивное стремление к комфорту и наслаждениям.

3. Социальные связи и взаимоотношения с окружающими: обедненные, преимущественно обменные, при этом наблюдается тенденция к трансформации имеющихся «первичных связей» в связи обменного типа; прагматизация и эмоциональная обедненность межличностных взаимодействий

4. Характер поведения и образ жизни безответственный, по принципу «после нас хоть потоп». Основу образа жизни составляет потребление, выступающее в роли базовой поведенческой установки к любым взаимодействиям с социальным и материальным окружением.

Во втором параграфе третьей главы «Потребитель» как девиантологическая проблема современности: эмпирический анализ отечественных и зарубежных тенденций» осуществляется эмпирический анализ дисфункций процессов социализации и социального контроля, обусловливающих специфические поведенческие и ментальные характеристики «человека потребляющего».

Говоря о когнитивных способностях «потребителя», необходимо прежде всего отметить негативное влияние масс-медиа на качество мышления и психические процессы. Цифры, иллюстрирующие масштабы этого влияния на родине потребителя – США: каждый год средний американец 1550 часов смотрит телевизор, 1160 часов слушает радио, проводит порядка 300 часов за чтением газет и журналов, становясь при этом реципиентом от 100 до 300 рекламных сообщений в день¹. Схожие тенденции фиксируются в отечественных исследованиях структуры свободного времени россиян, согласно которым, две трети наших соотечественников в качестве основной формы внерабочего времяпрепровождения предпочитают просмотр телепередач и видеофильмов².

Уровень интеллектуального развития того или иного общества отражает (в обобщенном виде) система образования. В последние годы отечественные и зарубежные социологи указывают на снижение качества реального (а не декларируемого) уровня образования³. Основная причина этого заключается в вовлечении школы (как базовой, так и высшей) в орбиту потребительских практик и потребительской идеологии. Из системы воспитания и развития личности образование превращается в транслятора инструментальных ценностей. Институты и агенты системы образования начинают функционировать в парадигме потребительского маркетинга, строя «клиентские» отношения с учащимися, снижая требования к уровню знаний и дисциплины в учебных заведениях⁴.

Также необходимо отметить снижение способности к восприятию сложных идей, особенно абстрактного, неутилитарного характера – математических, гуманитарных, в пользу этого свидетельствует падение престижа «чистых» академических направлений подготовки в вузах¹. Это говорит об отсутствии устойчивого интереса ко всему, что выходит за рамки наличной полезности, указывает на такие характеристики потребительского мышления, как ограниченность и утилитарность.

Психологический склад «потребителя» может быть определен, как гедонистически-безответственный. В его основе лежит неспособность или нежелание предвидеть и учитывать последствия своих действий, соотносить их с «принципом реальности». Потеря чувства реальности окружающего мира, во многом, провоцируется эклектикой симулякров медиа-репрезентаций действительности. В результате, для потребительского сознания понятия, отражающие ценности, теряют свой глубинный смысл, превращаясь в легко «используемые» и «выбрасываемые» штампы и лозунги. Это подтверждается результатами исследований российских социологов, указывающих, что современный российский обыватель «…в очень значительной степени живет в мире иллюзий, порождаемых не только его личным несовершенством и неспособностью правильно понять и отразить мир, но и окружающей культурой, навязывающей присущие ей мифы и стереотипы»².

Одной из главных проблем функционирования институтов социализации и социального контроля в современных условиях является дефицит нормативных образцов, примеров для подражания. Последнее тесно связано с явной нехваткой позитивной героики в медиа-дискурсе современности. Эти тенденции нашли свое подтверждение в исследованиях, проведенных под руководством автора в 2004-2005 (N=2023 чел.) и 2005-2006 (N = 1330). у/гг. в школах г. Краснодара по заказу Управления образования города.

