Литвинова марина эссе доброе утро

Вид материала

Документы

Содержание Два сердца Девочка и скрипка Быть счастливым Дочкина мама Две истории

Подобный материал:

• Бенни Хинн Доброе утро Святой Дух Глава и правда, можно ли познакомиться с Тобой?, 4424.41kb.
• Сценарий праздника «Здравствуй школа-2011», 37.66kb.
• -, 128.42kb.
• Список литературы (6 класс), 26.92kb.
• Федеральное собрание российской федерации, 4338.97kb.
• А. С. Пушкин «Повести Белкина», «Дубровский» Н. В. Гоголь «Старосветские помещики», 10.89kb.
• Федеральное собрание российской федерации, 3674.86kb.
• Выступление Руководителя Федерального агентства по образованию Г. А. Балыхина, 90.35kb.
• Доклад Пепеляевой Л. В. Пепеляева, 68.95kb.
• Федеральное собрание российской федерации, 1328.94kb.

ЛИТВИНОВА МАРИНА

ЭССЕ

ДОБРОЕ УТРО

МЕДВЕДЬ-ГОРА

***

Стеклянная стена, металл в руке. Легкое движение на себя. В ушах шум, не сравнимый ни с чем. И панорамный вид. Почти не дышу. Запахи сами проникают в меня, дорисовывая картину счастья тонкими нюансами. Пряный запах застревает в носоглотке, он резкий и настырный, поэтому всегда первый. Морская свежесть легкая, уязвимая, летящая, поэтому всегда медленней, но сильней. Пробивает носоглотку и сразу устремляется куда-то дальше, наверное, прямо в мозг. В ухе далекий голос. Я что-то отвечаю спокойное и ровное, будничное и описательное. «Все отлично. Пока». Ненужный предмет отброшен, я отвязана, я только здесь. Бесконечная синева с кудрявым белым краем нарушена несколькими движущимися точками. Они ее не портят, а оживляют. Слева что-то огромное, возвышающееся, распростершееся. Далеко. И в молочном тумане. Зацепился взгляд, нахмурились брови. Голова сделала попытку включиться, но передумала. Откуда-то снизу голоса, они летят вверх, шлепаются о плоские темно-зеленые листья, натыкаются на острые салатово-молодые иголочки, изменяются, и чистый воздух доносит до меня уже только неразборчивый гомон. Вижу гордый шпиль, белоснежный конус с юбочкой-пачкой – крышей балкончика. Сам балкончик, естественно, ниже, с изящными тонкими белыми столбиками. Он на самом верху башни. Башня пристроена к арочно-конусному зданию. Но я не вижу этого, я только догадываюсь. Сквозь насыщенную зелень проглядывается его белизна, но это потом. Сейчас я замерла и не хочу, чтобы время двигалось.

Слышу шаги, ощущаю тепло на талии. Плавный поворот, ухо чуть влажное, мурашки по руке. Грею ледяные пальцы чужим теплом, неловко иду маленькими шажками, натыкаясь. Я ведома, немного насильно: жаль расставаться, кидаю взгляд назад. Негромкий стук, шум и запахи затихли, ушли на второй план, стали фоном. Вдохновили. Сейчас стало важным совсем другое.

Коротенькое расстояние преодолено за почти долгое время. Насмешливый толчок, казенный скрип, и опять запах, запах чужести и новизны. Пальцы стали горячими, а взгляд устремился вверх. Легко раздвинул белый потолок, пронзил голубую глубину неба и ушел ввысь. Там потерялся, стало темно. Вдогонку ему летел тихий просящий шепот. «Ты где? Найди меня, выбери меня. Мне сейчас хорошо, и ему хорошо. Мне все равно, кто ты будешь. Просто будь. Пожалуйста!!!»

У меня защекотало в носу и зачесалось под коленом. Я была укрыта одеялом; свернулась клубочком и уткнулась в подушку. Перед глазами – только белоснежная накрахмаленная ткань.

***

Здесь нет ни света, ни темноты, ни тепла, ни холода. Здесь нет ничего. Здесь только мы, а все мы – это он или оно. Да это, в сущности, не важно. Я знаю о тебе. Все знают о тебе, но я особенно. Я для тебя. А ты для меня. Выбирать мне, и я свой выбор сделал. Потом я все забуду, но, надеюсь, что не пожалею. И что ты не пожалеешь тоже. Я ждал момента. А ты ожидала, не ждала. Я увидел яркий ищущий луч, за ним клубилось голубоватое просящее облачко. Я готов. Готовься и ты. Скоро мы будем вместе. Пока мы на равных, но очень далеко друг от друга. Недостижимо далеко. Сейчас все начнет меняться.

***

Неохотные движения и опять тихий, но навязчивый скрип. Пододеяльная жара сменилась приятной окутывающей прохладой, мое убежище тяжело сползло вниз.

Горячие струи по телу. Пионовый запах шампуня, кокосовый гель и мочалка цветочком; все это не нужно, но очень похоже на магнит - крепко прикрепляет к действительности, дает ощущение причастности и надежности. Короткая задержка дыхания, горсть холодной воды обжигает кожу, сердце в упоительном восторге замирает на несколько секунд, ледяные капли на плечах мгновенно нагреваются, а щеки и лоб ощущают теплое и душистое прикосновение мягкого полотенца.

Следы оставляют за собой мокрую дорожку, взгляд походя шаркнул по стеклу и голова прояснилась. Огромное слева, в молочном тумане. Это гора. Медведь-гора.

ОЗНОБ

***

Мы здесь уже четыре дня. Обычная жара, а по телу озноб. Больной, тяжелый, неприятный. Ненужный и неуместный. Откуда, не знаю. Все должно быть хорошо, да все и хорошо! 

Постоянный сладкий вкус во рту, липкие руки и многоцветье экзотики на столе.

Долго и неудобно лежишь или сидишь – тело пахнуще-влажное, быстро вскакиваешь – перед глазами рябь, немного теряешь сознание, несколько прыжков – холодящим объятием сбивает с ног и уносит в далекую бескрайнюю синеву. Можно лечь и не шевелиться, чуть-чуть покачивает, слепит солнце. Небольшой дискомфорт – работает инстинкт самосохранения. Съеживаешься, плавно переворачиваешься, отталкиваешься и возвращаешься. Руки натыкаются на что-то прозрачное, скользкое и неприятное. С отвращением отдергиваешь их, чуть сбиваешься, во рту соленый привкус. Фыркаешь с облегчением и продолжаешь приближаться. Видишь улыбающиеся лица. Появляешься, преодолевая сопротивление – тело ззудяще-мокрое.

В ногах тяжесть, дыхание сбито, голова переполнена. Много нового: впечатлений, мест и людей.

Теплый вечер, насыщенно-бордовый бокал с сантиметровой прозрачной каемочкой сверху, белые с зеленью кусочки на кремовой тарелке перемежаются крупными черными, как бы облитыми маслом, продолговатыми шариками и кудрявыми зелеными веточками. Непринужденные улыбки, бессмысленная болтовня. Чернота, не могу понять, кто находится рядом, узнаю по голосу,  вижу лишь силуэт.

