На трассе северного полюса эаписки полярника

Вид материала

Документы

Содержание Путевка на север Путевка на север В низовьях лены Дыхание севера Большой ляховский На кигиляхе Единственный выход На мысе шалаурова Мы выходим в эфир С новым годом! Будни полярной станции В строю действующих Тундра в цвету Навигация началась В ожидании смены Тревожные часы Тикси — москва Новое назначение Последние дни на большой земле На борту «аркоса» ... Полное содержание

Подобный материал:

• Записки полярного летчика, 4968.09kb.
• Содержание: 2 Территориальное положение Канады, 683.59kb.
• Александр Попов: «Человек на Луне? Какие доказательства?», 4025.52kb.
• Организация и проведение городских (районных соревнований по спортивному ориентированию, 545.21kb.
• Информация о проведении Первенства России по автомоделизму в классах радиоуправляемых, 34.87kb.
• Итоги II окружного Фестиваля Северного административного округа города Москвы, 66.99kb.
• Выборгского района Санкт-Петербурга Освоение Северного морского пути. Вклад М. В. Ломоносова, 258.89kb.
• Альта самый крупный город в губернии Финнмарк. Это город северного сияния и белых ночей,, 43.94kb.
• Приказ №537 «10» ноября 2011 г о районном конкурсе «Лучшая организация Дня географии, 42.6kb.
• Правозащитный Центр «Мемориал», 418.72kb.

н. лях

НА ТРАССЕ

СЕВЕРНОГО

ПОЛЮСА

ЭАПИСКИ ПОЛЯРНИКА

ДАЛЬНЕВОСТОЧНОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ВЛАДИВОСТОК 1970

Автор провел много зим в далекой Арктике. Первое его знакомство с Крайним Севером началось осенью 1934 года, когда он высадил-ся со своими товарищами на побережье Боль­шого Ляховского острова. Это было в годы освоения Северного морского пути. О первых зимовщиках полярной станции рассказывает эта книга.



ПУТЕВКА НА СЕВЕР



МИР В РАССКАЗАХ

Крайний Север привлекал меня всегда. С детства. А почему—и сейчас, пожалуй, не сумею объяснить. Пря­мого повода, во всяком случае, не было никакого, если не считать двух-трех иллюстраций из школьной хресто­матии «Мир в рассказах для детей». До сих пор помню захватанные ребячьими пальцами страницы, крупные заголовки, четкий шрифт с твердыми знаками и ятями и, самое главное, иллюстрации.

Особенно нравились мне картинки, рисующие жизнь и быт самоедов, как называли тогда ненцев. На одной из них были изображены легкие чумы и стадо оленей около них, на другой — собачьи упряжки, за которыми причудливо полыхало северное сияние. Третья — пред­ставляла собой унылый морской пейзаж с громадным айсбергом на заднем плане. На переднем плане, загро­можденном мелкими льдинами, вырисовывалась непо­мерно большая голова белого медведя, утлый челн и на нем самоед, замахнувшийся на хищника копьем. Картина довольно грустная и, как я убедился впослед-

ствии, совсем неправдоподобная. Но тогда этот суро­вый пейзаж покорил меня. Я просто бредил Севером.

Впрочем, тянуло меня и в другие уголки земного шара — иллюстраций в хрестоматии было много. По­догревали страсть к путешествиям и рассказы деда Ил­лариона Максимовича.

Человек недюжинной силы и характера, напоминав­ший мне некрасовского Савелия — богатыря сермяжно­го, Илларион Максимович еще в семидесятых годах прошлого столетия с небольшой группой таких -же бед­няков, как и сам, навсегда покинул родную Чернигов-щину, бежал от вечного безземелья и помещичьего про­извола на вольные земли Дальнего Востока.

Железной дороги через Сибирь тогда еще не было, и переселенцы двинулись кружным, морским путем — через Одессу. Старинное неказистое судно пересекло Черное, Мраморное, Средиземное моря, Индийский и Тихий океаны. Перед глазами притихших украинцев не­торопливо проплыли каменистые берега Греции, раска­ленные пески Аравийской пустыни, Бомбей, Сингапур, Шанхай... И почти все увиденное прочно улеглось в па­мяти деда. Правда, в его пересказе меткие наблюдения иногда наивно переплетались с фантастическими рас­суждениями о черных людях, охраняющих входы в рай, но это нисколько не лишало рассказы деда их занима­тельности.