Исследования строились на опросах трех групп респондентов – школьников 9-11-х классов, их родителей и учителей. В числе вопросов, задаваемых учителям и родителям, был вопрос с просьбой оценить поведение и нравственность современных школьников по 10-балльной шкале. Отвечая на этот вопрос, 63% учителей и 52% родителей учащихся 9-11-х классов охарактеризовали ситуацию с поведением и нравственность школьников как неблагополучную. Абсолютное большинство из них в числе наиболее значимых причин подобного положения дел указали: на первом месте – «у родителей не хватает времени для того, что бы заниматься воспитанием» (деформация механизмов социализации); на втором месте - «их со всех сторон окружают дурные примеры, навязываемые шоу-бизнесом и СМИ» (девиантогенность социо-культурной среды); на третьем месте –а) родители: «им трудно выбрать образец для подражания», б)учителя: «отсутствие в стране общей идеи, идеологии» (кризис нормативных образцов).

Образцы для подражания юношество традиционно (по крайней мере, в России) черпало из книг. Для современной молодежи книги, как правило, играют менее заметную роль, нежели телевидение, видеофильм и Интернет. Это, в частности, подтвердилось и в исследовании 2004-2005 гг. Школьникам 9-11-х классов задавался вопрос с просьбой назвать любимых героев из книг и фильмов. Говоря о фильмах и киногероях, более трети школьников (38%) не смогли назвать любимый фильм/киногероя. Еще 42% указали на зарубежные фильмы/героев, преимущественно жанра «экшн», триллеры и мелодрамы. Абсолютными лидерами рейтинга киногероев стали герои сериала «Бригада» - бандиты, показанные в сериале в весьма привлекательном свете.

С книгами дело обстоит хуже. Практически половина (44,4%) – не смогли назвать любимую книгу или героя, другими словами, почти половина школьников просто не читают. Относительно многие (21%) указывали в своих ответах персонажей русской классики, что, очевидно, связано с влиянием школьной программы. Еще 11% указали сказочных, детских персонажей (Колобок, Винни-Пух и т.п.) – это эпатаж, стремление скрыть тот факт, что большинство из них не читает. Таким образом, школа приобщает к литературе (в рамках программы) пятую часть школьников. Самостоятельно читают около 13% - те, кто указал современную отечественную и западную литературу. Жанры - преимущественно детективы и фантастика.

В исследовании 2005-2006 учебного года проявились еще более тревожные тенденции. 11-классников просили назвать кого-то, кто является для них примером для подражания, при этом подчеркивалось, что это может быть любой человек или герой книги/фильма. В результате: 45% школьников ответили, что «примеров для подражания нет»; еще 10% в качестве примера для подражания рассматривают сами себя («я сам(а)»); только 18% указали на родителей; не ответили на этот вопрос 17% учащихся.

Обобщая, можно сказать, что конструктивных героев и кумиров у современной молодежи мало. Эклектика медиа-пространства оборачивается примитивизацией идеалов, амморализацией кумиров и, в конечном счете, маргинализацией морального дискурса, содержание которого подменяется псевдо-моральными штампами и клише.

Тезис о морально-этических девиациях, вызванных кризисом нормативных образцов, подтверждают результаты сравнительного исследования семи основных проблем, которые наиболее сильно тревожили школьных учителей в 1940 и 1988 гг., проведенного американскими социологами¹.

^ Основные проблемы с учениками школ

1940 г.	1988 г.
Ученики разговаривают	Употребляют наркотики
Жуют жвачку	Употребляют алкоголь
Бегают по коридорам	Беременности
Шумят	Самоубийства
Не соблюдают очередей	Изнасилования
Одеваются не по правилам	Ограбления
Сорят в классах	Избиения

Как показали исследования, проведенные под руководством автора, восприятие тех или иных форм отклоняющегося поведения вполне соответствует декларируемым ценностным установкам, отражающим жизненные цели и стратегии современных школьников. Список последних, в порядке убывания значимости, выглядит следующим образом: «учиться», «достичь успеха», «думать только о себе и близких», «жить как нравится». При этом восприятие молодежью «приемлемых/неприемлемых» форм поведения напрямую связано с характером декларируемых ценностей. Имеет место тенденция отождествления «приемлемого» с «успешным» и «неприемлемого» с «неуспешным».

