Geum.ru

Альтернативы российской модернизации

Вид материалаДоклад
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   16

Литература:

/1/ Т.И. Заславская. Современное российское общество. Социальный механизм трансформации. М. 2004. С.12.

/2/ Р. Будон. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. М.1998. С.170.

/3/ Р. Будон. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. М.1998. С.170.

/4/Zapf, Wolfgang. Theorien des socialen Wandels. Koln, Kiepenheuer.1969.

/5/Иосиф Дискин. Российская модель социальной трансформации. Pro et Contra. Лето 1999. Три века отечественных реформ. Сс.7-8.

/6/ Р. Будон. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. М.1998. С.170.

/7/ К. Поланьи. Великая трансформация. Политические и экономические истоки нового времени. СПб. 2002. С.114.

/8/ Этот процесс в 80-х годах был предметом обсуждения семинара Ю.А. Левады.

/9/Дискин И.Е. Российская модель социальной трансформации. Pro et Contra. Лето 1999. Три века отечественных реформ. С.11.

/10/ М. Вебер. Протестантские секты и дух капитализма. М. Вебер. Избранные произведения. М. 1990.

/11/ А. Ахиезер. Хозяйственно-экономические реформы в России: как приблизиться к пониманию их природы? Pro&Contra. Лето 1999.Том 4. №3 «Три века отечественных реформ». Сс. 41-66.

/12/Я.И. Кузьминов, В.В. Радаев, А.А. Яковлев, Е.Г. Ясин. Институты: от заимствования к выращиванию. Опыт российских реформ и возможности культивирования институциональных изменений. М.2005. С.11.

/13/ Гершензон М.О. Творческое самосознание. Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М. «Новости». 1990. Сс. 93-94.

/14/ Jurgen Habermas. Towards a Reconstruction of Historical Modernization// Communication and the Evolution of Society. Boston. 1979. p.156.


1.3. Модернизационные парадигмы.

Приведенные доктринальные установки, связанные с основными современными течениями политической мысли, позволяют прояснить возможные кардинальные различия во взглядах на сущность проблем трансформационных преобразований. Обращение к этим доктринальным установка позволяет также оценить роль и возможности социальных институтов в разрешении социокультурных трансформационных напряжений.

Это разрешение, как правило, связано с институциональным или социокультурным «шоком», позволяющим изменить сложившееся в предшествующий период пространство представлений, иерархию их ценностей. Выше мы уже отмечали, что одним из средств такого шока, служащего исходной социокультурной предпосылкой модернизационного проекта, является «игра на понижение», фиксация тотальной неразвитости страны-объекта модернизационного проекта. Вполне возможно, что без этого невозможно обеспечить социальную поддержку преобразований, готовность общества принять издержки (зачастую сильно недооцененные) грядущих реформ.

Социокультурный шок, в общем случае, связан с «вбрасыванием» и, соответственно, восприятием ценностей, радикально отличающихся от тех, на которые прежде ориентировалось общество. Ситуация почти библейская: «сжигают кумиры, коим поклонялись, поклоняются тем, что сжигали». В результате разом отвергнута вся институциональная среда, покоившаяся на прежнем ценностном фундаменте.

Институциональный шок является результатом введения формальных институтов, адаптация к которым требует радикального изменения ценностных оснований социальной деятельности населения. Примером могут служить экономические реформы в России, начатые в 1992 году.

Субъект-контекстуальные отношения в рамках трансформационных изменений, а также модернизационных проектов уже рассматривались выше в различных теоретических сценариях модернизации. Среди них много волюнтаристских концепций, полагающих, что субъект преобразований (вождь, харизматический лидер и т.п.) обладает почти безграничными возможностями. Эти конструкции, характерны, прежде всего, для эпохи Просвещения, в которых культурный герой-реформатор, просвещенный монарх сметает все преграды на своем пути. Эти конструкции до крайности романтизируют процесс трансформации. В них акцент делается на социальных средствах введения институциональных преобразований и инструментах поддержания функционирования социальных институтов.

Иной точки зрения придерживаются теории, акцентирующие внимание на соответствии социальных интенций вводимым институциональным преобразованиям. Так, в марксистском, историко-материалистическом подходе эта проблема рассматривается под углом роли личности в истории. Здесь роль личности - субъекта трансформации существенно ограничена интересами наиболее влиятельных слоев и групп населения, прежде всего правящего класса (см., например, К.Маркс. «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»). Во многом схожей позиции придерживается современная теория элит, которая полагает, что “элиты могут лишь то, что им позволяют делать внеэлитные группы”\1\.

