По направлению к Рихтеру Юрий Борисов
| Вид материала | Документы |
- Отделение ОАО «белагропромбанк» в г. Борисов, 8.49kb.
- Первый институт корпоративного права Юрий Борисов, 2366.6kb.
- Менейлюк А. И., Бабий И. Н., Борисов, 98.39kb.
- Интеллигенция России в истории ХХ века: неоконченные споры. К 90-летию сборника "Вехи"., 13.49kb.
- А. А. Борисов Редакционная коллегия, 4849.44kb.
- Борисов С. М. В. Фрунзе. Краткий биографический очерк, 33.26kb.
- Мд проджект лтд, ООО teл./Фaкс: +7 (495)-718-35-97 Тел моб. 8-916-155-98-10, 57.15kb.
- А. Н. Борисов колбаса своими руками технологии и рецепты приготовления в домашних условиях, 428.03kb.
- Вопросы обеспечения «качества обслуживания» опорной инфраструктуры научно-образовательной, 147.61kb.
- Запрос информации по карточным мошенничествам, 91.35kb.
Разные мысли о музыке (Последняя глава)
Бах
О прелюдии и фуге c-moll № 2 (1-й том «Хорошо темперированного клавира»)
Взгляд совы. Никак не соглашусь, что относится к «нечисти». В ней столько мудрости, хладнокровия. Но в фуге все-таки поедает маленьких птичек.
О прелюдии и фуге es-moll № 8 (1-й том «Хорошо темперированного клавира»)
Из эфира, совершенно неосязаемой материи вырастает Атлантида. Боги сходят с золотых кораблей, обучают дикарей цивилизации. Наверное, зря... Оставляют им два символа: крест и змею.
Один молодой «гульдианец» (он сам себя так называл), когда мы с ним играли, вдруг признался:
— Половину прелюдий и фуг больше люблю у Гульда, половину у Вас. Es-moll'ная лучше у вас.
— Почему?
— У вас зеркало дымится.
В фуге — Атлантида уходит под воду.
О прелюдии и фуге e-moll №10 (1-й том «Хорошо темперированного клавира»)
Сатурна предупредили, что один из его детей пойдет против него. Он строит из себя любящего отца (музыка
150
какая изысканная!..), а на самом деле поедает пятерых детишек. Приятного аппетита!
Наконец, Рея додумалась и подложила ему камень вместо шестого ребенка. Завернула в пеленки!
В фуге — ссора, выяснение отношений между любящими супругами.
О прелюдии и фуге h-moll № 24 (1-й том «Хорошо темперированного клавира»)
Ламы проводят свои медитации под звуки трещотки. Странное сопровождение. Лучше уж под бормашину или двигатель самолета,.. Я бы с удовольствием медитировал под эту прелюдию.
Фуга — пример пентаграммы. Конструктивное начало природы, божественная пропорция. Вы можете нарисовать пентаграмму? Хотя бы примерно... Как только научитесь, у вас будет все получаться в искусстве.
Установите пентаграмму перед свечой и задайте себе задачу. Я задал такую: соединить в себе семь начал:
1. Архитектуру (самое важное — умение конструировать, тянуться вверх).
2. Живопись (владение стилем и всеми стилями).
3. Шекспировский театр («Глобус» — идеальная модель театра).
4. Литературу (проникать в смысл).
5. Черно-белое кино (потому что клавиатура черно-белая).
6. Астрономию (всем иметь свою подзорную трубу!).
7. Сновидения (чтобы ночью не отключать мозг).
Самое трудное в этой прелюдии и фуге — не покачнуться, выдержать на одном дыхании. Конечно, играть не пять минут, как Гульд. И спросить у того «гульдианца», чье исполнение ему больше пришлось: Гульда или мое.
151
О фантазии и фуге a-moll (BWV 904)
Шел по Гоголевскому бульвару, и огромная толпа стучала шахматными фигурами, нажимая на кнопки часов. Невообразимый грохот коней и слонов.
У одного шахматиста не было пары. Он стоял с доской совершенно потерянный.
— Не сыграешь? — обращается ко мне.
— Я не умею.
— Ну, давай не по пять минут, а по десять.
— Я не умею.
— Ну, тогда по полчаса...
И пошел расставлять фигуры.
Из той «партии» я запомнил, как ходит белый конь. Как-то боком. И очень непредсказуемо. А ведь непредсказуемость — главное в искусстве качество.
^ Моцарт О сонате F-dur К. 533/494
Соната — масон. Соната мозга Вообще, тональность F-dur — «мозговая».
У Бетховена F-dur'ная соната (Двадцать вторая) чуть-чуть с заумью, но я ее очень люблю. Еще я называю ее первую часть — «зубная боль».
В моцартовской сонате много масонской символики. Моцарта, как и Пушкина, посвятили во все эти молоточки, лопаты, треугольники... Но Моцарт — в отличие от Пушкина — вникал в это с удовольствием. Это слышно в «Волшебной флейте».