Чем более человек «погружен» в потребительски практики, тем глубже и интенсивнее ценностно-нормативная сфера личности деформируется установками и идеологемами массовой культуры. Симптомы этого проявляются на уровне базовых социальных практик, в том числе, связанных с отношениями внутри семьи. В пользу этого свидетельствуют, например, данные относительно уровня сексуального насилия в американских семьях. В среднем, с сексуальными домогательствами со стороны близких родственников сталкиваются (по разным оценкам) от 10 до 15% несовершеннолетних американок. Анонимный же опрос студенток Гарвардского университета (элитного учебного заведения, куда попадают выходцы только из состоятельных слоев) показал, что каждая четвертая (!) из них в детстве подвергалась эбьюзу (сексуальное насилие со стороны родителей)¹.

В целом, эмпирический анализ проблемы показывает, что тенденции трансформаций паттернов мышления, поведения и психики индивидов в условиях деформации важнейших институтов социализации и социального контроля подтверждают теоретические представления о «человеке потребляющем» как результате этих деформаций.

Целью Главы 4. «Дисфункции процессов социализации и социального контроля в свете современных теорий девиантности: ограничения и перспективы сложившихся подходов» является анализ содержания сложившихся методологических подходов социологии и психологии девиантного поведения на предмет выявления их потенциала в вопросах объяснения рассматриваемых в данной работе проблем.

В первом параграфе четвертой главы «Исходные методологические гипотезы» обосновывается тезис об ограниченности гносеологического потенциала большинства существующих теорий отклоняющегося поведения в объяснении и осмыслении рассматриваемых в работе дисфункций процессов социализации и социального контроля и социально-антропологических последствий этих дисфункций. Данная гипотеза основывается на трех базовых положениях.

Первое - ключевая проблема современной девиантологии - в фактическом отсутствии единого девиантологического дискурса, логическое начало которого в дискуссии о сущности норм, что требует восхождения к вопросам онтологии человека и общества.

Второе – сложившиеся методологические подходы социологии и психологии отклоняющегося поведения обнаруживают ограниченность своего потенциала в объяснении дисфункциональности процессов социализации и социального контроля в условиях влияния массовой культуры, в силу присущих им релятивизма и редукционизма.

Редукционизм проявляет себя там, где в поле зрения ученого попадает не собственно проблема «норма/отклонение», а одна из проекций этой проблемы, например, «адаптация/дезадаптация» (психология) или «соответствие/несоответствие распространенным в данный момент образцам» (социология). Это ограничивает эвристический и прагматический потенциал теории вследствие игнорирования части процессов, явлений и связей, имеющих отношение к предмету. В некоторых случаях это может даже приводить к подмене предметной области.

Релятивизм проявляет себя как отказ от ценностных суждений, что ограничивает возможности концептуальных обобщений относительно «патологичности» или «нормальности» социальной практики. При этом автор настаивает на аксиологическом подходе к пониманию природы норм. Идеалы – отвергаем мы их, или нет – задают тенденции поведения и мышления людей. Если предположить, что идеалы имеют хотя бы черты содержательной универсальности, поддающейся эмпирической валидизации, то девиантологическая теория вынуждена использовать ценностные суждения просто в целях адекватного описания действительности.

Третье - девиантологическое знание, локализованное преимущественно в рамках социологии, криминологии и психологии, неполно и может стать более полным в результате привлечения теоретико-методологического и эмпирического багажа таких дисциплин, как культурология, антропология (философская, историческая и культурная), этика и др. Для адекватного осмысления девиантогенных процессов современности нужны широкие междисциплинарные обобщения.

Во втором параграфе четвертой главы «Биологические теории девиантности» осуществляется критический анализ биологических теорий девиантности. Подчеркивается, что в настоящее время число сторонников этого подхода сравнительно невелико, большинство ученых, изучающих девиантность, предпочитают другие модели.

