При составлении комментариев были использованы некоторые материалы цикла лекций Е. Н. Колесова "Таро Тота" и результаты личных наблюдений составителя

Вид материалаДокументы
Платье с улитками и серебристые рыбки
Помимо вышеупомянутого бессилия перед собственной (счастливой, о да) судьбой, Десятый Аркан предлагает
Соня Пиреш
Но счет часто оказывается небольшим. И тогда начинаются трудности.
Еще есть такое слабое место
Важные советы-рекомендации Повешенного
Ольга Гренец
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   31

Платье с улитками и серебристые рыбки


- Это я ее придумал!
Кирюха сердито топает, и из-под его кроссовка столбом поднимается скрипящая на зубах июльская пыль. Его руки сжимаются в кулачки, и видно, что ему очень хочется стукнуть Митьку, но он сдерживается.
- Нет, я! - Митька хлюпает носом, а в глазах его стоят слезы. Ему до чертиков обидно. В коем-то веке у него хоть что-то получилось, а Кирюха пытается это отнять.
Я стою рядом, в красном летнем платье с веселыми желтыми улитками, а на ногах выцветшие сандалики. Один ремешок у них почти оторвался, и я все забываю попросить дедушку его починить.
Кирюха и Митька - близнецы. Ужасно похожие. Я все про них знаю, каждую их черточку. Митька добрее Кирилла, но при этом немного плакса. Кирилл выше брата на два сантиметра, хотя вскоре они непременно сравняются, так бывает каждый год, а в школу придут неотличимые друг от друга вовсе. Они почти никогда не ссорятся, не таскают кошек за хвост и не обижают малышню. Самое то для дружбы!
- Ага, - говорит Кирилл, и что-то шепчет Мите на ухо, после чего оба поворачиваются в мою сторону.
Я поначалу даже радуюсь - ну наконец-то! - но глаза у них ой не добрые, и по спине от этих взглядов бегают морозные мурашки, несмотря на летнее пекло.
- Мы тебя придумали, - говорит Митька и делает угрожающий шаг в мою сторону.
- Ты неправильная. Мы придумывали двоих. А ты одна, - Кирилл поднимает с земли булыжник и замахивается им.

Замахивается! На меня!
Тогда я разворачиваюсь и бегу. Рваный сандалик хлюпает по ноге, а я несусь сквозь крапиву, сквозь тетьимарьину подсолнуховую рощу, мимо бодливой козы Зорьки. Но куда там, разве убежать маленькой девочке от двух мальчишек, которые старше на целых полгода!
Полгода - это очень много. За полгода мы три раза бывали в лунопарке, два в цирке, и еще один в страшном музее ги-ги-е-ны. Там всюду черепа и другие здоровские штуки, и еще я подумала, что никогда не буду курить. Оказывается, те, кто курят, становятся внутри черными-черными, а потом там заводится рак. Мне кажется, это здорово, когда в тебе живут, например, рыбки, но рак внутри - это уж слишком!
Еще за эти полгода папа съездил в Командировку. Я не знаю где это, но оттуда он привез большущую кучу подарков. Иногда я спрашиваю маму, когда он соберется туда в следующий раз, а она ласково гладит меня и смеется, но глаза у нее становятся грустными, и я ничегошеньки не понимаю. Странные люди они, эти взрослые. Непонятные. Глядя на них, я понимаю, что не очень-то хочу взрослеть.