Из всех их символов я для себя выбираю... циркуль.
Об опере «Cosi fan tutte». KV. 588
Волшебство... какое есть только у Шекспира. Я помню, какая головоломка — дуэт одной из сестриц с тенором.
152
Там такие царапинки — как от копья или ноготка. Как вы думаете, у духов есть ноготки? Они их стригут? Однажды мне показалось, что у них ноготки женские или как у тех, кто собирает марки.
У той сестрицы в дуэте поначалу томление. Но томится недолго — ее состояние переходит в сердцебиение. По-медицински это — тахи.. (вспоминает окончание слова, держится за сердце) ...кардия, вот. Такая, что на левой стороне не уснуть. Старайтесь спать на правой стороне или на спине. Ну, ясно... изменяет любимому. Я всегда говорил: клятвы ничего не стоят, так что никогда не клянитесь!
Потом этот магический A-dur — и она уже в экстазе от того, кто ее домогается. Сам виновник даже забыл, что хотел только разыграть, проверить на верность.
Все так перепутано... как у Пазолини в «Арабских ночах». Вы, конечно, не видели... Мальчик и девочка спят на разных кроватках. Голенькие. Просыпается кто-то один и идет излить нежность другому — очень невинно... Нежность невзаимная. На следующее утро никто не помнит, что приходил в чужую кроватку. У Пазолини получился «моцартовский рай»... когда любят во сне. Один спит заколдованный, другой любит.
В «Cosi fan tutte» — самая большая трудность: костюмы! Преобладать должны черные. Черный — цвет любви, вы об этом помните? Костюмы не реалистические: ведь это либретто — или бред или высокая поэзия. Не знаю. В любом случае, не бытовая драма. Поэтому костюмы как символы. Даже «с налетом востока» — ведь эти два негодяя притворяются албанцами.
«Cosi fan tutte» — мистика больше, чем «Дон Жуан». Там во всем виновата статуя, что она ожила. Ожила и навела справедливость. Бодрящий финал: Дон Жуан уничто-
153
жен! А тут виновата женщина, что вообще на свет родилась. Это как-то странно для Моцарта.,, непонятно.
А чьи это ноготки, которые только касаются и не оставляют царапин? Это — духи. Или духи? — как правильно говорить? У Пушкина же такое ударение: «Возил и к ведьмам и к духам...»
Бетховен О финале сонаты F-dur № 6, op. 10 № 2
Тут надо действительно «заколачивать». Очень громко и очень весело. Все шекспировские шуты вместе. Помните, Шут в «Отелло» спрашивает: «Может быть, у вас есть что-нибудь глухое, беззвучное?» А что отвечает музыкант? — «Глухой музыки не водится»!
О финале сонаты E-dur № 9, op. 14 № 1
Фокусы... Фокусник или маг в колпаке со звездами. За это время успевает показать пять или шесть фокусов.
Однажды я видел такой сон: фокусник пошаманил руками и откуда-то с потолка посыпались конфеты. Я съел одну и через несколько дней... что бы вы думали? представьте — влюбился! Значит, правда — конфеты снятся к любви. Впрочем, со мной это может случиться и так — без всяких конфет.
О финале сонаты d-moll № 17, op. 31 №2
Найдите у Флобера в «Госпоже Бовари» обряд помазания... или соборования. Думаю, это ближе всего.
О «багатели» h-moll, op. 126 № 4
Велосипедная гонка — я видел ее из окна машины. Такой же бешеный темп. Все жмут на педали, а кто-то плетется в хвосте. Его жалко.
154
Шуберт О финале сонаты a-moll (op. 143 D.784)
Полет птицы. Скорее всего, ласточки. А неподалеку от собора Сен-Жермен один и тот же бедняк ждет милостыни. Я ему всегда подаю. Он делает вид, что меня не помнит — опускает глаза. В этом вижу контраст и несовершенство природы: ее богатство и ее нищета.
Об Allegretto c-moll
Два человеческих голоса... Чем-то похоже на сцену Счастливцева и Несчастливцева. Только двигаются не из Вологды в Керчь, а . из Граца в Линц.
О музыкальном моменте As-dur (D.780 № 6)
Нужно дождаться гробовой тишины и играть, словно ты продолжаешь эту тишину Чтобы никто не заметил, что тишина кончилась.
Шуман
О «Пестрых листках», ор. 99 (записано Я. И. Мильштейном)
«Пестрые листки» — цикл необычный, как бы не для себя. Первая пьеса — для дома, как подарок... Вторая — типичное настроение Aufschwung'a, нечто стремительное, один миг — и ее уже нет .. Третья пьеса — мужественная, напористая, какая-то охота, несколько наивная, мальчишеская...