Еще охотнее повествовал Илларион Максимович о своей Черниговщине. Соберутся погожим летним вече­ром пять-шесть стариков из тех, кто еще помнил родные места, рассядутся на завалинке и поведут степенную бе­седу о былом. Вспомнят благодатное южное небо, неог­лядные степи, широкий Днипро... Вспомнят хлебород­ные украинские нивы, тенистые сады. Правда, и те и

другие находились обычно в руках помещика или немца-колониста, и разговор чаще всего начинался так:

— Ось, бувало, у нас в России у пана...

У старых переселенцев слово «Россия» отождествля­лось с понятием «родина».

Мы, молодые ребята, для которых Россией в таком понимании была уссурийская тайга, слушали стариков, прикусив языки. Но многое в рассказах казалось нам странным. Зачем, к примеру, жалеть о грушах или виш­нях, когда здесь они растут прямо в тайге? Чем привле­кали стариков степи, ровные, как стол, когда у нас кру­гом такая красота: сопки, девственный лес?..

Село Угловое, которое облюбовали наши деды, было расположено и в самом деле очень красиво, на берегу Уссурийского залива. За поскотиной сразу же начина­лись сопки и почти нетронутая тайга, где вековые кед­ры, ели, бархат перемежались с кряжистыми дубами, ясенем, липой, где под их густыми кронами теснились черемуха, рябина, орешник... И все это было сплетено дальневосточными лианами, диким виноградом, китай­ским лимонником, актинидией. Там и сям преграждало путь колючее чертово дерево.

По утрам до села долетал рев изюбров, а дикие сви­ньи и козы выходили прямо к нашим огородам. В окре­стностях водились пятнистые и северные олени, соболь, белка. Километрах в пяти от Углового, за Соловейцевым ключом, начиналась Тигровая падь.

Немудрено, что сельским хозяйством угловчане поч­ти не занимались — оно здесь было невыгодно. Многие промышляли охотой, возили лес и сено во Владивосток, на соседние шахты, на фанерный завод, уходили на строительство Владивостокской крепости и железной дороги или же в море на рыбный промысел.

Рассказы бывалых людей тоже раскрывали передо мной мир — беспредельный в своих просторах, волну­ющий и пока не очень понятный.

Добрую половину населения Углового составляли так называемые сахалинцы — люди, отбывшие многолет­нюю островную каторгу и навсегда поселившиеся в на­ших краях. Это были люди со сложным жизненным пу­тем, разгульные и бесшабашные. Хлебопашеством они, понятно, и вовсе не занимались, предпочитая извоз, охо­ту, рыбалку.

Сахалинцам тоже было о чем рассказать любозна­тельным ребятам.

И лишь о Крайнем Севере никто в Угловом не мог сказать больше того, что сказали первые книги. И, мо­жет быть, именно поэтому интерес к Заполярью у меня с каждым годом разгорался. Во сне я то поджидал в укрытии неповоротливых тюленей, то сражал метким выстрелом гигантского медведя, то мчался на оленях по дикой тундре или торопил собачью упряжку, про­бираясь к далекому полюсу...

А наяву я все свободное время отдавал охоте. Сна­чала с отцом стрелял уток, фазанов, гусей, позднее с дядьями ходил на зверя, а то и один забирался с вин­товкой в тайгу, в Тигровую падь (только с тиграми, к моему крайнему тогда огорчению, ни разу не встре­тился).

Однако знакомство с миром по книгам, рассказам и охотничьим походам продолжалось недолго. Мне не было и пятнадцати лет, когда пришлось выехать во Владивосток и начать самостоятельную жизнь. Здесь, кстати, и столкнулся я с людьми, знавшими Север «в ли­цо». В то время отец мой работал кочегаром на паро­ходе «Симбирск», совершавшем регулярные рейсы в

Шанхай, Нагасаки и другие заграничные порты. Понят­но, что прежде всего я сблизился с моряками. Среди них было немало матросов с «Индигирки» и «Колымы», не раз ходивших в Чукотское море.