Подробный анализ исходных методологических оснований данного подхода позволяет автору заключить, что биологическое направление в целом не дает удовлетворительных моделей объяснения тех девиантогенных явлений современности, которые составляют предмет данной работы. В первую очередь, из-за присущего биологическим теориям редукционизма – сведения сложной и междисциплинарной проблемы поведения к наследственно-биологическим факторам, что в принципе противоречит социологическим подходам к пониманию механизмов и процессов социализации и социального контроля.

Однако, интерес к биологическим теориям девиантности проявляется регулярно, особенно в США. Дело, по-видимому, в том, что идея обвинить во всем физиологические особенности конкретного индивида, склонного к девиантности, оказывается весьма удобной. Таким образом, социальной проблемы как бы не существует. Это позволяет не затрагивать вопрос о несовершенстве социальной системы как возможной детерминанте негативных явлений. Так же отходит на задний план вопрос о содержании идеологем массовой культуры и роли СМК (контролируемых крупным капиталом), как факторов, провоцирующих увеличение масштабов девиаций. Подобный подход, однако, не оправдывает себя в качестве средства снижения уровня девиантогенности общества, для чего требуются в первую очередь социальные, а не медицинские технологии.

^ Третий параграф четвертой главы «Подходы психологии личности к анализу отклоняющегося поведения» посвящен анализу концепций девиантности, созданных в рамках различных психологических школ в следующей последовательности: психодинамический подход (психоанализ З.Фрейда и его последователей, в первую очередь К.Г.Юнга); поведенческий (бихейвиоральный) подход (Б.Ф.Скиннер); когнитивный подход; гуманистическая психология (Э.Фромм, К.Роджерс, А.Маслоу).

Основным недостатком психодинамического подхода является присущее ему сведение онтологии человеческого к онтологии биологического. Соответственно девиантность (в частности, по Фрейду) соответствует глубинной человеческой природе, представленной в «Оно». С этой точки зрения моральное либо аморальное поведение – лишь разные формы взаимодействия «Оно» и «Сверх-Я». Между тем, категории «правды», «долга», «любви», «истины» играют важнейшую роль в морально-мировоззренческом дискурсе всех исторических типах обществ, определяя характер и направленность деятельности институтов социализации и социального контроля. Полностью сводить их к адаптации нельзя. Практики чистой адаптации (например, т.н. «приспособленчество») явно отличаются от практик морального долга, часто дезадаптивных, но оправдываемых моральным дискурсом практически всех культур.

Наибольшим методологическим потенциалом среди психодинамических теорий обладает – в свете исходных установок анализа – юнгинианская концепция архетипов и коллективного бессознательно, выводящая исследователя на базовые способы интерпретации человеком действительности и поведения по отношению к ней.

Общая методология исследования человеческого поведения в бихейвиористской парадигме отличается выраженным редукционизмом. Она полностью укладывается в формулу «человек есть думающая и хотящая машина». Активно используется метафора «черного ящика», имеющего «входы» и «выходы» - стимулы и реакции. Поведение полностью соответствует принципу адаптации – избеганию наказаний и получению вознаграждений. При этом игнорируется, что девиантность – также адаптация к каким-либо условиям. Отсюда базовый методологический вопрос: к какой среде следует адаптироваться, т.е. какая среда «нормальна»? Ответа на него бихейвиоральная парадигма не допускает.

Психологи-гуманисты (Э.Фромм, К.Роджерс, А.Маслоу) достаточно близко подошли к исходным основаниям девиантологического дискурса, заявив, что патология – это невозможность реализовать собственную онтологию, которая изначально позитивна. Характерной чертой этой точки зрения является то, что понятие «нормы» здесь смешивает реальность и предписание. Разработанный гуманистической психологией образ «идеально здорового человека» - это философско-антропологическая концепция, представляющая собой один вариантов эвдемонизма – этики счастья. Между тем, девиантогенные симптомы сознания и поведения современного человека плохо поддаются объяснению с этой точки зрения. Современный человек, как было показано ранее, утрачивает осмысленность мира и себя самого. Происходит это на фоне и вследствие «размывания» категорий Добра и Зла. Что бы вернуть человеку «аутентичность» - один из призывов гуманистических психологов, необходимо прояснить понимание этих категорий.

