Geum.ru

В. П. Макаренко Русская власть (теоретико-социологические проблемы) Ростов-на-Дону Издательство скнц вш 1998 ббк 667 м 15 Исследование

Вид материалаИсследование
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   25
Глава 8. «Как государство богатеет…»

Русское государство стояло на страже феодального порядка до тех пор, пока такой порядок казался нерушимым и единственно возможным. В России он формировался в ходе длительной борьбы властителей собственников с обычными собственниками. Однако поспудные экономические процессы постепенно делали положение обычных собственников всё более шатким. Поэтому государство возвратилось к политике первого российского императора, стремившегося подчинить государству и этот слой, едва для того возникли надлежащие обстоятельства.

§ 1. Держава как средство грабежа и наживы

При обсуждении вопроса о переходе от фео­дализма к капитализму в России историки указывают примерно те же источники первичного накопления, что и в странах Запада. Различие состоит только в акцентах. С теоретической стороны процессы перехода тоже кажутся аналогичными: происходит эво­люция в промышленно-городской системе, возникает рынок, сель­ское хозяйство приобретает все более товарный характер. В кон­це концов возникает необходимость освобождения рабочей силы для потребностей промышленности и подчинения феодальных отношений собственности капиталистическим отношениям, кото­рые возникли в городской промышленности. Однако русский го­сударственный феодализм был весьма специфичен. Наиболее пол­ный перечень источников первоначального накопления в России таков:

«а) расхищение общинных и государственных земель. Тот бур­ный процесс первоначального накопления и образования проле­тариата, который проходил в Англии в XVI-XVII вв. в виде мас­сового насильственного процесса расхищения общинных и госу­дарственных земель и изгнания с них прежде всего самостоятель­ных мелких производителей, протекал в России более длительным путем и на крепостной основе, т. е. в виде всякого рода «пожало­ваний» государственных земель и обращения в крепостных сидев­ших на них крестьян. <...> Уже Петр I в целях развития промыш­ленности на Урале объявляет все лесные земли, бывшие во владе-

261

нии башкир, собственностью казны с дальнейшей раздачей их за­водчикам. <...>; б) колониальная политика. Прямой грабеж, спаи­вание сибирского местного населения, сбор ясака, меновая тор­говля в виде обмена ценных мехов на стеклянные бусы и безде­лушки — таковы были в XVI-XVI1 вв. «идиллические» способы накопления капиталов московским верховным боярством и торго­вым капиталом. <...> Позднее к таким проявлениям колониальной политики и с такими же целями и результатами относятся петров­ские и послепетровские продвижения к Средней Азии, колони­альные войны николаевской эпохи и, наконец, завоевательно-ко­лониальные захваты в Закавказье и Средней Азии XIX в.; в) вой­ны и казенные поставки. Громадные промышленно-купеческие со­стояния XVIII в. Фалеевых, Яковлевых, Шемякиных и множества других часто имели первоначальным и основным своим источни­ком войны, военные поставки и хищения; г) фаворитизм. Распро­страненным источником приобретения крупнейших состояний в России XVIII в. являлся фаворитизм, связанный с частыми тогда дворцовыми переворотами, выдвигавшими временщиков и фаво­ритов, особенно при императрицах Анне, Елизавете, Екатерине II. Хотя этот источник приносил обогащение относительно немно­гочисленному кругу лиц, тем не менее как источник крупнейших состояний он может быть поставлен на одно из видных мест. <...>; д) внешняя торговля. Во внешней торговле XVII и даже XVIII в. часто преобладали монополии (царские, казенные). <...>; е) внут­ренняя торговля. О ее размерах сколько-нибудь точных данных за это время не имеется; ж) система государственного кредита. Большую роль в накоплении крупных денежных состояний игра­ли в России государственные долги, налоги, протекционизм. Го­сударственный долг накануне реформы исчислялся в 807 млн. руб. <...>; д) откупа и монополии. Торговые и частью производствен­ные монополии, старое наследие Московского государства, полу­чили особенно широкое развитие при Петре I и при его ближай­ших преемниках, охватив почти все главнейшие статьи товарообо­рота и экспорта: юфть, деготь, сало, ревень, икру, льняное семя, конопляное масло, поташ. И хотя это были казенные монополии, но вокруг них наживали миллионные состояния купцы и царед­ворцы. <...> Но все эти источники наживы и обогащения бледне­ют перед системой откупов, в особенности винных. Винные отку-

262

па, введенные Петром I в I712 г., просуществовали до 1863 г., яв­ляясь одним из самых крупных в России источников накопления капиталов. Основанные на безудержном спаивании миллионов народа, винные откупа являлись важнейшим способом первона­чального накопления. Откупная сумма, т. е. доход казны от вин­ных откупов, составляла в 1781 г. 10 млн. руб., за 1811-1815 гг. — уже 53 млн. руб., а за 1859-1863 гг. — 128 млн. руб., доходя до 40% всех государственных доходов; и) выкупная операция. За 30 лет поместным дворянством было получено через правительство в виде выкупных ссуд согласно «Положениям» 19 февраля до 896 млн. руб.»[1].

Заметим, что «ясак» — это татарская форма русской дани, «казенные» поставки — это поставки для государства, которое ответственно за поголовное спаивание населения. Оно же прово­дило войны и создавало фаворитов. Причем цитируемый автор занимает совершенно ортодоксальную ленинскую позицию, если речь идет о понимании социальной системы царской России. Сле­довательно, он не был заинтересован в поиске фактов, свидетель­ствующих о феодальном этатизме в России. Тем не менее он не называет ни одного источника первоначального накопления в России, не связанного с деятельностью царского государства. От­сюда не следует, что само государство осуществляло первоначаль­ное накопление. Им занимались отдельные лица, используя для этого положение государства в российской экономике. Нельзя полагать также, что никакие другие государства не применяли подобных методов первоначального накопления. Однако положе­ние государства в русской экономике было настолько значитель­но, что каждый русский человек, создающий капиталы собствен­ным трудом, мошенничеством или насилием на протяжении XVI-XIX вв., всегда это делал под покровительством государства. Лю­бой русский человек в большей или меньшей степени опирался на его военную или экономическую силу. Конечно, на эту силу опирались и в других точках земного шара и моментах времени. Но в такой степени она не использовалась нигде.

Указанные процессы были и следствием, и причиной целого комплекса процессов, ведущих к товарному характеру сельского хозяйства, развитию промышленности, генезису русского рабоче-

263

го класса и буржуазии. Все это вещи хорошо известные и много­кратно описанные. На них базируется наиболее распространенная концепция капиталистического развития России. Ее главные пунк­ты состоят в следующем: в России XIX в. в лоне обычного феода­лизма формировался обычный капитализм; то был объективный процесс, необходимый для каждого цивилизованного общества; хотя царское государство выражало интересы уже тогда реакци­онного феодализма (помещиков и дворян), но даже оно вынужде­но было уступать объективным потребностям развития; оно усту­пало постепенно и неохотно, пока русская буржуазия не созрела политически; в феврале 1917 г. буржуазия свергла надстройку враждебной ей социальной системы.