Взгляд вверх. Пытается раздвинуть пространство, но натыкается на закрытую густую синь. Дальше звезд сегодня нельзя. Впрочем, уже и не надо. Я еще не знаю этого.

***

Я уже здесь. С тобой. Мое появление посылает тебе знаки, но пока ты не умеешь их читать. Здесь совсем не так, как там, откуда я прибыл. Здесь темно и влажно. Я это уже чувствую, но пока еще связан и со своим прошлым, поэтому могу мыслить. Забывать стану постепенно, я знаю, я через это уже проходил. Сейчас я почти ничто, но буду стараться остаться и стать кем-то. Во многом это зависит и от тебя. А в тебя я верю. Мне предстоит тяжелый путь изменений; тебе тоже. В его конце мы станем совсем другими.

***

Теплая ночь, мягкий песок. Влюбляющий в себя перекатывающийся шум. Неспокойную рябую черноту до горизонта - его не видно, просто знаешь, что он есть – прорезает банальная желтоватая полоска. Она высвечивает два белых треугольника, лениво движущихся к западу. Рождаются навязчивые ассоциации в голове. Источник света – огромный шар, висящий повыше, в черноте помягче и пожиже. Все в целом – избитая, волнующе-надоевшая картина. Я гармонично в нее вписана.

Высокий стул, высокая стойка, высокий бокал с высокой пеной. Высокий ворот.

- Зачем ты на мне, свитер?

- Затем, что есть я, - ответил озноб.

- А ты мне зачем?

Он не ответил. Загадочно улыбнулся, развернулся и ушел.   

ДВА СЕРДЦА

***

Время не остановить. Забыты соленый воздух и видимая взглядом жара. Все это было давно, в ином параллельном мире. Сейчас…

Свежая ночь. Запах мокрого после дождя асфальта смешивается с отвратительно вонючим ароматом прекрасного комнатного растения, распустившего свои бледно-розовые цветочки. По утрам в сердцевине каждого цветка собирается капелька воды, цветочные слезы; отдергиваешь занавеску, впуская солнце, задеваешь ветку и слезы проливаются, цветы тоскуют об ушедшей ночи. Я лежу в полной темноте, кутаясь в махровое покрывало, выложенное по всей длине сиренево-зелеными тюльпанами, оно приятно, совсем чуть-чуть согревает обнаженные ноги, не давая ночной прохладе ускользнуть от соприкосновения с кожей.

Я лежу и думаю о тебе. Ты со мной. Но ты молчишь. Пока мы можем лишь перестукиваться. Я один удар, ты – три, я один удар, ты – три, я один удар, ты – три. Бесконечная сладкозвучная азбука Морзе.

Я мысленно рисую наше будущее. Оно представляется мне то устрашающим и мрачным, то радостным и веселым, то должным и тихим. Сейчас все мои чувства настороже, взбудоражены и неспокойны; они как капризный ребенок, которому давно пора спать, но возбуждение дня не дает удобно улечься в маленькой кроватке, и терпеливая мать-разум в сотый раз берет его за ручку и поет песенку о естественности происходящего. Ребенок причмокивает губками и засыпает, но первый же сон заставляет его вновь закапризничать.

Наше будущее смотрит на меня исподлобья, пожимает плечами, смущенно улыбается и протягивает мне руки, делает шаг навстречу и рассеивается, превращаясь в фантасмагорию с участием знакомых и не очень знакомых людей, произносящих нелепые фразы, двигающихся в нереальном пространстве. Я засыпаю. 

***

Тук, тук-тук-тук. Тук, тук-тук-тук. Тук, тук-тук-тук. Сегодня ты узнала обо мне больше. Я это почувствовал. Стук твоего сердца участился, течение крови ускорилось. Меня перевернула твоя новая эмоция, потом я устроился поудобнее и затих под мерное кровяное журчание. С тобой хорошо, правда ты иногда доставляешь мне неудобства своим беспокойным характером. Ты чуть нервная и очень напряженная. В твоих эмоциональных порывах меня швыряет из стороны в сторону. Я терплю. Я люблю тебя.

Я наделен определенной миссией, впрочем, не только я, все наделены. Жаль, что не смогу тебе открыть ее смысл. Лишь очень немногим это дано. Есть надежда, что я из их числа, но она ничтожно мала. Но ты не переживай лишний раз, от тебя это все равно не зависит.

Если бы я мог говорить с тобой, то сказал бы: «Не бойся. Я не оставлю тебя.»

А пока только… Тук, тук-тук-тук. 

***

Черные двадцать секунд. В сознание возвращается фантасмагория, сопровождаемая музыкой, приобретающей постепенно определенные черты. Глаза еще не открыты, но я уже здесь, в этом мире. Зрачки чуть сузились, ловя яркий солнечный свет, затененный плотной занавеской, сознание еще чуть сонно, но настойчиво ищет сегодняшнее число. Когда все встает на свои места, начинается новый день. Подниматься лень. Морфей цепко схватил меня за руку, не отпускает, ходит везде по пятам. Так продолжается уже давно, с тех пор, как мы вернулись. По-видимому, влюбился и оказался настойчивым и бесцеремонным ухажером. Решительно дергаю руку, тем более, что уже пора выключить хрипящую какофонию сбившейся волны радио-будильника. Музыка умолкла, а тело вытянулось во всю длину в приятной неге, расслабляя мышцы.

Невзначай воскресила в памяти вчерашний день: то, как неудобно лежала на жесткой кушетке; то, как сердце радостно подпрыгнуло; то, как кровь ощутимо забурлила, грея руки изнутри; то, как счастливая слеза скатилась, образовав на казенной белизне мокрое сероватое пятнышко.

Еще раз произнесла вслух волшебное и трудно осознаваемое: «У меня два сердца». Обняла сама себя, загадочно улыбнулась вовнутрь и тихо сказала: «Доброе утро».

2006 г.

ДЕРЕВНЯ

ДЕД

Есть в деревне у меня дедушка. Мой родной дедушка. Ему девяносто лет. Он прошел войну и работал в местном совхозе всю жизнь.  Он не пьет и не курит. Почти каждый день приезжает на велосипеде из совхоза, где проживает, в деревню, где проживал раньше, а мы отдыхаем. Сейчас он неважно видит и сдал за последние годы, но может до сих пор выполнять какие-то работы, будь то ремонт или полив. Он в курсе политической жизни страны, делает выводы и имеет свое мнение. В этом он на порядок выше меня. 

Мы никогда не были очень близки. Сейчас же я прониклась им. Возраст дает человеку многое. Он становится мудр какой-то животной инстинктивной мудростью. Может быть не все. Человек гнется к земле и оттуда впитывает знание, или же тянется к небесам и Бог одаривает его, смотря кто во что верит.  

