Митрохин Владимир Алексеевич Российская эмиграция: общественная мысль и политическая деятельность

Вид материала

Автореферат диссертации

Содержание Первый параграф Вторая глава Третья глава Четвертая глава Пятая глава

Подобный материал:

• Лицензионный договор г. Москва 2012 года Общероссийская общественная организация «Российская, 47.03kb.
• Каждая эмиграция если это, конечно, эмиграция политическая стремится уяснить причины,, 271.07kb.
• Политология справочные материалы для подготовки к тестированию содержание, 784.53kb.
• Тематика курсовых работ по дисциплине «История политических учений», 72.93kb.
• Статья опубликована: Возрождение: Общественно-политическая и историческая мысль, человек, 222.14kb.
• «Тоска по родине!», 39.64kb.
• Тема Внешняя политика России в 10-19 веках 5 Тема Освободительное движение и общественно-политическая, 395.03kb.
• Конституцией Российской Федерации, федеральными конституционными закон, 213.76kb.
• История Отечества. Тест, 92.89kb.
• Программа для поступления в магистратуру по направлению «Политология», 50.28kb.

Глава ПЕРВАЯ «Историография русской эмиграции «первой волны» состоит из двух параграфов.

^ Первый параграф «Российская эмиграция в отечественной историографии» посвящен исследованию отечественной традиции изучения зарубежной России.

Большинство исследователей условно делят отечественную историографию о российской эмиграции на два больших этапа. Первый – с 1917 до рубежа 1980–90-х гг. (вся литература этого времени вошла в науку под названием советской»), второй этап – с конца 1980-х гг. по настоящее время. Такая периодизация, на наш взгляд, вполне оправданна, если принять во внимание в качестве основного критерия принципиальную разницу методологических подходов в оценке российского прошлого.

Вместе с тем более внимательный взгляд на историографическую проблематику русского Зарубежья требует детального учета специфики изучения темы в контексте идейно-политической эволюции государства. Направленность политического курса, смена лидеров, факторы международного порядка оказывали весьма существенное влияние на характер, тональность, идейную заостренность исследования проблемы эмиграции.

На этом основании каждый из указанных периодов, с нашей точки зрения, требует более детальной историографической дифференциации.

Основы подхода к изучению Зарубежья, ставшие определяющими в разработке исторической концепции эмиграции, были заложены в трудах В. И. Ленина. В своих докладах и выступлениях на VIII (1920) и IX (1921) съездах Советов, III конгрессе Коминтерна (1921), X (1921), XI (1922) съездах РКП(б), а также в работах периода 1919–1922 гг. он приводил данные о численности и социальном составе российской эмиграции, характеризовал особенности различных ее течений, уделял внимание персоналиям.

Первые работы по истории русской эмиграции появились в СССР уже в 1920-е гг. Это были не столько исторические исследования, сколько отклики на животрепещущие вопросы современности. Видные деятели большевистской партии, публицисты, советские историки связывали задачи построения бесклассового общества с необходимостью борьбы против врагов социалистического государства. Неизбежным следствием такого подхода являлись политизированность, субъективизм, обостренная полемичность в оценках и восприятии русского зарубежья. В центре внимания А.В. Бубнова, Н.Л. Мещерякова, Л.В. Луна­чарского, И.М. Калинина, Г. Лелевича и др. были политические настроения внутри различных групп эмиграции⁹. Немало места уделялось пропаганде различных форм и методов борьбы Советской власти с противоборствовавшими силами, выявлению социально-психологических течений, тяготевших к сотрудничеству с большевистским режимом («сменовеховства» в первую очередь). Начальный период изучения эмиграции (1920–1925 гг.) обусловливался утилитарными потребностями выживания новой власти в условиях противостояния с многочисленными политическими соперниками.

Несмотря на бросавшийся в глаза идеологизм в рассмотрении проблем эмиграции, советская легальность первой половины 1920-х гг. открывала определенные возможности для дискуссий. Так, неподконтрольная властям частная издательская деятельность способствовала популяризации мнений, далеко не всегда совпадавших с официальной советской доктриной (в том числе в вопросах отношения к оппозиции)¹⁰. На страницах альтернативных изданий с властью спорили философы С. Франк, Н.Бердяев, Н. Лосский, историки А.А.Кизеветтер, Р.Ю.Виппер, экономисты Б.Ю.Бруцкус, С.И.Зверев, А.Н.Буковецкий, И.М.Кулишер и многие другие.

Дополнительным источником, проливавшим свет на природу русской эмиграции в первые послевоенные годы являлась издательская практика регулярной публикации материалов о выходе в свет белогвардейской литературы за рубежом. Обзоры В.Десницкого, Я.Канторовича и других авторов позволяли ориентироваться в эволюции общественно-политических настроений выходцев из России, давали представление (пусть в общих очертаниях) о мировоззренческом поиске интеллектуальной элиты зарубежной России¹¹.

Вторая половина 1920-х гг. в отечественной истории совпала с обострением внутрипартийной борьбы в ВКП(б). В этой обстановке тема эмиграции обрела совершенно иное звучание. На страницах изданий ВКП(б) «выявлялась» и демонстрировалась неразрывная связь платформ оппозиционных лидеров с идеологией небольшевистских партий и движений, с удовольствием цитировались авторы, выражавшие поддержку «инакомыслящим». Обвинения оппонентов в стремлении к термидорианскому перерождению революции, заимствованному из «Смены вех», перемежались с жесткой критикой эмигрантской литературы, объявленной идеологически враждебной большевистскому мировоззрению.

1930-е – середина 1950-х гг. – особый период в исследовании проблемы. Тема российской эмиграции стала полузапретной. Косвенным образом это являлось отражением общественно-политических процессов и в стране, и в мире. В 1930-е гг. складывавшаяся идеократическая система не допускала альтернативных толкований общественного процесса. В условиях неумолимо приближавшейся мировой войны, борьба с оппозиционными настроениями, как внутри страны, так и за ее пределами, велась в разных формах. В отношении русского зарубежья, как правило, прибегали к уничтожающей критике или замалчиванию. Так, в официальных справочных изданиях указывалось, что эмиграция на протяжении всего своего существования была связана «…бесчисленными нитями с разнообразными классовыми организациями буржуазии, особенно ее фашистской, военной, социал-фашистской агентурой»¹². Обличительные мотивы стали характерной особенностью немногочисленных публикаций, посвященных эмигрантской проблематике (либо в той или иной степени затрагивавших ее), в предвоенное время. В работах Е. Михайлова, В. Аварина, В. Минаева и других авторов основное внимание сосредоточено на теме «уничтожения вражеской идеологии»¹³.

Некритическое восприятие официальной доктрины, общее снижение методологической культуры исследований этого времени были связаны не только с повышенной идеологизацией «запретной» темы¹⁴. Практически недоступными стали источники, позволявшие более объективно представить жизнь российской диаспоры за рубежом. На многие годы были преданы забвению мемуары, исследования и периодика зарубежья.

Резкому сужению историографического пространства способствовало также утвердившееся в этот период мнение, что история «контрреволюции» не заслуживает внимания. Тем не менее, и в это время предпринимались шаги в направлении исследования Зарубежной России. Труды Э. Генкиной, Н. Мамая, И. Короткова, хотя и несли на себе печать послевоенной политической ситуации в стране, но также способствовали расширению научного знания¹⁵.