Все эти мысли проносятся в моей голове за две мааленькие секундочки. А если за секунду можно столько всего подумать, то понятно, что за пол года можно прожить почти что целую жизнь...
Но меня догоняют, и я не успеваю даже вздохнуть как следует, а мальчишки хватают меня с двух сторон за руки, больно-пребольно, так, что и не вырваться.
- Теперь, - говорит Кирюха, - ты пойдешь с нами!
Я пытаюсь сказать, что никуда с ними, с такими злыднями, не пойду, но меня никто не спрашивает, меня просто тащат, и упираться себе же хуже, потому что вцепятся еще сильнее, хоть плачь. И я пускаюсь в рев, мне совсем не стыдно. Ну и пусть рева корова, мне не жалко. Я реву нарочито громко - вдруг выскочит бабушка, или дядя Тимур, замахнется на ребят - мол чего девочек обижаете. Тогда можно будет показать им язык и убежать домой - пить топленое молоко и жевать свежий, только что из печки, бабушкин хлеб.
Но никто не выходит, а меня тащат злые мальчишки, тащат меня через пустырь, тащат туда, куда детям ходить ну уж совсем запрещается - к скале, с которой пологий обрыв - прямо в море, на каменное мелководье.
Бабушка говорит, что это место имеет дурную ре-пу-та-ци-ю. Я еще не совсем понимаю, что значит это слово, но Тимурка рассказывал, что два года назад оттуда спрыгнула пятнадцатилетняя Зойка, и ее так и не нашли, хотя вызывали две спасательные бригады.
Я знаю, что в деревне мне можно почти все. На что рассердится бабушка - дедушка закроет глаза. Или наоборот. Но вот сюда - ни ногой! Если кто-нибудь узнает, меня ждет самое страшное наказание - высылка в город. А я в город не хочу, там пыльно, там нет огорода с клубникой и парного молока. И дети все со двора разъехались, осталась только Люська, но я с ней не дружу, она псих, она ломает игрушки и больно щипается, и очень плохо говорит.
Ой, мамочки что же будет. Слез почти не осталось, только громко в ушах бухает сердце, словно сейчас выпрыгнет из моей груди. Как я буду без него жить? Тем временем, близнецы подводят меня все ближе к краю, толкают, и теперь уже по-настоящему страшно. До обрыва - два маленьких шажка, а они все еще держат за руки.
- В следующий раз, мы придумаем лучше, - говорит Кирюха, и они оба разжимают кулачки, а я срываюсь вниз, и вдруг вспоминаю - это же я их придумала! Я придумала-а-а-а-а...
Лечу и вдруг просыпаюсь. Просыпаюсь в слезах. Ну вот - упала с кровати, уронила любимого TeddyBear. Ффух.
Рукавом ночной рубашки я размазываю слезы и бегу к маме в спальню.
- Иди сюда, my Sweety, - шепчет мама. - Давай ложись рядышком. У мамы под одеялом не страшны никакие кошмары. Мы улыбаемся друг дружке и засыпаем, а за нашими окнами уже гудит и движется утренний город Нью-Йорк.
Я родилась в Америке, и почти не говорю по-русски. Скоро будет осень, и я пойду Юниор-Скул. Я ходила туда весной на подготовительные курсы, где познакомилась с Кирью и Матиусом - такие смешные кучерявые негритятки, и притом близнецы. Они ужасно похожи, и почти никогда не ссорятся. По крайне мере, так говорит их ма. Оказывается, они старше меня на целых полгода и немного умеют играть в баскетбол. Мне кажется, что это здорово.

Я белая птица. Я лечу над деревней, где у обрыва стоят растерянные Митька и Кирилл. Они только что сделали что-то страшное, и пока не поняли, как им быть.
- Это я вас приду-малла-аа! - кричу я им с высоты, но они не слышат, они держатся за руки, смотрят как завороженные на яркое алое пятно под обрывом, и все сильнее сжимают кулачки.
Теперь я белая птица. И во мне живет множество серебряных рыбок мальков. От них щекотно и хочется смеяться. Солнечные лучи проникают сквозь зеркальные окна нашего двадцать восьмого этажа. Я открываю глаза и сладко потягиваюсь. Под маминым одеялом никогда не снятся кошмары.



X

Колесо Фортуны


Десятый Аркан сулит перемены и настойчиво напоминает: перемены всегда к лучшему. Даже если это не сразу понятно.

Он же дает возможность оставаться оптимистом, оказавшись в ужасном положении. И, напротив, замирать от дурных предчувствий (далеко не всегда правдивых) в наилучшие моменты.

И наконец, Десятый Аркан говорит человеку: сейчас обстоятельства сильнее тебя. Но предлагает использовать это не как повод для отчаяния, а как возможность наконец-то расслабиться и начать получать удовольствие.


Выпадая при гадании, Колесо Фортуны всегда сулит счастливое разрешение всех проблем. Даже в самом скверном окружении гарантирует, что все уладится - чудом, если иначе никак. И предлагает сделать лишь одно усилие - позволить себе быть счастливым (на самом деле это мало кто умеет, хотя казалось бы).


И, да. Еще Десятый Аркан призывает научиться не цепляться за человеческие отношения, не слишком привязываться к людям. И вообще ни к чему не привязываться, потому что стабильности, скорее всего, не будет ни в чем. А будут сплошь перемены участи, одна за другой..


