Возможно, многих удивит, что я выбрал такую те­му

Вид материала

Документы

Содержание Александр Флеминг — Рональду Трего Александр Флеминг

Подобный материал:

• Карцев Михаил Александрович (10. V. 1923-23. IV. 1983), 6.32kb.
• Вчетвертом классе на уроках окружающего мира нас стали знакомить с астрономией., 247.17kb.
• Реферат Роль информатики в медицине Казань 2006, 215.31kb.
• Яна Мищенко «Хлеб», 26.95kb.
• Клещевникова Настя,, 166.32kb.
• «Применение ит при исследовании Вольтерровых операторов», 113.96kb.
• Отмеченное красным и есть выжимка Содержание, 250.62kb.
• Левзея сафлоровидная или “легенда восточной медицины” – источник и будущее здоровья, 251.35kb.
• Элементарные частицы, 364.36kb.
• Сенсационная версия возникновения христианства, 25716.11kb.

14 Андре Моруа 209

президентом общества с 1703 по 1727 год. Райт был его членом. Для ученого стать членом этого общества означало удостоиться самой большой чести, которую могли ему оказать его коллеги.

В ознаменование этого события друзья Флемин­га из Сент-Мэри — профессора и студенты, пода­рили ему серебряное блюдо, ювелирное произведе­ние искусства XVIII века. Хендфилд Джонс, один из крупнейших хирургов больницы, произнес речь в присутствии сэра Алмрота Райта. «Не существу­ет другого члена нашего сообщества, которого мы ценили бы больше, чем профессора Флеминга. Он всегда был проникнут духом этого дома, не отде­лял себя от нас; он иногда даже сходит со своего вы­сокого пьедестала и выпивает кружку пива в «Фаун-тене».

Флеминг в ответ сказал: «На мою долю выпада­ли небольшие удачи, которые доставляли мне ра­дость, но я должен честно признаться, что сегодня самый знаменательный день моей жизни, потому что вы, мой учитель, вы, мои современники и студенты, собрались здесь, чтобы оказать мне почести». Он признался, что ему очень трудно связно говорить, ко­гда он так взволнован. «Я мог бы вам много расска­зать о стафилококках, о спирохетах и даже о пени­циллине, но речь идет обо мне, а это совсем другое дело...»

/ Действительно, он весь день с ужасом думал, что ^/ ему предстоит отвечать красноречивому Хендфилду Джонсу. Обедая с доктором Мак-Леодом, он поде­лился с ним своими страхами, а доктор Мак-Леод на­помнил ему две строчки их соотечественника Роберта Бёрнса, выражавшие скромность, подобающую при таких обстоятельствах, строчки, которые могли слу­жить заключительной частью речи.

Эти стихи очень понравились Флемингу, и он ре­шил их процитировать и сказать: «Что мы действи­тельно знаем о себе? Я — шотландец из Эршира. Сто пятьдесят лет назад великий уроженец Эршира Ро­берт Берне написал:

210

Ax, если б у себя могли мы Увидеть все, что ближним зримо...'

Если другие меня видят таким, каким меня толь­ко что описал Хендфилд Джонс, значит, я очень не­дооценивал себя, но шотландское воспитание, полу­ченное мною, привило мне осторожность, и я очень хорошо знаю, что лесть в подобных случаях, как и в некрологе, вполне допустима».

Но, выступая, он, растерявшись, сказал: «Когда-то здесь, в Сент-Мэри, нас было трое студентов. Теперь Eice трое стали членами Королевского общества. Раз­ве тогда могли вы предполагать, что подобная вещь будет возможна? Берне писал:

Ах, если б у себя могли мы Увидеть все, что ближним зримо...»

В таком контекете стихи Бёрнса приобрели смысл, обратный тому, который видел в них Мак-Леод, и эти строчки звучали отнюдь не скромно, а крайне гордо. Однако каждый мог впервые прочесть на лице Фле­минга глубокое волнение, и это нечаянное искажение смысла стихов было встречено благожелательным смехом.