Но многого от них узнать не удалось.

Во Владивосток я попал в самое тяжелое время: ви­дел высадку первого японского десанта, в апреле 1918 года, был свидетелем чехословацкого мятежа и вторжения новых армий оккупантов из Канады, Сое­диненных Штатов, Англии, Франции.

Бесчинствовали интервенты и белогвардейцы, свис­тели плети и шомпола карателей, горели подожженные избы.

В моем родном селе Угловом белые расстреляли крестьянина Г. Бакарася, выпороли А. Откилыча... А большое село Ивановку сожгли дотла японцы.

Рабочие и крестьяне Приморья взялись за оружие. Горняки Тетюхе и шахтеры Сучана начали создавать партизанские отряды. Потянулись в тайгу и крестьяне. Движение ширилось с каждым днем. Недалеко от на­шего села, под Кролевцом, партизаны вступили в бой с отрядом карателей из Америки.

Мог ли я в таких условиях оставаться во Владиво­стоке? Конечно, нет. И при первой же возможности ушел в сопки к партизанам.

Началась боевая жизнь. Вместе с партизанскими от­рядами я прошел уссурийскую тайгу от Владивостока до Хабаровска, а оттуда через Амурскую область по­пал на Забайкальский фронт, где разгорелись жестокие бои с японскими интервентами и их ставленниками — атаманом Семеновым и бароном Унгерном.

В этих боях мы, молодые партизаны, прошли пре­красную жизненную школу. Нашими учителями и воспи-

тателями были большевики — командиры, комиссары и рядовые партизаны — бывшие шахтеры, приискатели, охотники и солдаты, возвратившиеся с фронтов первой мировой войны. Здесь же, в партизанских полках, завя­зывались первые интернациональные связи с партиза­нами — мадьярами, поляками, чехами, латышами.

Мир раскрывался передо мной не только в рас­сказах.

ПУТЕВКА НА СЕВЕР

И вот позади боевые походы, задушевные беседы у костров в уссурийской тайге, в степях Забайкалья. Я вернулся в родное село.

Но отдохнуть не удалось. После очередной, и теперь уже последней, провокационной вылазки белогвардей­цев, снова захвативших Владивосток и линию желез­ной дороги до Хабаровска, нам, вчерашним партиза­нам, пришлось уйти в подполье и начать борьбу дру­гим оружием. С этими днями у меня связано и самое большое событие в моей жизни — под кличкой Гуран я вступил в члены подпольной большевистской органи­зации. Позднее я узнал, что под такой же кличкой ра­ботал в подполье и Сергей Лазо. Совпадение это было не случайным: Сергей Георгиевич попал во Владиво­сток из Забайкалья, где он командовал частями Крас­ной гвардии, я тоже вернулся домой из Забайкалья, где действовал наш партизанский отряд, а там, в Забайка­лье, все местные казаки носили почему-то это прозви­ще — гураны.

Заключительным этапом тех дней была одиночная

камера во Владивостокской областной тюрьме, из ко­торой нас освободил восставший народ в октябре 1922 года, в канун занятия города регулярными частями Красной Армии.

А дальше — борьба с бандитизмом, участие в вос­становлении народного хозяйства, напряженная учеба в вечерней школе рабочей молодежи, а затем в Дальнево­сточном университете.

Но мысль о Севере не оставляла меня. Я читал а нем все, что мог достать. Мысленно прошел вместе с Иваном Москвитиным всю Сибирь от Урала до Охот­ского моря, участвовал в плаваниях Беринга и Чири-кова, мчался на собаках с Челюскиным, брел с Альба-новым по дрейфующим льдам, стоял с обнаженной го­ловой у могилы Георгия Седова.

Однако моей заветной мечте — самому побывать на Крайнем Севере — долго еще не суждено было сбыться.

Незаметно подошел срок призыва в Красную Армию, и я отправился в Иркутск. После демобилизации в 1927 году, вспомнив рассказы деда Иллариона Макси­мовича, поехал на благодатный юг и попал в Таганрог, где поступил на завод слесарем и учился на механиче­ском факультете рабочего университета.