С середины 1950-х гг. в отечественной историографии наступил новый период. Хрущевская «оттепель» и связанная с ней относительная либерализация общественной жизни привнесли качественные изменения в процесс научного осмысления феномена русского Зарубежья. Исследователи этого периода (сер. 1950 – сер. 1980-х гг.) стремились уйти от конфронтационного подхода и абсолютизации классовых ценностей. Карикатуризация и эмоционально-политизированное изобличение «белогвардейщины» сменили более взвешенные с исторической точки зрения оценки. В работах советских историков конца 1950-х и особенно 1960-х гг. (А. И. Брюханов, М. К. Гаврилов, В. А. Карамышев, И. Я. Трифонов) тема русской эмиграции постепенно освобождалась от фальсификаций, наполняется адекватным историческим содержанием. Менялись акценты. Российские изгнанники все чаще представали перед читателем «заблудшими» людьми, заслуживавшими не только осуждения, но и сочувствия.

Примером эволюции взглядов отечественных авторов, переосмысления непримиримо-классовой позиции в отношении политических противников является монография Л. М. Спирина, вышедшая в 1968 г¹⁶..

В немалой степени восстановлению объективной картины эмигрантской жизни со всеми ее тяготами, внутренними борениями, надеждами и заблуждениями способствовало вовлечение в научный оборот ранее недоступных источников. Важным шагом в этом направлении, способствовавшим изменению устоявшихся за десятилетия стереотипов восприятия «заграницы», стала публикация воспоминаний бывших эмигрантов. Мемуары Л. Любимова, И. Эренбурга, Б. Александровского позволили увидеть в новом свете жизнь российских изгнанников, всю ее сложность и противоречивость.

Своеобразный «ренессанс» эмигрантской проблематики в 1970–80-е гг. объяснялся, прежде всего, расширением источниковой базы. Советские историки получили возможность познакомиться с материалами Русского заграничного исторического архива (РЗИА), некоторыми архивными фондами советских спецслужб и т.д. Это выразилось в увеличении количества выпускавшейся литературы, разработке таких направлений исторических знаний, как историография, источниковедение, методология. В поле зрения отечественных исследователей все чаще стала включаться западная историография.

На смену обобщающе-негативного определения «белоэмигранты» приходит осознание сложности политической, культурной и социальной палитры «России № 2». Это, в свою очередь, стимулировало своеобразную научно-исследовательскую дифференциацию среди ученых, способствовало расширению тематического пространства. Свой вклад в освоение обозначенной проблематики внесли Г.З. Йоффе, С.А. Федюнин, В.А. Кувшинов, Ю.В. Мухачев, В.В. Комин, Г.Ф. Барихновский, В.В. Шкаренков, А.В. Ква­кин и др.

Начавшаяся во второй половине 1980-х гг. трансформация общественного уклада страны создала новую ситуацию в разработке проблем эмиграции. Очередной этап в историографии русского Зарубежья вызвал качественное изменение методологических основ исследований, постепенное освобождение от идеологических штампов и стереотипов, расширение круга источников за счет привлечения ранее закрытых архивных материалов¹⁷. На новый уровень выходит междисциплинарная кооперация. В изучение наследия «России №2» включаются не только историки, но и политологи, философы, литературоведы и т.д.¹⁸

В 1990-е – начале 2000-х годов спектр исследований русского Зарубежья все более усложняется, тем не менее, политическая составляющая эмигрантской жизни по-прежнему сохраняет свою особую привлекательность для отечественных ученых. Несколько изменился ракурс рассмотрения проблематики. Традиционное для советской историографии восприятие «заграницы» через призму идейно-политического противоборства эмиграции и метрополии уходит в прошлое. Внимание исследователей обращается к малоизученным в советские времена аспектам жизни и деятельности эмигрантов: политическая футурология, взаимодействие с элитами стран реципиентов, национальные факторы русской революции, традиционализм и модернизм в общественно-политическом развитии российского общества и т.д. Предметом углубленного анализа становятся отдельные политические течения.

Но было бы ошибкой утверждать, что политическая конъюнктурность, неизбежным следствием которой является субъективизм оценок, изживается в научно-исследовательской практике. Укоренившаяся на Западе традиционная комплиментарность в отношении российских либералов при настороженном и критическом отношении к русскому консерватизму транслиро­валась некоторыми отечественными авторами под видом собственных умозаключений¹⁹. Зачастую это приводило к выводам, никак не согласовывающимся с историческим опытом.

Предубежденный взгляд на сторонников русского традиционализма пытались переломить как бывшие диссиденты-почвенники, так и профессиональные историки. В работах С. Солдатова, М. Назарова, В. Бартневского, О. Баскакова и других авторов затрагиваются новые, ранее неизученные стороны истории русской эмиграции, переоцениваются некоторые устоявшиеся представления²⁰.

Из пореволюционных течений после кратковременного взлета интереса к «сменовеховству» приоритет сохраняется за евразийством²¹. Научное сообщество исследует генезис и динамику учения. Традиционно повышенным интересом пользуются политическое и культурное наследие сторонников евразийской идеи, его воздействие на русский эмигрантский мир, персоналии.

Современный историографический процесс привел к выделению в самостоятельное направление разработки проблем существования отдельных социальных групп. Исследовались их адаптация в странах реципиентах, деятельность, место в эмигрантской среде. Кроме того, наблюдается оживление интереса к эмигрантской научной мысли, что наиболее ярко проявилось на примере исторической науки. Эта область научного поиска эмигрантов исследовалась М.Г. Вандалковской, Н.Е. Соничевой, М. Г. Лаптевой, В.Г. Па­шуто и др.²²

Противоречивые процессы «демократического переустройства» страны в 1990-е годы актуализировали тему поиска пути оптимальной модернизации на переходном этапе. Возникла необходимость изучения, обобщения и, по возможности, использования в современных условиях опыта преобразований 1920-х – 30-х годов в СССР. Следствием этого стало появление ряда трудов, авторы которых поставили своей целью изучение эмигрантского видения «большевистской реформации». Реакция эмигрантской общественности на ход «советского эксперимента» в той или иной степени отслеживается в работах В.Ф.Ершова, Н.Е.Омельченко, М.К. Кова­левич, Л.Н.Лисенковой, А.И.Доронченкова²³ и др.

Во втором параграфе первой главы «Эмигрантская и западная традиции изучения зарубежной России» исследуется вклад эмигрантских и западных авторов в историографию обозначенной научной проблемы.

Эмигрантская историография зарубежья зародилась на самом раннем этапе формирования диаспоры. Уже в начале 1920- гг. в Европе стали появляться работы, связанные с рассмотрением начального этапа пребывания русских беженцев за рубежом. Как правило они причудливо сочетали в себе элементы мемуаристики, публицистических эмоциональных оценок происходившего в эмигрантской среде, чрезмерной политизированности. К таковым можно отнести вышедшие в один год объемные книги офицера русской армии О.Винберга и журналиста Г.Раковского.

Ситуация жесткой идеологической борьбы внутри эмигрантского сообщества нашла отражения в разнящихся по характеру и направленности работах И.Ф.Наживина, Т.В.Локотя, А.Ф.Керенского, В.Патека²⁴. Тем не менее, выступая в качестве поборников и защитников разных идеологических доктрин, авторы названных работ были едины в своем радикальном неприятии советских преобразований.

Ситуация идеологической борьбы «на несколько фронтов», неизбежными спутниками которой являлись субъективизм и политическая ангажированность, вызвала к жизни полемический стиль изданий. Для специалистов в области эмиграции такого рода литература имеет двуединое значение. Она может рассматриваться и в качестве составной части эмигрантской историографии, и в качестве первоклассного источника, который (при обстоятельном использовании других источниковых материалов) позволяет максимально приблизиться к раскрытию исторических тайн возникновения и развития «России №2». К числу таких изданий относится эмигрантская литература середины 1920-х гг. В книгах И.А.Ильина, В.Х.Даватца, П.Н.Милюкова уже изжита нарочитая политизированность первых лет пребывания за границей (что, впрочем, не исключало ясного определения политических позиций), представлен более взвешенный и аналитичный взгляд на эмигрантскую действительность²⁵.

