Марина и Сергей Дяченко. Горелая башня

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4

Марина и Сергей Дяченко. Горелая башня

...Никогда не знаешь, где тебя подстережет неприятность. Скатываясь с моста, фургон угодил колесом в выбоину, старенький кузов содрогнулся, и Гай ясно услыхал грохот опрокинувшейся клетки. Пришлось чертыхнуться и остановить машину. Стояло июньское утро, от реки тянуло рыбой, но не противно, как это бывает на общей кухне, а свежо и вкусно, будто на рыбалке, когда вода лежит зеркалом и упругое рыбье тело прыгает в росистой траве. В кустарнике у самой дороги сидела и рассуждала незнакомая зеленоватая птаха, и монолог ее настраивал на миролюбивый лад; Гай прищурился на невысокое солнце и с удовольствием подумал о длинном и спокойном дне, который принадлежит ему от этого вот утра и до самой ночи, весь день - неспешная дорога, потому как торопиться некуда... Никогда не знаешь, где тебя подстережет неприятность. Скатываясь с моста, фургон угодил колесом в выбоину, старенький кузов содрогнулся, и Гай ясно услыхал грохот опрокинувшейся клетки. Пришлось чертыхнуться и остановить машину. Стояло июньское утро, от реки тянуло рыбой, но не противно, как это бывает на общей кухне, а свежо и вкусно, будто на рыбалке, когда вода лежит зеркалом и упругое рыбье тело прыгает в росистой траве. В кустарнике у самой дороги сидела и рассуждала незнакомая зеленоватая птаха, и монолог ее настраивал на миролюбивый лад; Гай прищурился на невысокое солнце и с удовольствием подумал о длинном и спокойном дне, который принадлежит ему от этого вот утра и до самой ночи, весь день - неспешная дорога, потому как торопиться некуда... Гай не знал, что упавшая в кузове клетка от удара потеряла крышку, и черная с блеском нутрия, обозначенная в накладной числом со многими нолями, оказалась таким образом на полпути к свободе. Гай не знал этого и беспечно распахнул железные дверцы кузова; ценный зверь вывалился ему под ноги и, отбежав на несколько шагов, замер между своим испуганным тюремщиком и берегом неширокой реки. Нутрия ошалела от тряски и грохота и потому, оказавшись на воле, не сразу сориентировалась. К несчастью, Гай сориентировался еще позже.

- Крыса, - сказал он с фальшивой нежностью, делая шаг по направлению к беглянке. - Хорошая моя крыска...

В следующий момент он кинулся - неистово, словно желая заслужить лавры всех вратарей мира; он норовил ухватить за черный голый хвост, но поймал только воздух и немного травы. Нутрия, не будь дурна, метнулась к берегу и без брызг ушла в воду; некоторое время Гай видел ее голову, а потом и голова скрылась под мостом. Некоторое время он просто сидел на берегу. Что называется, опустились руки. Потом, сжав зубы, поднялся и вернулся к фургону; пустая клетка без крышки лежала на боку, прочие были целы, и девять желтозубых тварей поглядывали на Гая с нескрываемым злорадством. Вернувшись к воде, он лег на живот и заглянул под мост. На замшелых камнях играли блики; под самым брюхом моста было и вовсе темно - как на Гаевой душе. Потому что как минимум половина заработка... заработка ЗА ВСЕ ЛЕТО. И половина его канула в воду. В прямом и переносном... да что там, тьфу.

- Ты что-то потерял?

На дороге, даже и пустынной, подчас случаются путники, даже и любопытные. Ничего особенно странного в этом голосе не было - но Гай напрягся. И спустя секунду понял, что оборачиваться и отвечать очень, ну очень не хочется. А вовсе не отвечать - невежливо; потому, поколебавшись, он отозвался, все еще лежа на животе:

- Нутрия сбежала...

Незнакомец негромко засмеялся. Гай повернулся на бок, увидел узкие босые ступни и защитного цвета штаны. По правой штанине взбирался муравей; Гай рывком сел и поднял голову. Ему показалось, что из двух прищуренных щелей на него глянули два острых зеленых прожектора. Успел заметить копну светлых волос, разглядел кожаный футляр на шее - и поспешно отвел глаза. Все сразу. Вот так-то, все беды - сразу...