Но и этот вуз мне закончить не удалось. Через два года по призыву партии я прослушал краткосрочные курсы и получил назначение на Кубань директором сов­хоза. Затем работал на заводе в городе Воронеже.

Между тем на Крайнем Севере развертывались все более и более интересные события: вся страна следила за смелыми полетами Чухновского, за трагедией ита­льянской экспедиции Нобиле и славными подвигами советских полярников, вышедших на ее спасение, за ус-

пехами сквозного рейса «Сибирякова» и отважной экс­педиции Георгия Ушакова на Северную Землю.

В конце 1932 года я познакомился с самим Ушако­вым, кстати сказать, моим земляком, дальневосточным партизаном. Он приехал к нам в Воронеж, на завод, где я тогда работал, с докладом о результатах экспедиции.

После доклада я, конечно, подошел к земляку, и мы разговорились. В конце беседы я прямо спросил:

• Скажите, Георгий Алексеевич, есть возможность
  попасть на работу в районы Крайнего Севера?
  
• Конечно, есть! — живо откликнулся Ушаков. — Сей­
  час, — добавил он, — у нас развертываются большие
  работы, Намечается строительство целой сети поляр-­
  ных станций. Людей потребуется много. Всех квалифи­
  каций. А в первую очередь потребуются люди бывалые,
  с большим жизненным опытом.
  

На следующий день я, правда без большой надеж­ды на успех, отправил в Главное управление Север­ного морского пути письмо и стал с нетерпением ждать ответа.

Но ответа не было. Дни шли, а управление молчало.

Значит, не судьба!

Однако Главсевморпуть, оказывается, заинтересо­вался моим письмом и сразу же запросил у завода от­зыв обо мне и моей работе. А вот заводская админист­рация с ответом не торопилась. Потребовалось напоми­нание, и только после этого характеристика была от­правлена в Москву.

Характеристика была хорошая и кончалась словами: «...за производственные успехи занесен в Книгу почета за­вода». Но впоследствии оказалось, что именно она и стала камнем преткновения на моем пути. Когда Глав­севморпуть попросил завод откомандировать меня в его

распоряжение, среди руководителей завода и района поднялся спор.

• В Арктике начинается большое дело, — говорили
  одни. — И мы должны помочь этому делу, хотя бы кад­
  рами.
  
• Как же так получается? — возражали другие. —
  Вчера дали человеку отличную характеристику, а сегод­
  ня с легким сердцем отпускаем. Если будем так разбра­
  сываться людьми, то скоро сами останемся как в Арк­
  тике. А с кем план выполнять?
  

Директор был на моей стороне, но оказался в мень­шинстве.

Однако Главсевморпуть решил не отступать, и за­вязалась переписка, которая тянулась ровно год. Не трудно понять, как я нервничал все это время. Угасала надежда, которую я вынашивал годами и которая была так близка к осуществлению!

Но победа осталась все же за Главсевморпутем. Весной 1934 года я сдал свой цех и выехал в Москву. А через два-три дня уже занимался там на курсах на­чальников полярных станций.

В первые часы, помню, я с некоторым разочарова­нием присматривался к новым товарищам. Думал встре­титься с настоящими «полярными волками», у которых можно чему-то научиться, а встретился с такими же обыкновенными «тыловыми» работниками, каким был сам. Из всех запомнившихся мне курсантов только Иван Дмитриевич Папанин перезимовал один раз в Арктике, а все остальные оказались новичками.

Кажется, никто из нас не имел ни высшего, ни тем более специального образования. Да это и понятно: в те годы страна была бедна кадрами. С другой стороны, примитивная техника и научное оборудование тех вре-

мен не требовали основательных знаний. Для началь­ника полярной станции гораздо важнее были жизнен­ный опыт, энергия, выдержка, умение сплотить коллек­тив. По этим признакам и подбирались люди.

Занятия на курсах проходили вяло. Внимание Глав-севморпути, как и всей страны, в те дни было прикова­но к дрейфующей льдине, на которую перебрались с раз­давленного судна челюскинцы. Руководителям управ­ления было не до нас.