В один приятный недушный день, когда голубое небо чуть подхмуривала незлая светло-серая тучка с западной стороны, папа вышел на порог кухни, бодро хрустнул огурцом,  пожевал, сморщился, со смаком чихнул, отбросил недоедок в сторонку и жизнерадостно изрек, глядя в ласковое небо: "Горький, гад, попался! А дождя-то не будет. Точно вам говорю." Буквально через десять минут, предательски разрастаясь, тучка превратилась в тучищу, погребла под собой небесную синь и наши надежды на прогулку, пару раз грозно прорычала и пролилась ливнем холодным и неотвратимым.  В другой день (июль выдался грозовым и дождливым) Всевышним решено было кино порезать и показать кусками с последнего до первого. Тучища, погребшая под собой небесную синь, висела над деревней с самого утра. Просвета не было видно ни в близкой, ни в далекой, ни в пространственной, ни во временной перспективе. Грозный рык с неба то удалялся, становясь одиночным, то приближался и распадался, но не затихал. Дедушка приехал, как водится, с утра и после обеда собирался домой. Мы пытаемся его остановить, мол, обожди, сейчас ливанет. Он, продолжая вытаскивать велосипед из сарая и даже не взглянув в небо, бросил с видом человека, составляющего расписание на осадки для Небес: "Дождя сегодня не будет" и спокойно себе укатил. В тот день с неба не упало ни капли, а вечером мы с Зайцем ходили, как всегда в солнечный день, говорить солнышку пока-пока перед сном.

Представьте, зеленая кудрявая грядка, размером два метра на метр. Пышная, земли не видно. Это морковка. Она нужна мне. В суп. Для Зайца. Какую выбрать, точнее выдрать? Загадка. Она еще не совсем дошла, поэтому головки из земли не торчат, светло-зеленые сочные стебельки уходят прямо в землю. Надо действовать интуитивно. Но и прогадать не хочется. Морковку-ниточку жалко и обидно за зря потраченные усилия, морковку-осьминожку трудно чистить... Да я просто хочу сорвать нормальную среднестатистическую морковину!!!  Дедушка наблюдал за мной некторое время. Потом подошел и с высоты своего роста палкой указал в краешек грядки, пошевелив несколько веточек, мол, эту бери, не прогадаешь. И говорить не стоит, что это было то, что мне нужно.

Примеры, может, и не убедительны, но во мне толкнули какие-то чувства, они сдвинулись, встали на положенные им места, и я верю деду и его мудрости. А для того чтобы существовала вера, не нужны разумные доводы и доказательства. С другой стороны, меня можно обвинить в банальности открытия "старые люди мудры". Иной раз высокие и нестандартные идеи заслоняют нам очевидные истины, они есть, но ты их не видишь, не формулируешь для себя. А когда тыкаешься носом, "о! точно! именно так!", как все гениальное - просто.

ОБЛАКА

Столбенею, лишаюсь дара речи, давящий восторг, широко открытые глаза  и приоткрытый рот. Почему-то меня всегда восхищают и покоряют банальные и простые вещи. Не люблю пафоса, надуманных проблем, вымученных переживаний. В жизни нет ничего сложного, все элементарно, приземленно и расчитывается на обычном (не инженерном даже!) калькуляторе. Все, созданное человеком - мусор, все, созданное природой - великолепие.  Никакие замки, машины и человеческие отношения не вызовут во мне такого отклика, как облака в деревне. Они всегда ненастоящие, их всегда слишком много, наверно, потому что неба там тоже слишком много, потом идет небольшой линеечкой, неровной, меняющей свои оттенки от светло-салатового до насыщенного зеленого, лес вдалеке, под ним желтеющее к осени поле, треть от неба. А ты точечкой на поле маленькой, незаметной, неважной, которой лишь позволено созерцать, вдыхать запах облаков и слушать тишину неба. Облачные слоники, верблюдики и лица здесь не живут. Они кучкуются в городах, где люди их и не замечают то толком, так, может случайный взгляд влюбленного, желающего поразить своего партнера романтичной фантазией или бессмысленное созерцание никуда не спешащего бомжа, живущего в ближайшей поворотне. Здесь все по-другому. Баталии, разыгрывающиеся на большей части видимого пространства с четко прорисованными воинами, ладьями  и катапультами; или палитра миллиона цветов, начиная от белого, проходящая все оттенки серого, серебристого, асфальта, достигая в какой-то точке абсолютно черного; или стая белых птичек, не чаек, клином летящих  куда-то, перемешиваясь иногда с птицами настоящими, черными и хищными, потом опять выстаиваясь в новый рядок и летя в противополжную сторону.  Они всегда давять своей нереальностью, картинностью; ощущаешь себя сфотографированным и потому застывшим в некоторой временной и пространственной точке. 

Но ты не жалуешься на временный паралич, ты благодарен.

РАКУРСЫ

Люблю деревню с трех ракурсов. Особенно. Три точки задержки дыхания. 

Первая при подъезде. С надеждами и ожиданиями, с неохотой и обязательствами. Она же - при отъезде. С сожалением и давящей грудью, с нежеланием и чувством утраченного. Это хорошее место. Шоссе. Прямое. Нет-нет-нет, вернемся на несколько километров назад. Уже там чувствуется дыхание деревни при поездке туда, именно на этом месте оно замирает при поездке обратно. Хочу быть сегодня оптимистом. Я еду туда, а не оттуда. Теперь эта деревня начинается кладбищем. Шикарным, ухоженным, с новыми могилами, уставленными множеством огромных венков. Нелогично. Задавала вопросы, а кого же здесь хоронят? Ответов не нашла.  Новые захоронения постепенно переходят в старые, более запущенные, без памятников, со скромными крестиками и табличками. Кладбище - нолик. Начало отсчета. Точка на оси - дом. Раньше желтый, свеже-выкрашенный. Теперь бледно-лимонный, облупившийся. Он необычный, для простого деревенского дома. Как с ребячьего рисунка, простые формы: квадрат, а на нем треугольник. В реалиях: к треугольнику по двум сторонам прилепились еще два треугольника, с маленькими треугольными же окошками. Дом плохо виден за деревьями. Дальше - поворот. Следующая точка - следующая деревня. Уже настоящая, с настоящим запахом. Для меня это навсегда останется запахом навоза, хотя папа говорит, что так пахнет силос. Трясясь на сиденье, я вдыхаю этот запах всей грудью, ощущаю всем существом. Это приятно. Как входной билет, без наполненного вздоха нет ощущения присутствия. Несколько лет подряд пахло... просто пахло... ничем. Было грустно. Последнее время возродилось. И теперь уже шоссе. Прямое. И украдкий взгляд направо, а потом уже откровенный поворот головы и поиск, и ожидание. Перед взором - поле, широкое как и все поля, а дальше - деревья вдоль реки, ее саму и не видно. Пригорок, и на нем маленькие домики. Одинаково построенные, но разные по цвету. Синий, желтый, белый. Нашего зеленого не видно за деревьями. Просьба к водителю, неловкие моменты выгрузки. Вонь бензина, шум и тряска еще живут в теле, но оглушающая тишина уже накрыла тебя. 

Вторая - вид с горки от кухни на реку, поле, шоссе.  Сейчас все уже не такое как в детстве. Кухню забросили, тропинка с горки заросла, речка измельчала. Через речку - железный мост. По нему машины проезжают в деревню. За рекой - сначала луг, потом поле с кукурузой, горохом или пшеницей. Через поле или вдоль леса, разные были времена, - дорога. Машина летит по полю, пылит, или еле-еле ползет, спотыкается на кочках, боится увязнуть в грязи. Потом по траве помедленнее или более уверенно. И на мост. Характерный железный шум. Как сладкая музыка. Это всегда волнующее ожидание. Родителей в детстве, молодого человека в юношестве. Последний раз сфотографировала это место раз сто и снимала на камеру. Долго и для других утомительно. Лучший пейзаж мира.