В этом смысле соотношение контекстуальных и субъектных диспозиций, проще говоря, реакция общества на воздействие субъекта перемен может быть рассмотрено как системообразующее. Теоретическая гипотеза автора, примыкающего к современной теории элит, состоит в том, что соотношение субъектных и контекстуальных диспозиций является ключевой характеристикой трансформационных процессов, предопределяющей как их процессуальное измерение, так и результаты преобразований.

Эта многомерная диспозиция может быть линеаризована и введена в виде оппозиции: “вмененный” - “востребованный”. Выше мы уже рассматривали теоретические подходы «зависимого развития», в которых обсуждается результаты использования “навязанных” моделей в развивающихся странах. Однако, понятие “навязанный”, как представляется, связано со слишком сильной модальностью, которая является лишь частным случаем более общей категории “вменения”. Также, категория “вменения” больше соответствует методологической позиции предлагаемого исследования.

При таком понимании модернизация предстает частным случаем трансформационных преобразований, связанным с наличием сильного субъектного воздействия на ход социальных процессов. Ее основной, охарактеризованный выше признак – формирование институтов, рассматриваемых лидерами преобразований в качестве «современных» (в традиционно-нормативном или уже новом понимании). При этом, как это видно из введенного выше различения «вменение» – «востребованность», эти лидеры зачастую не различают истоки собственных представлений о такой «модерности». «Модерными» представляются как институты, используемые «передовыми» странами, так и действительно «современные» институты. Институты, соответствующие собственному социально-историческому времени этих стран, наиболее полно отвечающие требованиям сложившейся ситуации, способные решить наличные социальные проблемы.

В качестве важного источника представлений о «модерности» уместно еще раз указать на либерализм, изначально лежавший в основе модернизационных представлений, для которого характерен принципиальный внеисторизм. «Во все времена либералы отличались одной особенностью: всю предшествующую историю они считали плодом ошибок и заблуждений, тогда как свой приход отождествляли с «веком Разума» и даже с «концом истории»/2/.

Т.е. термин «модернизация», в его традиционной трактовке, не столько специфицирует трансформационную модель, сколько указывает на ориентир этих преобразований – сокращение разрыва в уровне развития с наиболее развитыми странами.

При анализе оппозиции “вменение” - “востребованность”, позволяющей лучше прояснить содержание модернизации, крайне важно прояснить причины, обусловливающие выбор конкретной модернизационной модели. Прежде всего, этот выбор связан с исходной оценкой субъектом модернизации макросоциального контекста институциональных преобразований. В этом смысле само понятие “модернизация” (осовременивание) в его исходной трактовке, как это было показано выше, всегда несет в себе следы нормативной установки. При отсутствии такой нормы как трансформационного ориентира вряд ли имеет смысл использовать понятие «модернизация». Другой вопрос, как формируется этот нормативный ориентир: из какого-то заимствованного образца или из конструирования этого образца, исходя из проблемной ситуации своей страны с учетом специфики ее развития.

Это позволяет еще уточнить понятие «модернизация». «Модернизация» - специфический случай трансформационных процессов, когда субъекты институциональных преобразований ориентируются на некие избранные или сконструированные нормативные образцы. Такое понятие включает в себя оба подхода к выбору нормативного образца: как доктринально-заимствованного, так и проблемно-конструктивного.

Радикальное несоответствие между высокозначимой нормой, с одной стороны, и реальным состоянием общества, его ожиданиями, с другой, могло приводить к выводу о том, что такое общество недостойно того, чтобы потенциальный лидер, модернизационный субъект считался с ожиданиями этого общества, его готовностью к переменам. Примером такого подхода являлись не только культуртрегерские действия колониальных властей европейских держав в Африке и Азии, но и аналогичные по своей сущности реформы Петра I. Следует отметить, что и в реформаторских устремлениях эпохи Просвещения ясно просматривались установки “вменения” пассивному обществу институциональных установлений, основанных на доктринальных построениях. Недаром их важнейшим субъектным элементом выступал просвещенный абсолютный монарх, который только и мог, по представлениям авторов соответствующих трансформационных конструкций, обеспечить воплощение в жизнь благодетельных преобразований вопреки сопротивлению косного общества.

Для отрицания субъекта трансформации права реально существующего общества – объекта предстоящих реформ на диалог необходимо, чтобы этот субъект ощущал себя культурно выведенным за границы этого общества. Грубо говоря, модернизационные элиты должны ощущать себя в чужой, дикарской покоренной стране.

Напротив, “востребованность” возникает из представлений о том, что общество является достойным партнером модернизационного субъекта, заслуживает диалога.

Если в случае «вмененной» модели модернизации общество априорно рассматривается как косное и пассивное, то “востребованность” предполагает наличие в обществе элементов, готовых воспринять определенные институциональные изменения. Это положение сильно дифференцирует макросоциальный контекст в зависимости от доминирующих моделей осознания реальности и, соответственно, требуемых механизмов регулирования.