- Никогда не слышал, чтобы в здешних краях водились нутрии, - задумчиво сообщил прохожий. Уходи, мысленно взмолился Гай. Я тебя не трогал. Уходи. Прохожий не внимал его мольбам - стоял себе спокойно и чего-то ждал; тогда Гай пробормотал хрипловато:

- Нутрии... да вон их у меня... целый фургон.

Прохожий отошел - для того, чтобы заглянуть в открытый кузов и удивленно - а может быть, обрадовано - хмыкнуть:

- Ого... Побег из-под стражи. Что они у тебя, зубами прутья грызут?

Большой черный жук перебирался с травинки на листок подорожника. А вот не буду смотреть, твердил себе Гай. Нечего мне на него... на ЭТОГО... смотреть. Не зря болтали, что он... снова объявился. Не зря болтали, а я думал - зря... Прохожий оставил нутрий. По-видимому, говорить с Гаем ему было интереснее:

- Чего нахохлился?

Жук оступился и скрылся из виду, безнадежно завалившись под листок.

- Как тебя зовут, молчаливый?

А тебе зачем, подумал Гай и втянул голову в плечи.

- Как-как, ты сказал?

- Гай...

- Что будешь делать?

Под сидением в кабине лежал обрезок свинцовой трубы - "на всякий случай". Нет, это совершенно неуместная мысль.

- Делать?.. Сниму штаны и полезу под мост.

- Надеешься поймать?

- Не надеюсь, - буркнул Гай в сторону.

- Хочешь, помогу?

- Нет!!

Гай вскочил, как ошпаренный. Следовало немедленно ехать прочь, но и бросить драгоценного зверя на произвол судьбы казалось немыслимым - а потому оставалось только откинуть крышку капота и тупо уставиться в мотор, давая тем самым понять, что разговор окончен. Прохожий, однако, рассудил иначе и убираться восвояси не спешил:

- А почему, собственно, "нет"?

- Спасибо, - выдавил Гай, - но не надо.

Тянулись минуты; Гай с ужасом понимал, что устройство мотора совершенно вылетело у него из головы, мало того - сливается перед глазами, а ведь надо как-то имитировать бурную техническую деятельность...

- Чего ты испугался? - неожиданно мягко спросил прохожий. - Я хочу тебе помочь. Действительно.

- Я вас не трогал, - выдавил Гай.

- Так и я тебя, собственно... ты ведь в Лур едешь? На пушную ферму, как я понял... Где с тебя за эту крысу сдерут и штаны, и шкуру. Так почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог?

Гай с грохотом захлопнул крышку капота:

- Потому что вы ничего не делаете даром.

Собственно, ему не следовало так вот прямо, в наглую, об этом говорить, но прохожий, к счастью, лишь рассмеялся:

- Точно... Но вот раз ты это знаешь, то и другое должен знать: о цене я договариваюсь заранее. Не по силам тебе цена - не соглашайся... А обещания я выполняю. И от других, соответственно, требую того же.

И он нежно погладил висящий на шее футляр. Гай отступил на полшага:

- У меня ничего нет.

- А чего нет, я и не попрошу... Подбрось меня до Лура, подвези, ты же все равно туда едешь.

Гай растерялся, позволяя прохожему продолжать как ни в чем ни бывало:

- Это даже не плата, а так, обмен услугами. Я достану тебе эту водяную крысу, ты возьмешь меня на борт. Идет?

Гай молчал, кусая губы. Если бы эта зараза не была такой дорогой. Если бы... батрачить целое лето - да на эту поганую, под мостом затаившуюся тварь?! С другой стороны, длинный-длинный день. В компании... этого. Собственно, будь Гай поумнее - давно смылся бы, и машину бы бросил и нутрий, так нет же - завел беседу, дурак...

