Рецензент д-р филос наук, проф. М. В. Попович Редактор Р

Вид материала

Содержание

1.2- Семиотические аспекты проблемы интерпретации символа
1867 г., сыграла роль своеобразного медиатора, обеспечившего включение герменевтических идей в контекст современных научных иссл

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 13

25

ция текста предполагает его структурирование «по вертикали». Методологической базой в этом случае является принцип эквивалентности единиц разных размеров, на чем основана возможность представления текста в качестве целостного «знака», интерпретируемого с помощью других «знаков» (текстов).

Указанные характеристики герменевтической техники очень напоминают некоторые современные методики текстологического анализа. В этой связи уместно поставить вопрос о том, в какой мере средневековая семиотика соответствует нашим представлениям о «научности». Или иначе: как соотносилась герменевтическая теория с реальным функционированием текстов в средневековой культуре?

Представляется, что при оценке средневековых концепций .необходимо учитывать, что они были не столько рефлексией по поводу возможных форм семи-озиса, сколько «действующим лицом» семиотического процесса, неотделимым от соответствующих аксиологических и идеологических детерминант. Предоставляя редуцированную каноническую модель интерпретации текста, экзегеза формировала соответствующую идеологию (иерархию ценностей), в соответствии с которой начинали функционировать все тексты данной культурной традиции.

Таким образом, средневековье предоставило науке уникальную модель идеологической детерминации со-цио-культурного функционирования текстов. Религиозное сознание всегда озабочено проблемой адекватной передачи группы текстов, интерпретируемых как «сакральные». Поскольку же смысл текста определен его отношениями к другим текстам, с помощью которых он может быть интерпретирован (см.: [109; НО; 112; 113]), смена культурного контекста сопряжена с генерированием новых смыслов. Потребность в их коррекции приводит к созданию искусственного интерпретационного контекста, представленного разбухающим массивом вторичных текстов (своего рода «культурой в культуре»), что является общим правилом религиозного знакового поведения.

В различных культурах эта проблема решается в соответствии с двумя альтернативными моделями.

Для восточной (напр., буддийской) традиции характерна выработка мнемотехнических средств, с помощью которых осуществляется трансформация исходного текста. Идентичность смысла или конечного чис-26

ла смысловых вариантов обеспечивается канонизацией определенных трансформационных правил, с помощью которых может быть генерировано потенциально бесконечное число текстов, имеющих статус сакральных. Условно эту модель можно определить как «генеративную».

Альтернативная модель, которую можно было бы охарактеризовать как «интерпретативную», вырабатывается в христианской традиции. Смысл корректируется с помощью комментариев, перемещаемых относительно базового текста. Фиксация смысла достигается за счет того, что девиантные тексты прочитываются только в функции базового текста. Иными словами, если восточная традиция, в общем виде, регламентирует правила построения вариантов, то западная ориентирована на регламентацию интерпретатив-ных процедур, канонизируя внешнюю форму текста.

Этот механизм приводит к прогрессирующей дифференциации корпуса, проецируемой на весь массив текстов данной культурной традиции. Дифференциация базового корпуса образует модель, в соответствии с которой организуются вторичные тексты. Например, в полемике Ивана Грозного и Андрея Курбского используются выдержки из Библии, выполняющие две функции: аргументативную (в этом случае имеет место прямое цитирование) и смыслообразующую (текст монтируется из скрытых цитат, соотносимых с современными автору политическими реалиями). Курбский критиковал стиль своего оппонента за обилие «явных» цитат, но сам охотно пользовался «скрытым» цитированием. За стилистическим различием просматривается определенная идеологическая основа. Дело в том, что в «явном» и «скрытом» цитировании использовались различные библейские фрагменты, имевшие в культуре неравнозначный иерархический статус. Для достижения суггестивных эффектов в светской литературе позволительно было прибегать к смысловым интенциям профанированных фрагментов, но нельзя было проводить социальную демагогию непосредственно от имени доктринального текста.