Далее «Листки из альбома», цикл в цикле, — где все свежо, юно. ^ Первый листок — одна из лучших страниц Шумана, проникновенная, ласковая, поэтичная, сама сущность Шумана, второй — гофмановские тени, все проносится словно дуновение, третий — мечтательный,
^ 155
нежно-интимный; четвертый — как бы предчувствие горя; пятый — снова прояснение... Внезапно налетает «Новеллетта», — мы сразу в совсем ином мире, мире романтических приключений; герой очутился на корабле пиратов, буря на море...
«Прелюдия» — короткая трагическая пьеса, предвестник катастрофы, странным образом цитирует моцартовскую «Лакримозу».
«Марш» — поворот к мраку. Это траурный марш (с необычным трио), как будто убивающий все, что было до него. В нем есть что-то от Гойи...
За ним следуют еще три пьесы: «Вечерняя музыка» — ощущение заката, таинственности, словно картина старого мастера, «Скерцо» — несколько нервное, угловатое и, наконец, «Быстрый марш» — странный, по-особому живой (есть в нем нечто цыганское, жутковатое), почти на грани безумия. Конец — все ушло, исчезло, пропало. Может быть, так вышло помимо желания самого Шумана, но весь цикл — словно его собственная трагическая судьба.
О «Симфонических этюдах», ор. 13
У меня об этих этюдах очень бессвязные мысли. А как вспомню про девятый этюд (все staccato!), озноб начинается. Брачные игры орлов. . Шуман сказал о шопеновских прелюдиях, что это «разбросанные орлиные перья». А надо было так сказать о своих этюдах.
«Львы, орлы и куропатки...» — помните у Чехова? Я-то помню, как читала Алиса Коонен у Таирова. Полуконцертный спектакль. Она стояла около рояля, а сзади светила луна. Меняла платья, а окружение — ни разу. Костюмы современные... Если вы спросите, повлияло ли это на меня, вот эта постановка и сама Коонен, отвечу: по-
156
влияла, и еще как! Я понял, как можно с роялем слиться, как можно его поднять до луны, как можно от него... убежать. Я весь спектакль представлял себя на месте Коонен. Ведь это «моя» мизансцена: человек и рояль.
Есть в этих этюдах и «светлый Сириус» — одиннадцатый этюд, — и борьба с «отцом вечной материи» — это финал. Очень много огней... и серой пахнет, по-настоящему.
Прилично играл в Лондоне, в Festival Hall... минимум потерь, но в «molto animato» такая вдруг сера...
^ О пьесе Einfach из цикла «Ночные пьесы», ор. 23
Это волшебный фонарь преображает глухие невыносимые стены в разноцветные видения, в предвкушаемые сны... Тень папы на стене. Он как будто крадется, чтобы сказать то, о чем не может сказать при дневном свете.
Этот фонарь и боярышник — вот два знака, которые привели меня к Прусту.
^ Брамс О «Вариациях на тему Паганини», ор. 35
Второе по значению сочинение Брамса для рояля — после Второго концерта.
Тему надо играть так, будто ешь всухомятку. Никакой «романтической педали» — это все убьет. Важно найти «суховатый блеск» в теме, как будто она для рояля написана — не для скрипки.
^ О четвертой вариации (Первая тетрадь): Опыты в лаборатории. Рвутся колбы, что-то вскипает в чане — все как у Брейгеля-Мужицкого. Вообще мужицкое сочинение — его нельзя играть с комсомольским значком или со слюнявчиком.
^ 157
О восьмой вариации (Первая тетрадь): Человек с похмелья, требующий рассол. Но нет ничего, кроме воды из-под крана. По этому поводу страшное возмущение, гнев.
Об одиннадцатой вариации (Первая тетрадь): Ангел!.. Я однажды ощутил его присутствие. Он ходил по потолку или цирковой проволоке. Я учил именно эту вариацию и довольно четко услышал голос:
— Не поворачивайся, а то грохнусь!
Я разглядел кое-что в отражении — оно читалось на поднятой крышке.
Большой белый лоб, без морщин — как будто никогда не хмурится. Царапина на правой щеке. В самом выражении глаз — молчаливый лучик. Он чуть-чуть касался моей спины. Какой возраст? Ну, примерно такой, когда я еще «ходил в ангелах».
Играть эту вариацию надо так, будто никогда в рот не брал сладкого. Даже вкуса не знаешь. Хотя вы догадываетесь, как я люблю сладости.
О тринадцатой вариации (Первая тетрадь): Искры из глаз!!!
О четырнадцатой вариации (Первая тетрадь): Пере- ' смотрите «Большую жратву» Марко Феррери. Помните, когда приходит машина и сбрасывает новые туши?
О десятой вариации (Вторая тетрадь): Как иллюстрация к пословице: «То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку». Юпитер в гневе, а человек... наг.
Об одиннадцатой вариации (Вторая тетрадь): Пальчики бегают...Но не по клавиатуре. Похоже на зуд, массаж спины.
^ 158
О двенадцатой и тринадцатой вариациях (Вторая тетрадь): И тут — без излишней выразительности. Надо слушателю доверять: «Кто имеет уши слышать, да слышит!»