- Эге-е, - укоризненно протянул его собеседник. - Ученый столичный мальчик, а боится слухов, сплетней, сказок... Тебя какая старушка ужастиками напичкала? Про то, что я скушаю тебя по дороге? А?

Гай сглотнул, мысленно сопоставляя разумную осторожность с огромным искушением. Собственно, он же ничего ТАКОГО не пообещает...

- До Лура?.. И что, больше ничего? Никаких... ничего?..

- Никаких ничего, - серьезно заверил его собеседник. - Потому как и мне поймать твою крысу несложно, прямо скажем... Давай, думай.

Гай подумал, и у него нестерпимо зачесался затылок.

- Решайся, - насмешливо наседал собеседник. - Ну?

"И упаси тебя Боже, сынок, - говаривала старуха Тина, - заводить разговор с Крысоловом. А уж в сделку с ним вступать - все равно, что продавать душу дьяволу".

- По рукам? - с широкой улыбкой спросил Крысолов.

- Да, - сказал Гай, не услышал своего голоса и повторил уже громче: - Да.

Легенды о Крысолове добирались даже до Столицы, а уж в здешних пустых и темных местах чего только на этот счет не болтали. История о каких-то пропавших детях повторялась во множестве вариаций, но старая фермерша Тина, в доме которой Гай вот уже третье лето снимал комнату - эта вот фермерша предпочитала истории пострашнее. И то, что в университетских аудиториях именовалось "актуальным фольклором" и служило темой для семинаров - все это приобретало среди пустошей совсем не академический, а очень даже зловещий смысл. Все свои "правдивые истории" Тина рассказывала со знанием дела, как подобает - глухо, монотонно, раскачиваясь и глядя в камин:

- И кого позовет эта дудочка, тот и дубовую дверь прошибет, и в пропасть кинется, и в огонь войдет, как в реку... Мать забудешь и невесту бросишь, ему будешь служить, пока не сотлеешь...

А в комнате сгущались сумерки, а отблески огня превращали лицо старухи в медную ритуальную маску:

- И осела глыба, и сомкнулась щель, и говорят, что голоса их до сих пор слышаться... Вот только слушать никто не хочет - вдруг явится ОН и потребует свое - себе...

...Ладонь Крысолова была жесткая, вполне человеческая ладонь, и вполне дружеское пожатие. Печать, закрепляющая договор, который, как известно, дороже денег.

- Давай клетку, парень.

А ведь я сейчас увижу, как он это делает, подумал Гай смятенно.

- Дверцу-то прикрути чем-нибудь...

Гай поспешно закивал. Завозился с мотком проволоки, засуетился, стараясь не глядеть, как руки Крысолова расстегивают замок на кожаном футляре. И все равно нет-нет да поглядывая.

- Глазами-то не стреляй, иди сюда... Посмотри... какая красивая.

Никто не поверит, подумал Гай отстраненно. Никто не поверит, что я ее ВИДЕЛ. Флейта была действительно... красивая. Покрывающие ее лак, темный, в мелких трещинках, казался живой кожей. Загорелой и гладкой. И впечатление усилилось, когда флейтист провел по ней пальцами:

- И разве можно ее бояться?..

Боятся как раз не ее, а тебя, подумал Гай сумрачно. Крысолов поднял флейту к губам. Звук, протянувшийся над речкой, меньше всего имел отношение к музыке. Скорее он походил на голос больного, очень старого и очень одинокого зверя; у Гая ослабели колени. Из-под моста без малейшего плеска возникла черная голова. Жутковатый звук оборвался; нутрия остановилась в нерешительности, но звук возник опять, громче и настойчивее, и беглянка направилась к берегу, выбралась на песок, потом на траву, покорно заковыляла, волоча мокрый голый хвост, и ошалевшему Гаю потребовался выразительный взгляд Крысолова - тогда он опомнился и захлопнул за пленницей дверку.

- Вот и все... Ты что же, парень, и не рад?..

- Спасибо...

Крысолов протирал свою дудку цветным лоскутком; даже не глядя не него, Гай ощущал на себе насмешливый взгляд.

- Можем ехать, - сообщил он, глядя вниз.