Александр Флеминг — Рональду Трего

Вся больница была в сборе, мне преподнесли очень краси­вое серебряное блюдо. Это было мило. Но гораздо менее при­ятно было сидеть на сцене и произносить речь. Надеюсь, что я не был смешон; ведь в таких вещах я мало искушен... Газе­ты продолжают заниматься пенициллином. Я получил из Аме­рики просьбу прислать автографы и поздравительный адрес от муниципального совета Дарвела, городка, где я родился. Судья (он же мэр) услышал о пенициллине в Каире. В следующий четверг в восемь часов я должен выступить по радио для шве­дов. Здесь все как обычно. Мы продолжаем, вот и все.

Третьего июля 1943 года он писал своему другу, бактериологу Комптону, который тогда руководил лабораторией в Александрии:

' Из стихотворения Бёрнса «Насекомому, которое поэт увидел на шляпе нарядной дамы во время церковной службы». (Перевод С. Маршака.)

Конечно, я был рад, что меня избрали в Королевское об­щество, и мне приятно сознавать, что и мои друзья~тоже этому обрадовались..

У меня сейчас много работы в связи с испытаниями моего химиотерапевтического детища. Видимо, это вещество обладает необычайной силой. Когда в нашем распоряжении этот препа­рат будет в достаточном количестве, он затмит сульфамиды. За последние две недели нам удалось вырвать из пасти смерти двух больных септицемией. Один больной гонорреей был выле­чен за сутки, наружное применение тоже дало замечательные результаты. Думаю, что эта работа займет у меня еще полгода, а может быть, и больше.

Мы все ждем крупных событий, но, как и вы, не знаем, во что это выльется. Возможно, когда вы получите мое письмо, положение на Средиземном море прояснится.

Моя жена чувствует себя хорошо. Она очень занята. Ро­берт учится в Сент-Мэри. Мы все шлем вам наилучшие поже­лания и заранее радуемся свиданию с вами, когда уничтожат Гитлера.

Искренне ваш Александр Флеминг

Спора, занесенная ветром, положила начало раз­вивающейся с каждым днем промышленности как в Америке, так и в Англии. Уже в мае 1943 года аме­риканская армия дала заказ на сто двадцать мил­лионов единиц пенициллина. Англия отпустила на производство пенициллина три миллиона фунтов стерлингов.

В 1944 году доктор Когхилл, работавший в Пео-рийской лаборатории, представил американскому хи­мическому обществу блестящий доклад, показываю­щий необычайную быстроту развития промышленно­го производства пенициллина в Соединенных Штатах. «Мало найдется вещей, которые, подобно пени­циллину, вызвали бы такой живой интерес как в уче­ном мире, так и в мире непосвященных. Вот уже два года, а может быть, и больше того, микологам, хими­кам и инженерам всех англосаксонских стран оно представляется Золушкой. Это вещество, выделяемое невзрачной плесенью, которую раньше старались уничтожить, а вовсе не культивировать, внезапно чу­десным образом преобразило заводы, которые оцени­ваются в двадцать миллионов долларов, его обслу­живают сотни лакеев, и его приветствуют бесчислен­ными фанфарами. Пенициллин затмил своих сес-

212

тер — сульфамидные препараты. Два года назад те из нас, кому поручили организацию бала, просыпа­ясь среди ночи, с испугом спрашивали себя, а не ис­чезнет ли это очаровательное видение, когда часы пробьют полночь, оставив в ваших руках лишь хрус­тальный башмачок, после того как мы для него по­строили столько заводов-дворцов? Но часы пробили полночь, и быль расходится со сказкой: наша Золуш­ка не убежала и творит чудеса».

Этот ученый умел хорошо писать, и миф о Золуш­ке удивительно соответствовал истории Флеминга.

XIV. Сэр Александр Флеминг

За последние годы моя жизнь стала довольно трудной.

