Так описал А. С. Пушкин типичного русского западника 20-х гг. XIX в., увлечённого мистической филосо­фией и поэзией

Вид материалаДокументы

Содержание


Со славянофилами
Западники [ и просвещение
Пора практических дел
Распад западничества
Подобный материал:
ЗАПАДНИКИ

Он из Германии туманной

Привёз учёности плоды:

Вольнолюбивые мечты,

Дух пылкий и довольно странный,

Всегда восторженную речь

И кудри чёрные до плеч.

Так описал А. С. Пушкин типичного русского западника 20-х гг. XIX в., увлечённого мистической филосо­фией и поэзией. Во времена Пуш­кина западничество не было круж­ком, общественным течением или школой. Западниками в сущности тогда были все более или менее про­свещённые люди. В обществе было принято говорить по-французски, русская речь считалась дурным то-ном, И лишь в конце 30-х — начале 40-х гг. с возникновением патриоти­ческой правительственной идеоло­гии (теории «официальной народ­ности*), а затем и славянофильского кружка западники стали называться западниками. Западничество как направление общественной мысли сложилось прежде всего в противо­вес славянофильству.

ИСТОКИ

Началось всё с того, что в 1839 г. «из Германии туманной*, закончив обу­чение в одном из её университетов, в Россию возвратился молодой та­лантливый учёный Тимофей Ни­колаевич Грановский. Познакомив­шись с модными в то время в Москве славянофильскими идеями, он вско­ре стал оппонентом славянофиль­ства. О встречах со славянофилами Грановский написал своему другу философу Николаю Станкевичу: «Бываю довольно часто у Киреев­ских... Ты не можешь себе вообра­зить, какая у этих людей философия. Главные их положения: Запад сгнил и от него уже не может быть ничего; русская история испорчена Пет­ром I — мы оторваны насильственно от родного исторического осно­вания и живём наудачу; единствен-

нал выгода нашей современной жиз­ни состоит в возможности беспри­страстно наблюдать чужую историю; это даже наше назначение в буду­щем; вся мудрость человеческая ис­тощена в творениях святых отцов греческой церкви... Их нужно только изучать: дополнять нечего; всё сказа­но. Гегеля упрекают в неуважении к фактам. Киреевский говорит эти вещи в прозе, Хомяков в стихах».

В это же время Грановский на­чал читать курс истории Средних веков в Московском университете. Многие молодые профессора, также недавно вернувшиеся из-за границы (Д. Л. Крюков, П. Г. Редкий, П. Н. Куд­рявцев), разделяли критическую оценку славянофильства, данную Грановским. Образовался неболь­шой кружок единомышленников. Вскоре к нему примкнули историки С. М. Соловьёв и К. Д. Кавелин, из­вестные литераторы В. П. Боткин, Н, X. Кетчер, Н. Ф. Павлов, в 1842 г. -вернувшийся из новгородской ссыл­ки выдающийся мыслитель А И, Гер­цен, а несколько позднее — юрист и философ Б. Н. Чичерин.

Центром кружка стал Гранов­ский — кумир московского студен­чества. Притягательной была сама его личность. Много лет спустя его любимый ученик Чичерин писал: «Самая наружность его имела в себе что-то необыкновенно привле­кательное... Высокий, строй-ный, с приятными и вы­разительными чертами, осенёнными великолеп­ным лбом, с выгляды­вающими из-под густых I бровей большими тём­ными глазами, полными ума, мягкости и огня, с чёрными кудрями, па­дающими до плеч, он на всей своей особе носил печать изящества и благо­родства. Так же изящна и благородна была его речь, | тихая и мягкая, порою сдер­жанная, порою оживляющаяся,

иногда приправленная тонкою шут­кою, всегда полная мысли и инте­реса...». Это портрет русского либе­рала-интеллигента, человека не действия, но мысли, высоко ставя­щего европейское просвещение и отвергающего всякое насилие.

Большинство западников и сла­вянофилов не интересовались по­литикой, да и политические выступ­ления в то время в России были невозможны. Но среди западников встречались люди, которым вы­нужденная лояльность к властям причиняла глубокие нравственные страдания. В дневнике Герцен с горечью замечал: «Поймут ли, оце­нят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования, а между тем наши страдания -- почка, из которой разовьётся их счастие...». В. Г. Бе­линский, возглавлявший кружок западников в Петербурге, писал Боткину: «Мы живем в страшное время, судьба налагает на нас схи­му, мы должны страдать, чтобы нашим внукам было легче жить...». Западники безгранично верили в общественный прогресс, к которо­му рано или поздно, по их мнению, приобщится и Россия.