- Пустишь меня в кабину - или пассажиру к нутриям идти?..

Гай изобразил слабое подобие улыбки. Дорога на Лур, прозванная Рыжей Трассой из-за постоянной, вездесущей желтой глины, знавала и лучшие времена. Когда-то здесь было оживленно, даже тесно, когда-то вдоль обочин толпились кемпинги и закусочные, и любая выбоина немедленно зализывалась, словно языком; трасса, возможно, и помнила былые дни - в отличие от Гая, который слишком молод и тех времен не застал. Теперь дорога изменилась - можно ехать целый день и не встретить ни человека, ни машины; за эту возможность спокойного одиночества Гай, собственно, и любил Рыжую Трассу. Навстречу тянулись рощицы и перелески, холмы, поля, пустыри; иногда попадались заброшенные кладбища со вросшими в землю крестами, но чаще - железные скелеты придорожных строений. Иногда бросался наутек заяц, или мелькала в траве лисья спина, паслись одичавшие козы, меняли свою форму облака, водили хоровод дальние и ближние деревья, неизменным оставался только горизонт. Справа петляла река, то подбираясь к дороге вплотную, то убегая в сторону; Гай любил Рыжую Трассу, и даже сейчас она действовала на него успокаивающе. Как дружеская рука - не трусь, мол, обойдется... Сначала путники ехали молча, Гай сидел, съежившийся и напряженный, и делал вид, что целиком поглощен дорогой. Но день, как на грех, был таким ясным и ярким, а небо таким невозможно синим, а мир вокруг так обласкан солнцем, что все страхи и опасения постепенно выцвели, поблекли, сделались неуместными и почти смешными. Все эти легенды, бодро думал Гай, хороши ночью у камина, а в полдень не отягощайте меня "актуальным фольклором", никакого, понимаете, эффекта... И, уверившись в собственном спокойствии, Гай повеселел, перестал хмуриться и принялся исподтишка разглядывать собеседника. А тот сидел, подобрав под себя длинные ноги - кабина была ему маловата - и выставив локоть в окно; совсем, казалось, забыв о Гае, о смотрел куда-то в небо, и с лица его не сходила насмешливая, отрешенная полуулыбка. На коленях, обтянутых защитными штанами, лежала сумка, причем почему-то обгорелая, но не сильно, а чуть-чуть. Одна рука Крысолова покоилась на клапане сумки, другая рассеянно поглаживала футляр с флейтой, и при этом на мизинце вспыхивал и гас красный камень, встроенный в колечко. В опущенное окно врывался ветер, трепал желтые волосы Крысолова, теребил выцвевшую клетчатую рубашку, трогал шейный платок, состроченный из лоскутков, и Гай тут только осознал, откуда взялась эта кличка - Пестрый Флейтист...

- На дорогу смотри.

Гай вздрогнул. Покрепче ухватился за руль. Дорога скользнула в сторону от реки, чтобы потом опять к ней вернуться; пропылил - редкий случай! - встречный грузовик, незнакомый водитель приветственно взмахнул рукой, Гай ответил и долго следил в треснувшее зеркальце за удаляющимся желтым облачком.

- Тебе не скучно целый день одному в кабине? - небрежно спросил Крысолов. Гай пожал плечами. Вероятно, его попутчик не имел представления ни о прелести одиночества, ни о притягательности бесконечной дороги; объяснять что-либо Гаю никак не хотелось, и потом он только коротко вздохнул:

- Нет.

- И не страшно? - продолжал Крысолов все так же небрежно. - А вдруг мотор заглохнет, или там авария, или сердечный приступ?.. Впрочем, для сердечного приступа ты еще, пожалуй, молоденек.