Флеминг

Летом 1944 года на Лондон сыпались бомбы ФАУ, или летающие снаряды; их посылали с суши. Они ле­тели с прерывистым, наводящим ужас воем и двига­лись настолько медленно, что можно было проследить за их направлением. В Сент-Мэри, как только разда­вался вой сирен, на крышу поднимался дежурный и, если он видел, что один из doodle bugs' летел к боль­нице, давал сигнал тревоги. Второй звонок означал:

«непосредственная опасность» и третий: «спускай­тесь в убежище».

Часто при первой же тревоге Флеминг и его друг профессор Паннет выбирались на крышу и следили в бинокль за летающими снарядами, обсуждая, куда 'они упадут. Однажды, когда Клайден дежурил на крыше, он сказал Флемингу:

— К чему вся эта комедия? Вы посылаете меня сюда, чтобы я никого не пропускал на крышу, а сами

¹ Самолет-снаряд ФАУ-1.

214

приходите... Вы же знаете, что вы и профессор Пан­нет весьма значительные люди и что без вас придет­ся нелегко.

— Ничего, — возразил Флеминг. — Вы скажете, что мы проверяем посты.

Порой бывало, что он настолько увлекался рабо­той в своей лаборатории, что не слышал тревоги. Его секретарь, миссис Элен Бёкли, рассказывает, что од­нажды утром Флеминг диктовал ей какое-то важное письмо, когда раздался первый сигнал тревоги.

«Слегка встревоженная, я подняла голову. Дали второй звонок, и издалека донесся гул чудовища. Гул становился все сильнее. Раздался третий сигнал. Гул нарастал. Через окно я увидела ракету. Пот с моего лба струился прямо на блокнот, и я с трудом удерживала в руках карандаш. Я взглянула краеш­ком глаза на профессора. Поглощенный мыслями, которые он хотел выразить, он казался невозмути­мым. Наконец чудовище пролетело над нами, сотря­сая все здание. Когда раздался четвертый сигнал, ко­торый означал: «Тревога миновала», профессор вы­шел из состояния задумчивости и резко крикнул мне:

«Диск! Нагнитесь!» Он не слышал ни трех первых сигналов, ни воя ракеты».

Военные власти дали разрешение использовать пенициллин для лечения гражданского населения. Пьеса Бернарда Шоу «Дилемма врача» стала былью. Но все же каждый случай приходилось очень тща­тельно изучать: ведь если применить пенициллин, вы­пускавшийся еще в недостаточном количестве, для больного, которого способно излечить другое лекар­ство, этого ценного препарата может не хватить для такого случая, когда один только он в состоянии бу­дет принести спасение.

Иногда на решение врача оказывала влияние лич­ность самого больного. Так, например, писателя Фи­липпа Гедалу лечили, не считаясь с общими прави­лами. «Я одно из тех животных, — говорил он поз­же, — которому ввели спасительное вещество.

215

Думаю, что в моем случае хотели попытаться воскре­сить труп, и труп был воскрешен. Только благодаря выдающемуся открытию Флеминга я сегодня присут­ствую среди вас. Я хочу засвидетельствовать со сми­ренной благодарностью эффективность лечения, кото­рое за полтора месяца смогло вырвать человека из царства теней и даровать ему достаточно сил, что­бы оказать сопротивление трем министерским ведом­ствам, которые хотели заставить его внести исправ­ления в его книгу».

Флеминг получал множество писем, в которых родственники больных или сами больные умоляли, чтобы он помог вылечить их от туберкулеза и других болезней. И он делал все что мог. Ему присылали сотни писем, и он отвечал на каждое из них своим красивым, четким почерком. Но наивность некоторых просьб его огорчала. «Я никогда не говорил, что пе­нициллин может излечить от всего; это утверждали газеты... Он оказывает поразительное действие при некоторых заболеваниях, а при других — никакого». Реклама, к которой он вовсе не стремился, преврати­ла для обывателей пенициллин в «чудодейственное лекарство». Флеминг знал, что этот препарат, как и все другие медикаменты, обладал своей специфи­кой, то есть действовал только на определенные мик­робы.