Однако со своими будущими обязанностями мы все же познакомились основательно. Каждый понимал, что перед начальниками полярных станций время ставит задачи большого государственного размаха.

Северный морской путь привлекал к себе внимание русских людей издавна, причем представление о нем было самое превратное. Даже Михаил Васильевич Ло­моносов в свое время полагал: «И так по всему видно и на самой высочайшей степени поставлено, что, счи­тая отсюда, за полюсом есть великое море»... И дальше: «...в отдалении от берегов сибирских на пять и семь сот верст Сибирский океан в летние месяцы от таких льдов свободен, кои бы препятствовали корабельному ходу».

Великий ученый был так уверен в возможности пла­вания северным путем, что по его инициативе еще в 1765 году была снаряжена первая русская экспедиция с заданием «учинить поиск морского проходу Северным океаном в Камчатку и далее».

Само собой разумеется, что парусники, построенные «по способности к плаванию на открытых морях», не могли справиться с таким сложным заданием. Руково­дитель экспедиции В. Я. Чичагов, вернувшись в Архан­гельск, доносил, что плавать пришлось «по большей части в тумане и мрачности».

Но в те дни, о которых идет речь в этих «Записках», наука, конечно, давно уже имела более или менее точ­ное представление о северной водной магистрали. От­дельные участки ее даже эксплуатировались: с 1920 го­да регулярно снаряжались так называемые Карские экс­педиции из Архангельска в устья Оби и Енисея, а 1923 год ознаменовался открытием постоянных пароход­ных рейсов по маршруту Владивосток—Колыма. Нако­нец с 1924 года начались систематические полеты совет­ских воздушных кораблей для связи с отдаленными рай­онами, для разведки ледовых полей и тюленьих лежбищ.

Основы всей этой грандиозной работы были заложе­ны еще В. И. Лениным. Не случайно академик Губкин, возглавлявший изучение Ухта-Печорского края, писал:

«Тем, что этот отдаленный край не был забыт и в нем ключом забила трудовая жизнь, мы обязаны зорко­му глазу Ильича, его инициативе и вниманию».

А через несколько лет Советский Союз в освоении Край­него Севера уже занимал ведущее положение. Это особенно ярко проявилось в 1928 году, когда наши ледоколы «Кра­син», «Малыгин» и «Седов» вырвали из ледового плена экипаж итальянского дирижабля Нобиле. Летчик Бабуш­кин тогда пятнадцать раз опускался на льды Баренцева моря и пятнадцать раз снова поднимался в воздух.

В следующем году тот же «Седов» оборудовал на Земле Франца Иосифа самую северную полярную стан­цию, а затем проник за 82-й градус северной широты.

И вот для того чтобы «проложить окончательно Се­верный морской путь от Белого моря до Берингова про­лива, оборудовать этот путь, держать его в исправном состоянии и обеспечить безопасность плавания», совет­ское правительство создало в 1932 году Главное управ­ление Северного морского пути.

В том же 1932 году из Архангельского порта вышел на восток в пробное плавание пароход «Сибиряков» с заданием дойти до Берингова пролива за одну навига­цию.

Кстати, за всю историю человечества Северным мор­ским путем прошли лишь швед Норденшельд на «Веге» в 1878—1879 гг., норвежец Амундсен на «Мод» в 1918— 1920 гг. и русская гидрографическая экспедиция на «Таймыре» и «Вайгаче» в 1914—1915 гг., причем все эти суда вынуждены были в пути зимовать. А зимовка полярной ночью в железных тисках ледовых полей соп­ряжена не только с жестокими лишениями, но и с по­стоянным риском для жизни.

Команда «Сибирякова» дошла до Берингова проли­ва действительно за одну навигацию, но в Чукотском море пароход встретил тяжелые льды и в борьбе с ни­ми потерял все лопасти гребного винта, превратившись, по сути, в неуправляемый. Впрочем, отважные морехо­ды не растерялись — подняли брезенты и на этих «пару­сах» благополучно вошли в Тихий океан.

В следующем, 1933, году из Архангельска с таким же заданием вышел пароход «Челюскин», судьба кото­рого достаточно известна.