Эта концепция основана на ленинской интерпретации социаль­ного развития России, в ней содержатся две первые ленинские догмы. Ясно, что она стала краеугольным камнем официальной советской историографии и всей системы социальных наук. По­этому присмотримся к ключевому моменту описываемого процес­са — агарной реформе 1861 г., которая освободила рабочую силу для формирующейся капиталистической промышленности и тем самым создала в России второе главное условие (наряду с первич­ным накоплением капитала) формирования капитализма: «...ин­тересы буржуазии со стороны правительства и господствующего землевладельческого класса дворянства не находили в проведении реформы официального признания, и голоса ее почти не было слышно. <...> Поэтому в проведении реформы вопрос был постав­лен исключительно с точки зрения помещичьих интересов и свел­ся к тому, как произвести эту ликвидацию наиболее выгодно для помещика. Но, тем не менее, по своему содержанию и экономи­ческим последствиям реформа была буржуазной, так как и самих помещиков заставила взяться за работу "сила экономического раз­вития, втягивающего Россию на путь капитализма"»[2].

Так писал о реформе 1861 г. автор капитального труда по эко­номической истории России. К. Маркс оценивал подготовку к реформе иначе: «...большинство губернских дворянских комите­тов... воспользовались возможностью официально обсудить под­готовительные шаги к освобождению крестьян с единственной целью помешать этой мере. Среди русского дворянства, конечно, имеется партия, стоящая за отмену крепостного права, однако она

264

не только составляет численное меньшинство, но не единодушна даже по важнейшим вопросам»[3]. Почему же русское дворянство не хотело реализовывать историческую необходимость и проти­водействовало даже проектам самого царя? Маркс указывал две причины. Первая была экономической: «Значительная часть зе­мельной собственности в России заложена самому государству, и владельцы ее задают вопрос: как же им выполнять свои обязатель­ства перед правительством? Многие имения помещиков обреме­нены частными долгами. Многие помещики живут оброками, ко­торые им платят их крепостные, обосновавшиеся в городах в ка­честве купцов, торговцев, ремесленников и мастеровых. <...> Если каждый крепостной получит клочок земли, как это и должно быть в случае освобождения, то владельцы этих крепостных превратят­ся в нищих»[4]. Вторая причина весьма показательна: «Для круп­ных земельных собственников, с их точки зрения, освобождение крестьян почти равносильно отречению от своих прав. Если кре­постные будут освобождены, то какая реальная защита останется у этих помещиков против произвола императора?»[5]. Это, пожа­луй, самый проницательный вопрос, поставленный Марксом как в отношении реформы 1861 г., так и в отношении политической системы России. Однако автор вопроса не дал ответа на него, будучи в плену своей концепции: «...нельзя освободить угнетенный класс, не причинив ущерба классу, существующему за счет его угнете­ния, и не внося одновременно разложения во всю надстройку го­сударства, покоящуюся на таком мрачном социальном фундамен­те»[6]. Даже русское государство Маркс считает «вечно вторым», что не позволило ему использовать свою собственную проница­тельность.

Тем не менее существует расхождение во мнениях между офи­циальным советским историком экономики России и основателем марксизма. Поэтому присмотримся ближе к отношению «государ­ство-собственник — частные феодальные собственники — част­ные капиталистические собственники», и прежде всего к измене­ниям в структуре класса собственников средств производства. После «бюрократической опричнины» Петра 1 отношения между госу-

265

дарством-собственником и феодальными собственниками на не­которое время стабилизируются. Каждая из сторон реализует свои интересы в своей сфере. В своих экономико-политических или экономических действиях каждая сторона пользуется поддержкой другой. Но это не могло продолжаться вечно. Постепенно проби­вают себе дорогу элементы капиталистической системы. Хорошим показателем развития капиталистической системы является рост доли наемного труда в промышленности. Если и 1770 г. она со­ставляла 32%, то в 1860 г. — уже 87%[7]. Происходит также рост производства и численности рабочего класса (табл. 2)[8].

Таблица 2

Год
Число больших промышленных предприятий
Число занятых в них рабочих, тыс.

1799
2094
81,7

1811
2421
137,8

1820
7578
179,6

1830
5453
253,9

1840
6683
435,8

1850
9843
501,8

1855
11 000
483

1860
15388
565,1

Эти данные охватывают только большие предприятия. Общее число рабочих значительно больше: в 1860 г. оно составило око­ло 860 тыс. Этому процессу соответствовал рост экономической силы буржуазии. Быстро росло купечество как передовой отряд процесса первоначального накопления. Если в 1836 г. к купечес­кому сословию принадлежало 123,7 тыс. чел., то в 1851 г. — уже 180,3 тыс. чел. Значительную часть составляли раскольникн-ста-рообрядцы. Некоторые историки проводят аналогию между ролью протестантов на Западе и ролью старообрядце и в России а фор­мировании капитализма: «Успех старообрядцев в становлении русского капитализма объясняется тем, что они находились на обочине русского общества и потому составляли сплоченную.

266

дисциплинированную и сознательную группу»[9]. Хотя такое объяс­нение содержит долю истины, с учетом специфики политических процессов в России оно поверхностно. В условиях государствен­ного феодализма d России нормальными каналами социального продвижения были государственные каналы. На успех в них могли рассчитывать только люди со средними способностями и пас­сивные, зато верноподданные. Предприимчивость и инициатива вынуждены были формироваться вне государства, в маргинальных слоях этатнзиросашюго общества. В этих слоях и находились ста­рообрядцы.

Данные процессы привели к возрастанию городского населе­ния в абсолютном и относительном измерении. В 1811 г. оно при численности 2,7 млн. чел. составляло 6,5%, а в 1858 г. при числен­ности 5,7 млн. чел. составило 7,7% всего населения России[10]. Преж­няя ремесленная субсистема преобразовалась в более мощную промышленную, генерирующую деление на полые антагонистичес­кие классы. Тем самым нарушилось равновесие сил между слоем собственников-властителей и слоем собственников — феодальных граждан. В конечном счете появилась новая социальная сила, ко­торую в свое время хотел создать Петр I. Что же удерживало рос­сийское государство от использования этой силы? Только ее не­способность ослабить слой феодальных собственников и слабость самого государства. Однако возникающий в России новый класс существенно отличался от своего европейского протагониста: «...способы получения прибавочного продукта при барщинном и при капиталистическом хозяйствах диаметрально противополож­ны друг другу: перзыи основан на наделении производителя зем­лей, второй — на освобождении производителя от земли».[11]

При становлении классического капитализма союзников госу­дарства не надо специально выращивать, чтобы он набрался сил и смог ослабить противостоящий класс собственников. Если бы в России лишили дворян и помещиков крепостных крестьян, то они бы понизились до уровня обычных граждан. Следовательно, в этом случае могла бы реализоваться извечная тенденция русского госу-

267

дарства к выравниванию всех остальных собственников, противо­стоящих верховному властителю-собственнику. Однако в рамках рассматриваемого периода соотношение сил между государствен­ным и частным сектором в сельском хозяйстве значительно изме­нилось в пользу первого Если в 1812 г. государственных крестьян было 7,5 млн. чел. («мужских душ»), что составляло 41,5% от все­го количества крестьян, то в 1859 г. их насчитывалось уже 12,3 млн. чел., что равнялось 53,4%[12]. За это же время доля помещичь­их и дворянских крестьян снизилась с 58,5% до 46,6% от всего количества русских крестьян.