«Для врача это свойство усложняет дело. Конеч­но, он бы предпочел получить химическое вещество, которое можно использовать против любой инфекции. Но раз это неосуществимо, ему незачем терять свое время и время больных, применяя медикамент, к ко­торому нечувствителен данный микроб. Это означает,. что отныне врачи должны уделять бактериологии больше внимания, чем раньше. Пенициллин родился в лаборатории, он вырос в лаборатории. И лечение пенициллином может быть эффективным только при постоянной связи клиники с лабораторией».

Флеминг настаивал на нескольких основных по­ложениях. Во-первых, пенициллин оказывает дейст­вие на микробы лишь при непосредственном контакте с ними, при местном его применении или введении

216

в кровяное русло. «Вам надо только выпустить чем­пиона на ринг, а он уж сам справится со своим про­тивником». Но нельзя вылечить фурункул пеницил­лином, применяя его наружно, нанося на поверхность пенициллиновую мазь. Пенициллин не проникает в очаг инфекции. Не следует также применять пени­циллин при несерьезных заболеваниях — таких, как воспаление горла, так как при этом может развиться устойчивость микробов к пенициллину. По той же причине Флеминг советовал при тяжелых заболева­ниях вводить не колеблясь очень большие дозы пе­нициллина. Это не представляет опасности, поскольку препарат не токсичен и позволяет избежать возмож­ности сохранения в организме устойчивых штаммов. С микробами следует вести молниеносную войну — блицкриг.

Почести обрушились на этого человека, который не искал их и не мечтал о них; принимая их, он испы­тывал такое же удовольствие, как когда-то в юности, когда ему удавалось лучше других провести какой-нибудь опыт или удачно пострелять в тире. Извест­ность не вскружила ему голову. Он оставался прос­тым и приветливым, и нередко знаменитые иностранцы, придя в Институт, чтобы его поздравить, с удив­лением восклицали: «Как? Неужели это тот самый прославленный Флеминг?» Один молодой американ­ский военный врач, просидев рядом с ним на фут­больном матче полдня, пытался припомнить фами­лию этого невысокого сердечного человека с галсту­ком-бабочкой в горошек, так серьезно объяснявшего ему правила игры в-регби. Он где-то его уже видел. Может быть, в Королевском медицинском обществе? Возвращаясь на машине в Лондон и глядя на раз­рушенные бомбардировками улицы города, он по кон­трасту подумал об этом жизнерадостном профессоре, который способен был в столь тревожное время с та­ким увлечением следить за игрой. Он спросил у то­варища, который правил машиной:

— Дэв, что это за профессор, который сидел ря­дом со мной? Я забыл его фамилию.

217

— Как? Да это же Флеминг, бактериолог из Сент-Мэри! Тот, что открыл пенициллин.

На молодого американского врача, на глазах у которого пенициллин справлялся с вирулентной септицемией, это сообщение подействовало так, слов­но внезапно распахнулась дверь и на пороге появил­ся какой-то легендарный герой. «Я продолжал ду­мать об этом доброжелательном профессоре, но уже по-иному. Затерявшись среди толпы, никем не узнан­ный и не стремящийся, чтобы его узнали, сердечный, человечный — таким предстал передо мной этот че­ловек, чье имя будет так же прославляться на не­бесах за все сделанное им добро, как имя Гитлера будет втаптываться в грязь за зло, которое он натво­рил. Я видел, как англичане играли в самое тяжелое для них время войны, и причастился их душевного величия».