Культура европейского средневековья выработала жесткие модели продуцирования, употребления и-интерпретации текстов, которые пронизывали все уровни знакового поведения средневекового человека. Экзегеза не ограничивалась пассивным описанием этого процесса. Зафиксировав факт дифференциации

27

текста Писания (которая была осуществлена уже в апостольской литературе, напр., в проповедях ап. Павла), герменевтика оказалась вовлеченной в выработку механизмов, реализующих однажды заданную интенцию во вторичных текстах.

Эта работа проводилась на нескольких регистрах: 1) формирование «доктрины» состоит в структурировании корпуса текстов на «интерпретирующие» и «интерпретируемые»; 2) различение «вещи» и «знака» представляет мир в качестве бесконечного «текста-знака»; 3) различение «природного» и «исторического» символизма позволяет представить историю в качестве «текста» и, следовательно, подставить «текст» на место референта другого текста; 4) различение «вербального» и «фактического аллегоризма» приводит к сакрализации форм интерпретируемого символизма, что выполняет две функции: а) дифференцирует тексты на «требующие» и «не требующие» интерпретации и б) дифференцирует в текстах «сакральный» и «профанный» уровни прочтения; 5) наконец, средневековые теоретики предоставляют канонизированные модели смыслового продуцирования вторичных текстов, на основе которых может быть структурирован весь массив текстов, порождаемых данной культурой.

Следовательно, герменевтика вырабатывает такие модели интерпретации, которые на уровне социокультурной компетенции гарантируют потенциально бесконечную дифферентацию текстов и/или уровней их понимания. В этом смысле она очень точно воспроизводит функционирование текста в системе культуры. Однако при этом герменевтика сама находится в данной конкретной культуре в качестве одного из реализованных в ней вариантов и в силу этого не задается вопросом о выработке метаязыка, обеспечивающего ее (культуры) адекватное описание. В принципе, в этом и состоит отличие всякой герменевтики — в том числе и современной,— от научного описания культурных фактов.

^ 1.2- Семиотические аспекты проблемы интерпретации символа

Средневековая герменевтика, явившаяся одновременно редуцированной моделью семиотического процесса и протосемиотической теорией, подверглась со-

28

вёршеяно незаслуженному третированию в эпоху Просвещения, когда, по словам Ч. С. Пирса, «варварский гнев обрушился на средневековое философское мышление» (цит. по: [26, с. 306]). Рационалистический миф Просвещения был подвергнут критике только во второй половине XIX в., прежде всего американским прагматиком Ч. С. Пирсом, заложившим основы современной семиотики и теории символа.

Семиотика Ч. С. Пирса, разрабатываемая им с ^ 1867 г., сыграла роль своеобразного медиатора, обеспечившего включение герменевтических идей в контекст современных научных исследований (см.: [26; 63; 78; 97; 113; 124; 125; 132; 134]). Один из основных тезисов Пирса гласит, что смыслом знака является другой знак, с помощью которого он может быть переведен. («Знак, для того, чтобы быть понятым, требует «интерпретанты», роль которой выполняется другими знаками или ансамблями знаков» [78, с. 40].).

Переводимость знака весьма существенна для понимания процесса коммуникации. Во-первых, она противостоит неоднозначности, порождаемой лексической омонимией. Дело в том, что в естественном языке отсутствует отношение строгой эквивалентности. Термины, субститутивные (взаимозаменимые) в одних контекстах, коммутативны в других контекстах. (Эквивалентность можно было бы определить как суб-ститутивность терминов во всех возможных контекстах). Во-вторых, переводимость знаков является средством коррекции кодов адресанта и адресата. Но особенно важно то, что интерпретация значения как перевода позволяет интегрировать семантическую проблематику в контексте собственно лингвистических исследований.

В частности, отталкиваясь от идей Ч. С. Пирса, Р. Якобсон настаивал на возможности различения экстралингвистической (референциальной) семантики, учитывающей отношение знаков к реальности и собственно лингвистической (дифференциальной) семантики, учитывающей отношение знаков к другим знакам.