Таким образом, накануне аграрной реформы 1861 г. экономи­ческая сила государства-собственника, как абсолютная, так и от­носительная, значительно возросла. На эту тенденцию не обраща­ют достаточного внимания официальные советские историки, за­нятые в основном подсчетом количества рабочего класса и спо­ром о критериях его выделения в социальной структуре. Но ука­занная тенденция не менее характерна, так как позволяет постичь суть реформы 1861 г.

268

§ 2. От бюрократической опричнины к государственным имуществам

В первые гады своего правления «либераль­ный реформатор» и царь Александр I вместе с Аракчеевым обду­мывал идею огосударствления крестьян путем их милитаризации. Русские деревни и села должны были преобразоваться в военные поселения. Эта идея не была самостоятельно придумана импера­тором и не пришла ему в голову в итоге бесед с царедворцем. Они списали ее у Пруссии и захотели расширить на всю Россию. Пос­ле посещения одного из имений Аракчеева государь укрепился в идее, которая в 1810 г. приобрела форму программы, а после 1815 г. начала воплощаться в жизнь. Вначале предполагалось создать во­енные поселения для всех государственных крестьян, подчинив всю их жизнь военному уставу, а затем всех крестьян сделать го­сударственными. Не снимая мундиров, крестьяне должны были пахать землю, косить и чистить скотные дворы. Всякий беспо­рядок в хозяйстве, как и нерадение по службе, сурово карался: крестьян прогоняли сквозь строй. Вначале мероприятие ограни-

270

чилось несколькими губерниями. Сразу же вспыхнули бунты (1817, 1819, 1820 гг.), которые были беспощадно подавлены. Система военных поселений стала дополнительной причиной восстания декабристов.

Однако либеральный царь до конца жизни и царствования не отказался от идеи, хотя с течением лет программа военных посе­лений все больше ограничивалась армией. Солдаты лете перено­сили муштру, чем государственные крестьяне. В конце правления Александра 1 в военных поселениях насчитывалось 375 тыс. сол­дат-крестьян — примерно одна треть русской армии того време­ни[1]. Военные поселения не были личной причудой Александра 1, поскольку его преемник Николай I от них не отказался. Лишь под влиянием восстания военных поселенцев (1831 г.) концепция на­чала меняться, а военные поселения постепенно ликвидироваться. Но процесс растянулся на целых тридцать лет. Значит, русская власть нелегко отказывается от идей, соответствующих ее скры­тым желаниям.

Идея русского царя может казаться абсурдной лишь на основе посылки: государство есть орган граждан, который должен слу­жить их потребностям. Однако само это классическое положение либерализма является ложным. Если учесть, что государство забо­тится прежде всего о собственных интересах, а главный из них состоит в максимальном расширении его власти, то идея полной милитаризации крестьян становится вполне понятной. Александр I оказался перед таким наследством: «Государство обычно не вме­шивалось в отношения между барином и крепостными крестьяна­ми. Землевладелец обладал свободой взимать с них столько, сколько он хотел, а государство считало крестьян ответственными только за своевременную уплату налога. Это значительно увеличивало власть землевладельца над его крестьянами. В судебных делах его власть тоже была почти абсолютной»[2]. В такой ситуации естест­венная тенденция русской государственной власти заключалась в уменьшении власти барина над крестьянином. При Александре I эта тенденция проявилась в малоцивилизованных формах, но после него она превратилась в постоянный элемент социальной полити­ки русского государства.

269

Следует отметить также, что тот же царь отверг инициативу группы помещиков, от имени которых князь Васильчиков пред­ставил ему план освобождения крестьян. Царь соглашался на ого­сударствление, но не на освобождение: «Возможность того, что дворянство, особенно его высший слой, перехватит инициативу в освобождении крестьян, казалась непосредственной угрозой для всей петровской традиции, согласно которой любая инициатива и управление должны исходить от государства, а за эту традицию Александр I прочно держался»[3]. В приведенном высказывании тоже содержится только часть истины, поскольку объясняется лишь отказ от освобождения крестьян, но не раскрывается подоплека идеи колонизации государственных крестьян и дальнейшего ого­сударствления всех подданных. Как сама идея, так и попытка ее практического воплощения вызываются интересом русской влас­ти.

Неудача реформ Петра I привела к реституированного феодаль­ной собственности и почти полному изъятию крестьян из-под власти государства. Неудивительно, что оно стремилось увеличить свою власть над ними за счет дворянства. Тот факт, что государство осуществляло это методами военной колонизации, используя муш­тру и драконовские меры, может быть объяснен личностями Алек­сандра I и Аракчеева. Однако тот факт, что политическая власть опять захотела вернуть себе утраченную социальную территорию, уже не имеет ничего общего с причудами индивидуального созна­ния. Государство и далее стремится осуществить такой реванш. Вначале он принимает форму правовых актов на основе мораль­ных соображений. В 1827 г. дворяне и помещики лишаются права ссылать крестьян в Сибирь. В 1838 г. запрещено разделять семьи при продаже, а также платить барские налоги за счет крестьян. В 1842 г. издан указ об «обязанных» крестьянах, дающий помещи­кам право по соглашению с крестьянами освобождать их, наделяя землей па правах «обязанных» определенными повинностями по­мещику. Тем самым опосредованно признавалось право крестьян обжаловать действия помещиков, хотя и перед государственным судом. Так государство начинает решительно вмешиваться в от­ношения между двумя антагонистическими классами частнофео-дальной системы.

270

В 1844 г. — году создания К. Марксом «Экономическо-философских рукописей» — это вмешательство становится совершен­но явным: правительство берет на себя роль гаранта выполнения крестьянами «обязанностей», вытекающих из указа 1842 г. В оче­редном указе 1846 г. крестьяне получают право покупать собствен­ную свободу за деньги. Годом позже государство милостиво разре­шает им покупать помещичьи имения при продаже последних за долги. Право покупки предоставляется крестьянам, которые... сами принадлежат к данному имению. Европейская революция 1848 г., а затем Крымская война несколько замедляют эту тенденцию, тем не менее она продолжается. При очередном владельце шапки Мономаха возникают уже планы широких реформ.