Гай подозрительно на него покосился. Хотел сказать, что с подозрительными спутниками путешествовать куда опаснее - но не сказал, конечно. И не сказал, что знает Рыжую Трассу, как свою ладонь. И вжился, как в привычную одежду. И что скука приходит, как правило, в шумной толпе... Среди местной молодежи Гай был безнадежно чужим, как, впрочем, безнадежно чужим он был среди братьев-студентов. Он умел рассказывать анекдоты и органично вписываться в попойки, он даже нравился фермерским дочкам - но своим от этого все равно не становился. Его, кажется, даже побаивались, и в друзья к нему никто не набивался; правда, и обижать не обижали, потому что в драку он бросался не раздумывая и дрался так, как дерутся загнанные в угол звери. И даже парни покрупнее, посильнее и позадиристей предпочитали с ним не связываться - "этот, который... бешеный, ребя, ну его..." Горластой вечеринке - и даже в компании юных девушек - Гай предпочитал общество старой Тины; сидел, уставившись в огонь, слушал и молчал, истории заканчивались - а он все молчал, и даже старуха понимала тогда, что человек этот не здесь, а где - она догадываться не пыталась... Гай вздрогнул. Крысолов больше не смотрел в небо, а искоса разглядывал его, Гая, и от этого взгляда ладони, лежащие на руле, вспотели.

- Как ты очутился на этой дороге? - спросил флейтист негромко, будто бы сам у себя.

Гай захлопал ресницами:

- Работаю... Ну, работаю. Работаю, а что?..

- Ничего, - Крысолов хмыкнул, как бы с досадой. - работай себе... В городе что нового?

- Ничего, - эхом отозвался Гай и тут же испугался, как бы его ответ не прозвучал издевкой. - ну, студенты там... бунтуют...

- А ты? Не бунтуешь, ты же студент?

А ты все знаешь, подумал Гай тоскливо. И буркнул сквозь зубы:

- Мне некогда. Летом не заработаю - чего зимой жрать-то?..

- С голоду умрешь, что ли?

Крышу кабины задела ветка, потом еще одна. Дорога сузилась и нырнула в маленькую рощу.

- Тебе что, больше негде подработать? Все-таки студент блестящего университета...

- Что сейчас блестит... - пробормотал Гай угрюмо. - Ничего не осталось... блестящего...

- Да репетитором бы нанялся... несложно и пристойно, а здесь... пыль глотаешь...

- Здесь лучше.

- Объясни.

Гай разозлился не на шутку. Вот прицепился, клещ, ничего не было в договоре о том, что он будет болтать всю дорогу...

- Платят хорошо, - выдавил он неохотно. Передохнул и добавил совершенно неожиданно для себя: - И потом, я отсюда родом.

Нет, ну что за сила дернула за его неболтливый, в общем-то, язык?! Крысолов хмыкнул. Поерзал, устраиваясь поудобнее:

- Ой как интересно... Из Лура?

- Из Косых Углов. Это западнее.

- Смотри ты, совсем ведь рядом... К родителям ездишь?

Гай хотел соврать, но не решился:

- Нет.

Этим "нет" он изо всех сил попытался поставить жирную точку; Крысолов, однако, плевать хотел на все знаки препинания.

- Нет? Но родители живы, надеюсь?

- И я надеюсь, - пробормотал Гай устало.

- Да где же они у тебя?

- А кто его знает...

И снова они молчали, но Крысолов не отводил взгляда, смотрел на Гая, и сквозь Гая, и внутрь Гая, в самое нутро, и тот не выдержал наконец:

- Ну не хочу я говорить! Причем тут... Мы что, об этом уговаривались? "За жизнь" рассказывать - уговаривались, да?!

- Не кричи.

Гай осекся. Фургончик, пискнув тормозами, остановился у обочины; Гай стискивал зубы, ему казалось, что он - закупоренный кувшин со жгучим содержимым, и печать во-вот слетит, потому что нечто, наполняющее сосуд по самое горлышко, поднимается и растет, и просит выхода... Его распирали слова. Он как мог сдерживался - но слова стояли уже у самого горла.

- Ну... Да ладно, не держи себя. Я слушаю, парень.