Эту вариацию играть как бы женскими руками.
О четырнадцатой вариации (Вторая тетрадь): Все вышли на каток. Пусть Сокольники... Или как на «Зимнем пейзаже» у Брейгеля.
Кто-то в конце обязательно должен шлепнуться — конечно же, я.
Никто так не писал снег, как Брейгель.
О рапсодии g-moll, op. 79 N-2
С этой рапсодией связан смешной сон. Я вызываю Брамса сразиться на шпагах. Подписываю приглашение... и жду. Он приходит не сразу. Голос недовольный:
— Зачем ты меня вызвал? Ты уже семнадцатый за сегодняшний день... Не даете спокойно поспать. Все время только и слышу... (поет начало д-moll'ной рапсодии). Вот написал на свою голову...
^ Об интермеццо e-moll, op. 119 №2
У Юдиной хорошая статья, посвященная Брамсу. Знаете, что она пишет об этом интермеццо? — «тревога, переходящая в дрожь»! А Е-dur'ный эпизод этого интермеццо связывает с Пушкиным: «Пора, мой друг, пора...» «Брамс не догадался бы о таком комментарии. Но это несущественно!» — заключает Юдина.
«Тревога, переходящая в дрожь» — правда, ведь замечательно?
Об интермеццо C-dur, op. 119 №3
Песенка флейтиста-крысолова. И я бы под такую музыку приплясывал.
159
Лист О «Мефисто-вальсе» №1 и сонате h-moll
Для меня это больше «Яго-вальс», чем «Мефисто». У Листа шекспировская высота. В лице Яго — все шекспировские злодеи.
В лирической части вижу, как Яго зависает над ложем Дездемоны. Эту часть нужно играть медленно, как бы не соединяя с предыдущей.
Нельзя ничего облегчать (это я про технику). «Скачки» играть сколь возможно быстро — даже если чуть-чуть «не туда». Важнее сжечь за собой мосты. И все больше ускорять. Остановка — гибель!
Вот соната для меня фаустианская. Но не первая часть «Фауста», а вторая. Мое любимое место — «маскарад» (перед возвращением главной темы). Кто на маскараде? — Странный букет, Почки роз, Ропот толпы, Бабья болтовня — это персонажи «Фауста».
Мне нравится ремарка: «Фауст сильно состарился». Гете говорил, что Фаусту в последнем акте — сто лет. Хорошо бы сыграть эту сонату... в девяносто лет!
Соната начинается и заканчивается «темой яда». Весь этот мрак в басах... Мне иногда кажется, что меня кто-то отравит.
Конечно, все субъективно. Самое главное прочитать «Фауста» по-немецки, а в сонате сыграть все ноты. Я, когда играл в Карнеги-Холл, только один раз «смазал». В глупом, совершенно нетрудном месте — просто «зацепил». Надо переписать эту ноту в Студии звукозаписи. Только не проговоритесь!
^ Об этюдах «Eroica» и « Wilde Jagd»
В «Eroica» человека надувают. Больше, еще больше... Сначала поза, потом уже гордыня. То есть в плане иску-
160
шений он слаб — легко на все поддается. Обидно другое — что надувает какой-нибудь мелкий бесенок.
«Дикая охота» («Wilde Jagd») — испытание на темперамент. Надо броситься туда, как в кипящую смолу. Отпустить все зажимы — и с головой!
Куда броситься? В рояль — куда же еще?
Шопен
О четырех балладах (g-moll, op. 23, F-dur, op. 38, As-dur, op. 47, f-moll, op. 52)
Когда играешь их подряд, чувство, что поднимаешься в воздух, в какие-то слои атмосферы.
Четыре баллады — четыре неба.
Первая баллада — грешники, грешные души. Это все, что затянуто облаками. Середина очень страстная: каждый вспомнил про что-то свое, свой самый сладостный грех.
В Presto con fuoco подул ветер и тучи разогнал... В 68-ом году на Пражской весне была катастрофа. Так плохо в жизни не играл Первую балладу.
Поднимаемся выше, как на лифте — Вторая баллада. Это небо, которое портят самолеты. Я их ненавижу. Трели перед Agitato — я лечу в самолете и напиваюсь виски. Вы, кажется, один раз встречали? Помните, какой я был? Хорошенький...
Тоже в Праге, но в 60-ом году, — играл все четыре баллады. Не так уж плохо играл. Они не заметили, как кончилась Вторая баллада и не зааплодировали. А потом, когда вдруг кто-то начал, меня уже на сцене не было.
Третье небо в As-dur'e. Девственные духи ! Очень внимательные, трепетные... и сказать о них, в общем, нече-
161
го. Но в кульминации, когда они на что-то обиделись, становится не по себе, даже опасно.