Помимо вышеупомянутого бессилия перед собственной (счастливой, о да) судьбой, Десятый Аркан предлагает

- перестать думать, будто счастливы только дураки

- прекратить завидовать чужому счастью

- не мусолить больше прошлое, а попробовать целиком оказаться здесь-сейчас и обратить наконец внимание на происходящее.


Макс Фрай


Суми-Думи


Сейчас, сейчас. Иду. Ну что ты кричишь так? Я тебя слышу. Просто я далеко, понимаешь? А ведь, пожалуй, не понимаешь. Ладно, ладно, говорю же, иду. Все моря теперь по колено мне, скалы – ступени, чтобы сподручнее было карабкаться вверх, тысячелетние сосны хлещут по щиколоткам – ничего, не крапива, потерплю, пройду как-нибудь, лишь бы только о линию горизонта не споткнуться впопыхах, а впрочем, ерунда – ну споткнусь, ну упаду, что с того? Встану, отряхнусь и дальше пойду, сколько раз уже так было, ты же помнишь.


Вот тебе пока радуга в полтора неба, чтобы не скучно было ждать, и, ладно, вторая, прозрачная, сверху, и третья, почти невидимая, мне не жалко. И пусть везде будет дождь, а прямо над тобой бирюзовая прореха в тучах, чтобы ни капли на макушку, и на тент полосатый, что над макушкой твоей, тоже ни капли – хорошо же, правда? Ну вот, а я скоро уже, скоро, ну что ты, в самом деле.


Ломтем солнечного света перекушу поутру, на бегу, в волчью шкуру закутаюсь ночью, жертву присмотрю вдалеке, не догоню, так согреюсь, спрячусь от ярости твоей ледяной, ты, кстати, зря так сердишься, потому что – ну я же иду, это только кажется, что медленно, того гляди, собственную тень обгоню, будет ныть, что ножки болят, дыхания не хватает, спать хочется, на руки возьму ее, понесу, хоть и тяжела она, но до ближайшего обрыва доволоку как-нибудь, а там – поминай как звали. Нечего было путаться под ногами, мало ли что тень, все, проехали, забудь.


И вот тебе еще развлечение, пока меня нет. Хочешь, сейчас во-о-он на том углу тонкий смуглый юнец, приподнявшись на цыпочки, занесет над подружкой сияющий позолотой ятаган, уличная толпа замрет в причудливых позах, кто-то тоненько взвизгнет, а девица, перекинув белокурую косу с плеча на плечо, хихикнет: опять переигрываешь, все бы тебе людей пугать, не помнишь, режиссер говорил, не надо вот этих вот эффектных поз. Мальчик что-то ответит неразборчиво (ты не услышишь), спрячет бутафорский ятаган под полой плаща, дама за соседним столиком вздохнет разочарованно, но все же с облегчением, а официантка скажет тебе: «Студенческий театр, они здесь рядом репетируют», - и вот пока она не отошла, не забудь, пожалуйста, заказать мне эспрессо с медом, espresso su medum, ага, суми-думи, ты же знаешь, я его очень люблю. Что? Нет, не остынет, потому что я уже не иду, я бегу к тебе, не разбирая дороги.


Если учую погоню, гребень из кармана выну, кину через левое плечо, дескать, гори все синим пламенем. Не пожар, так потоп, не понос, так золотуха, а если пустыня за моей спиной превратится ненароком в цветущий сад, не моя это вина, да и не заслуга вовсе. Откуда мне знать, что это за гребень был, и почему он так работает? Я не теоретик, я практик. Нет, я не отвлекаюсь, я на бегу говорю, ну что ты так бесишься, сказано же было, я сейчас. Миллион шагов сделать осталось, всего-то, а потом – понять, что только один шаг разделял нас с самого начала, мне и теперь это ясно вполне, но должен же кто-то снашивать железные башмаки, чтобы добро не пропало, мастер ковал, старался, и кто оценит его работу, если не я?

Вот то-то же.


Ну видишь, я уже тут. Пять минут, подумаешь, тоже мне опоздание, да не дергайся ты, я помню, что за руку брать нельзя, и меня, между прочим, нельзя – никому, кроме тебя, а ты не возьмешь, и хорошо, значит эта реальность пока не взорвется, не сегодня, мой друг, не сегодня, и это хорошая новость, да?



