Ганс Селье. От мечты к открытию

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 ... 91

Самые ранние влияния

Нельзя анализировать климат творческой работы без того, чтобы не

сказать несколько слов о том влиянии, которое оказывает на нас опыт раннего

детства. Вновь, как и раньше, позвольте мне выступить в роли подопытной

морской свинки.

Я не раз пытался восстановить, когда и почему решил заняться медициной

и каковы были самые ранние факторы, повлиявшие на конкретный выбор

направления моей работы. Правда, с течением времени судить о таких вещах все

труднее. Мы склонны припоминать не сами по себе ранние события нашей жизни,

- а картины наших неизбежно идеализированных воспоминаний - так, как они не

раз нам представлялись; иными словами, мы помним воспоминания о

воспоминаниях. С годами в воспоминания о прошлом опыте неоднократно вносятся

искажения. И все же, насколько я в состоянии припомнить, наибольшее влияние

на меня оказали, вне сомнения, принятые в нашей семье моральные нормы:

восхищение перед истинным совершенством и перед высшими достижениями в любой

области, презрение к посредственностям и лодырям, неизменно проявляющиеся в

поступках и разговорах моих родителей.

Ряд других факторов также повлияли на мое последующее развитие, но

более тонким образом. Хотя наша семья была зажиточной, это не принесло мне

состояния и связанного с ним ощущения обеспеченности, ибо семейные богатства

испарилисъ в процессе крушения Австро-Венгерской империи. И все же я не могу

отрицатъ косвенного влияния нашего благосостояния на мою судьбу: поскольку

во времена моей юности деньги никогда не представляли для нас серьезной

проблемы, у меня выработалось определенное безразличие и к ним самим, и тому

роду занятий, который ведет к их накоплению. Кроме того, мои родители

позволяли мне много путешествовать именно в том возрасте, когда человек

более всего всего восприимчив к культурным традициям и обычаям других

народов и легко обучается их языкам.

У меня практически никогда не было собственной национальности - или,

если угодно, у меня их было так много! Мой отец был венгр, и ярко выраженный

национализм моих венгерских учителей в городе Комаром{29} попал на

благоприятную почву. Однако моя мать была австрийкой; австрийцем же по

рождению был и я, впервые увидев свет в венской акушерской клинике. Затем, в

1918 г., наш родной город был передан Чехословакии, и в возрасте 11 лет я

приобрел гражданство этого вновь созданного государства, не выезжая из дома.

Но со времени моего прибытия в Канаду в 1931 г. я ощущаю все увеличивающуюся

привязанность к той единственной стране, которая выбрана мною по собственной

воле и в которой родились моя жена и мои дети.

Все это выглядит не имеющим никакого отношения к науке, однако я

убежден, что выработавшийся в течение моей жизни своеобразный

космополитический подход сыграл определенную роль в моей научной

деятельности, ибо научил меня быть непредвзятым и гибким; он показал мне,

как одна и та же проблема (социальная, политическая, экономическая,

лингвистическая) может эффективно решаться представителями различных рас и

национальностей принципиально различными путями.. Такая непредвзятость по

отношению к непривычному пришлась в лабораторной работе очень кстати.

Выбор медицины в качестве профессии не потребовал от меня проявления

большой оригинальности. Поскольку мои отец, дед и прадед были врачами,

считалось само собой разумеющимся, что я должен продолжить семейную традицию

и в четвертом поколении. Моему отцу принадлежала процветающая частная

хирургическая клиника в Комароме (маленьком городке на Дунае, примерно на

полпути между Веной и Будапештом), и мне, как единственному сыну, она должна

была со временем перейти.

В "классической гимназии" монахов-бенедиктинцев, где мне довелось

заниматься до семнадцати лет, я учился весьма неважно. А вот на следующий

год в Пражском университете я стал первым на своем курсе и оставался таковым

вплоть до окончания медицинского факультета. Дело в том, что я просто не мог

заставить себя увлечься схоластическими дисциплинами, которые мне

преподавали в комаромской гимназии; предметы преподавания выглядели

какими-то нереальными, и, как это ни странно, больше всего я ненавидел

биологию. Лабораторные работы практически не проводились, да и учитель не

проявлял в них заинтересованности, а чтобы получать хорошие оценки,

требовалось страницу за страницей зазубривать текст, казавшийся мне - и, я

подозреваю, даже ему - совершенно бессмысленным.

В то время я хорошо успевал лишь по философии и физкультуре. С шутливой

гордостью старался Я доказать своим огорченным родителям, что мои успехи

просто-таки подтверждают великий идеал римлян "Mens sana in corpore sano"

("В здоровом теле здоровый дух"). По философии же я преуспевал только

потому, что преподаватель этого предмета - действительно замечательный

человек, с которым я до сих пор поддерживаю оживленную переписку,- любил и

знал свою науку. Успехов на физкультурном поприще я добился, как это ни

смешно, именно потому, что был толстым и вялым ребенком. А поскольку я не

мог выносить насмешек, которым из-за этого подвергался, то решил довести

свое жалкое рыхлое тело до такой формы, чтобы быть в состоянии поколотить

любого одноклассника, и в конце концов достиг этого.