В июле 1944 года в газетах появился список лиц, которых, король наградил титулами. Бактериолог из Сент-Мэри стал сэром Александром Флемингом, а его жена—леди Флеминг. Она проявила большую радость, чем он. Но не потому, что эта честь не до­ставила ему удовольствия, просто он не умел выра­жать своих чувств. «Я иногда почти жалею, что не родился ирландцем, — говорил он, — чтобы уметь по-настоящему наслаждаться всем этим». На приме­ре Сарин он давно уже убедился, что «у ирландцев вызывает восторг самый банальный комплимент, не говоря уже о заслуженных наградах»... Он, конечно, радовался оказанным ему почестям, это было ясно каждому, но он хотел сказать, что желал бы полнее и безоговорочнее отдаться этой радости.

Новому Knight bachelor предстояло получить свое звание в Букингемском дворце. Накануне Флеминг предложил Клайдену:

— А что, если мы завтра вечером организуем здесь прием?

— Чем же мы будем угощать? — спросил Клай-ден. — Сейчас ничего нельзя достать.

— Рядом, — сказал Флеминг и показал сигаретой на соседнюю дверь... — Здесь есть пять бутылок джи-

218

на. Достаньте пива и остальное — все, что полагает­ся. Когда я вернусь, мы устроим пир.

Церемония произошла во дворце, но для безопас­ности ее перенесли в подвальное помещение, что огор­чило Сарин. Флеминг вернулся в Институт к чаю. В библиотеке собралось всего восемь человек. Мно­гие врачи находились в армии. Как раз в этот день Райт на несколько часов приезжал в Лондон, и он председательствовал на этом собрании,, как делал это в течение сорока лет. Он был, казалось, в дурном настроении, грузно сел в кресло и до появления Флеминга не произнес ни слова. Тяжелое общее мол­чание продолжалось еще несколько мгновений; потом Райт, демонстративно повернувшись спиной к Фле­мингу, произнес сокрушительную речь о достоинствах иммунизации, вреде химиотерапии — этой лженауки, столь пагубной для подлинной научно-исследова­тельской работы в области медицины.

Доктор Хьюгс сидел напротив Флеминга и на­блюдал за ним. Он ждал, что выступление Райта по­забавит или разозлит Флеминга, но его лицо остава­лось бесстрастным. Наконец Старик начал задыхать­ся и замолк. Секретарь Института Крекстон, пытаясь разрядить обстановку, попросил сэра Алмрота дать некоторые административные распоряжения. Тот в от­вет прогремел:

— Не приставайте ко мне с вашими пошлыми де­лами. Ими займется доктор Флеминг.

Профессор сэр Александр Флеминг протянул руку за бумагами, встал и, ни слова не говоря, вышел из-за стола.

Райт уехал за город. Вечер прошел очень удачно. Пришел весь генеральный штаб госпиталя. За сэра Александра Флеминга было провозглашено много тостов, и известный хирург Захари Копе, который учился с Флемом, прочитал поэму «Баронету Алек­сандру Флемингу»:

То achieve an outstanding success

In one's chosen career. To become a world-famous F. R. S.

With a merit so clear;

219

On a pedestal high to be raised,

With no fear of fall;

By the Commons and Lords to be praised,

To be talked of by all;

Just to take in a leisurely stride

The .physician's tor rank, And to drearh that Americans vied

To put cash in one's bank;

To be praised by the authors who write

And the poets who sing;

To be given the title of Knight

By Our Most Gracious King;

To know well that while still in one's prime

One has not lived in vain, And that none has done more in his time

To alleviate pain;

To imagine these Castles in Spain

Is a dream of one's youth, But for you — one needs hardly explain —

It is lesse than the truth '.

' Ты добился крупнейшего успеха, Возможного на каком-либо поприще. Стал членом Королевского общества. С полным и явным признанием. Вознесся ты на пьедестал высокий, Без страха быть низвергнутым. Ты восхвален в палате лордов, В палате общин слава о тебе идет. Ты с легкостью завоевал корону медицины. Ты видишь, как бегут на счет твой в банк

доллары. Писатели воздают тебе хвалу, И поэты воспеваюг твой подвиг. Король наш сильный, добрый Пожаловал тебя титулом баронета. Ты еще не стар, но знаешь, Что прожил не напрасно. И знаешь — до тебя ещё никто не сделал

большего, Чтоб облегчить страданья. Строить воздушные замки — Свойственно мечтательной юности. И не тебе объяснять, Что истина — дороже всего (англ.).