XI

Сила / Страсть


В старых традициях толкования Таро Одиннадцатый аркан - Сила, дева, укрощающая льва. Суть его прекрасно передают мастера всяческих восточных единоборств, когда говорят ученикам, что вершина всякого боевого искусства - не сражаться вовсе.

В интерпретации Алистера Кроули Одиннадцатый аркан - страсть, похоть. То есть, все силы, имеющиеся в распоряжении человека, сконцентрированы и направлены к единственной цели - объекту вожделения. В связи с этим следует предложение: не бояться своего "внутреннего зверя", а приручить его, укротить и подчинить себе, к обоюдному удовольствию.


Для полного понимания Одиннадцатого Аркана следует соединить обе интерпретации. И получить в сумме девственницу Жанну д'Арк, которая кричит своему войску: "Кто любит меня - за мной".


Соня Пиреш


Кифара и флейта


Ох, я вчера нажрался... ну и нажрался... по-нашему так, по-олимпийски, до провалов в памяти... Сегодня проснулся - ничего не помню, в желудке камень, язык шерстяной, и голова гудит, как бронзовый шлем, если по нему мечом заехать, хорошенько так, с оттяжечкой...
Оооооох... где ж вчера так?!

Сестренка воды принесла, уставилась на меня насмешливо.
- Что, - говорит, - Лучник, перебрал вчера?
Голос вроде спокойный, веселый даже, а все равно... нехорошо так звучит, нервно.
Как будто в нем истерика позванивает, вот-вот прорвется.
Можно, конечно, спросить, что происходит, но мне, в общем и так ясно.
Опять поди какой-нибудь придурок полез смотреть, как она купается. А сестренка его подстрелила.
Или вначале в зверюшку превратила, а подстрелила потом. А теперь переживает.
Хорошая она у меня девочка, хоть и диковатая.

Ну как же у меня болит голова, какой я несчастный бог! С кем меня угораздило так напиться, не с Дионисом же?! Это у него что ни день, то оргия, а у меня в окружении все смирные, излишествам предаются редко и без особого удовольствия...
Сестренка на ложе ко мне присела, руки на коленках сложила, ни дать ни взять - примерная девочка, мамина гордость.
Я голову осторожно-осторожно приподнял.
- Давай, - говорю, - великая охотница, рассказывай. Что ты опять натворила?
А она глазищи свои синие распахнула.
- Я, - говорит, - натворила?! Ну, ты и наглец, братец! - и рожу мне скорчила. Балда. Увидел бы ее кто сейчас вот так, с высунутым языком и глазами в кучку, ни за что бы не сказал, что вечно юная Артемида "прекраснее всех нимф и муз"*. Хотел я ее пнуть в божественный зад, чтобы не смела над умирающим братом смеяться, но тут в голове что-то как взорвется!

***

- Я тебе говорю, придурок, учись играть на кифаре! К-кифара - первый инструмент в деле бабоукладчества! Ты, что, мне не веришь? Мне, олимпийцу, не веришь?!

***

- Что, Музовод, маешься божественным похмельем?
Конечно, вот именно его мне и не хватало для полного счастья. Морщусь, сжимаю голову руками.
- Иди отсюда, Бромий**, без тебя тошно.
Ухмыляется, скотина.
- Без меня тошно, да. А со мной будет самое оно! - подходит поближе, виляя бедрами, как продажная девка. Морщусь еще сильнее.
Вообще-то он - красавчик, наш Дионис. И не так чтобы дурак. А вот поди ж ты - раздражает безумно. Как гляну на эту слащавую мордочку, сразу хочется по ней стукнуть. Неужели я действительно вчера с ним выпивал? С чего бы это?
- Ну, так что, Музовод? Лечить тебя от похмелья? Если да - попроси свою очаровательную сестрицу не коситься на меня волком, а то у меня руки дрожат!
Еще б они у него не дрожали. Пару лет назад он встретил Артемиду в лесу и попытался ухватить ее за коленку. Если бы не мой сын Асклепий, которому мертвого оживить - как мне на кифаре сбацать, не было бы у нас больше шумного разгильдяя Дионисика.
Сестренка, видимо, тоже об этом подумала. Холодно усмехнулась, поднялась с ложа, смерила Бромия взглядом - он ее на голову ниже, бедолага, и отошла. Недалеко отошла, на пару шагов. Серебряный лук откуда-то достала, стоит, с тетивой возится.
Дионис только глаза закатил - ах, какая женщина!
Потом плюхнулся рядом со мной, ручонку свою пухлую мне на лоб положил.
- Если, - говорит, - Музовод, ты пить не умеешь, то и не берись. Вот, возьми хоть меня - я за лук не хватаюсь, на кифаре не бренчу... Зато и после пьянок не блюю!
Хотел я ему сказать пару добрых слов, но так меня чего-то разморило...