В 1858 г. император преобразует прежний «Секретный» коми­тет в Главный комитет по делам крестьян. Основным его поста­новлением становится ликвидации крепостного права навсегда, без возмещения убытков дворянам. Само крепостное право в России объявляется (в полном несоответствии с его действительной исто­рией) актом произвола со стороны Бориса Годунова, что затем (непонятно, как и почему) вошло в привычку. Но поскольку кре­постничество возникло по воле царя, то никто, кроме царя, его отменить не может. И поскольку Борис Годунов, т. е. член ныне царствующего «дома Романовых», лишил крестьян прав, которых никто не может отнять у человека, постольку неправильно при­нуждать крестьян уплачивать какое бы то ни было возмещение за освобождение. Эти права не подлежат купле и продаже. Кроме того, на 12 лет крестьяне становятся «временнообязанными» в отношении своих бывших помещиков и должны выполнять у них разнообразные работы в зависимости от количества земли, кото­рую они получили. А кто за это время не сможет получить от помещика как минимум пять десятин земли в личное пользование, тот от «временных» обязанностей освобождается.

Таким образом, государство наряду с сельской общиной в этой политико-бюрократической галиматье выступало главным гаран­том и регламентатором отношений крестьян с дворянами, исполь­зуя все личные и властно-собственнические права империи. К. Маркс так комментировал это «эпохальное событие» русской политической истории: «В самом деле, подумать только — Алек­сандр II провозглашает «права», которые принадлежат крестьян­ству от природы и которые вовсе не следовало у нее отнимать!

271

Поистине, мы живем в необычайное время! В 1846 г. римский папа выступает инициатором либерального движения; в 1858 г. русский деспот, настоящий самодержец всероссийский, декларирует пра­ва человека!»[4]. Действительно, если бы Маркс в своей прекрас­ной истории русских царей не обошел молчанием фигуру Ивана Грозного и если бы более внимательно присмотрелся к внутрен­ней политике Петра I, вместо того чтобы описывать его внешнюю политику, для изумления не осталось бы места.

Проект «освобождения крестьян» был выражением тех же са­мых властно-собственнических интересов иерархии русской власти, которые триста лет тому назад (от времени издания проекта) при­вели к массовым убийствам и выселениям бояр. А сто двадцать лет назад поймали все дворянство в сети бюрократической регла­ментации. Теперь эти же интересы привели к разрушению мате­риальных оснований наиболее сильного слоя граждан. «Каждый раздел доклада, — пишет К. Маркс, — содержит весьма чувстви­тельную материальную потерю для аристократии. Один из спосо­бов эксплуатации дворянами их человеческого капитала состоял в том, что они отдавали крепостных внаймы или позволяли им за уплату ежегодной суммы (оброка) передвигаться с места на место и добывать себе средства к существованию по собственному ус­мотрению. Эта практика как нельзя более соответствовала и ин­тересам дворянского кармана, и скитальческому образу жизни русского крепостного. Для дворян это был один из главных источ­ников дохода. Раздел I предполагает упразднить его без всякого возмещения. На основании разделов III—V помещик лишается права свободно располагать приблизительно двумя третями своей земли и обязан наделить ею крестьян. Даже дворовые, то есть домашние слуги помещичьего дома, должны получать жалованье и, если желают, могут выкупиться на свободу»[5].

Могло ли русское государство позволить себе столь бесцере­монное отношение к своему собственнику — «господствующему классу»? Вполне, особенно если учесть, что русская земельная аристократия «...не была заинтересована в промышленном разви­тии страны. Главная ее цель заключалась в сохранении существу­ющего социального порядка, которому быстрое развитие промыш­ленности могло бы помешать. Аристократические члены общества

272

по строительству железной дороги Москва — Петербург сделали все, что было в их силах, чтобы замедлить строительство первой большой русской железной дороги»[6]. Так что основание для власт­но-бюрократической инициативы государства существовало. И оно в очередной раз проявило эту инициативу не только с опорой на собственные силы, но и с учетом упадка русской земельной ари­стократии. А также потому, что последняя находилась в карма­не государства: «Все землевладельческое дворянство России за­должало кредитным банкам (учрежденным государством) сумму в 400 000 000 руб. серебром, в обеспечение которых этим банкам заложено около 13 000 000 крепостных... по самому скромному подсчету, девять десятых всей русской аристократии сильно за­должали кредитным банкам, или, иначе говоря, государству»[7]. Поэтому, несмотря на сопротивление русского дворянства царскому проекту об «освобождении крестьян» и многочисленные протес­ты с его стороны, основные пункты данного проекта были осуще­ствлены при проведении реформы 1861 г. Были, правда, и соци­ально более значимые проекты, но к практической реализации была допущена незначительная часть многочисленных предложений. Царское правительство смогло свести к нулю собственное зако­нодательное творчество, которое соответствует всем характерис­тикам творчества бюрократического.

Русская власть уже не находилась один на один с собственни­ками-гражданами. У нее появлялся все более усиливающийся со­юзник, силу которого она еще более укрепила данной реформой. Русское государство в третий раз на протяжении трехсот лет осу­ществило концентрированную попытку подорвать экономическую силу класса, на которую, согласно схемам официальной советской историографии, оно опиралось. На сей раз попытка удалась. Од­нако не стояли ли за ней моральные принципы и соображения, которые, с одной стороны, использовались самим государством для укрупнения верноподданнических чувств в самом населении, а с другой стороны, не были чужды и некоторым дворянским сторон­никам отмены крепостного права? Если даже сам римский папа, как иронизировал Маркс, благословил либеральное движение (прав­да, тогда, когда оно уже полностью было лишено радикальнo-pe-

273 

волюционного содержания), то не руководствовались ли дворян­ские сторонники отмены крепостного права принципами христи­анской морали? Действительно, такие соображения присутствова­ли в идеологических дискуссиях о предстоящем «освобождении крестьян». В известной записке царю А. И. Кошелев писал: «От­мена права владения людьми как вещами или как скотом есть не только их, но и наше освобождение. Ибо в настоящее время нами правит такой закон, который уничтожает все человеческое, и в нас еще более, чем у наших подданных»[8].

В этом можно увидеть справедливый аргумент в пользу отмены крепостного права, сформулированный на основании принципов христианской морали. Он может, безусловно, растроить, но не дает возможности понять действительные мотивы дворянских сторон­ников «прав человека». Кто из русских дворян был готов принять принципы христианско-либеральной морали как главный мотив социального поведения? Именно поведения, а не прекраснодуш­ных речей. На этот вопрос ответить нетрудно. Уже упоминавший­ся указ 1842 г. разрешал дворянам заключать условия со своими крестьянами о наделении последних землей, причем специально подчеркивалось, что заключение таких условий зависит исключи­тельно от доброй воли господ. Сколько же крестьян было осво­бождено в результате проявления дворянской доброй воли? Всего 25 тыс. из 10 млн. помещичьих крестьян, т. е. 0,25%. Таков дей­ствительный социально-экономический показатель доброй воли и христианско-либеральной морали русского дворянства. И нет ос­нований полагать, что этот показатель для русского бюрократа был выше. Ведь русское дворянство, как гласит еще один историогра­фический стереотип, было наиболее культурным слоем в русском обществе.