В четвертом небе (баллада f-moll) — только божьи коровки и музыканты! Кроме них — никого! Почему музыканты — понятно. Небо соткано из клавиатур, а человек из семи нот. Каждая нота что-нибудь лечит. Головную боль лучше лечить ре-бемоль мажором. Я Нине Львовне сыграл шопеновскую прелюдию в ре-бемоль мажоре, и ей стало легче. Знаю, что аллергию лечат простым ре-мажором, а сердце — си-бемоль мажором. Только когда у меня болит, Одиннадцатую сонату Бетховена сыграть некому.
В stretto Четвертой баллады приближение к Престолу. Фермату держать долго. Чтобы Престол открылся из-за молочного облачка. А сам Престол пуст.
Коду играть, как обрыв в пропасть. С самой высокой точки кубарем. Это не так плохо, что тебя вышвыривают на землю, скорее — радость! Я всегда буду хотеть жить здесь!
Прежде, чем наброситься на коду, нужно набрать воздух на 47 секунд. Именно за это время ее нужно сыграть — не медленней! Все играть «сверху», «не укладывать» пальчики. И не дышать! Надо, чтобы всех унесло смерчем.
Об этюде es-moll, op. 10 № 6
Я всегда обращаюсь к нему — своему Хранителю. Всегда, когда играю этот этюд. Он откликается: «Готов сделать все, что прикажешь...» Как у Шекспира Ариэль. Но я чувствую, что это говорит дух плененный, заколдованный, трясущийся как бес, которого я погружаю в чашу со святой водой...
Самое главное — выполнить его условие: перед моей смертью отпустить его на волю.
162
О мазурках Шопена
Шопеновские мазурки как карликовые пальмы. Пальмовая рощица...
В «Волшебной флейте» есть пальмовый лес, а тут именно рощица.
Мое любимое растение — мандрагора. Опасное! Держал ее в руке один раз. Говорят, если ее выкопать, раздастся человеческое проклятие. Тот, кто его услышит, сойдет c ума или... Поэтому корень мандрагоры как-то окапывают и привязывают к хвосту собаки... Я, конечно, не захотел при этом присутствовать. Но то, что потом увидел, напоминало человеческую фигуру. И знаете, кого? (шепотом) Шопена!..
О ноктюрне e-moll, op. 72 № 1
О каком сочинении Шопена писал Пастернак: «Свой сон записывал Шопен/ На черной выпилке пюпитра»? Это е-moll'ный ноктюрн!
Вы знаете, что мой дед был музыкальным мастером, кем-то вроде Иоганна Тишнера, которого восхвалял Глинка?.. Я стоял и наблюдал, как он «строил» рояль. Выпиливал корпус, натягивал струны, стержни молоточков.
Дед Даниил потянул меня за руку:
— Ложись спать, Светик. Ложись вот на этот щит. Я его клеил из разных дощечек. Скоро это будет хороший рояль,
Я заупрямился:
— Мне на нем будет жестко.
— Представь, что это та же ель, которую ты так любишь. Ложись, я накрою тебя теплым одеялом.
Я любил тогда теплые одеяла, вскарабкался и лег. И на жестком сплю с удовольствием — с тех самых пор. И играю иногда жестко — тоже поэтому.
Это такой сон во сне. Мой сон — во сне Шопена.
163
Франк О «Прелюдии, хорале и фуге»
Для этой музыки важней не совершенные руки... а совершенные ноги. Не должно быть аппликатуры, рояля — вообще никаких его признаков. Ничего, кроме педалей. Педали це-ло-вать. Почти как женские ножки. Услышать хор пилигримов в хорале. Ничего «освободительного», революционного — в фуге.
Я, перед тем как играть Франка, долго держу в руках холодный крест.
О квинтете f-moll
Франк похоронен на монпарнасском кладбище. Оно маленькое, уютное... Там даже старая мельница сохранилась. Я бы не прочь там залечь...
Как и на любом кладбище — компания пестрая. Сартр с женой-писательницей. Все время к Хрущеву мотался, в Москву. Я это помню. Но на самом деле у него что-то было с русской переводчицей... Есть могила Ивана Пуни. Он вместе с Малевичем упражнялся в «супрематических трактатах». Крест православный... И Мопассан там, и Бодлер. Хорошее кладбище...
Я когда по нему хожу, думаю об одной загадочной истории. Вы догадываетесь, в какую эпоху живете? Догадываетесь?.. (шепотом). В христианскую! Живете... или уже жили. Вот все ждут кого-то, ждут... а его нет. Может, он уже и приходил — а мы проворонили. Это на меня могила Франка навеяла. Не столько могила, сколько его музыка.
Первая часть квинтета — начало, благая весть... потом вторая часть, а сейчас уже финал... Такие мысли только от Франка, Скрябина... и еще Шостаковича. Как мысли черные к тебе придут, откупори...
^ 164
Только никто из них — ни Франк, ни Шостакович — не говорят, что за эпоха ждет впереди. Вас ждет — не меня.
P. Штраус Об опере «Саломея»
У «Саломеи» — странная, несколько смазанная инструментовка. У нее гигантские взлеты и падения. У нее почти венский шарм. И странная луна с лужей крови, на которой спотыкается Ирод.