***

- Вот эта твоя флейта - это ж фигня, это ж не звук! Кифара - это да! Это - инструмент! Да ты попробуй, что ты ухмыляешься, морда твоя козлиная?!

***

От Дионисова массажа мне так полегчало, что к обеду я расхрабрился и выпил немного вина. Сестренка на меня покосилась неодобрительно, но ничего не сказала. Дионис, которого мы тоже усадили с нами обедать, только ухмылялся. Сам-то он уговорил почти полный бурдюк, но даже не зарумянился.

- Слушай, Музовод, а ведь я же к тебе по делу пришел.
Я повертел головой - вправо, влево - не болит! Потряс. Все равно не болит!
- Давай, - говорю, - твое дело, Бромий.
Дионис коротко вздохнул - как будто храбрости набирался.
- А вот скажи мне, Феб***... - вздохнул еще раз, - где друг твой, Марсий?
Я, признаться, ошалел. Не столько оттого, что Дионис назвал мелкого сатира Марсия моим другом, сколько оттого, что он обратился ко мне так официально.
- Понятия не имею, - отвечаю. - Думаешь, я сторож этой козлоногой скотине?
Дионис хмыкнул, запрокинул голову и вытряс себе в пасть последние капли вина из бурдюка. Рыгнул довольно.
- Думаю, нет. Думаю, не сторож. Но почему бы это, брат Музовод, все местные дриады со вчерашнего дня рыдают по славному силену...прости, по козлоногой скотине Марсию, с которого Великий Аполлон собственноручно содрал шкуру? Заживо?

Пожалуй, сегодня мне еще не стоило пить. Так и знал, что голова разболится опять...

***

На круглой, как монетка, полянке сияющий бог-олимпиец, прекрасный, как летний день, и на вид сильно нетрезвый,наступает на низкорослого, загорелого до красноты сатира.
- Да что ты понимаешь, к-козел?! - кричит бог, потрясая изящной кифарой. - Сравнил тоже - музыкальный инструмент с этими... с этими трубками! Да на трубках этих любой смертный мальчишка научится свистеть в два счета! Я к тебе, как к бессмертному, как к равному! Научить тебя хотел! Чтоб ты не позорился с этим убожищем! А ты?!
Сатир набычился, смотрит исподлобья. Потом тихонько говорит что-то, слышное только олимпийцу. Олимпиец краснеет от злости.
- Состязания? Будут тебе состязания! И, клянусь вот этой кифарой - если ты проиграешь, я с тебя шкуру спущу!