Русское государство в своем отношении к крестьянам тоже не руководствовалось «заботой» о своих подданных, а моральные соображения ему вообще были чужды. Признавая права крестьян как частных подданных (т. е. подчиненных дворянам и помещи­кам), оно одновременно лишало прав их господ. А этот процесс ничуть не случайно совпал с расширением социальной власти го­сударства. В 1815 г. в России насчитывалось около 200 тыс. стол­бовых дворян и около 500 тыс. личных, т. е. чиновных дворян, несу­щих службу по военному или гражданским ведомствам. В 1831 г.

 274

произошла реформа дворянского самоуправления. Право избирать в свои собственные органы самоуправления было предоставлено владельцам не менее 100 крепостных («мужских душ», естествен­но) или 3000 десятин земли. Чтобы понять социальный смысл данной реформы, надо учесть, что в 1834 г, m 127 тыс. чел. родо­вого дворянства только 20,4 тыс. (16%) располагали более чем 100 «душами», а 70% имели менее 20 «душ», 14% не имели их вооб­ще. «Реформа дворянского самоуправления, — читаем мы у В. Буссманна, — означала ограничение единственных публичных прав, которыми располагало русское дворянство. Эти права невоз­можно назвать политическими, поскольку у дворянства не было никаких возможностей самостоятельного политического развития и оно находилось в состоянии деполитизированного подданства. Сохранение неограниченного самодержавия исключало всякое участие дворянства в несении политической ответственности и ог­раничивало его любые реформаторские проекты рамками более эффективного функционирования существующей системы»[9].

Хотя автор высказывания верно фиксирует две основные сто­роны реформаторского процесса в России — политическую власть и дворянство, однако он неверно полагает, что суть социальных реформ заключается в корректировке (т. е. частичных улучшени­ях) существующей системы. Как уже неоднократно подчеркива­лось, социальный смысл всей внутренней политики русской влас­ти заключался в ослаблении ее главного экономического сопер­ника. С этой точки зрения и с учетом временной перспективы названная власть стремилась осуществить кардинальные измене­ния, а не улучшить статус-кво. А причиной деполитизации самого русского дворянства было его огосударствление. Чем более тот или иной социальный слой пристегнут к «государственной телеге», тем больше его деполитизация.

Как раз в рамках данного периода было еще более расширено огосударствление городского населения. В 1832 г. было введено звание «почетного гражданина» для жителей городов, которое могло наследоваться. Кроме титула оно улучшало экономическое и пра­вовое положение горожан. Правда, путь к материальным, право­вым и духовным благам опять-таки лежал через бюрократический лес русского государства: чтобы получить звание, надо было до­служиться до девятого ранга государственной службы. Притом и

275

реформа дворянского самоуправления, и дальнейшее огосударст­вление горожан происходило как раз тогда, когда «передовое рус­ское общество» (т. е. круга складывающейся русской интеллиген­ции) было переполнено надеждами на предполагаемое «освобож­дение крестьян». В связи с такими надеждами, чтобы их еще бо­лее укрепить, в 1837 г. было образовано Министерство государ­ственных имуществ, конторы которого находились во всех губер­ниях, а губернские управления имели своих функционеров во всех уездах и волостях. Во главе каждой конторы стоял директор с двумя заместителями, один из которых ведал государственными, а дру­гой — помещичьими крестьянами. Николай I в это же время хо­тел создать новый служилый класс под названием «служилая бю­рократия» (в отличие от служилого дворянства, введенного Пет­ром I), да только смерть помешала осуществить еще одну царс­кую инициативу. «Таким образом русское государство постепен­но брало реванш в потерянных прерогативах, устанавливая новую машину губернской администрации, заведующую одной третью популяции всей империи»[10].

С учетом данных фактов общий вывод не вызывает сомнений: русская власть заблаговременно готовилась к ситуации, при кото­рой крестьяне будут изъяты из-под власти дворян и помещиков. «Освобождая» одну часть населения, она одновременно создавала все предпосылки для закабаления и регламентации второй.

276

§ 3. Реформа или новая Табель о рангах?

В феврале 1861 г. царь подписал манифест об «освобождении» от крепостного права. Крестьяне освобожда­лись отличной зависимости от своих господ. Они беспрепятственно могли выкупить свои подворья, тогда как выкуп земли зависел от согласия барина. Лишь 20 лет спустя было получено разрешение правительства выкупать землю без согласия помещика. «Времен­ные обязанности» определялись заново, причем список их состав­лял сам помещик под контролем государственного комиссара, назначаемого 1убернатором из состава самого дворянства. В слу­чае выкупа земли крестьянами государство выплачивало помещи­ку 80% установленной цены, а 20% должен был крестьянин не­медленно уплатить из собственных денег, а затем платить долги

276

государству еще 49 лет. Управление эмансипированными крестья­нами теперь должно было опираться на общину. Во всех дерев­нях, которые входили в состав общины, заключались коллектив­ные договоры со всеми жителями округи. На общину возлагалась также коллективная ответственность за уплату государственных податей и уплату долгов помещикам.

Таковы главные пункты царского манифеста. «Его статьи, — отмечает современный исследователь Г. Робинсон, — были настоль­ко переполнены оговорками и исключениями и в такой мере ус­ложнены, что трудно попять, как любой наугад взятый крестья­нин каким-либо способом мог узнать, какие же его права скрыва­ются в этом царском стоге законодательного сена»[1]. Правовой смысл рескрипта был неуловим. И неслучайно, поскольку указ об отмене крепостного права был результатом компромисса между го­сударственной властью и помещиками и возникал в атмосфере вражды между ними и царскими бюрократами. При этом обе сто­роны стремились стать большими роялистами, чем король. Один из министерских реформаторов вспоминал, что он вместе со сво­ими коллегами был решительно настроен подавить и подчинить помещиков, а один из защитников старого порядка написал донос царю, в котором бюрократия обвинялась во взаимодействии с «крас­ными».