В конце 1920 – начале 30-х годов эмигрантская историография развивалась под влиянием новых явлений и событий, качественно изменивших устоявшийся к этому времени уклад жизни зарубежья. Смерть ряда знаковых персон, во многом объединявших зарубежное сообщество (вдовствующая Императрица Мария Федоровна, П.Н.Врангель, Великий князь Николай Николаевич), активные действия советских разведорганов, умело разобщавшие сообщество эмигрантов (настоящий шок, например, вызвало «таинственное исчезновение» лидера РОВС генерала Кутепова), наконец осознание несбыточности надежд на скорое падение советского строя в решающей степени определяли тональность и направленность исследований этого времени. Н. Гольденвейзер-Любимов, Н.В.Краинский, Н.Белогорский, А.С. Изгоев и другие авторы стремились разобраться в сложном лабиринте заграничной жизни, мучительно искали ответ на вопрос, вынесенный в название одной из книг этого времени– «Что делать русской эмиграции?».

При всей разнице подходов книги и статьи З.Н.Гиппиус, К.Р.Кочаров­ского, С.В.Дмитриевского, А.С.Изгоева проникнуты стремлением «срастить и оживить русских в инородстве», верой в грядущее торжество справедливости, хотя бы и в ином социально-политическом контексте. Именно таким настроением пронизана книга С.В.Дмитриевского «Сталин²⁶.

В 1930-е гг. XX века эмигрантская литература развивалась в русле осмысления происходивших в мире перемен и прогнозирования грядущих военно-политических событий. Свое влияние на характер и идейную направленность изданий оказывали тенденции, наметившиеся к этому времени в эмигрантской среде, снижение накала внутриполитической борьбы и падение «престижа» политических методов преобразования действительности, дальнейшее дробление сообщества и смена ценностных ориентиров, появление новых общественных течений, в том числе под влиянием советского патриотизма и угрозы военной агрессии с запада.

Долгие годы пребывания на чужбине поставили на повестку дня вопрос обобщения опыта пребывания за границей. Помимо многочисленных мемуаров, издававшихся в больших количествах в европейских столицах, в это же время появились исследования, авторы которых пытались проанализировать успехи и достижения русской интеллигенции в изгнании, дать оценку вкладу, внесенному ее творческой элитой в мировую культурную сокровищницу²⁷. К концу 1930-х годов окончательно сложились основные подходы, приоритеты и оценки эмигрантской традиции историографии, оформилась концепция Зарубежной России.

Послевоенные годы стали временем своеобразного подведения итогов миссии первой послереволюционной эмиграции. Количество изданий к этому времени сократилось, что было обусловлено разрушением довоенного эмигрантского мира, а также «естественной убылью» членов диаспоры. Внимание авторов этого периода приковано к осмыслению исторических судеб и культурного наследия «России №2». Г.П.Струве, В.В.Зеньковский, В.С. Варшавс­кий, Г.В.Адамович, а позже П.Е.Ковалевский представляли в своих исследованиях внушительную панораму достижений эмиграции на поприще литературы, философии, сценического творчества и т.д.²⁸ Их мнения совпадали в том, что отправленные в «небывалую экспедицию» русские беженцы внесли весомый вклад в историю страны, способствовали популяризации русской культуры в мире.

Третий массив литературы об эмиграции представлен иностранными авторами, которые уделяли внимание исследованию зарубежной России начиная с 1920-х годов. Широкую известность получила вышедшая в 1924 году книга Ганса фон Римши, посвященная общему обзору российской послереволюционной эмиграции. Им же в 1927 г. был предпринят подробный анализ русской эмиграции. Ганс фон Римша первым из западных исследователей проследил причины и характер формирования эмиграционных потоков, выявил основные черты и особенности складывавшейся русской диаспоры. По сути дела его книги заложили основы западной традиции изучения «России №2»²⁹.

Работы обобщающего плана появлялись и в 1930-е гг. В этот период в зарубежной историографии российская эмиграция все чаще рассматривалась в контексте мировых миграционных процессов. Своего рода классикой этой традиции стала работа Д. Симпсона, в которой охарактеризованы основные социальные группы российского Зарубежья и особенности их адаптации в странах проживания³⁰. Вопросы миграционной политики и международ­ной помощи российским беженцам, а также сведения об участии отдельных стран в ее оказании нашли отражение в общих трудах по истории Лиги Наций³¹.

Подобный взгляд на судьбу русских изгнанников сохранился и в более позднее время. В 1940–1950-е гг. продолжалось изучение места и роли российской эмиграции в мировых миграционных процессах, при этом большой материал для сравнительного анализа давали сведения о вынужденных миграциях, проходивших до и после Второй мировой войны.

Особенностью западной историографии русского зарубежья являлось преобладание интереса к европейским странам с крупными эмигрантскими колониями. Данная тенденция сохранялась и в 1960–1980-е гг., когда наблюдался рост интереса к истории российской эмиграции.

Анализ зарубежной историографии послевоенного времени был бы не полным без учета политических реалий сложившихся по итогам Второй мировой войны. «Холодная война», разразившаяся между двумя центрами силы, диктовала свои правила осмысления и трактовки истории. Интерес к русской эмиграции в этой связи также далеко не всегда был обусловлен научными устремлениями. Повышенным интересом западных авторов пользовались деятельность военной эмиграции, а также проблема влияния фашизма на русскую диаспору: Р.Уилльямс, Д. Стефан, Н. Хейс.

С конца 1980-х гг. под влиянием общественно-политических процессов, происходивших в СССР, начинается пересмотр отношения к российскому Зарубежью и его истории. Это выразилось не только в корректировке методологических основ исследований, освобождении от идеологических штампов и стереотипов. Под влиянием этих процессов в 1990-е – начале 2000 гг. в России были изданы ранее недоступные работы зарубежных авторов: У. Лакера, Д. Леховича, М. Раева, Я. А. Трушновича, Р. Пайпса.

Несомненный интерес представляют публикации зарубежных ученых, связанные с культурной жизнью российских колоний в славянских странах. Болгарские исследователи Д. Даскалов, Ц. Кьосева, М. Каназирска избрали предметом научных штудий деятельность русских беженцев на территории своей страны. Схожая тематика, только в контексте чехословацкой истории представлена статьями З. Сладека, И. Савицкого³².

В 1996 г. вышел совместный сборник научных работ российских и сербских ученых «Российская эмиграция в Югославии», в котором представлена картина научной, педагогической и хозяйственной деятельности российских беженцев в этой Балканской стране. Материалы сборника включают в себя сведения зарубежных архивов, библиотек, зачастую недоступные отечественным исследователям.


^ Вторая глава «Российская эмиграция о причинах крушения монархии в России» содержит два параграфа.

В первом параграфе «Противоречия российского исторического процесса в воззрениях эмигрантской политической элиты» представлены различные подходы к историческому развитию России, затрагиваются события и процессы, способствовавшие крушению монархического порядка.

Попытки выявить причины русской смуты были предприняты сразу после окончания Гражданской войны. Наиболее оперативно стремление разобраться в характере произошедшего отражалось на страницах русской эмигрантской прессы. Разветвленная сеть периодических изданий так или иначе высвечивала все оттенки политической палитры русского Зарубежья и являлась главным инструментом в междоусобной борьбе. В диссертации подробно анализируются позиции различных эмигрантских изданий по обозначенной проблеме.