“Востребованность”, предполагает наличие макросоциального контекста, в котором имеются существенные слои и группы, проблематизирующие свое социальное положение, готовые оценивать соответствие предлагаемых преобразований своим интересам или, по меньшей мере, сформированным (зачастую мифологизированным или идеологически переформатированным) ожиданиям. Т.е. «востребованность» - продукт рационализации, рефлексии социально-экономических и политических интересов соответствующих групп.

Таким образом, «вменение» продукт модернизационных интенций узких элитных или идеологических групп, рассчитывающих опереться на ресурсы власти. «Востребованность», напротив, результат некоторого, относительно широкого консенсуса, по меньшей мере, элит и поддерживающих их групп, а зачастую и более широкого круга социальных сил.

В этом смысле социально-исторический трансформационный процесс (в его «веберовской» модели) создает предпосылки для перехода от модернизации, способной опираться лишь на «вменение», к «востребованным» преобразованиям на основе последовательного расширения спектра целе-рациональных слоев и групп, которые, в свою очередь, и выступают социальной базой «востребованности».

Историческими примерами “вмененной” модели модернизации могут служить, как конструирование системы институтов США в ходе дискуссий отцов-основателей, так и реформы Петра Великого. Примерами “востребованных” модернизаций могут быть, как “Славная революция”, которая возвела Вильгельма Оранского на британский престол, так и великие Александровские реформы, подготовленные как духовными устремлениями передовой части российского общества, так и огромными моральными потрясениями в результате поражения в Крымской войне. Хотя, конечно, в этих реформах легко увидеть оба источника нормы: и заимствование и конструирование.

Национальное потрясение, осознание «отсталости» России обусловило высокую адаптационную готовность общества, на время блокировало консервативное сопротивление грядущим переменам. В этом смысле к востребованным реформам следует также отнести и Перестройку. Нарастающие экономические трудности и кризис политики М.С.Горбачева обусловили также востребованность экономических реформ начала 1992 года. Мера совпадения содержания этих реформ с ожиданиями, уровень рациональности в анализе проблем – отдельный вопрос.

Исторический опыт показывает, что «вменение» возможно лишь при условии некоторых предпосылок. Прежде всего, носители модернизационных преобразований должны ощущать себя некими «мессиями», несущими благо и свет своему народу. Да и «просвещаемый» народ должен чувствовать мессианский запал лидеров преобразований. Без соответствующего идеологического нарратива эта модель преобразований довольно быстро «выдыхается».

Соответствующую идеологическую компоненту можно увидеть и при реализации «востребованных» преобразований. Она, безусловно, облегчает консолидацию соответствующих групп, придает латентным рациональным ожиданиям ясные символические ориентиры позволяющие отграничивать сторонников преобразований от их оппонентов.

В целом для аналитического различения характера модернизационных проектов оппозиция «идеологический» - «рациональный» является достаточным коррелятом оппозиции «вмененный» - «востребованный». К этому следует добавить, что оппозиция «идеологический» - «рациональный» позволяет также лучше различать природу образца модернизационных преобразований. «Идеологически» сконструированные образцы обычно являются продуктом тривиализации религиозной или идейно-политической доктрины, а «рациональные» имеют своим источником проблемную ситуацию, в которой находится соответствующая страна.

Вполне очевидно, что речь идет об аналитическом различении, имеющем вполне определенные исследовательские задачи. Реальные модернизационные проекты, при преобладании одного из двух признаков, всегда имеют элементы другого.

Другим основанием для различения модернизационных моделей является соотношение между телеологическими или генетическими установками субъекта преобразований. Если общество предстает косным, пассивным объектом преобразований, который не способен на рациональную оценку этих преобразований, то главной проблемой является выбор соответствующей модели и средств, инструментов последовательного, а зачастую и жесткого их проведения в жизнь.

Если же общество воспринимается в роли партнера (пусть даже младшего, имеющего малый вес при выборе модели реформ), то гораздо более важную роль начинают играть проблемы социального генезиса, поддержания и развития реально существующих жизнеспособных институтов; взаимной адаптации институтов и моделей социального действия.

Все эти, выше введенные четыре различения, взятые попарно, позволяют выделить четыре принципиально различные модели модернизации - модернизационные парадигмы:
  • идеолого-телеологическая;
  • идеолого-генетическая;
  • рационально-генетическая;
  • рационально -телеологическая \3\.

Использование понятия парадигма опирается на исследовательскую традицию, в рамках которой «…сложные решения, особенно коллективные, могут опираться на более или менее взаимосвязанные системы верований, которые при желании можно обозначить как парадигмы, поскольку по своим функциям и природе они действительно близки к куновским парадигмам»/4/.