Третья точка восхищения. Влезть на забор, огораживающий участок. Сейчас могу только на нижнюю планку калитки. Раньше, помню, перемахивали через него на раз. Вытянуться во всю свою жалкую длину, вцепиться руками в гвоздевые планки и смотреть. Это место называется "за деревней".  С этой стороны у всей запущенные уже много лет усадьбы, (а раньше сеяли картошку на 12 сотках, и ежеосенне была повальная уборка урожая) дорога и опять же поле. За ним лес. Из-за этого леса, чуть справа встает солнце. Спишь в теплой постели, но естественное желание вырывает тебя из лап Морфея. В полусне ты борешься с организмом и не желаешь вставать, снова засыпаешь, думая, что это все во сне. Но естество берет свое, ты натягиваешь какой-нибудь старый, первый попавшийся под руку, халат, суешь ноги в стоящие у дверей шлепки и скачешь по утренней росе к нелепо сколоченной кабинке. Дергаешь крючок, хлопаешь за собой дверью, даже не удосужившись закрыться. Сонно выползаешь обратно и замираешь, поеживаясь в тоненьком халате. Пять часов утра. Дымка. Огромное нереальное солнце выползает из-за леса. Оно ползет прямо у тебя на глазах. Солнце сейчас здесь на хозяйстве. Оно главное и непререкаемое. Чуть позже оно уменьшится до размеров гостя, скромно присевшего в уголке, у радушных, но суетливых и невнимательных к другим хозяев-людей. А сейчас гость я. Стыдливо прижимаюсь к колючим кустам малины, улыбаюсь и благодарю четвертую чашку чая, выпитую вчера вечером.   

МАЛИННИК

Есть в деревне особо любимые и памятные места. Одно из них - малинник. Наш личный, огородный. Малина там рождается, желтая да красная. Охочая я до малины. Но тут ритуал. Придти, собрать в туесочек, принести на кухню да помыть - это не про меня. Я в малиннике живу. Помню, маленькая была, уходила туда, как в поход. Малинник солидный - около пятнадцати квадратных метров. Заберусь в третий-четвертый ряд, меня и не видно. Малина вкусная, сочная. Ярко-алая, чуть вытянутая. Тяжело снимается с плодоножки, косточки жесткие, сама чуть кисловатая. Темно-бордовая, кругленькая. Как только созрела уже чуть переспевшая, в руках мнется, сок пускает. Во рту кожицы не ощущается, только сладкая капелька попадает в горло. Желтая всегда крупнее, чуть приторнее. Ее всегда меньше, чем красной. В детстве наличие червячков внутри ягодки меня не волновало, срывала с ветки и сразу в рот. Моя подруга, пришедшая в малинник с ковшом воды для мытья малины перед съеданием, повергла меня в парализующий шок. 

Я могла просиживать там часами. Похожу, поем, присяду под кустик. Очень уютное место. Мне важно в жизни найти именно свое место, физически. Тогда ощущаю приятную теплоту в груди и могу поговорить сама с собой. Вслух. Это самый интимный процесс в моей жизни. Люблю его за абсолютную гармонию: я всегда пойму себя.

В середине малинника - яблоня. Высокая, разлапистая. Яблоки осенние, жесткие с красными бочками. Очень сочные и вкусные. Любила забраться на ветку, сесть поудобнее с книжкой. Деревце сучья раскинуло, оберегает по-матерински. Выбираешься потом из зарослей, украдкой. Идешь по травянистой тропинке к дому. Руки исцарапаны яблоневыми сучками, ноги обожжены злющей крапивой, одежда в неотстирываемых красных пятнах. Идешь довольная, наполненная жизнью, знаешь, что обязательно придешь сюда снова.

Сейчас яблони нет. И в малиннике мне уже не спрятаться. Хотя есть малину иначе как с куста я до сих пор считаю дурным тоном.

ДОМ

В моем детстве деревня насчитывала домов шестнадцать. Все они выстроились в рядок на горке, под которой протекает речка. В деревне была, да и есть, одна прямая улица без названия, дома - без номеров, а почтальоны знали всех жителей в лицо и по фамилиям. Это сейчас понастроили дачные домики с новомодными альпийскими горками и фонтанами, и почтальоны не ходят уже лет двадцать. Дома были выстроены одним способом, такие можно встретить во всех деревнях Подмосковья. Различия были только в цветовых решениях и резьбе наличников. Мой дед, видимо, был самым изобретательным и ловким, поэтому калитка была сделана из плоских колышков с вырезанными остриями в виде треугольников на верхушках, а венчала ее замысловатая резная арка. Над точно такими же воротами для въезда машин сидела рябая (уже сегодня, а какой была ее масть раньше, я, к сожалению, не помню) курочка. Вход в дом - очаровательное крыльцо, украшенное балясинами и высокими подпорками. Оно излюбленный художественный образ. На фоне крыльца фотографировались я маленькая, я уже почти взрослая с тогда еще будущим мужем, мои брат и сестра, теперь и мой сын. По всему периметру дома под крышей идет резьба в виде остро нарезанной оборочки. Великолепные трехслойные и трехцветные  наличники с декоративными сердечками - лучшие представители своего вида не только в нашей деревни, но и из всех мною виденных. Чердачное окошко, малюсенькое, раз в пять меньше окон обычных, и на нем такой же наличник с такими же вырезанными сердечками, малюсенький, уменьшенная раз в пять копия. С двух сторон дом окружает яблоневый сад. Это громкое и очень приятное название обозначает десяток старых яблонь с красиво уродливыми покореженными стволами, подпертыми старыми сучковатыми и такими же кривыми палками. В урожайную пору, а это случается стабильно раз в два года, мы сушим яблоки, закрываем компоты, выжимаем сок и варим обожаемое мной яблочное варенье.

Внутри дома две достопримечательности. Первая, на террасе, - огромный деревянный сундук с запором, но без замка. Потрескавшийся коричневый цвет открывет облезший голубой. Дальше все, исподнее. Хоть сундук и не заперт, на всей моей памяти его ни разу не открывали, но интуитивно чувствую, что он пуст. Вторая - это, конечно, русская печка. Помню свой единственный зимний визит в деревню. Мне не было и десяти. Ярчайшее солнце, слепящие миллионом снежинок сугробы, снега - по грудь, ледяной воздух замораживает дыхание. Разные деревянные лыжи на ремневых креплениях, палки не по росту, те, что завалялись на чердаке, нелепые попытки кататься сл старшей сестрой, бесконечные падения, хохот, игра в снежки. Потом вбегаем в дом, от нас валит пар. Прям как в кино. И здесь она - печка, царица дома, согревающая и кормящая. Черная шуба и безразмерные валенки отброшены в сторону, три прыжка по добротной густо-оранжевой лестнице и мы уже сидим на печке и согреваемся. Мама приносит в кружке какое-то горячее питье, и можно уютно подглядывать через плотную розовую занавеску за суетой взрослых внизу. Жар печки под силу было вынести только детскому организму. Сейчас, когда я даже просто мысленно переношусь туда, у меня начинает дурнеть голова.