***

Аполлон сидит, прислонясь спиной к огромному дубу, и тихонько наигрывает себе на кифаре. Его лицо, залитое голубоватым лунным светом, кажется изваянным из мрамора.
Странная сдвоенная фигура выскальзывает из леса и останавливается на границе между светом тенью.
- Феб, - зовет фигура надтреснутым слегка блеющим фальцетом. - Феб!
Аполлон откладывает кифару и медленно поднимается.
- Марсий? - неуверенно спрашивает он.
Фигура кивает двумя головами, но не двигается с места.
Аполлон подходит поближе, внимательно вглядывается, потом отшатывается, и его рвет.
- Ну, ладно тебе, - скрипуче хихикает Марсий. - Ты что, ободранных сатиров никогда не видел?
Аполлон кашляет и вытирает рот ладонью.
- Чего ты хочешь?
- Да так, - Марсий синхронно пожимает четырьмя плечами. - Хотел тебе показаться.
- А это... - Аполлон тычет пальцем. - Это - что?! Или кто?
Марсий опять хихикает.
- Недогадливый ты, - говорит он, - просто как бог! Если я - сатир без кожи, то это кто? Это кожа без сатира! Отличная штука, кстати, не смотри, что пустая. Мы с нею теперь дуэтом играть можем - я на флейте, она на твоей кифаре. Или наоборот.
Аполлон морщится.
- А как ты...
- Асклепий помог, - коротко отвечает Марсий. - Хороший он мальчик. И великий врач. Прямо как будто и не твой сын.
Аполлон начинает злиться.
- Ты мне показаться хотел? - спрашивает он. - Все, показался, можешь идти. Пока я с тебя еще чего-нибудь не содрал.
Марсий качает головами.
- Не торопись, олимпиец. Ты с меня уже ничего содрать не можешь.
- Это мы еще посмотрим, - шипит Аполлон. Страх и отвращение постепенно уступают место гневу.
- Поверь мне на слово, - мягко говорит Марсий. Аполлон хочет возразить, но Марсий не дает. - Хотя, конечно, ты можешь попробовать.
Несколько минут они молчат.
- Ну, ладно, - наконец, говорит Марсий. - Пойдем мы. Я, считай, просто зашел сказать, что я не в претензии. Чтоб ты не очень из-за меня терзался.
- С чего это ты, сатир, взял, что я могу из-за тебя терзаться? - высокомерно спрашивает Аполлон.
- Ни с чего, - кротко отвечает Марсий. - Просто подумал. Ладно, пойдем мы. Счастливо тебе, Феб. Может, еще встретимся.
- И тебе счастливо, Марсий, - говорит Аполлон. - Но надеюсь, что не встретимся.
- Ну, мало ли. Только имей в виду, у меня теперь будет другое имя.
- Какое? - почти против воли спрашивает Аполлон.
- Нуууууууууу... - тянет Марсий. - Например... Бафомет. А что? Отличное имя, звучное.

________
* Цитируется по Н.Куну "Легенды и мифы Древней Греции".
** Бромий (шумный) - прозвище Диониса.
*** Феб (блистающий) - прозвище Аполлона.
****Бафомет - идол или изображение неизвестного происхождения, отображающий некое еретическое существо. Б. изображается в виде получеловека-полукозла. Является официальным символом в Церкви Сатаны. Происхождение самого имени неясно. По одной из версий, это комбинация двух греческих слов, baphe и metis, означающая "поглощение знания".



XII

Повешенный


Алистер Кроули писал по поводу Двенадцатого Аркана следующее:

«С невеждами можно поступать только одним способом: приводить их к знанию об их звездном наследии».

(Впрочем, как по мне, это можно и нужно говорить-делать вообще по любому поводу. И без такового.)


По большому счету, Повешенный - карта инициации, Ученичества с большой буквы и экстатического вдохновения (Один, добывший мед поэзии, повисев на Мировом Древе – классическая история про Повешенного).

Но счет часто оказывается небольшим. И тогда начинаются трудности.

Человек, чью личность описывает Двенадцатый Аркан по природе своей склонен приносить себя в жертву - близким, обстоятельствам, требованиям общества и т.п. Неумение сказать "нет", даже когда очень хочется - весьма типичная для него проблема.

Вообще риск оказаться жертвой (вовсе не обязательно в качестве участника кровавой трагедии, можно и в мягкой, бытовой форме) в данном случае довольно велик. С этим нужно бороться. В первую очередь - перестать получать тайное удовольствие от собственной жертвенности. Как это ни странно звучит, учиться эгоизму - в разумных пределах, конечно.

Еще есть такое слабое место:

склонность застревать в ситуации, которая исчерпала себя и, теоретически, может быть изменена. Тут, опять же, нужно очень хорошо следить за собой и четко различать ситуации, когда действительно ничего нельзя изменить, а когда можно, но лень, или не хочется, или вообще непонятно, зачем дергаться. "Дергаться" надо обязательно - просто для душевного здоровья.


Важные советы-рекомендации Повешенного:

- Как можно чаще менять свою точку зрения на разные вопросы. Т.е., даже просто на уровне внутреннего театра. Этакое актерство для самого себя. Такое упражнение - как освежающий душ.

- Любить себя, холить-лелеять, следить за здоровьем, не переутомляться. Это не пустые слова, тут важно не дать работать программе саморазрушения.

- Всякий день напоминать себе о своем "звездном наследии". Махровый материализм противопоказан.

- Давать волю вдохновению. Творчество в любой форме очень полезно для душевного и даже физического здоровья. Оно как-то незаметно облегчает жизнь, лечит головную боль и латает карму.


Ольга Гренец