В целом же, говоря о психологических теориях девиантности, можно сделать вывод, что исходная гипотеза в основном подтвердилась, и предполагаемый редукционизм, а часто и релятивизм, прослеживается, в той или степени, в каждой из рассмотренных концепций.

^ Четвертый параграф четвертой главы «Социологические теории девиантности» посвящен анализу методологических оснований ведущих социологических теорий девиантности:

1) теории аномии и «напряжения» (общетеоретичская база - функционализм, крупнейшие представители - Э.Дюркгейм, Р.Мертон, Р.Клауорд и Л.Оулин), сюда же относятся субкультурные теории (А.Коэн и др.);

2) теории конфликта и опирающиеся на нее «левая криминология» и «критическая теория» (теоретическая база – работы К.Маркса, Л.Козера, Р.Даррендорфа);

2.1.) теории «на стыке» интеракционизма и теории конфликта (теория стигмы И.Гоффмана, наклеивания ярлыков Ф.Танненбаумa), акцентирующие внимание на социальных определениях девиантности и связанных с ними механизмах идентификации;

3) экологический подход – Чикагская школа (фактически, «на стыке» функционализма и теории конфликта, но достаточно самостоятельный) – Р.Парк, Э.Бёрджес, У.Томас, Ф.Знанецкий;

4) теории социального влияния (объединяющие на междисциплинарных началах социологию и социальную психологию) – теория дифференциальных ассоциаций (Э.Сатерленд), теория контроля, исследования в области конформизма и подчинения (С.Аш, Ф.Зимбардо, С.Милграмм);

5) постмодернисткий подход, связанный с критикой и деконструкцией, базовый принцип – релятивизм – М.Фуко, Ж.Деррида, и др., отражающие, по мнению автора, кризис социологического теоретизирования в области проблем отклоняющегося поведения.

Показывается, что ключевые положения основных социологических моделей объяснения девиантности сводятся к признанию норм и отклонений социальными конструкциями, имеющими конвенциональную или репрессивную природу. Основу такого понимания заложили Э.Дюркгейм и К.Маркс, сформулировавшие два базовых положения:

1) девиантность проявляется тогда, когда поведение индивида (группы) вступает в противоречие с ценностями и нормами сообщества (Дюркгейм);

2) любые ценности и нормы формируются под влиянием господствующих групп (классов), которые используют их в своих интересах (Маркс).

Эти идеи легли в основу всех современных теорий отклоняющегося поведения в социологии. Базовый методологический принцип социологического подхода к изучению девиантности можно сформулировать следующим образом: девиантность социально определена, и никакое поведение само по себе девиантным не является, но становится таковым при отклонении от социально признанных (здесь и сейчас) стандартов. Последовательное рассмотрение перечисленных выше теоретических направлений убеждает в том, что все они, так или иначе, опираются на данный принцип. Это позволяет говорить об ограниченности эвристического потенциала социологических теорий девиантности применительно к анализу проблемы кризиса нормирующих и социализирующих функций социальных институтов. Если нормальным признается любое поведение, соответствующее представлениям, принятым в данном обществе, то человек-потребитель нормален – он вполне соответствует той культурной модели, которая получает распространение в современных обществах. Постулируемая же девиантность этой модели, деструктивность последствий ее распространения оказывается вне поля социологического анализа, поскольку нет инструмента для сравнительного анализа нормативного содержания деятельности институтов социализации и социального контроля в различных культурах.

Возникает сложная, с методологической и гносеологической точек зрения, ситуация: 1) в предыдущих главах доказывается дисфункциональность (патологичность, девиантность) влияния массовой культуры на процессы и механизмы социализации и социального контроля; 2) анализ основных концепций девиантности приводит к тому, что эту «ненормальность» невозможно ни обосновать, ни объяснить, поскольку обобщенного понимания нормы эти концепции не предполагают; 3) остается одно из двух – либо признать рассматриваемые феномены «нормальными» и отказаться от попыток судить о них, либо – попытаться найти основания возможной методологии изучения и объяснения данных феноменов в девиантологическом ракурсе.