При всем многообразии попы­ток и вариантов истолкования причин политических катаклизмов 1917 г. на страницах зарубежной прессы в начале 20-х всех их объединял ряд черт, явившихся неизбежным следствием специфики печати как источника политической информации. Оценки носили поли­тически заостренный и тенден­циозный характер, не отличались глубиной анализа и аргументации.

Более детальное исследование причин краха традиционной российской государственности проводилось в мемуарах, научных монографиях, авторских изданиях представителей российской эмиграции, в значительном количестве выходивших за границей. Только в течение первых двух лет после окончания Гражданской войны в Европе вышли книги, получившие широкую известность и вызвавшие бурную полемику в кругах эмигрантской общественности (О. Винберга, Ф. А. Щербины, А. Волина, Т. В. Локотя, А. А. Салтыкова, И. В. Гессена и др.). Несмотря на различия в политических воззрениях авторов, их сближало стремление вскрыть глубинные пласты российского исторического процесса, выявить политические и социальные механизмы, обрушившие монархическую государст­венность. Примером такого всестороннего историко-полито­логического анализа может служить брошюра П. Б. Струве «Размышления о русской революции»³³.

Позиция «исторического вызревания» драмы 1917 года и последовавшей за ней Гражданской войны разделялась многими представителями русской эмиграции. П. И. Залесский издал в 1925 году объемную книгу с характерным названием «Возмездие (причины русской катастрофы)». Вслед за П. Б. Струве автор утверждал, что «все ошибки и все преступления, как мы видим на протяжении многих лет…. идут от старых посевов».

Значительное число выходцев из России было убеждено, что именно безоглядное подражание Западу, механический перенос европейских политических институтов и атрибутики на русскую национальную почву и стали первопричиной противоречий, породивших революцию. Именно здесь сокрыто «самое главное зло», «порок сердца, привитый России Петром». Данная точка зрения утвердилась в качестве краеугольного элемента исторической концепции евразийцев.

Об откровенном отступничестве императора Петра I, разрушившем традиционное религиозное миропонимание народа, писал в своей книге Б. Башилов. Принципиальным противником подобной трактовки петровской эпохи являлся П. Н. Милюков. Поддержка прозападной ориентации Российского государства, некогда избранной Петром Великим, пронизывала всю многогранную деятельность бывшего лидера конституционных демократов. Позиция находила свое отражение на страницах редактируемых Милюковым «Последних новостей», в многочисленных книгах и статьях, в публичных выступлениях. В концентрированной форме точка зрения историка представлена в статье «Петр Великий и его реформа», опубликованной в десятом номере эмигрантского сборника «На чужой стороне».

В интеллектуальных кругах эмиграции рассмот­рение П. Н. Милюковым русской истории через призму европейской госу­дар­ственности вызывало неоднозначную реакцию. Полемику с ним вели П. Б. Струве, З. Н. Гиппиус, Н. В. Устрялов, Д. С. Пасманник и другие.

Радикально прозападной позиции придерживался дру­гой русский эмигрант, автор нашумевшей книги «Две России» – А.А. Салтыков. По его версии, вся история русского государства была сплошным призванием варягов: «Мы всегда спасались иноземным и иноземцами». Именно это обеспечивало относительную государст­венную стабильность и единение народов. В соот­ветствии с этим теоретическим посылом оценивалась деятель­ность Петра и его последователей: «Петр был вторым Рюриком России, он снова оваряжил ее». Наряду с указаннвми авторами в данном разделе рассматриваются историко-философские воззрения В.Станкевича, С.Л. Франка, Д.С. Мережковс­кого, А.В. Бобрищева-Пушкина и других эмигрантских авторов.

Во втором параграфе «Русский народ и интеллигенция как субъекты общественно-политического процесса» анализируются факторы, оказавшие значительное влияние на ход исторического развития России. Один из них, с точки зрения многих эмигрантов, – позиция русской интеллигенции в переломные моменты истории.

Уже в начале 20-х гг. в Европе стали появляться книги, авторы которых весьма критично оценивали влияние интеллектуальной элиты на политическую жизнь общества, отмечали ее весомый вклад в разрушение устоев российской государственности. Приверженец такой позиции полковник русской армии О. Винберг уже на первых страницах своего труда «Крестный путь» буквально обрушивал на интеллигенцию шквал ругательных эпитетов. При такой интеллиген­ции, являвшейся, как считал автор, «настоящим внутренним врагом своей Родины», приходится снисходительно относиться к противогосударственным инстинктам, проявленным полуграмотным народом. Отличительной чертой русского образованного класса О. Винберг считал слабое развитие национального чувства и сознания национального достоинства.

Подобная точка зрения разделялась многими представителями эмиграции. Свою солидарность с ней выражал Петр Струве, считавший, что «Россию погубила безнациональность интеллигенции». Д. С. Пасманник высказывал мнение, что русская интеллигенция «беспочвенна, вследствие вековой оторванности от реальной народной жизни». Будучи фантазийной по своему складу, она была «и не властная и не государственно-строительная». Н. Е. Муров, исследуя общественно-поли­ти­ческие процессы в России, пришел к выводу, что образованный класс окончательно утратил русское религиозное жизнепонимание, слепо приобщился к культуре корыстолюбия и антирелигиозности. Потеря духовной связи с собственным народом неизбежно приводила к изысканию иных духовных ориентиров. Поиски интеллигенции увенчались подражанием и откровенным заимствованием образцов философии западного мира, которые и были положены в основу радикального переустройства государства.

Культурная ориентация интеллигенции, ее увлеченность западными идеями, по мнению многих, сыграли роковую роль в судьбе России. Главным делом будущего, по мнению князя Н. С. Трубецкого, должно стать освобождение интеллигентского сознания от западных идейных шор и освоение богатств национальной русской духовной стихии.

П. Н. Милюков, сторонник и защитник западной системы ценностей, проанализировал истоки русской трагедии в работе «Россия на переломе» (1927 г.). В главе «Почему революция была неизбежна» он подробно рассматривал и исторические и полити­ческие предпосылки, приведшие к событиям семнадцатого года. Одной из важнейших причин, наряду с поздним происхождением государственности, называлась отор­ванность интеллигенции от народных масс, заимствование ею идеологии и как неизбежное следствие этого – слабость социального сцепления, неспаянность общества. Анализ социально-полити­ческого развития России в книге П. Н. Ми­люкова венчался выводом, который парадоксальным образом смыкался с представлениями его политических противников, – в лице русской интеллигенции самодержавие имело «внутреннего врага», чья деятельность медленно, но верно подтачивала устои государства.

Весьма нелестно оценивалась политическая роль (и в первую очередь властные устремления) интеллигенции в среде эмигрантского духовенства. Определенное внимание этой проблеме уделил собор Православной Русской Зарубежной церкви, состоявшийся 9 августа 1938 г. в г. Сремски Карловицы с участием клира и мирян.

Сложность и своеобразие исторического процесса, одним из проявлений которого стал политический кризис 1917 года, многими представителями эмиграции рассматривались с позиции отражения противоречивого российского менталитета. Несмотря на то, что само понятие не использовалось, толкование характера и специфики поведения «русского мужика» было во многом тождественно ныне устоявшемуся в науке пониманию менталитета. Многие эмигрантские исследователи рассматривали особенности российской национальной психологии через призму таких факторов, как характер социальных связей, традиции политического уклада, особенности географической среды.

Мнения по поводу «таинственной русской души» и ее влияния на ход исторического процесса, как всегда, разделились. Значительное число авторов революционный всплеск 1917 г. рассматривало как логическое продолжение антигосударственной стихии народа, выразителями которой на протяжении XIX–XX вв. были представители русской национальной элиты.