И тем не менее можно было считать почти доказан­ным, что плавание Северным морским путем вполне воз­можно. Но для этого необходимо было пополнить флот мощными ледоколами, убрать с дороги «белые пятна», а главное — создать густую сеть полярных станций.

Пополнение ледокольного флота к тому времени у нас уже началось, а «белые пятна» с географических карт почти исчезли — одно из последних «стерла» экс­педиция Г. А. Ушакова. Высадившись в 1930 году на совершенно не изученной Северной Земле, Ушаков и его

товарищи проделали на собаках путь больше чем в пять тысяч километров, нанесли на карту все острова архи­пелага и открыли еще один судоходный пролив..

Достаточно был изучен и лежащий на пути судов Новосибирский архипелаг. Оставался неясным лишь вопрос о судоходности пролива Этирикан, отделяющего Большой Ляховский остров от Малого Ляховского. На­конец, все еще не подтверждалось существование таин­ственной Земли Санникова.

Впрочем, «стирание» «белых пятен» не входит в за­дачи полярных станций. Их первейшая и основная обя­занность— систематически, каждодневно, по определен­ному плану и в определенные часы производить сбор всех необходимых метеорологических данных. Затем эти данные обрабатываются и передаются на крупные стан­ции, откуда, уже обработанные, они стекаются в научные центры страны. Работа кропотливая и в условиях Арк­тики далеко не такая легкая, как может показаться на первый взгляд. Зато она позволяет давать более или менее точные прогнозы погоды и ледовой обстановки, что для северного судоходства имеет исключительное значение.

А в дни навигации полярные станции обеспечивают безопасность проходящим судам.

...Занятия на курсах подходили к концу, и скоро не­которые из нас стали получать назначение. В комнате, которую нам отвели и которая громко называлась «По­лярной», появились первые таблички. Над столом Папа-нина, например, — табличка с надписью «Мыс Челюски­на», над столом Чугунова — «Остров Медвежий». Это означало, что Папанин назначен начальником полярной станции мыса Челюскин, а Чугунов — начальником станции острова Медвежий.

Перед отъездом первой группы нас всех пригласил к себе в кабинет Иоффе, исполнявший тогда обязанно­сти начальника Главсевморпути. Собрались в самой не­официальной обстановке — за скромно накрытым сто­лом: чай, печенье, яблоки; Иоффе держался просто, не­принужденно.

— Я должен прежде всего извиниться, — начал он
глуховатым голосом, открывая совещание. — Со мно­
гими из вас я даже не знаком. Но, думаю, вы сами пони­
маете, в каком напряженном состоянии мы находились
эти дни. Все внимание было сосредоточено на спасении
челюскинцев. И сейчас я могу с большой радостью со­
общить вам, что люди с «Челюскина» уже на материке,
в полной безопасности. А теперь попрошу всех по оче­
реди называть свои фамилии и поделиться своими со­
ображениями о предстоящей работе.

Дошла очередь и до меня. Я поднялся, назвал свою фамилию и сообщил, что назначения еще не имею, но что мне хочется сказать несколько слов о станции, ко­торой в списках пока нет, но на которой я с удовольст­вием бы поработал, так как она, на мой взгляд, пред­ставляет большой научный и практический интерес.

— Странно, что у вас до сих пор нет назначения, —
заметил Иоффе. — Я завтра же выясню, в чем дело.
А о станции, на которой вам хотелось бы поработать, по­
прошу рассказать.

Мне казалось очень полезным и ценным в научном отношении повторить дрейф Фритьофа Нансена, тем бо­лее, что в наше время осуществить его было не так уж трудно. «Самолет, — мыслил я, — высадит трех чело­век с необходимым оборудованием на лед где-то в рай­оне севернее Новосибирских островов, откуда они и нач­нут свой дрейф. Жить будут в палатке, поддерживая по-

стоянную радиосвязь с полярными станциями». Серьез­ного риска в этом я не видел, так как в случае опасности небольшую группу людей может легко вывезти на мате­рик любой самолет с ближайшего острова.

