Хайлис александр зевелёв

Вид материалаДокументы
Клара. 11 июля, вторник, 9-00
Павел.    11 июля, вторник, 15-50
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   15

Клара. 11 июля, вторник, 9-00




Гамлетам от Макбетов.

А ещё можно – Джарднисам от Джарднисов.

Только что явилась на работу, сделала озабоченный вид и тут же села сочинять тебе очередную докладную.

Даже не знаю, с чего начинать.

Может, с Йоськи? Нет, вру. Пожалуй, с того, кому ты нужен. На Кирюшку в этой связи, по-моему, лучше не рассчитывать. Прости. Знаю, что тебе это больно слышать, но пойми же ты, наконец: ему не до нас с тобой. Юноше бы сейчас выжить и превратиться во что-то существенное, ему сейчас так хочется быть нужным, неповторимым, правым и взрослым. Ну вспомни себя в пятнадцать лет. Полагаю, что самое большее, что необходимо сейчас Кириллу, это добрать, как ты выражаешься, но не водки, а любви. И, безусловно, не той, которую ты рвёшься ему предложить, а самой обыкновенной, тихой родительской любви, которой он был обделён до сих пор. Но про это мы уже раз сто говорили и повторяться надоело. Твоей маме ты нужен, нужен, разумеется, мне… А как ты своей маме потом намерен про меня врать?

Я, к сожалению, не надеюсь на то, что этот кошмар когда-нибудь закончится или хотя бы поутихнет. Всё остаётся в моей голове. Из своих книг по оккультизму я вычитала, что все события, которые происходят, записываются в памяти Вселенной. А всё, что случается со мной, записывается в памяти моей. Да, этот ужас, возможно, прекратится когда-нибудь для тебя. Я же с моей объёмистой памятью, как со своим же обострённым обонянием... При сильнейшем желании выбросить из головы, я всё-таки знаю, что не забуду ни одной минуты из сегодняшних дней. Ни одной, Паша. Если вообще переживу.

А пока я очень хочу дознаться, кто убил Олега. Не для того даже, чтобы наказывать: Олега не воскресишь, но единственно для того, чтобы знать. Наверно, это чисто женское любопытство… Зинка меня не волнует. Интересует только Олег. Не знаю. Агату Кристи люблю. Может, поэтому.

Так. Дошли до главного. Первая ласточка. Повязанный наш... Ты спрашиваешь, мог ли он убить Олега? Конечно, нет! Разве такие способны на убийство? Балаболка, трепло, – пожалуйста, но чтобы Йоська решился на такой шаг – представить себе не могу.

Паш, мне кажется, что для того, чтобы убить, мотив должен быть посильнее, чем месть за потерянные деньги. Ну, например, если это – единственная возможность защитить от насилия беззащитное существо... Даже очень плохой человек должен переступить табу, встроенное в генах, чтобы пойти на убийство себе подобного. Да, иногда, очень редко, встречаются люди, у которых в генах этого табу нет, но Йоська-то – обыкновенный малый. Да, вопил: "Убью!" Кричать не запрещается. Я думаю, что самое большее, на что он способен в пылу эмоций, это поорать. И попробовать найти себе жертву, но совсем в другом смысле.

Он и ко мне подбирался, было очень смешно. Кстати, получив от меня порцию благородного гнева, Иоська позже вместе со мной с удовольствием смеялся над тем, что его порыв вдруг отвергли.

Вчера, едва узнала, я позвонила Лизке. Долго и тщетно старалась её успокоить. Последнее время жизнь моя – сплошные слёзы, не мои, так чьи-то мне на грудь.

Больше всего Елизавета сокрушалась, что на пикнике Иосиф несколько раз исчезал, неизвестно куда, а это означает, что алиби у него нет. Я прикинула возможных кандидаток и стала обзванивать народ (это уже считай ночью, сталинские времена да и только). Так что, алиби я нашла. Правда, не уверена, понравится ли оно Лизухе. Зато вполне реально и абсолютно достоверно. Это оказалась наша Сюська. Которая сначала сказала, что ни за какие блага мира не пойдёт признаваться, а то супруг ей, Сюське, голову свернёт. Но я её припугнула тем, что Адик Адиком, ему-то и знать ничего не обязательно, а электрический стул страшнее. А если упрётся, так ведь алиби и у неё на то же время нет. А вот тогда муженёк узнает уже точно. Короче, наша мадам Бовари согласилась пойти завтра (то есть, сегодня) вызволить этого шлемазла для того, чтобы тут же отдать на растерзание законной супруге. Я звонила, проверяла. На работе Сюськи нет. Надеюсь, явилась с признанием.