Что касается социального смысла царского указа, он был вполне ясен: ослабить экономическую силу дворянства как соперника русской власти; ослабить также его политическую силу, изъяв крестьян из-под власти помещиков; увеличить государственный контроль над людьми, до сих пор практически независимыми от власти: «С момента первоначального выкупа бывшие барские крес­тьяне получали нового и не менее невыносимого господина — государство»[2], эга характеристика неплохо фиксирует социальный смысл реформы, но недостаточна для описания ее не менее важ­ного аспекта: с помощью реформы государство сломило экономичес­кое могущество дворянства. Если же считать реформу свидетель­ством того, что царское правительство стремилось попасть в ногу с прогрессом и вывести Россию на рельсы цивилизационного раз­вития, то при таких посылках трудно понять собственные интере­сы политического класса Российской империи. Если считать рус-

277

ское дворянство главной опорой трона и резервуаром людей для государственной службы, то при этом фиксируются его второсте­пенные социальные характеристики: самоидентификация, чувство связи с данной общностью, традиция и т. п. А вопрос, какой со­циальный интерес реализует человек, попадая в структуру госу­дарственной власти, если даже он принадлежит к привилегирован­ному экономическому классу, фиксирует сущностные характери­стики политического класса. Независимо от того, к какому сосло­вию принадлежит индивид, по мере вхождения в структуру госу­дарственной власти он ведет себя так, как того требует новая, а не прежняя социальная среда. Следовательно, он неизбежно будет укреплять собственное политическое положение.

Правда, рост государственного контроля в результате реформы не сразу проник в аграрную подсистему, потому что освобождае­мый из-под власти барина крестьянин находился еще и под влас­тью общины. Однако реформа ослабляла влияние общины, разре­шая ее распускать, если за это проголосует 2/3 членов. Так что и здесь создавались предпосылки для властной регламентации. В официальной советской историографии данная тенденция прак­тически не учитывается: «Реформа 1861 г. явилась крупным ша­гом дворян-помещиков, задумавших без революционной ломки старых, феодальных отношений перестроить свои хозяйства на капиталистический путь»[3]. Между тем К. Маркс значительно глуб­же постиг действительный смысл изменений в политике русского государства в отношении частных феодалов, показывая, что эти изменения ставят их перед альтернативой: «Если оно (русское дворянство. —В. М.) не согласно на полное разорение или немед­ленное банкротство значительного большинства своего сословия с перспективой в будущем раствориться в том классе бюрократи­ческого дворянства, ранг и положение которого всецело зависят от правительства, то оно должно оказать сопротивление этой по­пытке освобождения крестьян»[4]. И действительно, русское дво­рянство делало все, чтобы извлечь для себя наибольшую выгоду из реформы. Сразу после реформы оно удержало в своих руках 95 млн. десятин земли на 30 тыс. дворян, а 20 млн. крестьян получили всего 116 млн. десятин. Причем у дворян оставались лучшие зем­ли. И в том нет ничего удивительного: «Правительство формули-

278

ровало эти начала реформы так: «Чтобы крестьянин немедленно почувствовал, что быт его улучшен, чтобы помещик немедленно успокоился, что интересы его ограждены, и чтобы сильная власть пи на минуту на месте не колебалась»[5]. С полной серьезностью соблюдался только третий принцип.

Во второй половине XIX в. быть дворянином не обязательно означало быть землевладельцем. Значительная часть дворян, как уже говорилось, имела весьма скромный доход, а по своим про­фессиональным функциям принадлежала к бюрократии. Соци­альный смысл реформы заключался в разрушении экономических оснований существования помещиков. Наиболее независимые от государства граждане могли еще некоторое время существовать как часть класса собственников, но их экономическое положение ста­новилось все более шатким. В 1877 г. они обладали 79,1 млн. де­сятин, в 1887 г. — 65,3 млн., а в 1905 г. — 53,2 млн. Крестьянство постепенно преобразовывалось в рабочую силу для капиталисти­ческою хозяйства. Реформа привела к тому, что в русской дерев­не оказалось почти 4 млн. безземельных, которые не имели ника­кого иного выхода, кроме продажи своей рабочей силы промыш­ленникам. Этот процесс ускорил формирование национального рынка и привел в движение механизмы капиталистического рас­ширенного производства. Государство тоже получило свою часть в виде миллионов крестьян, которые оказывались в его подчине­нии. Реформа не только еще более уравняла население перед го­сударством, но и расширила сферу государственной регуляции.

Надо учитывать, что социальный смысл процесса есть состоя­ние, достижение которого реализует интерес стороны, преоблада­ющей в данном процессе- Социальный смысл любых социальных процессов, включая реформу 1861 г., лишь в исключительных случаях совпадает с целью инициаторов подобных процессов. Их цели в большей или меньшей степени отличаются от социального смысла событий, участниками которых они являются. Царь-рефор­матор стремился устранить перспективу крестьянской революции и ликвидировать неэффективную систему хозяйства. В этом его поддерживало ближайшее окружение. Однако система разделения власти над крестьянином между русским государством и русским дворянством была настолько взаимосвязанной, что нарушение экономического положения дворянства порождало опасения пе-

279

ред утратой контроля над крестьянством и обычное бюрократи­ческое опасение анархии. Цели такого типа объясняют второсте­пенные обстоятельства реформы: причины ее задержки, предпоч­тения наименее радикальных проектов, финансовых гарантий для наиболее бедных крестьян и т. и. Но они не объясняют принципи­ального факта: почему реформа вообще имела место, и как раз тогда, когда наряду с дворянством появился новый класс русской буржуазии?

По сути дела реформа 1861 г. была повторением Табели о ран­гах в изменившихся обстоятельствах. Она инициировала процесс исключения такой категории граждан, которые возвышались над другими из-за своего экономического положения и ограничивали государство в его стремлении к исключительному контролю над всеми гражданами. Разумеется, все исторические тенденции явля­ются следствием конфликта интересов и потому всегда наталки­ваются на противодействие, которое может ослаблять и даже па­рализовать на некоторое время действие главной тенденции. Так, после реформы тенденция ослабления экономической силы дво­рянства была ведущей. Однако в 1880-е it. из-за влияния дворян на царя русское государство начало осуществлять новую кредит­ную политику, которая обеспечила помещикам займы на выгод­ных условиях и тем самым отдалила необходимость продажи зем­ли. Но отсюда не следует, что она отменила общую тенденцию. Конечно, в отличие от творца Табели о рангах Александр II не принимал личного участия в пытках бояр, так как был воспитан в других условиях. Но если бы он даже руководствовался личной ненавистью к помещикам, то условия проведения реформы про­сто были бы для них более суровыми, им было бы труднее осущест­влять разнообразные мошенничества и т. д,, а процесс уравнения аграрной подсистемы был бы ускорен при сохранении той же са­мой тенденции.