Когда гости разошлись, сэр Александр подошел к Клайдену, своему соратнику по обеим войнам и ор­ганизатору вечера. Клайден по'жал руку Флемингу и сказал:

— Я чертовски рад, сэр. •

— Это самое приятное, что я услышал из всего сказанного мне за вечер, — ответил Флеминг. '

Оставалось немного пива, и друзья просидели вдвоем еще час, вспоминая о Булони, о Вимрё, о ста­рых временах. Это был памятный вечер.

В августе 1944 года был освобожден Париж, а в сентябре — Брюссель. Флеминг написал своему другу Борде:

4 сентября 1944 г.

Дорогой профессор Борде, сегодня мы узнали великую но­вость: немцы, наконец, оставили Брюссель и вы освобождены от нацистской тирании. Все английские бактериологи надеются, что вы, один из родоначальников этой науки, мужественно пере­жили эти печальные годы и что у вас еще впереди много лет плодотворной работы. Мы радуемся долгожданному освобожде­нию вашей родины...

Флеминг получил бесчисленное количество пригла­шений не только из разных городов Англии, но и из Америки и Европы. Он был провозглашен почетным гражданином Паддингтона, района Лондона, где он проработал всю свою жизнь. В начале 1945 года он был назначен президентом только что созданного Об­щества общей микробиологии. В своей речи на откры­тии общества он сказал:

— Вы предлагали этот пост другим ученым, более заслуженным, чем я. Они проявили твердость харак­тера и отказались, но я верен шотландской тради­ции — никогда ни от чего не отказываться — и, когда пришел мой черед, дал согласие. И я был рад этому до того момента, когда пришло письмо от вашего секретаря, оповещавшее меня, что .я должен буду произнести вступительную речь...

221

Флеминг продолжал в таком же полусерьезном-полушутливом тоне. Он сказал, что это общество в от­личие от многих не должно служить трибуной, с ко­торой ученые читают сообщения только для того, что­бы «создать себе рекламу», оно должно стать местом, где бактериологи, медики, промышленники, специа­листы сельского хозяйства, микологи и биохимики будут встречаться и обмениваться информацией. Простая беседа может породить значительное от­крытие.

«Мне кажется, — пишет доктор Клег, — мало кто знает, каким замечательным послом Великобритании был Флеминг за границей. Во время всяких церемо­ний он вел себя скромно, даже, пожалуй, застенчи­во; он не был красноречив и тем не менее произво­дил на всех впечатление своей простотой и исключи­тельным смирением. Вместе с тем он, как школьник, способен был радоваться самым простым удоволь­ствиям.

— Я узнал, что/вы уезжаете в Соединенные Шта­ты, — сказал я ему однажды вечером в клубе.

— Да, — ответил он. — Чудесно, не правда ли? Ведь я увижу «Бруклин доджерс».

Эта бейсбольная команда интересовала его не меньше, чем все чудеса этой огромной страны.

Перед отъездом в Америку, в июне 1945 года, Беб Даниельс взяла у него интервью для радио.

Она рассказывает: «Я спросила в Би-би-си, не смогу ли я побеседовать с сэром Александром Фле­мингом.

— О нет! — ответили мне. — Сэр Александр ни за что не выступит по радио.

— А я ему позвоню.

— Сэр Александр никогда не подходит к теле­фону.

Мне это показалось странным. Я написала пись­мо от руки, попросила моего секретаря Джоан Мёрри отнести это письмо в больницу и вручить лично сэру Александру. Когда она вернулась, я ее спросила:

— Как все произошло?

— Меня провели к сэру Александру, и он меня