Вплотную к дому пристроен сарай с инструментами - ржавые гвозди немыслимой длины в жестяных емкостях, засохшая краска в банке, запчасти от велосипеда - и непередаваемым въевшимся запахом какого-то клея, а чуть дальше стоит двор. Раньше в нем жили коровы, свиньи, куры. Помню, бегала по вечерам смотреть, как бабушка доит корову. Теперь он заброшен. Именно сейчас почему-то это ветхое некрашеное завалившееся сооружение кажется мне до боли родным. Смакую взглядом покосившуюся дверь, покатую, крытую обрывками целлофана крышу, ходящие половицы внутри, пирамиды из старых ржавых ведер с дырявыми днищами, полочки с остатками каких-то удобрений, раньше здесь неслись куры. И еще сохранился, может, больше в памяти, чем наяву, запах коровника. За соседней точно такой же ветхой дверью лежат стопками дрова, рядом стоит старая дырявая корзина с самодельной проволочной ручкой. Здесь живет ежик. Очень давно. Он добродушный, но необщительный. Когда находишь его днем, он предпочитает застенчиво свернуться и переждать натиск извне в безопасной позе. Если же слышит шаги ночью, то быстро, но очень шумно - топая и сопя - убегает в свою норку под половицей сарая. Мы привыкли к ежику и стараемся его никак не обижать.

2006 г.

ДЕВОЧКА И СКРИПКА

Девочка играла ему на скрипке.
Она стояла такая тоненькая, со светлыми, почти прозрачными кудряшками. Очень трогательно, с ощутимым, витающим в воздухе вдохновением закрывала глаза и улыбалась. Улыбалась своей музыке и, конечно, ему. Совершенно не модное черное платье едва прикрывало колени, а ветер спорил с движениями ее тела, чуть покачивающегося в такт музыке. Сквозняк девочку совсем не волновал.
Они виделись довольно часто. Он всегда разговаривал с ней, задавал вопросы о том, что она любит, откуда у нее такое странное имя и почему она играет на скрипке. Девочка отшучивалась, махала на него рукой или просто с улыбкой молчала. Прошло некоторое время. Она все еще немного его побаивалась, но разговаривала уже серьезнее, посвящая в некоторые нехитрые секреты своей маленькой жизни.
А однажды он пришел к ней неожиданно. Девочка обрадовалась; налила ему горячий каркаде и поставила на стол сахарницу. Он ненавидел несладкий холодный чай. Она забралась с ногами на табуретку и, подперев голову кулачками, стала смотреть, как лениво перемещаются в чашке насыщенно бордовые цветки. А он смотрел на нее и с легким стуком размешивал серебряной ложечкой сахар.
Вдруг он встал, подошел к столу, взял футляр со скрипкой и протянул ей. Девочка благодарно улыбнулась и нежно вынула инструмент.
Она играла ему на скрипке. Порыв ветра со стуком открыл окно, но сквозняк девочку совсем не волновал. Он слушал музыку столь же вдохновенно, сколь вдохновенно она играла. Уже сделано последнее движение смычком, но звуки воображения теснят тишину, позволяя ей лишь по капельке заполнять комнату.
Девочка посмотрела на него.
- Пожалуй, в следующий раз сыграй что-нибудь повеселей.
Она опустила руки с зажатыми в них скрипкой и смычком, и вдруг с ужасом осознала, что он взял со стола и протянул ей вовсе не футляр, а телефонную трубку, на звон которой она почему-то не реагировала. Он не хотел, чтобы она играла. Но тут ее сладко кольнула новая обнадеживающая мысль. А, может, он просто испугался возмущения соседей? И на самом деле ему нужна ее музыка? Ведь он так внимательно ее обо всем расспрашивал.
Девочка растеряно стояла посреди комнаты. Она знала, что он обязательно придет снова, но не знала, что ей теперь делать...

2006 г.

БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ

Много-много дней, а, может, даже и месяцев не было солнца. Все уже забыли, что небо может быть голубым, а облака добродушными и огромными, придающими небу пятнистую леопардовую масть, а не унылыми и затянувшими серой скучной пленкой все над головой. Сегодня солнце все-таки показалось. Правда, было оно злобно настроено, как будто издевательски хохоча, подсвечивало изнутри желтым цветом большие серые тучи, придавая им вид уродливых синяков на бледной коже неба. Плевалось в комнату лучами, высвечивая самые пыльные углы, отбрасывая нечеткие, скользящие по стенам, вороватые тени и неся с собой тревожное настроение. Сквозь оконные стекла настойчиво пробивался монотонный шум машин и специфическое дребезжание троллейбусов, которые создавали в комнате назойливые вибрации, ощутимые, правда, скорее подсознательно, чем наяву. Жить в декабре с температурой +8 на улице в хорошо отапливаемом помещении - это извращение. Чтобы разогнать застоявшийся, жаркий и сухой воздух, открываю форточки. Вонь работающей во дворе строительной техники мгновенно заполнила квартиру. На столе меня ждала чашка остывшего блеклого чая и розетка с вареньем, в которую я тотчас залезла ребром ладони. Руки стали неприятно липкими. Я плохо выспалась. Легла поздно, засидевшись с гостями, а потом за компьютером. Голова было совершенно мутной. Хмурого тебе утра, дорогая!

* * *

Много-много дней, а, может, даже и месяцев не было солнца. Все уже забыли, что небо может быть голубым, а облака добродушными и огромными, придающими небу пятнистую леопардовую масть, а не унылыми и затянувшими серой скучной пленкой все над головой. Сегодня солнце наконец-то показалось. Превратило соседний белый дом в золотой, радовалось встрече после долгой разлуки, заглядывая к каждому в окно персонально, и призывало погасить такой напрягающий и нелогичный днем электрический свет, возлагая на себя его функции. Обняло комнату миллионом своих рук, изобразив на стенах замысловатый теневой узор. Стекла окна чуть подрагивали в такт проезжающим машинам и троллейбусам. Их монотонный шум был для меня лучшей колыбельной песней и приятно ласкал слух, погружая в счастливое прошлое, ведь все детство я засыпала, слушая дребезжание транспорта. Смотрю в окно на едущий по маршруту троллейбус и зеленую травку бульвара. Зима, +8. А я люблю тепло, и бесснежный декабрь мне очень нравится. Чтобы разогнать жару, открываю форточки. Свежий воздух с частицами запаха от работающей во дворе строительной техники мгновенно заполнил квартиру. Наконец-то перед домом сделают приличный стадион, довольно подумала я. На столе меня ждала чашка чуть теплого зеленого чая и розетка с вареньем. Приятно не обжигаясь, я обхватила чашку руками и тотчас залезла в варенье ребром ладони. Медленно кончиком языка со вкусом слизала с руки насыщенно-бордовую, вязкую сладость. Сегодня я спала хорошо, но мало. Легла поздно, засидевшись с гостями, а потом за компьютером. Впрочем, гости меня всегда радуют значительно больше, чем сон, без них дом умирает. А вчерашнего гостя я просто люблю, да и гостем уже не считаю. Голова была совершенно мутной, но взгляд ясным. Доброго утра тебе, Касаточка!