Какая же тут фантазия!.. Эта смесь кошмаров в восхитительных садах, эта красота рядом со смертью. И все это реальней... чем наша жизнь.
Дебюсси
О прелюдии «Танец Пака». Первая тетрадь (записано в 1992 г.).
Слушал, как Кисин играет Шопена. Вальс e-moll, из посмертных, — думаю, лучше невозможно. Опасаюсь двух вещей — что очень рано на это набросился, почти с пеленок. Тут опасность — не сбить себе дыхание, рассчитать весь путь. Вторая опасность — пуантилизм. Его почти нет. Наверное, совсем не занимается в темной комнате.
У меня «Танец Пака» тоже не получался. Пока мне не подсунули одну умную книгу. Конечно, Нейгауз... Из нее я узнал, что у нашей души в темноте образуется второе зрение, она напоминает лунатика. Что именно в темноте все получает очертания и окраску.
Когда Кисин будет играть Дебюсси, обязательно сходите. Вы сразу поймете, появилась ли в пальчиках изморозь.
165
Равель
О концерте для левой руки D-dur и пьесе «Лодка в океане» из цикла «Зеркала»
У Равеля фортепьянная музыка «почти гениальна». Кроме леворучного концерта и «Лодки в океане». Это «гениально — сверх».
Мне не важно, кто и что в лодке. Важно — что под лодкой. А там — рыбы. Я тоже рыба, поэтому знаю, как это играть.
Играть совершенно холодными конечностями. Притроньтесь к холодному утюгу и почувствуйте.
В концерте очень много фейерверков. Сначала тривиальных... потом появляются радуга и кометы. При этом цвета матиссовские, яркие ослепительно.
Все фейерверки из окна кареты. А в карете — я. Всеми брошенный. Праздник не для меня.
О пьесе «Ночные бабочки» из цикла «Зеркала»
Если честно, это нельзя сыграть. Если бы кто-то держал мои руки... . А играл бы другой. Нет, не играл, а только подул на клавиши.
Это мог бы Пак... Но его в последнее время надо упрашивать. Он уже выше этого.
^ Пуленк
О хореографическом концерте «Утренняя серенада» для ф-но и 18 инструментов
Пуленк написал балет. Я побоялся окружать себя пачками, канифолью. Балерина может закапризничать и сказать в ультимативном тоне: «Играй, пожалуйста, медленней! Я тут самая главная»
166
Балет не слишком умное занятие. Но и не слишком глупое. Это ведь упоение телом. Что неплохо само по себе. Упоение собственными костями, которые обшиты дорогой материей. Или недорогой...
Все-таки интересно... Сыграть бы «Четыре темперамента» Хиндемита. И чтоб кто-нибудь танцевал. Четыре танцовщика и четыре пианиста. Шекспировский Меланхолик — конечно, я ! Сангвиник — Генрих Густавович. Флегма — если не обидится — Алик Слободяник. Все-таки в хорошей компании... Гаврилов — Холерик, вылитый.
Улановой, Шелест я бы аккомпанировал все, что угодно — даже вальс Шопена!
Чайковский
^ О пьесе «Un poco di Chopin» («Немного Шопена»), ор. 72 № 15
То время, когда Монпарнас имел весьма деревенский вид. Бородатый Макс жил на бульваре Эдгар Кине. В своем ателье писал «улыбки маленьких блудниц». Они были у него под окном — ведь он жил прямо напротив «Сфинкса». «Сфинкс» — это знаменитый бордель. Грех было туда не зайти и не поваляться на никелированной кроватке.
Но Волошин для меня — это и Коктебель, и рассказы о нем, слышанные в семье Габричевских-Северцевых, и его вдова Мария Степановна — «Марципановна» (это ее так звали Габрические). И один момент — когда ночью в башне было темно и царила одна голова царевны Таиах в лунном свете.
Нет, «Немного Шопена» — это только атмосфера бульвара Кине. А почему так — не знаю.
^ 167
О романсе f-moll, op. 5 и пьесе «Menuetto — scherzoso», op. 51 № 3
Все просто — пушкинская Наталья Павловна из «Графа Нулина». Сначала открыт роман «Любовь Элизы и Армана». Скучно. Почти засыпает. Потом слышит звон — это чей-то экипаж показался у мельницы. Прилив крови, страшное возбуждение. Ну, просто обезумела... А коляска пролетела мимо. Ничего не остается, как снова смотреть «на драку козла с дворовой собакой».
Менуэт — как продолжение «Нулина». Граф заливает насчет парижского двора, насчет песен Беранжера. Хозяйка слушает, раскрыв рот.
Также и меня слушали, когда первый раз вернулся из Парижа. Я все рассказывал, заливал... а потом N... ни с того, ни с сего, очевидно недовольный подарком, осведомился, был ли я на блошином рынке. Я сказал честно: был. Хотя портмоне купил ему, между прочим, в приличном магазине на рю Принца Конде.