В процессе раскрытия поставленной задачи анализируются и исследуются взгляды известных эмигрантских деятелей этого времени: Н. Бердяева, И.А. Бунина, Д.С. Пасманника, Н.Н. Врангеля, князя Д.П. Святополк-Мирского, лидеров Национально Трудового Союза. Завершающая часть параграфа посвящена рассмотрению «цивилизационной» полемики, развернувшейся между лидерами Чехословацкой республики Т. Масариком, К. Крамаржем и Э. Бенешем, опосредованно связанной с присутствием русской диаспоры в молодой Чехословацкой республике.


^ Третья глава «Альтернативы политического развития России» содержит три параграфа.

В первом параграфе «Либералы и консерваторы: расстановка сил, поиск решений» исследуется общественная борьба, развернувшаяся между сторонниками двух альтернатив будущего развития России: монархической и либерально-реформистской.

В условиях Зарубежья сторонники двух наиболее популярных в русской среде направлений общественной мысли стремились изыскать эффективные формы и методы реализации заявленных целей, максимально использовать сильные стороны своей позиции. Так, монархисты, имевшие значительный ресурс влияния среди эмигрантов, пред­принимали действия по консолидации своих сторонников, привлечению на свою сторону колебавшихся. На протяжении 1921–1922 гг. наблюдался рост числа монархических организаций и количества их членов. «Либералы-реформисты», в свою очередь, используя имевшиеся связи в среде западных политиков, стремились привлечь на свою сторону общественное мнение стран размещения, опереться на международные организации и институты.

И те, и другие самое серьезное значение придавали использованию прессы как главного средства пропаганды собственных взглядов в условиях эмиграции. Лидерами в формировании общественного мнения стали либеральные «Последние новости» и «Руль», а также защитники монархических ценностей «Новое время» и «Двуглавый орел».

В параграфе анализируется первая после окончания Гражданской войны попытка консолидации разрозненных демократических элементов эмиграции. Форум бывших российских законодателей, вошедший в политическую историю эмиграции под названием «Частного совещания членов Всероссийского Учредительного собрания», состоялся в Париже 8–21 января 1921 года. В нем приняли участие представители некогда влиятельных политических сил: эсеров, кадетов, октябристов, народно-трудовой социалистической партии.

Инициатива членов Учредительного собрания, мало кем признанная и не получившая необходимой поддержки, тем не менее явилась своеобразным стимулятором политической активности эмигрантов. Обострилась конкурентная борьба между различными группами политической элиты, каждая из которых предлагала свой вариант разрешения проблемы возвращения на родину и обустройства Российского государства. Своеобразным отражением этой тенденции стала обострившаяся борьба в казачьей среде, активизация деятельности генерала П.Н. Врангеля и созданного им в марте 1921 года «Русского Совета», политические «брожения» в Земгоре.

Реализация задач исследования потребовала углубленного изучения материалов съезда «Русского Национального объединения», состоявшегося в Париже в июне 1921 года. Форум русских эмигрантов стал важной вехой в политическом процессе начала 20-х годов и получил широкий общественный резонанс.

Во втором параграфе «Монархическая альтернатива» рассматриваются политические действия сторонников монархии.

Энергичные шаги либералов (П. Н. Милюкова, В. Л. Бур­цева, А. В. Карташева и др.), стремившихся распространить свое влияние на все слои и группы российской диаспоры, вызвали ответную реакцию со стороны «правого» лагеря эмиграции. В мае 1921 года в Рейхенгале (Бавария) открылся съезд монархистов, обозначивший оформление очередной альтернативы переуст­ройства России.

Итоговые документы съезда, на наш взгляд, не стали шагом вперед ни в организации, ни в определении стратегии и тактики движения. Созданный на собрании новый орган – ВМС (Высший Монархический Совет) провозгласил идеи, хорошо известные эмигрантской общественности: восстановление монархии Романовых (согласно законам), союз Церкви и Монарха, важность религиозно-нравственного возрождения, незыблемость единоличного владения землей на правах частной собственности.

Съезд пришел к выводу, что хозяйственное восстановление России невозможно без политического оздоровления и возвращения к законному, исторически сложившемуся строю.

Главным препятствием на пути консолидированных действий «старорежимников» стала проблема «вождя». Двояко толкуемые законы Российской империи о престолонаследии стали одной из главных причин раскола монархистов на соперничавшие группы. Однако в начале 1920-х гг. политическая активность сторонников данного политического течения была направлена не столько на «внутрисемейные» разбирательства, сколько на отстаивание монархической идеи перед лицом ее принципиальных противников. После весенней передышки 1921 года сторонники восстановления в России легитимной монархической власти перешли в политическое наступление.

В диссертации исследуются идейные воззрения Т.В. Локотя, автора книги «Завоевания революции и идеология русского монархизма». Анализируются монархические издания: «Вестник Монархического Совета», «Новое время», «Вера и верность» и др. Подчеркивается, что главным проявлением «движения на фронте» стало расширение сети монархических объединений, их организационное укрепление в странах расселения эмигрантов. Большинство из них, согласовывая свои действия с общей линией эмигрантского монархизма, декларировало «надпартийность» главенствующим принципом организации. Показателен в этом отношении проект устава Российского Монархического объединения в Германии: «Русское Монархическое Объединение – не партия и не политический союз, а организация, стремящаяся объединить возможно шире монархические течения всех оттенков, признающая принцип легитимной монархии для совместной дружной работы по восстановлению России на основах этого принципа»³⁴. Количественный рост организаций подтвердило совещание монархистов, проходившее с 16 по 22 ноября 1922 года. По данным П. Н. Милюкова, на нем присутствовали представители 120 монархических объединений со всей Европы.

Анализ идеологий и политических платформ «либеральной» и «консервативной» частей российской эмиграции не оставляет сомнений в их несовпадении. Вместе с тем, остававшиеся «дореволюционными» по своему миропониманию и направленности течения имели много общего между собой как в происхождении, так и в политической судьбе. Главное, в чем были едины идейные противники, – абсолютное неприятие Октябрьской революции и ее «завоеваний».

В третьем параграфе «Сменовеховство и евразийство: первые шаги» освещены основные идейные представления сторонников так называемых пореволюционных течений.

Вышедшие в начале 1920-х гг. на политическую сцену новые общественно-политические течения – сменовеховство и евразийство обратили на себя пристальное внимание и вызвали оживленные дискуссии в политических кругах русской эмиграции и Советской России. В отличие от других идейных доктрин, пореволюционные течения провозглашали принципи­ально новый подход к оценке Октябрьской революции. Сторонники сменовеховства и, в определенной степени, евразийства придерживались позиции пересмотра отношения эмиграции к Советской власти, осуществления диалога с ней, а значит фактического и юридического ее признания. Вместе с тем идеологии новых общественно-политических течений базировались на разных идейных посылах, хотя и содержали общие черты, направленные на возможное установление политического компромисса с Советской властью.

В концентрированном виде взгляды сторонников «смены вех» нашли отражение в одноименном сборнике, выпущенном в 1921 году в Праге. Среди многообразия затронутых его авторами проблем особое внимание было уделено взаимоотношениям власти и интеллигенции. Был сделан вывод о том, что данная социальная группа не должна играть самостоятельной руководящей роли в России. Советскую власть сменовеховцы рассматривали как новую форму российской государственности, соответствовавшую мессиан­скому призванию России. В диссертации уделено повышенное внимание изучению теоретического наследия Н.В. Устрялова, занимавшего в начале 20-х годов правосменовеховскую позицию, а позже национал-большевист­скую.