Проблему органичности социальной системы или, в иной теоретической трактовке, снижения ее внутренней конфликтности, находящуюся в центре нашего обсуждения, следует несколько переформатировать свете введенной выше системы парадигм. Здесь центральной проблемой становятся трансформационные последствия реализации соответствующей модернизационной парадигмы в том или ином макросоциальном контексте.

В самой общей постановке проблему трансформационных последствий обращения к телеологическим парадигмам поставил Ю. Хабермас: «…следует мысленно поставить эксперимент с целью найти ответ на вопрос: насколько и как изменятся структуры жизненного мира, если беспрепятственное воспроизводство (жизненного мира - авт.) будет обеспечиваться не столько конкретными жизненными формами в их традиционно-привычном, апробированном состоянии, сколько достигнутым довольно рискованным путем консенсусом, сохранность которого гарантируют коллективные достижения самих участников коммуникативных действий”/5/.

Для нашего обсуждения принципиальное значение имеет более развернутый анализ идеолого-телеологической парадигмы модернизационных преобразований, которая в течение длительного времени была характерна для отечественного развития\6\.

В истории хорошо известны другие примеры реализации идеолого-телеологической парадигмы - идейно-вдохновленных преобразований. Достаточно привести пример реформ Савонаролы во Флоренции, создание государства иезуитов в Перу. Ярким примером такого типа преобразований были законы, принятые «Коротким» парламентом, в котором заседали капелланы кромвелевской армии, сменившие спекулянтов и коррупционеров «Долгого» парламента. Эпитафией этим реформам послужила крылатая фраза самого Кромвеля, разогнавшего «Короткий» парламент: «Эти идиоты, еще хуже тех мерзавцев».

Вполне очевидно, что идеолого-телеологическая парадигма тесно кореллирует с идеократизацией, как способом преодоления трансформационных напряжений. Это означает, что трансформационные напряжения, созданные проведением такого типа преобразований, в качестве выхода потребуют приведения всей системы институтов и, соответственно, моделей социального действия с идеологией, лежащей в основе модернизационного проекта.

Таким образом, идеолого-телеологическая парадигма, в силу своих исходных оснований и органичных для нее путей преодоления трансформационных напряжений, всегда несет в себе зародыш тоталитаризма, неразрывно связанного с идеократизацией. В этом смысле верно и обратное: отсутствие идеократизации – признак отсутствия и тоталитаризма.

Здесь следует отметить определенную правоту постмодерных критиков, которые указывали на связь идеологического нарратива с тоталитаризмом. Однако, гиперболизация этого тезиса, полное отрицание позитивной роли идеологии влечет за собой блокирование любых модернизационных проектов, т.к. выдвижение целей модернизации, как это вполне очевидно, не может осуществляться вне идеологического пространства.

Как всегда, между двумя крайностями лежит не истина, но проблема. Общей тенденцией является выдвижение целей модернизации в результате осознания общественных проблем, пропущенных сквозь «призму» определенной идеологии. Без этого, без влияния идеологии модернизационные цели теряют свою ценностную определенность и, соответственно, способность получать прочную социальную поддержку.

Крайне важно отметить, что в рамках идеолого-телеологической парадигмы, вопреки мифам об их «естественном» происхождении, осуществлялось формирование современной демократии и рыночного хозяйства. «Промышленная революция была лишь началом столь же глубокой и радикальной революции, как и те, которые вдохновляли умы самых пылких религиозных фанатиков, однако новая вера являлась насквозь материалистической; в основе ее лежало убеждение в том, что все человеческие проблемы могут быть решены, если удастся обеспечить неограниченный рост материальных благ»/7/.

На основе подробного анализа роли государства в становлении свободного рынка К. Поланьи показывает: «Чтобы обеспечить свободное функционирование системы, администраторам приходилось постоянно быть начеку. А потому даже те, кто страстно желал освободить государство от всех излишних обязанностей; те, чья философия прямо требовала ограничить сферу деятельности государства, оказались вынуждены предоставить самому государству новые полномочия, инструменты и органы, необходимые для практической реализации принципа laissez-faire.

Этот парадокс дополнялся другим, еще более удивительным. Экономика laissez-faire была продуктом сознательной государственной политики, между тем последующие ограничения принципа laissez-faire начались самым стихийным образом. Laissez-faire планировался заранее, само же планирование – нет»/8/.

Читателю, хорошо знакомому с ходом отечественных реформ 90-х годов, ясно видно сходство: борьба за идейно вдохновленные либеральные реформы и сопротивление «государственников», апеллировавших к проблемам реальной хозяйственной практики. Но этот тезис вовсе не означает, что априорную неправоту либералов или, напротив, правоту «государственников». Ответ лежит в плоскости конкретно-исторического анализа, соответствия принимаемых решений проблемной ситуации. Известный ленинский тезис о «конкретном анализе конкретной ситуации» сохраняет свою верность вне зависимости от степени согласия с идеологией его автора.