О Пятой симфонии e-moll, op. 64
Давно не охватывала такая дрожь — как после Мравинского. Он дирижировал Пятой. Все ведь давно знают: это что-то вальсообразное, милое уху Попахивает детством, первыми походами в филармонию. А в его игре — электрическое потрясение, ничего «милого уху»! Не забуду, как в конце первой части он грянул в воздухе кулаками, и оттого его тень покрыла весь оркестр. Покачнулись люстры — как при подземном толчке, который я однажды уже пережил. В Японии. Все начали меня утешать: всего несколько баллов, несколько баллов... для жизни совсем не опасно! А тут ведь — опасно, страшно опасно!
168
В финале — марш валькирий, у которых косы как змеи.
Три недостижимые дирижерские высоты (субъективно):
Фуртвенглер — «Тристан».
Мравинский — Пятая Чайковского, Восьмая Шостаковича.
Дезормьер — «Море», «Арлезианка».
Рахманинов О прелюдии fis-moll, op. 23 № 1
Богоматерь Одигитрия. Знаете, что это в переводе? — Путеводительница! Я ей поклоняюсь. Видел эту икону в Эрмитаже. У нее на руке — отрок. Икона плохо сохранилась, поэтому отрок остался без левого глаза. Я смотрел в его открытый правый... и вдруг услышал, как Богоматерь шепчет: «Это я помогла монаху Теофилу!» Еще папа рассказывал эту легенду — как средневековый монах Теофил заложил душу черту, но сделка была отменена. Благодаря чудесной помощи Богоматери. Теперь я знаю ее имя — Одигитрия!
О прелюдии g-moll, op. 23 № 5
Любимая пьеса у Клейста — «Пентесилея». Про амазонок. Вообще, Рахманинов — «амазоночный» композитор.
По их обычаю каждая из амазонок должна покорить воина из числа врагов. Вам жалко Ахилла? (пожимает плечами). Каждый из нас дает кому-нибудь себя покорить.
Совсем другое дело — амазонки Лотрека. У них не столько сила, сколько тайна, даже эфемерность. Мне кажется, что все лотрековские певички, проститутки — мои
169
большие приятельницы. Во всяком случае, одна из них — с греческим профилем и смахивающая на Элен Вари — дарила мне хризантемы. Желтенькие. И говорила при этом: «Не забывайте, ведь я проститутка! Но буду вашей за мазурку Шопена!»
^ О прелюдии F-dur, op. 32 № 7
Игры светлячков. Для меня они — эльфы! Иногда зажигаются серебристые огоньки, иногда — огуречно-зеленые. Перемигиваются.
Об этюде — картине d-moll, op. 33 № 5
Белогвардейский. В общем, почитайте «Дни Турбиных».
Об этюде — картине fis-moll, op. 39 № 3
Вронский вспоминает скачки. Как его лошадь повалилась на бок, как он бил ее каблуком. В самом конце — Вронский покидает ипподром.
Лучший этюд у Рахманинова и лучшая картина.
Скрябин О прелюдии a-moll, op. 11 №2
По настроению — Восьмой сонет Шекспира. Даже поддается подтекстовке.
О прелюдии G-dur, op. 11 №3
Привет Петру Ильичу. Надо играть очень быстро — как будто ребенок плещется в ванне.
^ О прелюдии b-moll, op. 11 № 16
У Малевича есть эскизы костюмов к какой-то мистерии. Вероятно, только задуманной. Мне понравился костюм Похоронщика. Если б я такого встретил на кладби-
^ 170
ще... Что-то угловато-средневековое, с фиолетовым лицом.
О прелюдии H-dur, op. 37 № 3
По Розенкрейцерам, — как объяснял А.Г. Габричевский, — си-мажор — основной тон человека. В общем, я не против. Но все равно странно... Ведь в си-мажоре не так уж много музыки.
В этой прелюдии — человек весьма расслабленный, дремлющий.
Во Второй сонате Скрябина побочная тема первой части тоже в си-мажоре. Как экономно он пользуется водой — не то, что Рахманинов!
^ О прелюдии a-moll, op. 51 №2
Прелюдия — «прощай, минор», совершенно клейстовская. А я — клейстовский персонаж.
Клейст знакомится с женщиной, которая замужем и смертельно больна. К тому же, в почтенном возрасте. Они где-то уединяются. Сначала Клейст стреляет в нее, и сразу — в себя. Разве этого нет в музыке?
О прелюдии ор. 74 № 1
Скрябин сказал — «невыносимая боль». Болит голова, один из ее желудочков. Вообще, я побаиваюсь играть эту прелюдию из-за того, что на 74-й год мне нагадали что-то не совсем хорошее. И ведь Скрябин после этого ничего не написал — умер А у меня — депрессия, довольно затяжная, малоприятная.