Концептуальные воззрения представителей другого пореволюционного течения – евразийства – в начале 1920-х гг. были только намечены. Их обоснование и изложение было дано в сборниках «Исход к Востоку: Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев» и «На путях: Утверждение евразийцев». Издания евразийцев явились важным шагом на пути обоснования и утверждения в русской эмиграции мысли о том, что борьба с больше­виками не может вестись вооруженным путем, что идею можно победить лишь другой идеей, что марксизму – «законченному и цельному мировоззрению» – необходимо противопоставить более сильную идеологию.

Весьма созвучны позиции идеологов национал-большевизма и евразийства применительно к отношениям России и Запада. Н. С. Трубецкому, последовательному стороннику евразийского мировосприятия, будущее России («неевропейской державы») представлялось в борьбе против экспансии европейской цивилизации.

Рассмотрение предложенных в начале 1920-х гг. моделей развития Российского государства позволяет заключить, что наиболее характерной особенностью процесса идейно-политических исканий в зарубежной России в первое время после окончания Гражданской войны стала дифференциация диаспоры с последующим формированием группировок разной идейной направленности.


^ Четвертая глава «Идейно-политическая борьба в эмиграции в 1920-е годы» включает в себя три параграфа.

В первом параграфе «Возвращение в Россию: в поисках конструктивной идеи» проанализированы предлагавшиеся в 20-е гг. варианты решения главных задач эмиграции – возвращения на Родину и преобразование Советской государственности.

В идейных исканиях 1920 х годов важное место отводи­лось таким проблемам, как совершенствование политической идеологии, адекватно отражавшей запросы эмигрантского сообщества, и разработка теоретических моделей развития государственности в посткоммунистический период (И. А. Ильин, М. М. Винавер, Н. Гольденвейзер-Любимов и другие).

Крушение надежд, связанных с военным сопротивлением и «белой» идеологией в кадетской среде, явилось главным стимулом к выработке новой идейной формулы, получившей название «новая тактика». Связанное с ней программное заявление П. Н. Милюкова, обнародованное 27 декабря 1920 г., не являлось абсолютным отрицанием военного пути, а предполагало пересмотр приоритетов борьбы, перенос ее «отчасти за границу, отчасти во внутренность России». Однако позиция П.Н. Милюкова вызвала отрицательную реакцию у бывших соратников (И. Петрункевич, Ф.Родичев, Н. Астров, С. Панина и др.). В параграфе анализируется не простая ситуация, сложившаяся в эмигрантском кадетском сообществе.

Поиск оптимальной идейной конструкции, учитывавшей реалии эмигрантского бытия и способной объединить потенциальных сторонников, в полной мере коснулся монархических течений. Главной особенностью общественно-политической обстановки в монархических кругах в это время стала ее внутренняя противоречивость.

Неопределенность и дезориентированность в стане монархистов связывалась совре­менниками с отсутствием ясной программы действий и лидера, способного возгла­вить движение в условиях жесткой полити­ческой конкуренции. Решения Рейхенгальского съезда, провозгласившего верность легитимному принципу наследования власти, стали безусловным шагом вперед на пути консолидации монархистов. Однако и они не могли разрешить имевшиеся противоречия. Двоякое толкование законов Российской империи о престолонаследии стало причиной возникновения института «Блюстительства».

Более успешно, как показывают источники, задача выработки привлекательной идеологии решалась сторонниками пореволюционных политических течений. 20-е годы стали временем бурного развития евразийских идей. Одна из них – взаимовлияния разных типов обществ. На протяжении десятилетия различные аспекты этой проблемы освещались в трудах Н. С. Трубецкого, Л. П. Карсавина, П. М. Бицилли, В. Н. Ильина, Н. Алексеева и других авторов. Особое место в теоретическом поиске евразийцев занимало исследование путей развития европейской и российской цивилизаций.

Подвижный характер эмигрантского бытия, быстро менявшиеся обстоятельства общественной жизни в Европе и России, наконец, насущная потребность скорейшего разрешения проблем эмиграции являлись постоянным стимулом к изысканию все новых и новых вариантов сближения России «коренной» и «зарубежной». Тем не менее, рассмотренные идейные направления, обращенные к решению главных задач – преобразования Советской государственности и возвращения на Родину, имели, на наш взгляд, наибольшее влияние в зарубежной России, в полной мере отражая характер идейных исканий политической элиты.

Во втором параграфе «Организационное строительство в эмигрантской среде» основное внимание уделено анализу различных направлений организационной деятельности выходцев из России.

Важнейшими чертами эмигрантского политического процесса 1920-х годов стали формирование на основе тех или иных общественных течений организационных структур и поиск оптимальных форм и методов реализации политических замыслов. В диссертации всесторонне рассматривается организационная деятельность сторонников «Частного совещания членов Всероссийского Учредительного собрания», различных групп кадетов и, в первую очередь, республиканско-демократического объединения (РДО), сумевшего создать разветвленную структуру.

Активную позицию в развернувшейся общественной борьбе занимали сторонники монархических идей. Характерными особенностями эмигрантского монархизма начала 1920-х годов стало расширение сети объединений, их организационное укрепление, поиск оптимальных путей и методов реализации задач, определенных съездом в Баварии. Наряду с «внутренней» работой, поборники монархической идеологии стремились распространить свое влияние на ту часть эмигрантского сообщества, которая симпатизировала движению, но не была с ним связана организационно.

Наиболее ярко данная тенденция проявилась на «Русском всезаграничном Церковном Соборе» (ноябрь 1921 г.) в г. Сремски Карловицы (КСХС).

Тактическая линия монархистов-легитимистов сводилась к поиску и рекрутированию сторонников и созданию на этой основе ячеек. Четкая организационная структура, ясное определение основных задач, наконец, военное представительство в руководстве легитимистским движением виделись привлекательными для определенной части бывших военнослужащих царской армии и способствовали укреплению позиций «кирилловцев».

Подробно раскрывается в работе организационная деятельность «Легитимно-Монархического Союза». Автор делает вывод, что принципы объединения «легитимистов» во многом оправдали себя. В течение довольно длительного времени они успешно конкурировали с другими эмигрантскими организациями, а в 1930-е гг. стали оказывать существенное влияние на умонастроения молодого поколения эмигрантов и русскую диаспору в Америке.

В среде «николаевцев» также наблюдалась тенденция к самоорганизации. Их позиции окрепли в связи с принятым Великим князем решением «взять под свое крыло армию».

Организационное строительство занимало важное место у русских евразийцев. Активный поиск сторонников и их рекрутирование в свои ряды позволили евразийцам в 1920-е годы создать разветвленную сеть с четкой структурой и системой «вертикального» и «горизонтального» управления. Помимо Чехословакии и Франции евразийские организации возникли и активно действовали в Бельгии, Югославии, Латвии, Эстонии. Одним из итогов поездки П. Н. Малевского-Малевича в США явилось создание там евразийских групп в среде российской эмиграции.

Анализ процесса организационного строительства в эмигрантской среде приводит к осознанию того, что партийные, идеологические и, зачастую, личные симпатии и противоречия «строителей», как привнесённые из прошлой жизни, так и нажитые в эмиграции, не дали им возможности преодолеть келейность и разобщённость и объединиться вокруг какой-либо организационной концепции.

В третьем параграфе «Трудный путь к коалиции. «Объединители» и их противники» рассматривается эмигрантский политический процесс через призму борьбы двух взаимоисключающих тенденций: объединительной и дезинтеграционной.