Для оценки связи идейных корней проводимых преобразований с установками их лидера уместно привести суждение известного российского экономиста Л.И. Якобсона «Успех Октябрьской революции во многом определялся тем, что во главе радикальной партии стоял консервативный по своим личным взглядам лидер»/9/. Предельный реализм, чуткое ощущение массовых настроений при проведении в жизнь идеологически взращенных революционных идей – залог успеха революции.

Для нашего анализа процессов трансформации и модернизации важно не только то, что становление рыночного хозяйства осуществлялось в рамках идеолого-телеологической парадигмы. Не менее важно и то, что, следуя логике представленного выше анализа, сам тип преобразований, основанный на модном сегодня «ограждении от вмешательства государства» принципа laissez-faire, позволяет типологически отнести эти преобразования к другой, но типологически близкой, идеолого-генетической парадигме. Здесь налицо парадоксальное типологическое сближение политических воззрений радикальных либералов и радикальных консерваторов, ревностно защищающих традиционализм, «естественное» развитие общественно-политических процессов от разного рода «радикалов».

Следование идеолого-генетической парадигме направлено на исключение какого-либо регулирующего вмешательство государства, общества в целом. «Слепая вера в стихийный прогресс не позволяет нам понять роль правительств в экономической жизни. Роль эта заключается в ускорении или замедлении его в зависимости от обстоятельств; если же мы считаем этот темп в принципе неизменным или, что еще хуже, видим кощунство в самой попытке на него повлиять тогда, разумеется, ни о каком вмешательстве не может быть и речи»/10/.

За такой позицией на деле скрывается глубокое недоверие к возможностям государства вскрывать насущные нужды общества, подлинные проблемы его развития. Глубокие антиэтатистские настроения, распространившиеся не только в России, но и на Западе ведут к выводу: наличное качество государства не позволяет доверять ему судьбы страны; в невмешательстве такого государства меньше риска. В этих аристократично-скептической или, напротив, люмпенско-анархистской, но одинаково глубоко антидемократических по своим истокам позициях, к сожалению, много правоты. Здесь сказывается, как уровень социальных горизонтов властвующих элит, так и степень социальной ответственности внеэлитных групп, слишком склонных поддаваться политтехнологическим манипуляторам, соглашаться с примитивными ответами на сложные вызовы истории.

В результате такой антиэтатистской риторики, подпитываемой постмодернистскими веяниями, подавляются возможности рационального совершенствования наличного государства и открываются возможности прорыва для социальных групп, подпитываемых разного рода суевериями или фобиями. Эти тенденции заметны, например, в маргинальных элементах современного антиглобализма.

Из сказанного выше вполне очевидно утверждение, что альтернатива российской модернизации заключается в выборе между одной из двух парадигм: рационально-телеологической или рационально-генетической. Иные парадигмы вряд ли могут стать основой реформ в современной России.

Идеолого-телеологическая парадигма сегодня оказалась серьезно дискредитированной своей глубокой связью с тоталитарными проектами, с тоталитарным идеологическим нарративом, по выражению ее постмодернистских критиков. Также, следует учесть отмечаемый большинством российских социологов факт, что большинство населения нашей страны высоко ценят достигнутое за последние полтора десятилетие невмешательство государства в личную жизнь граждан. Вполне очевидно, что защита этой ценности является очень серьезным барьером на пути тотальной идейно-политической консолидации, являющейся необходимым условием для идеолого-телеологической парадигмы.

Идеолого-генетическая парадигма, как это видно из предшествующего обсуждения, принципиально неприемлема для каких-либо целенаправленных преобразований и, следовательно, не может служить основой для модернизационных проектов. Она лишь может ограждать продолжение модернизационного проекта, начатого, как мы видели, в рамках иной - идеолого-телеологической парадигмы

Таким образом, в трансформационном измерении альтернатива российской модернизации, ее «коридор возможностей» - выбор между рационально-телеологической или рационально-генетической парадигмами.

Соответственно, в первом случае, в рамках модернизационного проекта, основанного на принципах рационально – телеологической парадигмы, речь идет о рационально обоснованном вменении социальных институтов, соответствующих реальной проблемной ситуации страны – объекта модернизации. Но здесь, как раз, и кроется основная трудность. Рационально-телеологическая парадигма, как отмечалось выше, основана на представлении о пассивном характере социальной среды, в которую имплантируются соответствующие институты. Такая парадигма, соответствующие ей модели модернизации по своим политическим интенциям близки к авторитарным установкам. Этот авторитарный модернизационный проект может быть оформлен и в виде демократического режима. Но такая демократия должна быть лишь фасадом, за которым реализуется авторитарное управление пассивным населением, лишенным реального влияния на содержание и темпы преобразований. Понятно, что это предельный вариант реализации рационально-телеологической парадигмы. Возможны и некоторые более мягкие варианты реализации такой парадигмы.