Так что число 74 недолюбливаю. А еще недолюбпиваю 16. Opus 16 у Шумана — «Крейслериана» Не в ладах с этой музыкой, только последние две пьесы нравятся. 16-ая прелюдия Шопена — ни за что! 16-ый концерт Моцарта уговаривали японцы. Хороший концерт,
171
но 17-ый лучше. 16-ая соната Бетховена — для Гринберг и Юдиной. 16-ую мимолетность Прокофьева попробовал... но так и не сподвигся. 16-ую прелюдию и фугу Шостаковича... даже музыки не помню.
^ Прокофьев О «Танце», ор. 32 № 1
Мир Дега. Больше всего люблю «Балетный класс» и этого репетитора с палкой — посреди класса. В конце он к кому-нибудь палкой приложится.
Лучше Дега никто балет не писал.
О «Легенде», ор. 12 № 6
Тетя Мери на веранде. Подслушивает, как я сочиняю. Это была пьеса «Сон». Очень слабенькая, слишком много унисонов. Подходит мама:
— Какой мальчик... (это она обо мне). Надо срочно заняться воспитанием.
— Нет, он должен быть предоставлен себе! Пусть созерцает — никакой спешки. Вундеркинды — это выскочки. Не люблю тех, кто рано начинает карьеру.
— Ты хочешь, чтобы он навсегда остался с русалками? Надо сделать из него талант...
— Талант — это скучно. Надо сделать из него... Грига.
^ О пьесе «Мысль», ор. 62 № 3
Мои мысли выглядят совершенно не так.
Хиндемит О второй части Lebhaft сонаты № 2 (1936)
Концентрация вальсов, танцевальных ритмов. Немножко безумных, немножко несобранных.
172
Я таким представляю последний танец Нижинского. Не в театре, а в каком-то отеле... для непонятной публики. Он соединил движения из разных балетов в один. Импровизация, за которой тщательно скрыто безумие.
Об интерлюдии и фуге in Fis из цикла «Ludus tonalis»
Какая-то игра... мистификация. Пруст на ваших глазах переделывает Альберта в Альбертину. Делает это мастерски, но, согласитесь, странная характеристика для женской шеи: «Крепкая, загорелая, с шероховатой кожей». Я читал по-немецки, может это неточность переводчика?
Вообще, такие метаморфозы случаются. Когда я играю С-dur'ную сонату Моцарта, воображаю себя младенцем — с каштановыми кудрями. Когда вальс Шопена — почти кокоткой, Эсмеральдой из «Доктора Фаустуса». Поэтому «Сказки старой бабушки» Прокофьева не играю принципиально.
Шостакович
О прелюдии и фуге F-dur № 23
Прелюдия. Как есть «Дань Гайдну» у Дебюсси, так это «Дань Шекспиру» у Шостаковича. Я это воспринимаю так. Дань розенкрейцеровской маске, дань Тайне.
У писателей есть преимущество — у них не публичная профессия. Фрэнсису Бэкону (не художнику, конечно) достаточно того, что у него свой знак. Я его видел. На заднем плане два столба, а на переднем — боров и молодой человек, который этого борова подкармливает. Для тех, кто знал Бэкона, этого достаточно. Остальное погружено в тайну.
173
Насчет знака Рихтера, я пока в раздумий. У меня было много вариантов, ни на одном так и не остановился. Подскажите, что бы это могло быть...
Фуга. Лировский шут, играющий на дудке. Под ее наигрыш душа Лира вышла из тела и отправилась в путешествие
Но тело еще доживает. Это Лир... и уже не Лир. Помните?
— Ты — дух, я знаю. Когда ты умерла? (Это вопрос к Корделии)
— Где был я раньше? Где я нахожусь? Что это, солнце? (Извините, путаюсь в переводах. Но эти строчки точно
пастернаковские):
— Моя ль это рука? Не поручусь. Проверю. Уколю булавкой. Колет.
(Видите, как сказал про себя: «Колет». Как будто наблюдает за собой уже сверху).
^ Стравинский Об опере «Похождения повесы»
Из тех опер, благодаря которым люблю больше всего... оперу. Больше, чем рояль. Да-да, именно так...
Первое потрясение, когда Том размечтался о Лондоне — его маленькое ариозо. Оно переходит в рукопожатие Тома и Черта. А в музыке такая боль: щемящая, саднящая. Боль Моцарта, Чайковского... помноженная на мою.
У меня такое случилось в Лондоне, перед тем, как играть Восьмую сонату Прокофьева. Я в Лондоне первый раз. Играть не хочу. Почти плачу. До самого концерта хожу по Гайд-парку... и так вдруг захотелось в Станишовку... Даже в глазах потемнело.
174
Каватину Тома послушайте в день моих похорон! Никаких слов про меня, только эти: про любовь и измену. Хотите, я вам сыграю? (Сначала вспоминает, потом, немного путаясь, играет по памяти). Вот скрипки... очень резко, как будто сорвали кожу. Ответ гобоев, фаготов, валторны... А вот самое главное: кларнет и душа.