Я заметил, что во время моего «доклада» будущие начальники полярных станций скептически улыбались. Зато Иоффе слушал очень внимательно, и это меня ободрило. А когда мое коротенькое сообщение было за­кончено, он заметил:

— Да, сегодня в наших планах такой станции еще
нет. Но проект ее уже разрабатывается. Дело это не та­
кое простое, как вам рисуется. Прежде чем создать
дрейфующую станцию, надо дать ей подробное науч­
ное и техническое обоснование. Этим мы сейчас и заня­
ты. Так что если у вас есть желание поработать на такой
станции, то его можно будет удовлетворить. Но только
позднее, когда у нас будут налицо все необходимые
предпосылки.

На этом совещание и закончилось. А когда мы вы­шли из кабинета, меня подхватил под руку Папанин.

— Значит, браток, думаешь на льдине поработать?
Похвально! Я и сам об этом подумывал, да не пришлось.

И он мне рассказал, как собирался организовать на­учную станцию на Северном полюсе сам Нансен. Преж­де всего она была задумана как станция международ­ная, и Советский Союз горячо поддержал замечатель­ное начинание. Больше того, в состав экспедиции наме­чалось включить советских работников — Папанина и Кренкеля. Но...

Для организации станции Нансен предполагал ис­пользовать дирижабль, который должен был доставить на место участников экспедиции, все ее оборудование и даже собранный домик. Взялась было за это дело одна

немецкая компания. Однако прежде чем предоставить дирижабль, она решила его застраховать — все-таки риск. Но о риске подумали и страховые компании. Кон­чилось тем, что план пошел насмарку.

Впрочем, обо всем этом я уже читал, а вот пред­полагаемое участие в экспедиции Папанина и Кренке­ля было для меня новостью.

А мое дело объяснялось более чем просто. Когда утром я появился в «Полярной» комнате, там меня уже поджидали товарищи, прибывшие из Ленинграда. Уви­дели меня и засыпали вопросами;

• В каком состоянии подготовка?
  
• Когда выезжаем?
  

— Подобран ли остальной штат? Я ровно ничего не понимал.

— Послушайте, товарищи. О какой подготовке идет
речь? О каких штатах? И при чем здесь я?

Теперь изумились гости.

• Позвольте, позвольте... Вы товарищ Лях?
  
• Да, Лях.
  
• Никита Никифорович?
  
• Да, Никита Никифорович.
  
• И вы действительно не знаете, что назначены на­
  чальником полярной станции Кигилях на Большом Ля-
  ховском острове?
  

Увы, я действительно этого не знал. Оказалось, что наше Полярное управление успело послать сообщение о моем назначении в Ленинград, в Арктический инсти­тут, а меня известить... забыло.

Спустя час-полтора у меня на руках был приказ управления, из которого явствовало, что я со штатом должен выехать в Иркутск, а оттуда следовать вниз по реке Лене. Маршрут: Якутск — бухта Тикси — ост-

ров Большой Ляховский. Техническое и научное обо­рудование предписывалось взять в Москве, продоволь­ствие— в Иркутске, дом для зимовки — в гавани Пе-ледуй на Лене, меховую одежду — в Якутске, ездовых собак — в бухте Тикси.

Теперь можно было познакомиться поближе с това­рищами, приехавшими из Ленинграда. Это были аэро­лог Рык, метеоролог Терехов, гидролог Гедройц, меха­ник Некшин и еще несколько человек. С ними и предсто­яло мне работать.

Времени у нас было в обрез. Май подходил к концу, высокая вода в верховьях Лены, по которой обычно сплавляются грузы на Якутск, начинала понемногу спа­дать. Нам грозила опасность застрять из-за мелководья в Качуге. Но даже и выехав из Качуга, мы могли за­держаться в пути и опоздать к тому времени, когда из Якутска уходит караван навстречу морским судам. В этом случае мы рисковали застрять в Якутске.

Мы, наскоро распределив между собой обязанности, немедленно начали подготовку к выезду. Я оформлял документы и подыскивал недостающих по штату работ­ников, а мои товарищи отбирали и упаковывали обору­дование... Кое-чего не хватало, кое-что из найденного стоило бы заменить, но мы так боялись потерять доро­гое время, что сознательно отказывались от многих, казалось бы, очень нужных вещей.