В свое оправдание должен отметить, что схоластический подход плохо

способствует развитию исследовательских способностей учащихся. Пауль Эрлих

сумел сдать выпускные экзамены по медицине лишь потому, что его

преподаватели обладали хорошим чутьем и смогли распознать его особые

дарования, а Эйнштейн провалился на вступительных экзаменах в Политехникум.

Выдающийся французский бактериолог Шарль Николь говорил, что творческий

гений не в состоянии накапливать знания и что творческие способности могут

быть погублены заучиванием незыблемых идей и излишней эрудицией. И все-таки

слабые успехи в учебе отнюдь не предвещают будущего успеха в науке. Когда же

я впервые объявил о своем намерении заняться фундаментальными

исследованиями, это привело всех в немалое смущение. Вполне понятно, мои

родители предпочли бы, чтобы я занялся очень доходной "Хирургической

клиникой Селье" (что для единственного сына сделать совсем нетрудно в связи

с отсутствием какой-либо конкуренции), а не подвергал бы себя риску в случае

неудачи и не зависел бы от скудного заработка, который приносили тогда

занятия фундаментальной наукой.

Что же касается настойчивости и выдержки - двух наиболее ценных для

такого рода занятий качеств,- то здесь наибольшую помощь оказал мне мой

отец. Он был добросердечным и довольно сентиментальным человеком, волею

судеб более четверти века прослужившим в армии Его Величества императора

австрийского и короля венгерского в качестве военного хирурга, и не выносил

бездельников. Я до сих пор помню случай, который произошел, когда мне было

около девяти лет, и который, как я полагаю, оказал влияние на всю мою

последующую жизнь. Отец купил мне прекрасного, черного как смоль арабского

пони. Я полюбил эту лошадку так, как только девятилетний мальчик может

любить животное, но она имела одну любопытную и в высшей степени неприятную

привычку: время от времени по никому неведомой причине она подпрыгивала в

воздух одновременно всеми четырьмя ногами, крича - или надо говорить "ржа"?

- нечто вроде "кви-и-ич". По этой причине ее и окрестили Квичкой. Наблюдать

за подобным представлением со стороны бывало весьма забавно, но при этом я

каждый раз сваливался с нее, пока однажды, ударившись о землю, не сломал

себе руку. Отец наблюдал за происходящим с видимой невозмутимостью, а затем

спокойно отвел меня в операционную и наложил гипс. Покончив со всем этим, он

велел мне снова сесть на Квичку (надо сказать, именно в тот момент у меня не

было никакой охоты это делать). "Потому что,- сказал он,- если ты не сядешь

на нее сейчас, то всегда будешь ее бояться". Не могу утверждать наверняка,

но думаю, что своей способностью сопротивляться искушению бросить какое-либо

дело, не доделав его, я в большой степени обязан той уверенности в себе,

которую приобрел, гарцуя на Квичке с переломанной рукой и свежим гипсом.

Став студентом-медиком, под руководством своего отца я даже получил

практические навыки. Он позволял мне ассистировать ему при несложных

хирургических операциях и помогал в бесчисленных экспериментах над лягушками

и курицами, которые я - к великому неудовольствию моей матери - производил у

нас в подвале. Я все еще испытываю ярость, поскольку мои многочисленные

письма, в которых я старался убедить "отцов города", будто будущее медицины

зависит от передачи мне для экспериментов бродячих собак, так и остались без

ответа. Но все же я сумел раздобыть некоторое количество крыс. Результатом

моей "подвальной" деятельности во время летних каникул явилась моя первая

статья, посвященная воздействию витамина D на процесс свертывания крови.

Но наиболее существенное внешнее влияние оказали на меня. наверное,

постоянные изменения условий жизни и многократная потеря всего имущества в

результате двух мировых войн. Неустойчивость и сравнительно малую значимость

личной собственности очень впечатляющим образом продемонстрировал мне в

раннем детстве пример моего отца, потерявшего при распаде тысячелетней

австро-венгерской монархии, казавшейся незыблемой и вечной, все свои

сбережения и военный чин. Он сказал мне тогда, что единственное

гарантированное достояние человека - это он сам. "Только одна вещь, которая

на самом деле тебе принадлежит,- говорил он,- это твои знания. Никто не

может отнять их у тебя, не лишая тебя жизни, а уж если придется умирать, то

в сравнении с этим прочие потери безразличны". Как ни странно, но полученный

тогда совет, несмотря на мой юный возраст, произвел на меня чрезвычайно

глубокое впечатление, и с тех пор этот урок не раз сослужил мне добрую

службу.

Самые ранние впечатления оказывают большое формирующее влияние на

подрастающего человека, и мне очень повезло с теми наставниками и той

помощью, которые я получил в детстве. Единственное, о чем можно сожалеть,-

разве лишь о том, что, имея в прошлом столь защищенную от невзгод юность и

располагая в годы моего становления такой поддержкой, мне никогда не удается

убедить себя, что я смог бы добиться чего-нибудь и без посторонней помощи.

На каждого человека, обязанного всем, чего он достиг, лишь самому себе, я

продолжаю смотреть с завистью и восхищением, содрогаясь при мысли о том, что

вышло бы из меня, будь я сыном бедных необразованных родителей.

Blog

Ганс Селье. От мечты к открытию

Содержание

Самые ранние влияния