Быть счастливым совсем несложно. Хотелось бы мне застыть в такой позе, чтобы всегда смотреть на жизнь под правильным углом зрения.

2006 год.

МОРЕ

Я обожаю море. И при этом панически боюсь воды. Поэтому красоты подводного мира в реалиях всегда остануться для меня непознанными: даже просто опустить голову под воду, твердо стоя на ногах, - это выше моих физических сил. Но зато изучать море с берега... Как давно я его не видела. Слева от меня диск в музыкальном центре послушно шумит волнами и кричит чайками, но мне этого не нужно. Я закрываю глаза, моя память лучше любого иного носителя информации.

Море оно такое... бескрайнее, и цвета... таких цветов не бывает в природе. Только изощренная химическая реакция может выдать настолько насыщенный аквамариновый цвет.

А еще море полосатое: у берега - светло-коричневое, цвета песка и мелкой гальки, чуть дальше - серо-голубое - вода, флиртуя, прикрывает наготу еще чуть прозрачными одеждами, потом - аквамариновое - с оттенками от самого светлого до самого темного, и сердце моря - синее-синее-синее.

А еще море умиротворяющее. Я могу смотреть на него часами. Помню: высокая скала, обнесенная белым заборчиком, прям у края - лавочка. На ней можно сидеть, положив локти на ограждение, а подбородок - на руки. Вокруг приторно пахнет югом, фиговые деревья и сосны скрывают от солнца, а далеко внизу - монотонный шум волн. Оставьте меня, я проживу здесь много жизней.

А еще море соленое. Это факт неудивительный и всем известный. Но когда я впервые вошла в море и попробовала его на вкус, то была по-настоящему шокирована. Из моря выходишь такой жесткой и хорошо просоленной... Я никогда его с себя не смываю.

А еще море страшно-притягательное. Человеку свойственно робеть перед бушующими стихиями. И ненавидеть их за принесенный ущерб. Но морю позволено все. Огромные разрушительные волны вызывают во мне приступ парализующего страха и восторга одновременно.

А еще море умное. Я верю в способность воды хранить всю поступающую информацию. Наверное, поэтому я так спокойно отношусь к сметающей все на своем пути водной стихии - она человеческое отражение.

А еще море - наше начало и наш конец. Именно вода смывает старые цивилизации и заменяет их новыми. Хм, такой обыденный утренний ритуал умывания.

Я очень хочу на море.

2006 год.

ГОРОД

Летом с сыном отдыхали в деревне. Пошли как-то на речку, покидать камни в воду, лягушек позапускать, на песке порисовать, ножки помочить. Погода была жаркая, сонная. Брели по лужку, который, несмотря на приближенность к воде, тоже излучал жару и сухость, крал безбожно воздух и будил приятные воспоминания о весело проведенной юности старыми, и уже почти заросшими свеженькой травой, костровищами.  Вспомнилось, как стояла я на этом месте десяток лет назад, с надеждой пялилась на огромную круглую луну и мечтала о том, что кто-то далеко так же на нее сейчас смотрит и думает... обо мне. Удивительный романтичный бред.  

Бережок у речки песочный, вылизанный метров на десять вверх - гладкий, песчинка к песчинке. Это из-за того, что здесь брод, грузовые машины и прочая сельскохозяйственная техника переезжает речку, и тянущаяся за ними волна выравнивает берег.  Впрочем, у нее почти любое место - брод, места, глубже среднего человеческого роста встречаются редко. Сын занялся излюбленным делом - измельчением и так мелкой реки посредством сбора камней с берега и киданием их в воду. Я бродила вдоль речки, рассматривала мелких рыбок у бережка, причудливого морского зверя - конский хвост, которым нас очень пугали в детстве, и собственные следы на мокром песке (я получаю удовольствие от банальных, примитивных вещей!)Это навеяло на меня сон и какую-то тянущую, будто болезненную, скуку. 

Пяткой сделала глубокий ров, который моментально наполнился водой, в конце рва - небольшое озерцо, размером с кулак. Укрепила стенки канала песком посуше и принялась строить город. Он состоял из уродских домиков.  Технология строительства позаимствована была мной из того же деревенского детства, когда мы целый день просиживали небольшой толпой на речке, практически не вылезая оттуда. Походили на цыганских детишек, грязных и нечесаных. Мои вечно заплетенные в густую косу волосы никогда не высыхали и висели сзади мокрой всклокоченной плетью. И мы бесконечно строили эти уродские домики: набирали полную горсть влажного песка и по щепотке вываливали на землю. Очень было похоже на крепостные каменные стены. Потом бомбили домики друг друга камнями и тем же песком. 

Мой город был готов. Он состоял из главного, самого высокого и массивного, здания и лачужек помельче вокруг него. Все постройки были обнесены забором из разнокалиберных камней. Город содержал налаженную систему дорог и каналов, имел колодец для сбора питьевой воды и прудик для купания. Вышло масштабно и красиво. 

Я горделиво окинула все взглядом, пару раз обошла кругом, полюбовалась, подумала, а что же теперь? ....... И решила смыть город, для чего банально устроила уничтожающее наводнение. От домиков остались лишь выразительные обломки, коммуникации стерлись без следа. 

Ни на что не претендуя, так как не имею ни тщеславия ни излишек гордости, невольно подумала: "Мои действия были продиктованы просто скукой и любопытством, не имеющими под собой никаких экспериментальных и добротворительных основ. Мой город был нужен мне только сейчас. Почему же мы отказываем Высшим Силам в этом простом развлекательном мотиве и пытаемся изобразить из себя что-то сверхгениальное?"

Я никогда не была религиозна, но раньше верила в Бога персонифицировано. Теперь для меня это понятие рассеялось, превратилось в некие сгустки, ни за что не отвечающие, но по законам которых живет все сущее.

2006 год.

ДОЧКИНА МАМА

Дочкина мама удобно уселась в кресло и закинула ногу на ногу. Это была ее любимая поза, если не считать позы «по-турецки», когда можно полностью расслабиться, изогнуться вредной для здоровья и внешней привлекательности дугой и обнять маленькую подушечку так, будто это самое родное существо на свете. Ее локти уперлись в стол, а ладони прижались к вискам. Брови тотчас потеряли свой изгиб и тоненькие хвостики, а глаза стали неестественно раскосыми, две морщинки на каждом веке не давали им стать по-восточному красивыми. Она доброжелательно и подбадривающе улыбнулась, пристально и очень серьезно глядя в точно такие же как и у нее самой глаза, в которых от зрачка разбегались коричневые лучики по серо-зеленому фону, а четкий темный контур не давал им ускользнуть за пределы радужной оболочки. Мамина дочка, сидевшая напротив, чуть прикрыла веки, и ее зрачки заметно увеличились. Она сидела в такой же позе, что и мама, и так же доброжелательно улыбалась. Обе чего-то ждали.