Прежде всего я постарался как можно отчетливее представить себе землю, на которой нам предстояло зи­мовать.

Первые известия о Большом Ляховском острове до­шли до властей Якутского острога еще в начале XVIII века. По словам местных жителей, он был виден в ясные дни с мыса Святой Нос. Вскоре на поиски неве-

домой земли из Якутска отправился отряд казаков под командованием Меркурия Вагина. Отважный землепро­ходец спустился на кочах вниз по Лене, вышел в откры­тое море и смело направил суда к острову. Можно себе представить, что это было за плавание, если даже ста­ринная летопись характеризовала кочи как корабли «погибельные, с парусами из оленьих кож, с снастями ремянными, с каменьями вместо якорей». А известный полярный исследователь швед Норденшельд об этих же судах писал: «Удивительно, что кто-нибудь мог отва­житься на них выйти в открытое море».

Немудрено, что до острова казаки не добрались. Они были уже близки к цели, когда их захватил отчаянный полярный шторм. «Погибельные суда» не смогли усто­ять против натиска ветра, были отброшены к материку и разбились. А казаки кое-как выбрались на незнако­мый берег, отрезанный от жилых мест сотнями верст бездорожья, болот и трясин.

Открывателям пришлось ждать осени, когда суро­вые сибирские морозы скуют болота, реки и море. А когда осень наступила, верный своему долгу Мерку­рий Вагин повел казаков не домой, в Якутск, а по за­мерзшему морю к безымянному острову.

На этот раз отряд без особых приключений добрал­ся до неизвестной земли, а затем, следуя вдоль берега, достиг северной оконечности острова. Поднявшись на вершину ближайшей горы, казаки рассмотрели дальше на севере, за проливом, очертания другой земли. Ваги­ну очень хотелось пробраться и туда, но было уже позд­но. Пока казаки исследовали остров, подкралась весна. Проливы вот-вот могли вскрыться, и отряд остался бы на пустынном острове без продовольствия, без одежды.

Казаки пошли обратно. Но когда выбрались на ма-

терик, на Меркушину стрелку, весна была уже в полном разгаре и снова отрезала их от жилья. Впоследствии при опросах казаки показывали, что на Меркушиной стрелке они окончательно обносились, изголодались, ели собак, «а как собак не стало, ели мышат и всякую га­дину».

Только дождавшись второй осени, казаки смогли по­кинуть опостылевшую стрелку и двинуться в Якутск, тем более, что отряд выполнил возложенную на него зада­чу. Но Вагин решил во что бы то ни стало исследовать и ту землю, которую казаки увидели с первого острова. Тогда, доведенные бедственным положением до отча­яния, казаки взбунтовались, убили своего вожака, его сына и отправились в Якутский острог самовольно.

Власти острога «учинили сыск» и выяснили, что ка­заки действительно добрались до какого-то острова, прошли его с конца на конец и везде находили «замор­ский зуб», как тогда называли бивни мамонта, что встре­чалась им и «мягкая рухлядь» — голубые и белые пес­цы.

Слух о богатой земле немедленно распространился среди промышленников, и один из них — Иван Ляхов, подобрав группу товарищей, вскоре отправился по сле­дам Вагина уже не на кочах, а зимой на собаках.

Расчеты Ляхова оправдались. Промышленники до­вольно легко добрались до первого острова, пересекли его с юга на север и тоже увидели за проливом незнако­мую землю. Промышленники исследовали не только вто­рой остров, но и открывшийся за ним третий. Так было положено начало открытию крупного архипелага, из­вестного теперь под именем Новосибирских островов.

Согласно преданию, возвращаясь с третьего остро­ва, промышленники забыли на нем свой котел, почему

остров и был назван Котельным. Два первых острова получили наименования Большого Ляховского и Мало­го Ляховского.

Надежды промышленников на богатства открытой Вагиным земли оправдались. Они тоже повсюду на ост­рове находили бивни мамонтов, добыли немало белых и голубых песцов. Весной, по их словам, на остров за­ходили с материка большие стада оленей и прилетало множество гусей и куропаток.