И, как ребенок, на чье плечо легла рука неумолимого взрослого, Гай начал, сперва медленно и запинаясь, а потом все быстрее и проще, и даже с неким странным облегчением:

- Ну... мать моя родом из столицы. Двадцать лет назад там была заварушка, еще самая первая... А она на вид была явная северянка, а к северянам относились что ни день, то гаже, ей пришлось бежать... В Косых Углах она как раз и осела. А отец тоже был пришлый, из предгорий, там ему видение было или что-то в этом роде, что он человечество должен... спасать... И когда я родился, отца уже и близко не было - предназначение у него... штука суровая, на месте не посидишь... Он пошел творить благо, мать осталась одна, и ей, я думаю, туго пришлось, и я, как говорили, потому только выжил, что родился уж больно здоровущим, килограммов на пять. Я очень долго себя не помню, в пять лет - не помню, в семь - не помню еще... А потом появился Иль. Он был... ну, вообще-то он был рыжий. В дом войдет - будто факел внесли... Он тоже когда-то бежал из Столицы, потому что северяне - северянами, а рыжих тогда не то что не любили - лютой ненавистью, будто это они во всем виноваты... И вот он прибился в Косые Углы и стал мне вместо отца. И мать при нем успокоилась, повеселела, орать перестала... на всех... Кем он был в Столице - не знаю, он молчал... но уж был он не из простых, это точно. Выучил меня грамоте, сказки сочинять... Кораблики в лужах, змеи какие-то воздушные, с хвостами, как у драконов, и все говорил, говорил - чужие страны, лето круглый год, а в других круглый год зима... Я с ним был, как в крепости, и мать с ним была, как в крепости, он пах табаком, но не сильно, а приятно, он мало курил... У него был шрам над левой бровью. Он каждое утро мылся в бадье, даже в холода, и меня приучил... И он был очень добрый...

Гай замолчал. Старые, забитые в дальний угол памяти, запретные воспоминания все еще имели над ним власть.

- А потом?

Гай проглотил комок в горле:

- Потом мы поехали на ярмарку, там мальчишка стянул у кого-то кошелек, а его поймали... мальчишку... И забили ногами до смерти. То есть они только начали его бить, а тут Иль стал белый, как стенка, даже веснушки... пропали. И... кинулся отбивать того... пацана. А ведь рыжий, рыжих все ненавидели... и до сих пор. Ему бы в тени держаться... внимания к себе... А он кинулся. И они его тоже забили - много, целая толпа, и женщины, и все хотели пнуть, когда привезли домой, то только по волосам и... узнали.

Стояло безветрие. Солнце подернулось дымкой, и с запада на него ползло, надвигалось нечто зловещее и серое; в кузове тихонько возились нутрии.

- И сколько тебе было лет?

- Десять.

- Ты точно все помнишь?

- А что мне еще помнить? - Гай даже засмеялся, правда, не особенно весело. - Уж то, что было потом, помнить совершенно незачем. Мать после похорон неделю молчала, потом собрала вещички, меня - и вперед, к черту на кулички, в веселый город Гейл... Сперва чуть с голоду не померли, потом мать устроилась на работу и стало полегче. А еще потом в одночасье разбогатели, у матери завелась куча платьев, она по нескольку дней... короче, не было ее. Потом она отдала меня в пансион, что-то вроде привилегированного приюта; вот тут-то мне стало совсем кисло, я сбежал раз - вернули и выпороли, я сбежал два... Не знаю, чем кончилось бы, но мать снова осталась без гроша, бросила прежнюю работу, переехала со мной в предместье... И я очутился в бесплатной школе для бедных. А там был учитель Ким. Он был... ничего в нем не было рыжего, он лысый был, совсем, как колено, но это был первый человек, который напомнил мне Иля. Жил при школе... Глобус с дырой в боку. Пыль... книжная, она не просто пыль, она будто... будто время слежалось. Собственно, если бы не учитель Ким, черта с два мне быть в университете. У него была дочка... Ольга. Она писала стихи, то есть не писала, а они из нее лезли. Ночью проснется, плачет, дрожит, температура... тридцать восемь... пока не запишет. Запишет - все... Она их потом жгла. И рвала, а они все равно ее мучили, она мне говорила - ну что это, может я ненормальная...

Blog

Марина и Сергей Дяченко. Горелая башня