Во избежание терминологической неоднозначности сразу же оговоримся, что Р. Якобсон в данном случае не проводит четкого различия между «референцией» (отношением знака к объекту) и «сигнификацией» (отношением означающего к означаемому). Обе эти формы означивания, которые у Р. Якобсона термино-

29

Логически омонимичны, противопоставляются дифференциальным (межзнаковым) отношениям. При более тонкой проработке семиотической теории это обстоятельство сопряжено с возникновением парадоксов, на которых мы ниже специально остановимся. Однако в первом приближении предлагаемая Р. Якобсоном схема представляется вполне конструктивной.

В противоположность установкам дескриптивной лингвистики, Р. Якобсон полагал, что в синхронном плане при сравнении контекстов знаки субституируют-ся вместо других знаков и семантические отношения, с которыми мы имеем здесь дело, являются не менее лингвистическими, чем синтаксические отношения.

«Я нахожу превосходной,—■ пишет Р. Якобсон,— формулировку Смита differential meaning ('дифференциальное значение'). Я хотел бы только добавить, что всякое лингвистическое значение является дифференциальным (. . .). Идентификация и дифференциация являются только двумя сторонами одной проблемы: проблемы означающих и означаемых, signans и signatum, если воспользоваться удачными терминами св. Августина» 178, с. 391. И далее: «Символическая логика учит, что «лингвистические значения», образованные системой отношений одного выражения к другим выражениям, вовсе не предполагают присутствия вещей. Напротив, лингвисты считают невозможным исключить референциальные значения. Пора прекратить эту игру в прятки. В течение долгих лет мы боролись против того, чтобы приписывать звуки речи лингвистике, выработав в результате фонологию. Теперь мы должны открыть второй фронт: мы стоим перед задачей инкарнировать в науку о речи лингвистические знаки» [78, с. 42].

Обратимся, однако, к анализу собственно семиотических концептов. Рассматривая различные типы семиозиса (здесь: .означивающей деятельности'), Ч. С. Пирс, вслед за св. Августином, подразделяет знаки «а «индексы», «иконы»и «символы». Индексное отношение между означающим и означаемым (здесь: .референтом') основывается на смежности. Иконичес-кое отношение основывается на общности по некоторому свойству. Что касается символа, то он устанавливается безотносительно к фактической связи и основывается только на переводимости знаков.

В плане отношения к референту символ является немотивированным знаком, который противопоставля-

30

ется иконическому знаку. С другой стороны, символ оснозан на отношении переводимости, аналогичном в некотором смысле ассоциативным отношениям ф де Соссюра и Ш. Балли или парадигматическим отношениям Л. Ельмслева. Возникает вопрос, правомерно ли в данном случае выделение трех типов семиозиса и если да, то проводится ли классификация по одному основанию.

На этот вопрос Р. Якобсон отвечает однозначно, полагая, что классификация Ч. С. Пирса основана на двух дихотомиях. Индексное и иконическое отношения воспроизводят дихотомию смежности/сходства, но включает символическое измерение, поскольку установление сигнификации предполагает переводимость знаков. Символ также может основываться на смежности или сходстве, но на уровне знаков, а не на уровне отношения означающего к означаемому.

Предположим, что концепты (в соответствии с восходящей к Г. Фреге логической традицией) могут быть представлены как «вещи», то есть что они не интерпретируют друг друга. Тогда значением будет дискретный референт. В этом случае интерпретантой знака (5) является «идея» сходства (/), устанавливаемого по отношению к референту (R). Следовательно, отношение устанавливается между тремя компонентами, образуя классическую схему «семиотического треугольника».

Однако реально установление сходства между знаком и референтом предполагает предварительное обучение. Каждая культура вырабатывает свои тексты или знаки, функция которых состоит в том, что они выступают «итерлретантами символических форм этой культуры. Некоторые виды сходства не воспринимаются носителями культуры просто потому, что в данном семиотическом контексте они не могут быть интерпретированы.

Предположим, нам нужно идентифицировать фотографию и оригинал. Эксперт в этом случае сделает Другую фотографию того же оригинала и сопоставит два изображения. Силу юридического документа будет иметь результат сопоставления двух знаков, а не знака и референта. Статус, приписываемый в нашей культуре фотографии, обусловлен тем, что для нее существуют фиксированные правила интерпретации. Особый случай представляет перевод изображения в Другой изобразительный «код». Если оригинал извес-

31

тен только по фотографиям, его перевод в кинематографический «код» может быть сопряжен с потребностью гримирования, то есть сам референт превращается в промежуточный «знак». Во всех этих случаях иконический знак функционирует как символ.