СПОРЫ

СО СЛАВЯНОФИЛАМИ

Для западников была очень важна по­лемика со славянофилами, считав­шими, что России предначертан осо­бый путь развития. В московских салонах (Свербеевых, Елагиных) спо­рили о немецкой философии и Геге-

ле, православии и католичестве, запад­ноевропейском и русском просвеще­нии. Известный славянофил Юрий Самарин вспоминал о начале этия споров: «Оба кружка не соглашались почти ни в чём; тем не менее ежеднев­но сходились, жили между собою дружно и составляли как бы одно об­щество, они нуждались один в другом и притягивались взаимным сочувст­вием, основанным на единстве умст­венных интересов и на глубоком обо­юдном уважении. При тогдашних условиях полемика печатная была немыслима, и, как в эпоху, предшест­вовавшую изобретению книгопеча­тания, её заменяли последовательные и далеко не бесплодные словесные диспуты... О политических вопросах никто в то время не толковал и не ду­мал*. Споры и ссоры между западни­ками и славянофилами, случавшиеся из-за теоретических разногласий, сменялись короткими периодами со­гласия. Например, 22 апреля 1844 г. в доме Аксаковых состоялся торжест­венный обед в знак примирения обо­их лагерей. «Мы обнялись и облобы­зались по-русски с славянами», -вспоминал Герцен. Однако после из­вестного стихотворения славянофила Н. М. Языкова «К ненашим» (оно поя­вилось в декабре того же года), четко разграничившего позиции идейных лагерей, отношения вновь резко обо­стрились. С трудом удалось погасить ссору между Грановским и Киреев­ским, которая грозила обернуться ду­элью. В январе 1845 г. К. С. Аксаков прощался с Герценом и Грановским «со слезами* и «навсегда», так как счи­тал необходимым разорвать с ними дружеские связи, хотя глубоко уважал и любил обоих. Но эти расхождения были только временными, и вскоре противники вновь сходились для бесконечных дискуссий.

Самыми значительными собы­тиями в истории западничества 40-50-х гг. стали публичные лекции Грановского и статьи Белинского в журналах «Отечественные записки» и «Современник». Лекции Грановско­го 1843—1844 гг. по истории Сред­них веков привлекли внимание все­го русского общества. Герцен писал о них: «Какое благородство языка,

смелое, открытое изложение! Были минуты, в которые его речь подни­малась до вдохновения... Словом, ни­чего подобного в Москве никогда не было читано всенародно». Столь же высокую оценку этим лекциям дал и крупнейший представитель славя­нофильства А. С. Хомяков: «Лучшим проявлением жизни московской бы­ли лекции Грановского. Таких лек­ций, конечно, у нас не было со вре­мён самого Калиты... и, бесспорно, мало по всей Европе».

В 1845 г. Грановский прочёл другой публичный курс лекций — по сравнительной истории Англии и Франции. Герцен отмечал, что «той полноты, того увлечения, которое было в первом курсе, недоставало». А Хомяков, отдавая дань ораторскому искусству Грановского, сетовал на скудость мысли: «Изложение места­ми очень хорошо и доходит до вы­сокого художественного эффекта... но исследований никаких, мыслей никаких, кроме взятых напрокат».

Чичерин писал впоследствии, что «у так называемых западников никакого общего учения не было». Имелось в виду, что у них отсутство­вала единая, вполне оригинальная идейная платформа.

Яркой иллюстрацией этого слу­жат и статьи Белинского. Страстная, увлекающаяся натура Белинского как бы противостояла в лагере запад­ников утончённому и умеренному Грановскому. Путь Белинского отме­чен крайностями и увлечениями. В конце 30-х гг., как и все западники, Виссарион Григорьевич чрезвычай­но заинтересовался философией Ге­геля. Эта философия была в то вре-[мя чем-то вроде религии. Герцен писал: «Люди, любившие друг друга, расходились на целые недели, не согласившись в определении „пе­рехватывающего духа", принимая за обиды мнения об абсолютной личности и её „по себе бытии". Все ничтожнейшие брошюры, выходив­шие в Берлине и других губернских и уездных городах немецкой фило­софии, где только упоминалось о Ге­геле, выписывались, зачитывались до дыр, до пятен, до падения листов в несколько дней».