Несмотря на декларирование представителями разных политических сил значимости объединения, в эмигрантской среде были свои противники как у одного, так и у противоположного подхода. Яркой демонстрацией этого стала реакция эмигрантской общественности на очередную объединительную инициативу – создание в 1926 году коалиционный газеты «Борьба за Россию». Вошедшие в состав редакции представители разных политических течений (В. Л. Бурцев, А. В. Карташев, С. П. Мельгунов, П. Я. Рысс, М. М. Фе­доров) не разделяли идеи «всеобщего» объединения, но считали возможным и необходимым объединение большей части политической элиты зарубежья на единой платформе борьбы с Советской властью.

Главным идеологом очередного «внепартийного объединения» стал П. Б. Струве. По его мнению, основой духовной консолидации эмигрантов вполне мог стать либерально-консервативный консенсус. Либеральный консерватизм, вобравший в себя «вечную правду человеческой свободы» и «великую жизненную правду охранительных принципов государственности», в представлении Струве, вполне мог обеспечить национально-политическую интеграцию эмиграции, а в будущем – содействовать восстановлению международного влияния Российской державы.

«Всемирный русский съезд» (статус собрания был определен официозом французского министерства иностранных дел газетой «Тан») торжественно открылся 4 апреля 1926 г. в парижском отеле «Мажестик». В его работе приняли участие 420 делегатов из 26 стран, представлявших разнообразные социальные и политические слои российской диаспоры. Эта особенность депутатского корпуса съезда была отмечена в «Обращении ко всему миру».

Проведенный в диссертации анализ документов показывает, что усилия организаторов обеспечить «единство антибольшевистского фронта» не увенчались успехом. Неудача Зарубежного съезда окончательно расстроила планы сторонников объединения. Следствиями безуспешных попыток лидеров эмигрантского сообщества изыскать политическую формулу решения наболевших проблем диаспоры явились, во-первых, дальнейшая дискредитация «эмигрантского политиканства», все более подтверждавшего свою несостоятельность; во-вторых, пересмотр годами складывавшихся представлений о смысле и характере эмигрантского существования и сопряженный с этим поиск новой общественной ниши.

Признаком изменения сложившегося баланса стало появление и бурное развитие новых идейных течений и организаций. В начале 1930-х гг. на политическую арену вышли «утвержденцы», «новоградовцы», «Национальный союз русской молодежи (в дальнейшем НТС)» и другие организации.

^ Пятая глава «Генеральное межевание» в зеркале эмигрантской прессы и публицистики 30-х годов» состоит из трех параграфов.

В первом параграфе «Предчувствие войны» в эмигрантской прессе и публицистике» исследуется ситуация, сложившаяся в российской эмигрантской среде после прихода к власти фашистов в Германии.

События 1933 г. явились поворотным моментом в истории межвоенной Европы. Приход к власти фашистов изменил весь политический ландшафт, сложившийся под влиянием Версальского договора, и привел к качественно новой расстановке сил в Европе и в мире. Российская эмиграция пыталась найти объяснение событиям, прогнозировала возможные последствия прихода к власти Гитлера для судеб Европы и своей Родины.

Позиция неприятия идеологии и практики фашизма сформировалась в российской эмиграционной среде задолго до начала территориальной экспансии фашистской Германии и неожи­данным образом объединила представителей противобор­ствовавших политических сил. Социал-демократы, сторонники республиканско-демократического объединения, многие представители белого офицерства, несмотря на принципиальное несовпадение политических установок, были едины в критике форм и методов фашистского правления, осуждали территориальные притязания Германии в отношении СССР.

Для многих выходцев из России стала очевидной национальная эгоистичность планов западных лидеров в борьбе с русским коммунизмом. Глубокое разочарование по этому поводу стало доминировавшим мотивом в переписке руково­дителей Русского Общево­инского Союза (РОВС) генералов Е. К. Мил­лера и А. А. фон Лампе.

Последовательным защитником территориального единства Советского государства как непреходящей ценности на фоне временных политических перипетий выступал П. Н. Милюков. Эта идея стала лейтмотивом доклада «Русская проблема и международное положение», прочитанного им на собрании Лондонского Королевского института по иностранным делам в конце 1933 г. Глава РДО пророчески предостерег западные демократии от соблазна умиротворения амбиций фашистской Германии за счет восточных земель и территорий России.

Позиция решительного осуждения фашизма в конечном итоге возобладала в стане сторонников легитимного монархизма. Газета младороссов «Бодрость» предупреждала о готовившемся на Западе «крестовом походе» против русского государства под видом борьбы с коммунизмом. Однако призыв легитимистов встать на защиту страны, «как советским гражданам, так и эмигрантам», не нашел однозначной поддержки в зарубежье.

Мучительный для русских эмигрантов выбор между фашизмом и коммунизмом был не просто данью идеологической моде начала 1930-х годов. Противостоявшие государственно-политические системы, олицетворением которых стали Гитлер и Сталин, для большинства выходцев из России были одинаково неприемлемы. Выбор идеологического знака означал, прежде всего, определение собственной позиции в неизбежном конфликте двух держав: Германии и Советского Союза.

«Предчувствие войны», пронизывавшее в начале 1930-х гг. всю эмигрантскую печать и публицистику, с ростом влияния фашизма и общим усилением международной напряженности переросло в сознание неизбежности военной конфронтации. Вполне логичным явилось окончательное оформление позиций русских эмигрантов в отношении идеологических доктрин, возобладавших в общественном сознании. Вопрос о судьбе СССР и его территорий стал водоразделом, расколовшим в очередной раз и без того разобщенное эмигрантское сообщество. Данный признак лег в основу образования двух идейных лагерей, сформировавшихся в среде эмиграции ко второй половине десятилетия, – «оборонцев» и «пораженцев». Традиционно полемика между идейными противниками выплескивалась на страницы периоди­ческих изданий, а ее участниками в разное время были редактор «Возрождения» Ю.Ф. Семенов, И.Л. Солоневич, В.В. Шульгин. Их политические взгляды анализируются в диссертации.

Во втором параграфе «Проблема политического выбора накануне Второй мировой войны» рассматривается эволюция политических воззрений различных представителей российской эмиграции в условиях нарастания фашистской угрозы.

События 1930-х годов анализировались в эмигрантской среде не только с точки зрения возможных последствий территориальной экспансии Германии. Бурная милитаризация немецкого государства, «триумфальное» шествие фашизма по Европе многими воспринимались через призму эффективности функционирования тоталитарных политических механизмов и являлись аргументом в многолетнем споре о приоритетах тех или иных политических ценностей.

С новой силой в 1930-е годы развернулась критика либерально-демократической модели государственности. В диссертации рассматриваются позиции разных представителей российской эмиграции по дискуссионной проблеме «либерализм – тоталитаризм»: С.В. Дмитриевского, Н.В. Устря­лова, Е.В. Спекторского. Доминиру­ющим мотивом в характеристике происходившего являлось признание факта «кризиса демократии». Такая оценка в среде российской политической элиты разделялась как сторонниками, так и противниками либерально-демократических убеждений. Вместе с тем, анализ европейских политических сдвигов осуществлялся через призму устоявшихся общественных стереотипов. Представители разных идейных течений эмиграции, оперируя конкретикой европейской политической борьбы, стремились найти подтверждение правоты собственной позиции и доказать ошибочность взглядов оппонентов (А.А. фон Лампе, Е.Д. Кускова и др.). Особенно ярко это проявилось в реакции эмигрантов на мюнхенские соглашения 1938 года.

Заключение в августе 1939 года «Пакта о ненападении» между СССР и Германией окончательно спутало карты в политической игре российской эмиграции, полностью перекроило складывавшуюся годами систему политических ценностей и предпочтений.