- Мама, мне иногда бывает очень страшно, так страшно, что я хочу прибежать к тебе, забраться под одеяло и крепко-крепко прижаться.

- Я знаю. Но ты не должна бояться.

- Я знаю. Но детский бессознательный страх не заглушается доводами разума.

- Я знаю. Но ты уже не ребенок.

- Я знаю. Но у меня слишком много детских вопросов и слишком мало решимости идти вперед без ответов.

- Я знаю. Но я могу ответить на каждый из них, и это станет картой твоего маршрута.

- Я знаю. Поэтому не задаю тебе свои вопросы. Взрослые ответы не вписываются в мою жизнь.

- Я знаю. Но ответы не надо вписывать в жизнь, ее надо из них составлять.

- Я знаю. Но я знаю и то, как всё по-настоящему должно быть.

- Я знаю. Но я знаю и то, что раз так, как должно быть по-настоящему, невозможно, значит, на самом деле, должно быть по-другому.

- Я знаю. Поэтому мне иногда бывает очень страшно…

Дочкина мама отпустила виски, изогнув, недоуменно приподняла одну бровь и вновь заулыбалась, но на этот раз открыто и искренне, не подразумевая под улыбкой спрятанных чувств, так, будто рассмеялась действительно смешному анекдоту. У нее сильно затекли ноги. Она озорно подмигнула и легко поднялась с кресла. Чуть подумав, вдруг одной рукой придержала ножку большого настольного зеркала в металлической оправе, а другой сильно его раскрутила. Зеркало неожиданно мягко и быстро стало вращаться. Тут же по потолку, стенам и столу забегали солнечные зайчики, образуя подвижную яркую окружность. Она остановила зеркало так же резко и быстро вышла из комнаты.

2007 год.

ВСТРЕЧА

Их встреча была совершенно случайной. Но, принимая во внимание излишнюю нарочитость подобной случайности, сопровождающуюся многими внешними, случайными же факторами, становится понятно, что она не может не быть закономерной. Это произошло много лет назад. Хотя, честно говоря, эпитет «много» не совсем верен. Двенадцать лет – не «много». Но если учесть, что это чуть меньше, чем половина их жизней, то употребление данного наречия вполне оправдано. Был самый обыкновенный зимний день. Тогда зимы еще радовали москвичей снегом и морозами почти ежедневно. И место их встречи было самым обыкновенным. Его никак нельзя назвать романтичным, скорее оно провоцирует на грустные, тревожные или сугубо бытовые и суетливые размышления. Впрочем, обстановка, созданная тогда присутствующими, была лишена соответствующей месту негативной окраски. Что интересно, они по-разному вспоминают свою первую встречу. Но что еще интереснее, они очень хорошо помнят этот день, пусть даже и каждый по-своему.

Он поднялся по лестнице и зашел в просторный казенный холл. У окна на неудобной банкетке сидела она. Мы будто смотрим на них через большой стеклянный, очень чистый шарик. Фигуры немного искажены – все-таки прошло много лет, но картинка настолько ясна, что все прочие слова представляются лишними. Она была одета во все черное, а на голове имела дикое самодельное подобие салонной прически. В таких встречах должны присутствовать элементы, выводящие картинку из состояния художественной гармонии, то, за что цепляется взгляд, материализуя порыв сердца. Несуразная копна на голове – удачный штрих. Он не сказал ей ни слова. Просто сидел и смотрел на нее. Смотрел так пристально, что в бликах, отбрасываемых оконным стеклом, ему почудились небольшие прозрачные крылышки феи у нее за спиной. Ну, по крайней мере, ей нравится думать, что все так и было.

А что же она? А она… она совсем не помнит его в тот день. Но, честное-честное-честное слово (она никогда не врет себе), вечером по дороге домой, когда неприветливое серое небо заваливало ее огромными тяжелыми снежинками, ей прошедший день казался совсем не обычным, и она никак не могла понять, почему. Ну, по крайней мере, ей нравится думать, что все так и было.

Все-таки она забавная мечтательница.

Они, конечно, встретились снова. Спустя полгода. Он ее не забыл, а она с ним познакомилась так, будто видит впервые в жизни.

И вот уже десять лет подряд, каждый день, он говорит, что любит ее.

А что же она? А она… она упрямо и навязчиво твердит всем, что не верит в любовь. Хотя, казалось бы, кому, как ни ей? Она придумывает новые слова и изобретает новые чувства. Она витает в облаках, ища сказку, которая уже существует в ее жизни.

Все-таки она забавная мечтательница.

Он крепко держит ее на своих руках, позволяя парить, не касаясь земли. И если вдруг он ее отпустит, то она упадет. И разобьется. Вдребезги.

Потому что он = вся ее жизнь.

2007 год.

БОСИКОМ

Я иду домой босиком. Ноги холодит мокрый песок, но теплая от вечера волна тут же их согревает. Свои босоножки тащу в руках, по-детски ими размахивая. Пляж уже не выглядит таким сытым, как всего несколько часов назад. Видны явные признаки легкого несварения после бурного и насыщенного дня: истоптанный сотнями ног песок, брошенный сломанный зонтик, забытый детский надувной круг и бутылки, окурки, газеты. Запаздавшие отдыхающие спешно сворачивают свои полотенца и засовывают детские совочки и лопатки в пакет. Маленький ребенок ползает вокруг них, выискивая в песке такие драгоценные для него мелкие гладкие камушки и ракушки. Чуть подальше парочка, обнявшись, сидит в шезлонге и любуется закатом. Людей, наверное, никогда не перестанет восхищать преисполненное достоинством солнце, плавно и гордо опускающееся за линию горизонта. Я легко перепрыгиваю через противные склизкие водоросли и острые камни. Иду вперед и ни о чем не думаю.

Вдруг я замечаю что-то на песке. Нерешительно подхожу ближе и рассматриваю. Это стоят два домика. Я сажусь рядышком по-турецки и осторожно, лишь слегка касаясь подушечкой указательного пальца, трогаю трубу одного их них. Он кирпичный, огороженный красивой черной решеткой, с небольшим садом внутри дворика. Чисто вымытые окна с оранжевыми занавесками и кактусами на подоконниках. Оригинальная пристройка в виде башни слева от входа, барбекю на открытой террасе. У двери на расстоянии вытянутой руки - изящный серебрянный колокольчик, а под ногами - коврик с изображением смешного зайца. Немного удивительно, что дом очень устойчиво стоит на песке и кажется совершенно неподвластным морю, начинающемуся всего в нескольких метрах от него. Я, не меняя позы, осторожно нажимаю на звонок у калитки. В глубине дома слышится шорох. Тут меня начинают одолевать сомнения и я хмурю брови. Домик такой чистый и аккуратный, а я в мокром платье; соленая кожа немного зудит от морской воды, в нерасчесанных волосах полно песка. Я поднимаюсь в полный рост, отряхиваюсь. С новой высоты домик кажется меньше, но остается все таким же красивым. Прислушиваясь к звуку все приближающихся шагов, решаю сначала высушить свою одежду, умыться, сделать прическу и одеть туфли и только потом прийти снова. Правда, это буду уже не совсем я... К калитке подошла приветливая хозяйка, я извинилась перед ней и сказала, что обязательно буду иногда заходить к ним гости. Нечасто. И красиво одетая. Она, сначала немного испуганная моей неопрятностью, удовлетворенно кивнула и спокойно ушла обратно. Да нет, я знаю, что она радушная, просто предпочитает видеть тех, кто вписывается в убранство дома.