До крайности увлёкшись идея­ми Гегеля, Белинский стал на неко­торое время поклонником теории «примирения с действительностью». Одна из статей, в которой критик до­казывал «разумность» николаевского самодержавия, стала причиной его ссоры с Герценом. Однако вскоре Бе­линский счёл эту позицию заблуж­дением. Очарованный идеями со­циализма, он пришёл к отрицанию философии Гегеля; «Проклинаю моё гнусное стремление к примирению с гнусной действительностью!!. Бла­годарю покорно, Егор Фёдорыч (так переделал Белинский имя Гегеля — Георг Фридрих. — Прим, ред.), кланя­юсь вашему философскому колпаку... если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы разви­тия — я и там попросил бы вас от­дать мне отчёт во всех жертвах ус­ловий жизни и истории, во всех жертвах случайностей, суеверия, ин­квизиции... иначе я с верхней ступе­ни бросаюсь вниз головой. Я не хочу счастия и даром, если не буду споко­ен насчёт каждого из моих братии по крови». Но лишь некоторые за­падники заходили так далеко в сво­ей приверженности новым учениям. Большинство из них продолжали придерживаться гегелевской фило­софии. К тому же если Герцен счи­тал его философию «алгеброй рево­люции», то для многих западников она была «алгеброй умеренности».

После изучения философии Гегеля западники принялись чи­тать труды его учеников — «левых

гегельянцев», а затем и Людвига Фей­ербаха, в частности его атеистической «-Сущности христианства». Некоторые из них стали приверженцами ма­териализма и атеизма. Боткин, на­пример, писал о своём «полном, ис­креннем отрицании так называемого Бога». Умирая в 1869 г. в Петербурге, Боткин устраивал у своей постели му­зыкальные концерты и роскошные обеды. «Райские птицы поют у меня в душе», — говорил он. Но корифеи за­падничества — Грановский, Кавелин, Соловьёв, Чичерин — не пошли даль-

I ше умеренных идей Гегеля и не рас­стались с верой в Бога и бессмертие души. Герцен в «Былом и думах» писал

I о болезненном разрыве по этому вопросу между ним и Грановским,

. Западники в подавляющем болыдин-

| стве так и не создали чего-либо но-

I вого в области философии, которую усердно изучали. Самым оригиналь­ным философом среди них был Гер­цен, создавший замечательные тру­ды «Дилетантизм в науке» и «Письма

I об изучении природы» (см. статью «Александр Иванович Герцен»).

Никто из западников в отличие

I от славянофилов не был глубоко ве­рующим человеком, хотя религиоз-

I ные обряды они и соблюдали.

ЗАПАДНИКИ [ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

• Б сущности единственной объеди-I няющей всех западников религией I было просвещение. Б. Н. Чичерин I писал: «В этом направлении сходи-I лись люди с весьма разнообраз­ными убеждениями, искренне пра-I вославныс и отвергавшие всякую I религию... социал-демократы и уме-I ренные либералы, поклонники го-[ сударства и защитники чистого ин-I дивидуализма. Всех их соединяло 1 одно: уважение к науке и просвеще­нию. И то и другое, очевидно, мож-I но было получить только от Запада, 1а потому они сближение с Западом считали великим и счастливым со-ВЗытием в русской истории».

Большой вклад внесли западни-I ки в развитие исторической науки в

России. Они были основателями так называемой «государственной» или «юридической* исторической шко­лы. Принципы этого направления разработали С. М. Соловьёв и К Д. Ка­велин, а позднее — Б. Н. Чичерин. Главную роль в истории России, по их мнению, играло государство. Оно образовалось в результате разложе­ния родового быта и родовых отно­шений, в ходе которого возникла се­мья и появилось понятие частного (семейного) права. Создание еди­ного крепкого государства вместо прежнего — политически раздроб­ленного — положило начало праву государственному. Западники счи­тали, что пути развития России и Западной Европы мало отли­чались друг от друга. Однако неблагоприятные внешние условия (суровый климат; отсутствие морей; бли­зость степей, а значит, и частые нашествия кочев­ников; обширная терри­тория при малой плот­ности населения и др.) послужили причиной отставания России. В та­ких условиях государство играло главную роль, зна­чение отдельной личности было практически ничтож­ным. Государство подавляло её, превращало в послушное

орудие для достижения целей госу­дарства, прежде всего — обороны страны.