В первой половине XIX в. в России увеличивается число кре­стьянских выступлений. В 1820-1830-е гг. происходит около 70 крестьянских бунтов ежегодно, в 1840-е — около 100, а в 1850-е — около 200 бунтов ежегодно. На протяжении этого времени крестьяне убили почти триста помещиков. Каждый из бунтов имел свои местные причины, однако общая тенденция проявляется впол­не четко: если в 1826-1835 гг. произошло 148 крестьянских вы­ступлений, то в 1855-1860-е гг. зафиксировано уже 474 бунта. Зна-

280

чит, крестьяне все более выступали против царской власти как таковой. Одновременно их способность к сопротивлению блоки­ровалась следующим обстоятельством: «Условия жизни русского крестьянина таковы, что, несмотря на давление нищеты, он не склонен к промышленному производству, поскольку его потреб­ности в их простоте почти полностью удовлетворяются. Крестья­не рассматривают освобождение от крепостного права скорее как средство их освобождения от принудительного труда, навязывае­мого им помещиками, с которым обычно было связано 1рубое об­ращение, нежели как средство обогащения»[6]. Данное обстоя­тельство фиксирует некоторые методы проведения реформы со сто­роны царского правительства (опасения Александра II перед ос­вобождением крестьян «снизу» и необходимость уступок револю­ционизирующемуся крестьянству), но не отменяет интерес влас­ти, стремящейся ликвидировать экономическую силу своего соци­ального соперника.

Бюрократическая тенденция русской власти особенно явно видна из ее потуг осуществить реформу самоуправления. В январе 1864 г. был издан указ о созыве губернских и уездных земских собраний. Губернские конторы состояли из лиц, избираемых на три года и заседающих один-два раза в год. Уездные конторы функ­ционировали постоянно, имели постоянных сотрудников, а дея­тельность их выборных членов, тоже избираемых на три года, оплачивалась. Естественно, избирательное право в эти органы «самоуправления» ограничивалось имущественным цензом. Ни мелкая буржуазия, ни рабочие не имели права участвовать в выбо­рах органов самоуправления. Избирательный ценз в городах был очень высоким (от избирателя требовалось обладание имуществом стоимостью не менее 15 тыс. руб. или предприятием с годовым оборотом не менее 6 тыс. руб.). Зато пассивное и активное изби­рательное право было предоставлено крестьянам. Земские собра­ния находились в полной зависимости от государственной адми­нистрации. Они не могли выполнять свои же решения без ее со­гласия, а губернатор мог их попросту отменить, Однако сам факт созыва данных собраний требует объяснения.

Власть никогда не отказывается добровольно от расширения сферы регуляции и принуждается к такому отказу только под дав-

281 

Лением гражданского сопротивления. Земские собрания не были добровольным ограничением русской бюрократии и не предостав­ляли больше прав ни рабочим, ни мелкой городской буржуазии. Реформа 1861 г. вызвала всеобщее разочарование и повлекла за собой волну крестьянских восстаний. В 1861 г. их было зафикси­ровано уже 1370, что по сравнению с 1850-ми гг. дает прирост почти в семь раз. Для подавления почти половины восстаний при­шлось вызывать войска, осуществлять убийства «зачинщиков» и производить массовые аресты непокорных. Под влиянием этих событий в 1862 г. начались подготовительные работы по осущест­влению реформы местного самоуправления. Основное ее содер­жание сводилось к предоставлению права представительства крес­тьянам а подчинении их все большему контролю как граждан. Имен­но по этой причине, а не для реализации интересов дворянства была осуществлена реформа местного самоуправления. В губерн­ских земствах 3/4 мест обеспечивалось дворянским гласным, в уездных соотношение между представителями дворян и крестьян было примерно равным. Для крестьян была введена система не­прямых выборов: вначале они выбирали своих выборщиков, а уже они избирали своих гласных. Кроме того, система земства была ограничена европейской Россией, в которой дворянские гласные могли доминировать над крестьянскими с количественной точки зрения. Тем не менее впервые после 1613 г. представители крес­тьянства участвовали в органах самоуправления. Значит, крестья­не к тому времени уже составляли существенную угрозу для рус­ской власти — в отличие от рабочих, которые пока такой угрозы не представляли.

Но и эти уступки ограничивались аппаратом власти. Данные ограничении фиксируют природу политических уступок. Во-пер­вых, аппарат власти чинил препятствия для введения образования на селе и парализовал всякие инициативы земств в этой сфере. Власть ограничивала любые встречи земских учителей с крестья­нами в образовательных целях и по-прежнему считала, что всеоб­щее невежество есть гарантия социального порядка. Выражением данной тенденции было разъяснение министра просвещения от­носительно того, что в гимназии следует принимать детей из «по­рядочных семей», что позволит освободить школы от детей куче­ров, прачек, кухарок и пр. Во-вторых, аппарат власти стремился свести к минимуму сами уступки, едва гражданское сопротивле-

282

ние слабело. И в самом деле, инспекция Сенатом деятельности ор­ганов земского самоуправления в 1880-1881 гг. показала, что мо­нополия полиции на исполнительную власть в деревне была глав­ным препятствием их деятельности. Она оживилась только мод влиянием голода 1891-1892 гг. В этих действиях ясно видны ин­тересы аппарата власти.

Аппарат есть ключевой элемент всякой иерархии власти, к спонтанным действиям которою вершина власти так или иначе вынуждена приспосабливаться: «Абсолютная власть русского царя столь долго рассматривалась в категориях святости и зла, что ее действительная природа почти целиком была упущена в бессодер­жательных проповедях. На самом деле никогда в истории царь не правил так, как он того хотел. Если царь хотел, чтобы его поддан­ные действовали совокупно, он вынужден был воздействовать на них посредством наличных сил и групп»[7]. Однако аппарат влас­ти в собственных интересах создает миф руководителя (типа культа личности), чтобы их замаскировать. Так, уже после покушения в 1866 г. на Александра II ограничение свободы земств еще более увеличилось, а влияние царской администрации еще более возросло, хотя царь во всем этом не принимал никакого участия: «Он вы­полнял весьма скромную роль во введении министерских измене­ний, которые значительно укрепили самодержавный принцип прав­ления. Такие случаи показывают с полной ясностью, до какой степени в кризисной ситуации русская высшая бюрократия всегда нуждается в принципе автократии»[8].

Спонтанная тенденция аппарата власти к ограничению деятель­ности земского самоуправления получила правовую санкцию спу­стя непродолжительное время. В 1889 г. была введена должность предводителя дворянства, назначаемого губернатором и ответствен­ного перед правительством. Он мог отменять решения сельской общины, выполнять функцию мирового судьи после ее отмены в 1864 [. и т. д. Кроме того, даже это ограничение было незначи­тельным с точки зрения концепций, господствующих в правитель­ственных сферах. Политическая бюрократия полагала, что осно­ванием деятельности органов земского самоуправления является не идея представительства, а принцип передачи властных полно­мочий низовым органам. Правительство не имело возможности

283

простирать свои щупальца до мельчайших ячеек общественной жизни. Поэтому оно обращалось к местному дворянству с целью выбора из его среды наиболее «достойных» представителей, кото­рые бы управляли местным хозяйством под правительственным над­зором и контролем. В соответствии с таким принципом происхо­дили изменения социального состава земских органов. Если в 1883— 1885 гг. в составе 1убернских собраний было 6,9% представите­лей от крестьян, то в 1897 г. их было только 1,8%. В уездах пред­ставительство крестьян за эти же годы уменьшилось с 38,4% до 31%, тогда как представительство чиновного дворянства возрос­ло. Голод 1891-1892 гг. обнаружил неспособность правительства ликвидировать социальные бедствия, но одновременно ограничил земства решением чисто сельскохозяйственных, а не политичес­ких вопросов.