Следовательно, «идея» (/), обеспечивающая соотнесение знака (5) и референта (R), должна быть представлена как результат преобразования группы знаков или знаковая парадигма (Sp), выполнимая относительно (R). Отношение изоморфизма можно представить как:/=5р (S_u S2,..., S_n). Это означает, что в качестве интерпретанты «идея» объекта принимает форму «другого знака».

Аналогичная ситуация воспроизводится для индекса. Если отвлечься от таких специфических форм, как участие индекса в высказываниях перформативного типа, можно сказать, что он выступает в качестве контекстуальной интерпретанты. Воспользуемся примером Р. Якобсона. Если я указываю моноязычному туземцу на пачку сигарет и говорю: «Честерфилд», то с помощью индекса (Si) я устанавливаю отношение между словом (Sv) и референтом (R). Но для того, чтобы установить, в чем состоит это отношение, индекс сам требует интерпретанты [78, с. 41—42]. Только при последовательном перемещении ситуаций (например, предъявлении сигарет разных сортов и произнесении их названий) вводится парадигма сходств и различий, обеспечивающая интерпретацию символа в «коде» и индекса в «контексте». Если ансамбль знаков, интерпретирующих (Sv) в парадигме и (Si) в контексте обозначим (Sp), то коммуникативную ситуацию можно будет представить как двойную процедуру, где Sp (Si, S₂, ..., S_n) является интерпретан-той, устанавливающей отношение между (Si) и (Sv), a (Si) интерпретирует отношение между (Sv) и (R). Для того, чтобы (Sv) можно было интерпретировать в (Sp), парадигма должна содержать, помимо (Sv), не менее двух знаков, то есть, по правилам дистрибуции, элементарная дифференциальная структура должна содержать как минимум три знака, комбинируемые в трех позициях. Тогда дважды употребленный знак (Sv) имеет два смысла (Si) и (S₂). Такой знак и является символом.

Следовательно, сигнификация представляет собой результат преобразования знаков, в ходе которого возникает семантическое смещение между (Si) и (S₂).

32

Классическая схема восхождения от «икона» к «индексу» и «символу» воспроизводит только ситуацию искусственного языка, интерпретированного в метаязыке, и не учитывает процедур усвоения и коррекции исходного ««ода». Здесь отсутствует механизм самоописания, характерный для естественных языков. Между тем, как отмечает Р. Якобсон, «интерпретация лингвистического знака посредством других знаков того же языка, гомогенных ему в некотором отношении, является металингвистической операцией, которая играет существенную роль в усвоении языка ребенком» [78, с. 54].

В такой формулировке проблема интерпретации получает более радикальное решение, чем в положения Ф. де Соссюра о негативном характере «значимости» (или «валентности» знака в традиции Ч. С. Пирса), которое у женевского лингвиста обременено ассоциационистскими представлениями. Соссюр, опосредуя отношение означающего и означаемого с помощью «концепта» не учитывает, что в качестве интерпретанты он сам превращается в «знак». С другой стороны, «ассоциативные отношения» между словами в памяти индивида устанавливаются им без учета интерпретанты.

В семантической концепции Р. Якобсона акцент делается на дифференциальном характере значения, устанавливающем его символическую природу. В этом Р. Якобсон усматривает даже специфику естественного языка: «Различение двух функций — дистинкти-вной и сигнификативной — является отличительной чертой языка, если сравнивать его с другими се-миологическими системами» [78, с. 60]. И в другом контексте: «Язык служит примером чисто семиотической системы. Все языковые явления — от мельчайших единиц языка до целых высказываний или обмена высказываниями —всегда функционируют как знаки, и только как знаки» [26, с. 325].

С другой стороны, отношения сходства и смежности, с помощью которых характеризуются «иконы» и «индексы», присущи также лингвистическому символизму и могут быть представлены, по мнению Р. Якобсона, как отношения «комбинирования» и «отбора».