Исходя из этого, историки-за­падники создали теорию «закрепо­щения и раскрепощения сословий». С закрепощения крестьян в конце XVI в. началось закрепощение и дру­гих сословий — посадского населе­ния, купечества, дворянства, духо­венства. Лишь в начале XVIII в. с воцарением Петра I возник интерес к отдельной личности, появилось понятие индивидуальности. С XVIII в. сословия постепенно раскрепоща­лись — сначала дворянство («Ма­нифест о вольности дворянства>> 1762 г.), затем жители городов («Жа­лованная грамота городам» 1785 г.) и наконец крестьянство (Манифест 19 февраля 1861 г.).

Теория получилась удивитель­но стройной и красивой. Централь­ное место в ней отводилось рефор­мам Петра I, который для западников был великим «зодчим», направившим Россию по истинному пути разви­тия — европейскому. При Петре Рос­сия, выйдя из поры юности, вступила в возраст зрелости. «Народ поднялся

и собрался в дорогу; но кого-то жда­ли; ждали вождя; вождь явился» — так охарактеризовал преобразователя России С. М. Соловьёв в «Публичных чтениях о Петре Великом».

Западники спорили со славя­нофилами и о порядках в допет­ровской Руси, считая эти порядки деспотическими и варварскими. Особенно жаркая полемика разго­релась о крестьянской общине на Руси. Славянофилы видели в общи­не основу прошлого и зародыш бу­дущего. Такое понимание истори­ческой роли общины западники подвергли критике. Например, Чи­черин утверждал, что той соседской общины, о которой говорили славя­нофилы, на Руси никогда не суще­ствовало. Такую общину, по его мнению, правительство ввело лишь в XVIII в. для более исправной упла­ты налогов и выполнения повинно­стей. Крестьяне же Древней Руси «бродили», т. е. переходили с места на место и надолго нигде не оста­навливались. Таким образом, госу­дарство сыграло решающую роль и в организации народной жизни. Западники преувеличивали роль го-

сударства в истории России. Это было характерно для них. Они счи­тали, что вся история страны созда­валась при помощи насаждаемых сверху указов и юридических норм. Если славянофилы идеализировали Древнюю Русь, то западники в из­ложении её истории страдали схе­матизмом и сухостью.

ПОРА ПРАКТИЧЕСКИХ ДЕЛ

Самыми насущными проблемами в России западники считали отмену крепостного права, отмену телесных наказаний, введение строгого испол­нения законов. Это была их програм­ма-минимум, которая, впрочем, имела некоторое сходство и со взглядами славянофилов, После смерти Нико­лая I в 1855 г. для них наступила пора практического приложения своих сил. Правда, многим из них, как и старшим славянофилам, не суждено было уча­ствовать в этой новой борьбе: одни, как Грановский и Белинский, умерли, другие, как Герцен, уехали за границу. В лагере западников главную роль играли теперь Кавелин и Чичерин. Первый в «Записке об освобождении крестьян в России* изложил взгляд за­падников на пути отмены крепостно­го права. Он считал, что крестьян нуж­но освободить с землей за выкуп, который должно выплачивать госу­дарство. Такую же программу предла­гали и славянофилы.

Накануне отмены крепостного права теоретические разногласия между западниками и славянофила­ми значительно сгладились, на пер­вый план выдвинулись общие зада­чи. В конце 50-х — начале 60-х гг. представители либерально-запад­нического направления, например Н. А. Милютин, занимали высокие посты в правительстве. Кавелин и Чичерин были преподавателями у наследника престола Николая Алек­сандровича. Постепенно либера­лы-западники, как и славянофилы, приняли активное участие в работе земств и городских дум. В 50—60-х гг. западники часто выступали на стра­ницах таких журналов, как «Сов­ременник», «Атеней», «Русский вест-

ник», «Вестник Европы», а также га­зеты «Голос». В своих публикациях они пропагандировали европейский образ жизни, призывали развивать в России промышленность, новые ви­ды транспорта. Особое значение они придавали свободной торговле России с европейскими странами, чему могла способствовать отмена таможенных пошлин. Они обоснова­ли настоятельную необходимость реформ суда и армии. Все эти преоб­разования в той или иной степени были осуществлены в России в сере­дине XIX в. Мнения западников, ра­нее считавшиеся вольнодумством, стали общепринятыми.