В этом смысле подлинное демократическое содержание соответствующей политической системы может быть охарактеризовано не только через традиционные характеристики политических режимов: плюрализм, политические свободы, участие, но и через его модернизационную диспозицию: отношение субъекта модернизации к ее социальному объекту. Налицо возможность модернизационного измерения демократии, которое позволяет охарактеризовать влияние соответствующего политического режима на ход модернизационных процессов: стимулирование, поддержка, торможение, блокировка.

Здесь уместно привести метафору классика общей теории систем: “Демократия должна быть познана. Она не может быть установлена извне. Она должна быть познана на опыте. Она не приходит к нам с природой естественно. Все мы росли рядом со взрослыми, которые, даже в самых либеральных семьях, имели власть авторитета и контролировали нас или устанавливали ограничения, внутри которых мы получали свободу. В результате мы были выращены в автократических структурах, какими бы благожелательными они ни были к нам. Поэтому, в некотором смысле, автократия более естественна, чем демократия»/11/.

Важным последствием авторитарной установки обсуждаемой модели модернизации является возникающая в ее результате диспозиционная отстраненность, систематически поддерживаемая позиционная дистанцированность модернизационного субъекта от объекта. Без этой дистанцированности, действительно, невозможно поддерживать реформаторскую мобилизованность, без которой, в свою очередь, невозможно преодолеть реальную или мифологизированную «косность» среды. Но платой за эту дистанцию является все возрастающая трудность проникновения в реальную проблемную среду, которой живет реформируемое общество. Модернизируемое общество становится все менее познаваемо, все менее понятно.

Ярким, но очень редким примером поддержания такой сложной реформаторской диспозиции, проблемного подхода при проведении авторитарной модернизации являются реформы, проведенные в Сингапуре под руководством Ли Кван Ю/12/.

Приведенные выше парадигмальные различения позволяют еще одно измерение проблемы взаимоотношения трансформационной парадигмы и формирования целей модернизации. Выше мы видели тесную взаимосвязь постановки этой цели, с одной стороны, и успеха модернизационного проекта, его экономических и социальных последствий, с другой. В свою очередь, постановка целей модернизации в большой мере являлась результатом осознания проблемной ситуации, в которой находится страна, вступающую на путь реализации модернизационного проекта.

Без проникновения в такую проблемную ситуацию, без осознания структуры определяющих ее факторов, проблемно представленная реальность транспонируется в набор предметов управления и регулирования. Однако, этот набор качественно не адекватен исходной матрице проблем. Такое переформатирование исходных проблем делает дальнейшее модернизационное воздействие в точном смысле бессодержательным.

Следует учесть тот факт, что «свертка» матрицы проблемной ситуации в предметный вектор всегда имеет идейно обусловленную природу. Пример, приведенный К. Поланьи, идеологически обусловленной защиты рыночного механизма от государственного вмешательства, «свертки» широкого круга проблем к «плоскому» набору инструментов, является хорошим примером утраты содержания модернизационных преобразований.

Все эти рассуждения были необходимы для того, чтобы выделить еще одно, проблемно-предметное измерение взаимосвязи трансформационной парадигмы и целей модернизационного проекта. Собственно, изменения в подходах, которые претерпела теория модернизации за последние полвека во многом и характеризовались наращиванием проблемного подхода и отказа от модернизации как набора наперед заданных мер и задач. Накопленный за эти годы опыт убедил всех, что лишь глубокое проникновение в существо проблем конкретной страны позволяет проводить преобразования, действительно продвигающие развитие, не ввергающие при этом эту страну в кризисы и острые противоречия.

Так, предыдущее рассмотрение показало, что идеолого-телеологическая парадигма, уже в силу своих оснований, принципиально избегает проблемного подхода. Такой подход, связанный с анализом взаимосвязей различных факторов, неизбежно подрывает идеологическую целостность. Более того, идеолого-телеологическая парадигма, стремясь к снижению проблематизации своих оснований, подрывающих ее целевые установки, всегда ведет к кардинальному упрощению своей исходной идеологии. Идеология «схлопывается» до достаточно примитивного набора идей, способных служить критериальными основаниями для формируемой системы институтов/13/. Примером такого «схлопывания» явилась судьба марксизма в ходе социалистических преобразований в СССР. Аналогичный процесс идеологической кастрации можно проследить в ходе всех тоталитарных экспериментов.