Комбинирование предполагает, что всякий знак может составлять сложные знаки и/или проявляться в комбинации с другими знаками. Это означает, что

2-4481 зз

всякая лингвистическая единица служит контекстом для более простых единиц .и/или находит свой контекст в более сложной единице. Из этого следует, что всякая расстановка лингвистических единиц связывает их в единства более высокого уровня: комбинация и контекстура являются двумя сторонами одной и той же операции.

Селекция, производимая между альтернативными терминами, предполагает возможность их субституи-рования, то есть эквивалентность в одном отношении и различие в другом отношении. Селекция и субституция также являются двумя сторонами одной операции.

Роль этих операций осознавалась уже Ф. де Сос-сюром, проводившим различие между синтагматическими (линейными) и ассоциативными (парадигматическими) отношениями. Различая эти два способа расстановки, Ф. де Соссюр отмечал, что первые даны in praesentia (основываются на нескольких терминах представленных в эффективной серии), тогда как вторые in absentia объединяют виртуальную (возможную) серию взаимозаменимых терминов, представленных в памяти носителя языка. Имеется в виду то простое обстоятельство, что индивид всегда располагает группой взаимозаменимых терминов (напр., синонимов), грамматических конструкций и пр., образующих соответствующие парадигмы, которые не могут быть реализованы одновременно, скажем, в одном и том же высказывании. Они имеют только потенциальное (виртуальное) и вневременное существование в «языковой компетенции» носителя языка.

Реализация языкового «кода» в речи сопряжена с необходимостью выбора одной из многих возможностей, причем во фразе (и в более широких дискурсивных единицах) вступают в силу ограничения на комбинирование семантически значимых терминов, правила грамматического согласования, прагматические ограничения и пр. В контексте составляющие связаны друг с другом отношением смежности, тогда как в группе субституций (в парадигме) они связаны на разных уровнях «одновременности».

Основываясь на операциях отбора и комбинирования, Р. Якобсон уточняет введенное Ч. С. Пирсом понятие интерпретанты. Интерпретации знака служат две «референции» (в данном случае референтом является другой знак)—одна в «коде», другая в контек-34

сте- В обоих случаях знак соотносится с другим ансамблем знаков, с которым он может быть связан либо отношением чередования, либо отношением смежности. Следовательно, Р. Якобсон различает: а) референци-альное отношение, связывающее знак с экстралингвистической реальностью, б) отношение отбора, где знак интерпретируется в группе возможных подстановок и в) отношение комбинирования, где знак интерпретируется в контексте. Случаи (б) и (в) образуют область символизма, где знаки имеют своими референтами другие знаки. В последующем развитии семиотической традиции, учитывающей, что язык соотносится не с объектами «мира», а с «субстанцией содержания» (Л. Ельмслев), представленной экстралингвистическими семиотиками, можно будет сказать, что «референт может суммарно трактоваться как ансамбль более или менее имплицитных семиотических систем» (см.: [69, с. 52]).

Поскольку реальное высказывание может быть представлено как результат «проекции» с оси отбора на ось комбинирования, в дискурсе каждый знак обладает двойной интерпретацией.

Следовательно, теория символа Р. Якобсона симметрична теории Ч. С. Пирса, хотя акцент здесь и делается на фактах «лингвистического символизма». Поскольку различение языковых символов проводится по тому же основанию, по какому Ч. С. Пирс различает «индексы» и «иконические знаки», определение (дополнительного) референциального измерения в речи может характеризоваться в терминах перевода, осуществляемого между «иконическими» и «символическими» знаками.

Идеи Ч. С. Пирса и Р. Якобсона о двойной интерпретации знаков получили последующее развитие в семиотике текста, где в качестве знаков могут функционировать большие дискурсивные единицы, имеющие целостное значение. Представление текста как знака основано на допущении, согласно которому любая дискурсивная единица может символизировать единицы любого иерархического уровня. Текст, рассматриваемый как семиотическая единица, реализующая «риторическую» функцию (выявляющая принцип собственной структурной организации), не может быть интерпретирован вне его отношений к Другим текстам данной культуры, то есть без учета

Blog

Рецензент д-р филос наук, проф. М. В. Попович Редактор Р

Содержание