РАСПАД ЗАПАДНИЧЕСТВА

После эпохи Великих реформ за­падничество как общественное дви­жение утратило прежний смысл и значение. Оно постепенно раздели­лось на течения. Наиболее яркие личности в лагере западников пре­кратили свою общественную дея­тельность ещё до эпохи Великих реформ. Например, западничество Герцена кончилось после Француз­ской революции 1848 г. Он возне­навидел европейскую буржуазию столь же сильно, как российское

дворянство и чиновничество. Бур­жуа скорее подавляли революцию, нежели участвовали в ней.

Революционные выступления Герцена пугали умеренных запад­ников. Даже его близкий друг Гра­новский незадолго до смерти го­ворил, что у него «чешутся руки» отвечать Герцену в его же изда­нии —- «Полярной звезде». Гранов­ский не успел этого сделать. Его на­мерение осуществили Кавелин и Чичерин. В совместном «Письме к издателю» они осудили позицию Герцена: «Ваши революционные теории никогда не найдут у нас отзыва и ваше кровавое знамя, раз­вевающееся над ораторской три­буной, возбуждает в нас лишь него­дование и отвращение». В сентябре 1858 г. Чичерин ездил в Лондон с надеждой повлиять на Герцена и за­ставить его изменить свою пози­цию. Но Герцен был непоколебим, и тогда в «Обвинительном акте», опубликованном в «Колоколе» в 1858 г., Чичерин назвал его статьи «неистовым беснованием».

Окончательно разделил быв­ших единомышленников Манифест 19 февраля 1861 г. Западники встре­тили его восторженно и сочли «луч­шим памятником русского законо­дательства». Герцен полагал, что «народ царём обманут», а либералы-западники предали интересы наро­да, уповая на благотворность буржу­азного прогресса в России. В статье «Учёная Москва» он обрушился на своих прежних друзей: «Между на­ми с бывшими близкими людьми в Москве — всё окончено, до их оп­равдания. Поведение Коршей, Кет-чера, а потом Бабста и всей своло­чи таково, что мы поставили над ними крест и считаем их вне суще­ствующих. Статью эту я написал со слезами, но — как 30 лет тому на­зад... есть для меня святыни — доро­же лиц». Умеренную позицию Каве­лина по крестьянскому вопросу Герцен называл «преступлением». Кавелин в свою очередь также разо­чаровался в Герцене, которого ещё недавно считал «первым человеком в целой Европе». Высокие идеалы 40-х гг. не выдержали проверки

временем. Многие западники на только стали противниками рево­люции, но и отказались от прежних умеренно-либеральных взглядов. Например, издания М. Н. Каткова «Русский вестник» и «Московские ведомости» постепенно преврати­лись в рупор консервативных, а за тем и крайне правых взглядов.

Лишь К. Д. Кавелин и Б. Н.Чн черин и после реформы 1861 г. пря должали отстаивать умеренные иде­алы 40-х гг. Они во всем искали «золотую середину». Как ни странно, эти последовательные западники и лидер славянофилов И. С. Аксаков имели много общего во взглядах на развитие России. Представительно правление дворян было для них не-приемлемо. Сохранить самодержа­вие, как они считали, необходимо для процветания России. На первый план западники выдвигали нравст­венные задачи, имеющие много общего со славянофильской про­граммой «воспитания общества», Кавелин писал, что «человек, при-нимающий к сердцу интересы ро­дины, не может не чувствовать себя наполовину славянофилом, наполо­вину западником».

Итак, 40-е гг. XIX в. как бы зада­ли программу развития русской об­щественной мысли на многие годы вперёд. Возникли два направления, борьба между которыми продол­жалась в литературе и журналисти­ке, всё более приобретая характер полемики о неразрешимом, «веч­ном» вопросе.

Бывший западник Герцен вспо-минал: «Да, мы были противниками их (славянофилов. — Прим.ред.),но очень странными: у нас была одна любовь, но не одинакая.

У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчётное, фи­зиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспо­минание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхватываю­щей всё существование любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орёл, смот рели в разные стороны, в то время как сердце билось одно».