Также мы уже обсуждали, что идеолого-генетическая парадигма обладает сильной интенцией к транспонированию своих исходных проблемных представлений в инструментальный ряд, «освященный» идеологической санкцией. Исходное, зачастую вполне широкое и основательное проблемное видение, под влиянием идеологических шор уплощается и превращается в стремление к формированию набора идейно санкционированных институциональных инструментов. Именно здесь источник того стремления к импорту институтов, характерному для многих модернизационных проектов. Здесь, в утрате проблемного подхода также кроется источник многих провалов модернизационных проектов. При отсутствии проблемно обусловленных критериев отбора соответствующих институтов такой ход модернизации практически неизбежен.

Рационально-телеологическая парадигма в своем исходном видении в большинстве случаев связана с проблемным подходом к постановке цели модернизационного проекта. Главная проблема реализации такого проекта в рамках рассматриваемой парадигмы состоит в том, однажды сформированная цель при ее телеологической реализации отрывается от исходного проблемного поля (здесь уместно напомнить о словах Ю. Хаберамаса об отрыве модерна от его европейских корней).

Этот процесс связан с характерной для всех телеологических парадигм слабой обратной связью между объектом и субъектом управления, а также со специфическим информационным характером этой связи. В силу предметного характера постановки задач, спускаемых «вниз» для исполнения, эта обратная связь может характеризовать лишь формализованное расхождение между поставленной задачей и результатом. Такая информация вполне достаточна для инженерных систем, функционирующих вне проблемного контекста. Однако для социальных систем эта информация малосодержательна, т.к. она не позволяет судить о степени и существе решения исходной проблемы. Отечественному читателю эта проблема бессодержательности подобной обратной связи хорошо понятна. Достаточно вспомнить о советской отчетности о выполнении плана по выпуску товаров народного потребления. Товары выпустили, но на реальное потребление это влияло мало.

Существенной проблемой рационально-телеологической парадигмы также является ее неустойчивость. Отказ от воспроизводимой проблематизации исходной ситуации при постановке целей модернизации (сознательный или осуществляемый из-за отсутствия широкого социального видения, доминирования телеологических, или просто привычных бюрократических установок) ведет к «фетишизации» целей, неосознаваемому «соскальзыванию» с позиций рационально-телеологической парадигмы к парадигме идеолого-телеологической со всеми кризисными последствиями этого курса. Тот факт, что бюрократические подходы зачастую представляют собой нерефлексируемую смесь идеологических подходов, не меняет соответствующего теоретического вывода о существе соответствующих модернизационных проектов.

Выше мы уже рассматривали характер идеолого-генетической парадигмы. Здесь, в связи с проблемно-предметным измерением, следует добавить, что идеологически обоснованное ограждение от вмешательства в ход генетического процесса влечет иной, но не менее опасный, способ подавления и искажения обратных связей, характеризующих изменение проблемной ситуации. Действительно, неизбежно противоречивый характер протекания социальных процессов, зачастую связан с одновременным наложением целого ряда локальных противоречий. Если использовать оптическую метафору, возникает интерференция этих противоречий, приводящая к кризису. Символом веры либералов является способность рынка и общества в целом преодолевать подобные кризисы. Однако, как показывает исторический опыт, обществу приходится платить дорогую социальную цену за преодоление глубоких кризисов. Сегодня довольно широко распространено стремление не испытывать общество на прочность, по мере возможности не допускать развитие кризиса, сглаживать его. В теоретическом плане можно отметить, что идеолого-генетическую парадигму отличает характерный для либералов скептицизм относительно возможностей государства, так же как и других созданных человеческим разумом социальных институтов, решать социальные проблемы. В то же самое время, рационально-телеологическую парадигму, напротив, отличает излишняя самоуверенность в способности нахождения рационального рецепта решения социальных проблем.

В этом смысле, рационально-генетическая парадигма занимает более скромную позицию, связанную с ориентацией на перманентный проблемный анализ возникающей ситуации, на усиление проблемным образом интерпретируемой обратной связи. За все приходится платить. Эта парадигма, выигрывая в содержательности, в проблемном подходе, зачастую проигрывает в целенаправленности, в возможности формирования консолидированной цели модернизации, в создании социальных предпосылок для последовательной реализации выработанных целей модернизации.

Если телеологические парадигмы, как правило, связаны авторитарными или тоталитарными политическими моделями, то генетические, напротив, с демократическими системами. Здесь плюрализм позиций серьезно затрудняет консолидацию при выработке целей, мобилизацию при их осуществлении. Также, необходимость поддерживать электоральную поддержку зачастую обусловливает отказ от модернизационных проектов, чреватых ухудшением (пусть даже временным) социального положения целевого электората инициаторов реформ. Вообще демократические системы трудно ориентировать на долгосрочные модернизационные проекты, выгоды которых выходят за пределы каденции властей – лидеров реформ.

Вообще при анализе моделей модернизации, основанных на такой парадигме, возникает сомнение в том, что на ее основе вообще возможна модернизация как устойчивый проект. Ведь речь идет о рациональном институциональном оформлении тех проблем, которые фиксирует сами акторы модернизационных преобразований.