В реформе 1861 г. можно также обнаружить специфическую «логику», в соответствии с которой одни бюрократические дей­ствия вызывают другие. Нельзя было сразу изъять крестьян из-под власти помещиков, оставив в неприкосновенности прежние судеб­ные установления. Судебная реформа вводила новые элементы в судебную процедуру: принцип доказательства вины подсудимого непосредственно судом, принцип независимости адвокатов, кото­рым было разрешено создавать коллегии, ограничение телесных наказаний и т. п. Однако судебная реформа проводилась медлен­но, в отдаленных и политически неустойчивых регионах страны суд и расправу по-прежнему вершили губернаторы. Даже незави­симый суд был аномалией в государстве, где власть принадлежала бюрократии, не говоря уже о серии конфликтов между нею и мало-мальски независимыми судьями.

В конечном итоге реформа 1861 г. стала важным звеном в про­цессе перехода от государственного феодализма к капитализму. Реформа способствовала постепенной ликвидации аграрно-феодальной субсистемы. В ближайшие десятилетия русское государ­ство оказалось один на один с капиталистической подсистемой, которая какое-то время еще существовала наряду с феодальным окружением, но постепенно приобретала русскую специфику. Однако решающей силой этого перехода были не материальные интересы нарождающейся буржуазии, а материальные интересы царского аппарата власти, который осуществлял нивелирование независимых и расширял сферу собственной регламентации. Этим

284

интересам способствовали подспудные экономические процессы, помогающие появлению капиталистической субсистемы и нового социального класса как опоры для властной иерархии. Взаимосвязь политических интересов властной иерархии и экономических интересов буржуазии способствовала переходу России от государ­ственного феодализма к капитализму, который сразу стал государ­ственным.

§ 4. Проблема выбора процедуры объяснения

Изложенная точка зрения на реформу 1861 г. вытекает из ранее опубликованных мною работ по проблеме бю­рократии, но нуждается в дополнительных разъяснениях.

Методологическая структура данной концепции выглядит сле­дующим образом. В русском обществе, состоящем из двойного класса властителей-собственников и одинарного класса собствен­ников, интерес русского государства-собственника заключался в элиминации частной собственности и этатизации, всей экономи­ки. Россия в середине XIX в. была квазитоталитарным обществом феодального тина, т. е. государственно-феодальным. В то же вре­мя в России спонтанно формировалась буржуазия, класс индиви­дуальных собственников раздваивался на землевладельцев и капи­талистов. Это создавало предпосылки для поддержки государством новою класса собственников и ослабления прежнего. Средством такой поддержки было разрушение экономической базы дворян и наделение крестьян землей.

Из перечисленных посылок вытекают выводы более общего характера: интерес государства-собственника заключается в пре­образовании квазитоталитарного общества в тоталитарное, а Рос­сия середины XIX в. и была квазитоталитарным обществом; в ситуации раздвоения одинарного класса собственников на земле­владельцев и буржуазию интерес государства-собственника заклю­чался в поддержке нового класса собственников (буржуазии) и ослаблении прежнего (помещиков); в России середины XIX в. произошло раздвоение класса собственников на буржуазию и зем­левладельцев; главным способом ослабления русского дворянства было наделение крестьян землей, и потому государство наделило ею крестьян. Указанная объяснительная процедура представляет собой ти-

285

личный прием исторического объяснения. Существуют и попыт­ки альтернативного объяснения: «Ключевым вопросом анализа истории России XIX в. является вопрос: как могло русское госу­дарство сохранить роль великой европейской державы, обладая несовершенными и ограниченными ресурсами отсталой страны? Цель руководства заключалась в сохранении наиболее выгодного международных) положения страны. Эта цель вытекала из поли­тической традиции страны, а также из ее стремления подражать Западу. Поэтому государство стремилось извлечь пользу из част­ного предпринимательства, которое (зрантировало преимущество противников России. Условием индустриализации России было освобождение крестьян от крепостного права, поэтому была про­ведена аграрная реформа. А проведена она была именно в данный момент по той причине, что руководство государства убедилось в том, что поражение России в Крымской войне ставит задачу дале­ко идущих преобразований российского общества и экономики по западному образцу»[1]. Структура данного объяснения включает сле­дующие элементы: основная цель политического руководства за­ключается в стремлении к высокому положению страны на меж­дународной арене; в эпоху индустриализации это положение за­висит прежде всего от промышленного развития страны, а послед­нее предполагает ликвидацию феодальных отношений; цель руко­водства России в середине XIX в. заключалась в сохранении ста­туса мировой державы; они осознавали необходимость поддержки нового класса и ослабления старого, а также цивилизационную от­сталость России по отношению к странам Запада; по этим причи­нам была осуществлена аграрная реформа.

Как видно, оба приведенных объяснения имеют одинаковую структуру: исходная теория исторического процесса; историчес­кие условия (обстоятельства); вывод. Таким образом, необходи­мым элементом любого объяснения является опора на определен­ную теорию исторического процесса. Правда, данную теорию можно четко не осознавать, считать ее «самоочевидной», собственное объяснение — «естественным», а конкурирующее, базирующееся на иной теории, полагать «произвольным». Тем самым пренебре­жение к собственной методологии и методологической проблема­тике в целом обычно ведет к теоретическому догматизму, харак-

286

 терному для современной институционализованной науки. Одна­ко без обладания собственной теорией невозможно признавать право на существование других. Убеждение в существовании не­ких «чистых» фактов и «чистой» эмпирии (присущее нынешней отечественной историографии)[2], не деформированных никакими теоретическими положениями, принадлежит к области сциентист­ского мифа. Следовательно, нет оснований априорно определять любое объяснение, базирующееся па любой теории, как произволь­ное. Напротив, произвольным является интуитивное объяснение, если оно не в состоянии вербализовать те или иные теоретичес­кие представления.

Теоретический плюрализм — это признание одних и тех же прав и законов для различных объяснений исторического процес­са. Как же осуществлять выбор между ними? Видимо, более удов­летворительным можно признать такое историографическое объяс­нение, которое включает большее число историографических фактов, объясняет их на основании одних и тех же принципов и потому становится более достоверным. В этом и заключается прин­ципиальное отличие теоретического плюрализма от догматизма и анархизма. Речь идет о признании только таких положений, кото­рые наиболее строго соответствуют числу фактов. В данном слу­чае концепция власти-собственности позволяет объяснить поли­тическую историю России не менее удовлетворительно, нежели другие историографические концепции. Но если для большинства из них государство представляет абсолютную положительную цен­ность, то данная концепция требует противоположной последова­тельности.

287