Так что с Йоськой всё в порядке.

Порфирий обещал встречу, но ещё не объявился. Жду его с нетерпением и страхом. Нет, я действительно надеюсь, что с Йосифом дело будет улажено. Волнует меня эта встреча с американским правосудием. Сколько я ни размышляю на тему, кто мог выстрелить в Олега, придумать ничего не могу. Да, обиженных накопилось много, но чтобы заранее подготовиться, а затем пойти и убить? Это кем же надо для этого быть? Уж, во всяком случае, не треплом.

Почему ты решил, что меня волнуют твои часы? Я просто так спросила, в порядке ли, к слову пришлось. Рассказывала о том, что Кирилл мои часы исправил, вот и вспомнила по ходу о твоих.

Последнее. Ты спрашиваешь, зачем мне Кирилл. Пашенька, для меня это такой же шанс, что и для тебя, – реальная возможность получить невозможное. Не думаешь ли ты, что я в свои сорок решилась бы рожать. А ещё ж забеременеть от кого-то надо. Не волнуйся, я срываться на тебя не буду: с какой стати мне на тебя срываться. Да и что ж ты предлагаешь, чтобы мы с тобой сейчас начали борьбу за опекунство?

Кирилл на самом деле – испорченное, озлобленное существо. Я считаю себя частично виноватой и в его озлобленности, и в его испорченности. Может, поэтому хочу попытаться загладить перед ним свою вину. Ты в парнишке видишь приятного тебе юношу, для меня он – единственное, что осталось от любимого мною человека. Ты любишь мальчишку, потому что ты видишь в нём его хорошие стороны, я его люблю, несмотря на плохие. Улавливаешь разницу? Я от всей души надеюсь, что ещё не опоздала, что с добром пробьюсь к его сердцу: ведь от природы-то в мальчике действительно много хороших задатков. Кроме того, Паша, не обижайся, но насчёт тебя не ясно, а меня Кирюшка любит или, по крайней мере, притворяется, что любит. Во всяком случае, понимает, что я ему нужна. Поверь, сделаю всё возможное, чтоб заменить ему маму. Павлуша, одно я тебе могу обещать: если сбудутся мои надежды, если всё пройдёт так, как я мечтаю, чтобы оно прошло, я тебя из “ближайшего друга” не уволю. Несмотря на все твои дела. Знаю же, что ты порядочный человек, и верю, что Кириллу гадости не сделаешь и что по-прежнему и ему, и мне останешься родным человеком. В конце концов, держишься же ты в школе. Просто знаешь: нельзя. Вот так и тут, с Кирюшкой: нельзя. Даже если окажется, что его действительно интересуют не женщины, дай ему сделать этот выбор самому, не дави на чашки весов, пусть мальчик оклемается, вырастет, станет мужчиной. Свою дружбу я тебе в этом случае обещаю. Ты ведь знаешь, я способна простить многое, но не насилие, особенно по отношению к ребёнку. Конечно, Кирилл уже не ребёнок, но ещё и не самостоятельная личность.

Ну ладно, надо же пойти, хоть для приличия поработать: здесь на советских штучках не очень-то продержишься. Да и встреча с Порфирием сегодня. Пожелай мне удачи, Пашечкин. Вот, спасибо, что предупредил не упоминать о тебе. А то я уже собиралась, в первую очередь. Паш, я думала, ты меня лучше знаешь.

Да. Значит, ты меня с Кирюшкой хочешь предъявить матери. В качестве?.. Бедная твоя мама. Потом опять же врать про нас придётся. Ах, я снова повторяюсь. Что это я последнее время... Склероз у меня, что ли? Ладно, тогда всё.

Ну вот, только что позвонил Порфирий. На самом деле, следователя зовут Лэрри Кассиди. Он занят, поэтому перенёс наш разговор на вечер, почему-то напросился ко мне домой. Интересно, зачем ему мой дом? То бишь, мои апартаменты.