«Модернизация снизу» - хороша в качестве лозунга, но требует крайне серьезных и многообразных предпосылок. Здесь, наряду с системой рациональных, разнообразных социально распределенных субъектов модернизации, включая сюда и государство, необходима еще и система рациональных акторов этой модернизации. Часть из них одновременно являются и субъектами модернизации. Такое представление сразу же показывает, что такой тип модернизации внутренне противоречив, неизбежно страдает непоследовательностью. Существенной проблемой, как показывает практика модернизаций в демократических странах, является проблема обеспечения преемственности курса на длительный срок.

Сроки выборов зачастую существенно короче, чем время, необходимое для реализации модернизационных проектов. Велика угроза, что выборы попадают на период, когда издержки модернизации представляются избирателям более значимыми, чем уже полученные и будущие выгоды. В этом случае велика угроза прерывания модернизационного проекта. Здесь речь идет не только об отказе от его реализации, но и о разного рода «улучшениях», означающих на деле искажение вполне продуманного, целостного проекта.

Однако, при всех проблемах реализации такого проекта, его отличает одно, но крайне ценное преимущество. При сохранении в рамках такой модели каналов социальной рефлексии, способности своевременно вскрывать возникающие проблемы, такая модель модернизации не доводит до глубинного кризиса, способного напрочь взорвать модернизационный процесс.

Дело такой рационально-генетической модернизации, как говорится, трудное, но отнюдь не невозможное. В своей классической работе К. Поланьи так характеризует аналогичный процесс: «..государства, которые по своим внутренним причинам не желают сохранения статус-кво, могут быстро осознать слабости соответствующей институциональной системы и активно содействовать ускорению создания новых институтов, более выгодных с точки зрения их интересов. Подобные страны подталкивают вниз то, что уже рушится, крепко держатся за то, что – движимое собственным импульсом - развивается в удобном для них направлении. В таком случае может показаться, будто эти страны и положили начало процессу социальных перемен, тогда как в действительности они лишь извлекают из него пользу, а порой даже искажают общее направление процесса, чтобы поставить его на службу своим целям»/14/.

Расширение спектра субъектов модернизации, связанное с развитием рыночной экономики и конкурентной демократии, может существенно повысить устойчивость такой модели модернизации, но может снизить вероятность и условия входа модернизационный проект, включая сюда качество консолидированного социального диагноза, необходимого для целенаправленного, т.е. собственно модернизационного развития.

Трансформационный анализ социального функционирования целого ряда стран «обобщенного Запада» показывает как преимущества, так и недостатки «рационально-генетической» модели. В частности, следует обратить внимание на взаимосвязь конкурентной демократии и проблемного подхода. Политический подход, тесно связанный с представлением спектра разнообразных интересов, по большей части носит проблемный характер, т.к. интересы, сталкивающиеся с дисфункциями наличной институциональной среды, получают свое выражение в виде проблемы. Конечно, рост влияния бюрократии имеет тенденцию деформировать проблемное видение, сводить его до предметно-инструментального, более удобного для примитивного управления, но все же политическая конкуренция способна возвращать в поле зрения общества его подлинные проблемы.

Именно трансформационный анализ процессов развития, его противоречий и кризисов может позволить лучше понять подлинные, а не мифологизированные преимущества Запада, использовать их для разработки эффективной модели отечественной модернизации.

Можно заключить наше обсуждение тем, что выбор парадигмы зависит, как от настоятельности вызова истории, так и от тех темпов модернизации, которые диктуют эти вызовы, от масштаба издержек, на которые общество готово идти ради ответа на подобные вызовы. Также важным фактором выбора парадигмы является и способ социальной мобилизации, которая в большой мере, как уже отмечалось выше, определяет способ соотнесения предстоящих издержек и выгод. Очевидно, что идеологические парадигмы, переводящие соответствующие оценки в метафизическое пространство, обладают большим преимуществом входа в модернизационные проекты, но, одновременно, связаны с большими рисками их провала.

Также приходится отметить, что априорные оценки предстоящих жертв почти всегда кардинально расходятся с постериорным подведением исторических итогов. Но именно поэтому при анализе модернизационных проектов так важно понимать их истинные мотивы, те вызовы, на которые отвечали соответствующие проекты. Так, например, следует понимать, что советская модернизация 30-х годов осуществлялась перед лицом остро осознаваемой угрозы интервенции. Именно поэтому она велась так, как если бы война уже шла, методами военного времени. Такое понимание позволяет иначе оценивать те издержки, на которые было готово идти и шло на деле советское общество. При этом понимание вовсе не означает согласие с подобными методами в иное время и в других исторических условиях.