В третьем параграфе «Эмиграция и фашизм» анализируется влияние фашистской идеологии на правый лагерь российской эмиграции.

Одним из самых дискутируемых по сей день остается вопрос о характере и степени воздействия фашистской идеологии на правый лагерь российской эмиграции. Автор подчеркивает, что нет единства в рассмотрении фашистского влияния на эмиграцию как в среде западных, так и современных отечественных исследователей. Достаточно ярко плюрализм научных оценок проявляется в характеристике восприимчивости фашистской идеологии Русским Общевоинским Союзом – «наиболее организованной и активной политической силы Зарубежной России».

Анализ белоэмигрантской прессы и реакции РОВС на важнейшие политические события дает основания утверждать, что долгие годы организация устойчиво придерживалась правоцентристской ориентации, демонстрируя при этом «аполитизм» и «непредрешенчество» в отношении общественного строя будущей России. Однако кризис, очертания которого наметились уже в конце 1920-х гг., низкая эффективность приемов и методов антикоммунистической борьбы, приводившая многих к осознанию бессилия РОВС, вынуждали руководство союза к изысканию новой опоры в своей деятельности.

Несмотря на продекларированную «аполитичность», само развитие военно-политической обстановки все больше убеждало руководство РОВС в том, что не страны демократии, а именно блок фашистских государств может сыграть решающую роль в ликвидации Советской системы. Критическое отношение к фашизму, имевшее место в первой половине 30-х гг., менялось на признание его в качестве единственной реальной антикоммунистической силы.

Совершенно иначе процесс распространения фашистских идей протекал в объединениях «восточной» ветви российской эмиграции. Как «перспективное средство борьбы с большевизмом» с середины 1920-х годов фашистская идеология обретает популярность в Маньчжурии (главным образом в молодежной среде русской диаспоры). Глубокой верой в будущее фашизма преисполнена книга одного из первых его популяризаторов – журналиста М. К. Первухина.

В 30-х гг. в Маньчжурии были созданы и активно действовали «Русская фашистская партия» (РФП, 1931–1934), «Всероссийская фашистская партия» (ВФП, 1934–1937), «Российский фашистский Союз» (РФС, 1937–1943). Событием, способствовавшим укреплению позиций движения, стал состоявшийся в 1935 г. III съезд Всероссийской фашистской партии. На нем были приняты Программа, Устав, «генеральная линия» и «генеральный план» партии. Важнейшим методом работы была определена засылка на территорию СССР агентов с пропагандистской литературой, с целью разведки, террора, диверсий, организации подпольных групп. Главной целевой установкой фашистов было созидание «Российского национально-трудового государства».

Несмотря на разный характер и природу фашизации «западной» и «восточной» ветвей, в обоих случаях привлекательными для российских эмигрантов оказались идеи, воплощенные в практике фашистского строительства: восстановление могущества и величия государства, неприя­тие коммунизма, иерархич­ность, дисциплина движения и др. Многие из них нашли отражение в организационно-политической деятельности различных эмигрантских объединений правого толка. Вместе с тем внешняя схо­жесть русского фашизма с германским и итальянским ни в коей мере не может слу­жить основанием для их отождествления.

В заключении диссертации подведены итоги исследования и сформулированы основные выводы. Предпринятый в исследовании анализ позволяет сделать вывод, что история российского зарубежья стала логическим результатом всех предшествующих событий в России.

Характер и специфика существования эмиграции обуславливались внутренней идейно-мировоззренческой и политической логикой развития каждого отдельного направления, предисторией его взаимоотношений с другими институализированными и неформальными эмигрантскими структурами. Большую роль играла совокупность факторов, связанная с реальностью их общего эмигрантского положения, оторванностью от России, вынужденностью вживания в иную политическую, социально-экономи­ческую и социокультурную среду с другой ментальностью.

В диссертации представлена авторская периодизация процесса общественно-политического развития зарубежной России.

На основе анализа основных взглядов эмиграции на объективные и субъективные причины русской революции и крушения монархии, можно констатировать, что это был один из самых сложных вопросов, который вызывал разночтения и противоречия эмигрантских мыслителей различных направлений. Подобная разноголосица была характерна и в вопросе о специфике русского национального характера, особенностях исторического развития России и роли интеллигенции в крушении монархии.

Проведенное исследование показало, что определяющей характеристикой политической культуры, сформировавшейся в эмиграции, стала свобода самовыражения. По меткому определению «Последних новостей», были созданы необходимые условия для «отбора лучших» в решении насущных политических задач. Совершенно очевидно, что политические идеалы «демократической весны» 1917 года (и главный из них – «свободная игра общественных сил») нашли свое дальнейшее развитие в условиях заграницы. Однако это ни в коей мере не приблизило эмиграцию к решению ключевого вопроса – возвращения на Родину.

Архитектоника политического пространства «России № 2» явно не согласовывалась с ментальными наклонностями русского человека, традиционным укладом его души. Энергия эмиграции ушла в бесконечную борьбу «всех против всех», что наиболее ярко проявилось в противоборстве разнонаправленных тенденций общественного развития диаспоры – центростремительной и центробежной. Убедительным свидетельством этого стало практическая безрезультативность неоднократных попыток изыскания внутриэмигрантского консенсуса («Частное совещание членов Всероссийского Учредительного собрания», «Русский Совет» и т.д.).

В результате сравнительного анализа мировоззренческих и теоретико-концептуальных взглядов представителей различных эмигрантских направлений, в диссертации выявлены основные тенденции в их отношении к смыслу и целям общественного прогресса, движущим силам исторического процесса, его направленности.

Изученные архивные и публицистические материалы позволяют по-новому расставить акценты в понимании эмигрантами вопроса о взаимоотношении России и Запада. Несмотря на многообразие взглядов на данный вопрос у различных группировок, нами выявлена общая преобладавшая тенденция в эволюции их позиций. На первом этапе значительная часть эмигрантских представителей имела достаточно идеализированные представления о западном образе жизни, о демократических институтах, механизмах и ценностях. Соответственно они переоценивали роль и значение западных стран в политике по отношению к российский эмиграции и поддержке ее интересов. Постепенно значительная часть эмигрантских группировок пережила разочарование европейской действительностью и утвердилась в наличии открытых или латентных антироссийских мотивов поведения западных политиков.

Одним из сложнейших и противоречивых стало отношение эмигрантских мыслителей различных направлений к фашизму. С одной стороны, следует признать, что для части российских эмигрантов в конце 1920- начале 30 х гг. оказались привлекательными идеи фашизма, еще не скомпрометированные расизмом и последующими военными событиями. С другой стороны, реальная практика фашистского строительства, агрессивная политика Германии оказали существенное влияние на мировоззрение и политические ориентиры эмигрантов. Убедительным примером такой эволюции может служить изменение позиции «младороссов», которые от признания своего духовного родства с фашизмом пришли к пониманию его как учения о «международном хищничестве». Эта позиция, как показывают источники, разделялась большинством представителей зарубежной России.

Проанализированные в диссертации процессы идейно-политического, организационного и концептуального развития основных направлений русской эмиграции и его итоги не должны рассматриваться только в контексте оценки их непреходящей исторической значимости, но могут и должны быть актуализированы применительно к современности.

Эмигрантский опыт может стать важным уроком для политической элиты и интеллигенции современной России. Очень важно, чтобы в борьбе за идеологический и партийный плюрализм и другие институты демократии не были отодвинуты на второй план задачи консолидации общества в целях создания единого ценностного фундамента, разделяемого большинством граждан страны.