Павел.    11 июля, вторник, 15-50


А ты говоришь – бросай пить.  Бросишь тут, пожалуй.  Твою и-мейлу я прочел еще на работе перед уходом, и первая мысль – о стакане водки.  Большом стакане: галлон, не меньше, и непременно граненом (не знаешь, продаются где-нибудь такие граненые емкостью в галлон?).  Едва ступил в дом, едва нашел чистый стакан – телефон.  Йоська!  Живой!  И не из тюрьмы, а из дому звонит. Ты была права, когда писала, что с ним все будет в порядке.  Но дело не в нем.  Ты-то хороша!  Нет, наоборот: я-то хорош!  Поговорил с рыдавшей Лизой (что именно я ей говорил – не помню, я ведь уже в “кондиции” пребывал), залез на интернет, настучал тебе и-мейлу про арест и, как говорится, умыл руки.  То есть, принял свою “последнюю и решительную” (у меня все строго дозировано) и рухнул баиньки.  А ты…  Ты своей ночной “сталинской” обзвонкой спасла невиновного.  Ведь небось даже не думала, зачем ты это делала, а просто – делала.  И добилась.  Спасла.  В этом месте по законам литературы надо произнести какие-то слова, а у меня их нет.  Я, и правда, не знаю, что сказать.  Сказать, что я преклоняюсь перед тобой и одновременно чувствую себя бесполезным ничтожеством?  Это будет understatement, то есть, недостаточно сильно сказано…

Йоська о твоем подвиге (я сейчас говорю совершенно серьезно, ты же умеешь отличать меня серьезного от меня же несерьезного, правда?), конечно, не знает.  Рассказать или не стоит?  Он страшно перепугался.  Говорит, ночь в тюрьме – это нечто незабываемое: обыскивают, фотографируют в анфас и в профиль, потом общая камера, лавки вдоль стен, унитаз (пардон, параша) за перегородочкой…  Короче, Йоська в полном восторге от этой предвариловки, рассказывает – аж заикается.

На допросе, по его словам, следователь вел себя скорее, как защитник.  То есть, как бы помогал найти алиби.  И – не смог.  Говорил, несколько человек показали, что после часу ночи его нигде не видели.  А Йоська наш насмерть стоял.  Отвечал, что пьяный был, не помнит ничего, заснул, наверно, где-нибудь, а потом, замерзнув на лоне природы, на “автопилоте” дополз до своей палатки, в каковой поутру и пробудился.  Были еще вопросы о его отношениях с убиенными, а он, бедняга, и тут ничего сказать не мог: он же, как и многие другие, отдавал Олегу деньги, которые скрыл от налоговых властей.  Короче, оставили его в заведении этом почтенном ночевать.  А наутро надели опять наручники, посадили в машину и повезли на нашу злосчастную полянку.  Вывели на свежий воздух и просят: покажите, мол, где именно вы в ту ночь с госпожой Сусанной Сапожник трахаться изволили.  Ну, ему, бедняге, куда деваться, раз уже все равно знают?  И хоть ночью дело было, а место приметное: за задней стенкой туалета, помнишь, того, который в низинке, слева от парковки?  Показал.  Они интересуются, пользовались ли презервативом.  Он отвечает, что, дескать, да.  Они говорят: что ж, правильно, мол.  Тут откуда ни возьмись – Сюся в сопровождении полицейских.  Наручники с него сняли, и вот стоят они, голубки наши, рядышком, пока начальники презерватив ищут.  И представляешь, находят!  Говорят, что мы, мол, отдадим в лабораторию на предмет определить, той ли самой ночью этой вещицей пользовались, и если ответ будет положительный, то, дескать, извините.  А пока что распишитесь здесь, здесь и здесь и можете быть свободны.  Вот так!  Сюська его до дома довезла на своей машине.  Говорит, всю дорогу молчали.

Так что, Клар, ты совершила Нечто!  Примитивно рассуждая, ты растрясла перед властями еще один адюльтер.  У меня такое впечатление, что в нашей интеллигентской бардовской компании только мы с тобой еще не того…  Ну, например, ты знаешь, что у Мишки с покойницей Зинкой не просто “приключение” было, а длительные и серьезные отношения?  И кстати, похоже, только у нас с тобой из всей тусовки есть алиби, которое не надо изыскивать и подтверждать подобными способами.  Но я не об этом хотел сказать.  А хотел я сказать вот что: ты, Клара Вайсенберг, прошлой ночью спасла невиновного.  И Тот, в существование Которого ты, похоже, веришь (а я, прости, не верю, потому что если бы Он действительно имел место быть, Его следовало бы немедленно разжаловать в рядовые), тебе зачтет это на Cтрашном суде (почему и для кого страшном – не спрашивай, ибо не знаю, просто еще один речевой штамп).  И определит Он тебя в верхнюю палату.  А меня, понятно, в нижнюю.  И пересекаться мы будем в редких случаях, типа инаугурации нового Его…

Кроме шуток: пожалуйста, сообщи при первой же возможности, как прошло свидание с зубастым Лэрри Петровичем.  Считай, что я ревную… И не только к Лэрри, а ко всем. Например, к Джарднисам. Кто они, кстати, такие?