Я немного потопталась и повернулась ко второму домику. Он был слеплен из песка и был моим. Больше в нем никто не жил. Я сделала небольшой подкоп и взяла свой домик в руку. В песке от него осталась лишь небольшая ямка, медленно заполняющаяся водой. Я так же беззаботно пошла по берегу и дальше, перепрыгивая препятствия. В одной руке у меня болтались босоножки, а в другой я тащила кучку влажного песка. Моя ладонь была для нее мала и между пальцев к локтю тянулись грязные дорожки.

2007 год.

ОДУВАНЧИКИ

Нет, нет, нет, нет.... Выключите, ну пожалуйста, пожалуйста, выключите снег! Не хочу, не хочу, не хочу!

Вчера вот в полдень я пошла выбрасывать пакет с мусором в мусоропровод. Я всегда это делаю именно в полдень. Нет, не специально. Само так получается. Но какой великий подтекст можно в этом найти! На рубеже дня все лишнее и ненужное следует отбросить и начать копить что-то новое. Правда, в следующем дне оно станет таким же ненужным и лишним. Не бывает в жизни бессмысленных вещей, если хорошенько присмотреться! Ну да не об этом сейчас речь.

Привычно попросив сына не кричать в подъезд диким воплем и не закрывать дверь, я вышла на лестничную площадку. Визг из моей квартиры моментально заполнил лестничные пролеты, шахту лифта и квартиры соседей. Хорошо, что это было точечным ударом, продолжалось недолго и было мягко погашено стуком захлопнутой двери. Совершенно непедагогично улыбнувшись, я стала спускаться к мусоропроводу. Я человек адекватный, поэтому в голове моей цепко держалась информация о том, что сейчас январь, зима, самая ее середина. Хотя продолжающийся уже целые сутки дождь сильно подмачивал репутацию этого, казалось бы, непоколебимого знания. Некоторые соседи, волею судеб или рабочего графика оказавшиеся дома в сей непраздный час, оторвались на секунду от своих дел и, прислушившись, вернулись к ним опять - это я с оглушающим и отвратительным скрежетом открыла мусорный люк. И увидела там... Нет, не аппетитно объеденный кусок чужого торта, не ржавую консервную банку и даже не кучу окурков. Я увидела там чуть подвядшие и закрывшиеся, но не потерявшие своей отчетливой желтизны настоящие одуванчики. Я оторопело улыбнулась в вонючее и грязное пространство. Не вдаваясь в тему абсолютной невозможности появления этих цветов в данное время года, я решила, что судьба меня решила просто порадовать и поэтому преподнесла букетик. Да, пусть не очень уместна форма и место вручения подарка, но главное же - внимание! А, ко всему прочему, я просто обожаю цветы. И тут же во мне поселилось ощущение лета, с которым стойкой ассоциацией связаны одуванчики. И вспомнилась моя самая любимая, еще девичья, но до сих пор нереализованная романтическая фантазия. Как молодой человек приносит мне еще влажную охапку только что собранных полевых ромашек. Эх, жаль, что в Москве это неосуществимая мечта. Впрочем, мечта и хороша именно своей неосуществимостью.

В общем, в таком летне-романтическом настроении и прошел мой вчерашний зимний и дождливый день.

2007 год.

ТЕНИ

Я не люблю черноты окна, в моей комнате ее всегда скрывает плотная ткань. А сейчас я вижу светлые звезды на темном небе и младенческие, немного голубоватые иголочки лиственницы на пупырчатых ветках. Высоко-высоко движутся красные и зеленые огоньки, они ритмично мне подмигивают. На дне заоконной ночи валяется яркий фонарь, он не склонен секретничать, поэтому без утайки обнажает всю глубину темноты. Протягивая свои вездесущие щупальца в самые дальние углы комнаты, он устраивает здесь свой театр. Театр теней. Он является и художником-постановщиком спектакля и зрителем. Надеюсь, единственным.

Тень совершает плавные движения на серебристой стене. Ее прямые и недлинные волосы ложатся на плечи и от соприкосновения с телом начинают закручиваться вверх. Своей чернотой она умело делает мурашки незаметными, но, несомненно, именно они заставляют тонкие золотые волоски на ее руках вставать дыбом. А может, это из-за холодного ночного воздуха, заглядывающего в гостеприимно открытую форточку? Впрочем, нет, даже он не в состоянии слизнуть жар, застывший множеством капелек, со стены. Наоборот, это тень нагревает воздух. Чужая ладонь протягивается вверх, но едва коснувшись нежного изгиба талии на стене, отдергивается, обжегшись. Неожиданно тень пропадает и на ее месте появляется совсем другой силуэт, повторяющий в такт всё те же плавные движения. Четко различимая напряженная голень тени диссонансом остается на стене, но вот она медленно начинает опускаться, наконец соскальзывает на подоконник и змейкой ползет по горячей батарее, превращаясь в волну. Очертания обеих фигур теряются, оставляя на стене лишь единый размытый контур.

Постепенно пропадают звезды, лиственнница и фонарь, перестают блестеть стены. В горле начинает першить, воздух испаряется, становится трудно дышать, очень трудно. Мир превращается в точку. В одну-единственную точку. В одну-единственную. В точку. В одну точку... ... ...

Спустя время, все предметы вновь появляются на своих местах: ночь - за окном, дерево - во дворе, фонарь - на стройке. А я - в коконе. В коконе удовольствия, которое медленно возвращает мне живот, стопы, пальцы на руках, спокойное дыхание. Пока все это чужое, совсем не мое, и будто в мелких иголочках. Я закрываю глаза.

2007 год.

ДВЕ ИСТОРИИ

Я встряхиваю только что выстиранное и выжатое белье, и множество мелких капелек разлетаются в разные стороны. Аккуратно развешиваю на веревке вдоль дома футболки, майки, шортики, предварительно вывернув их наизнанку, цепляю старыми деревянными почти истлевшими прищепками несколько пар носков. Одновременно двигаю ногой металлический таз с чистой одеждой, пахнущей детским мылом, и вполуха слушаю порой неразличимое шамканье соседа. На самом деле, он мне родственник, двоюродный брат отца. Но если начать копаться в кровных связях, то можно уйти в непролазные глубины или вытащить достаточно абсурдные факты, типа того, что я уже бабушка с семнадцатилетним стажем и, соответственно, могу через пару-тройку лет и прабабушкой стать.

Двоюродный дядька  рассказывает что-то об урожае помидоров, неурожае укропа и колорадском жуке. Мне это неинтересно, поэтому я лишь вежливо улыбаюсь, в нужное время вздыхаю, покачивая головой и закатывая глаза, или вставляю общие реплики в паузах. На очередной его вопрос я заметно оживляюсь, ибо он обо мне.

- Да, на недельку поеду в Москву. Да нет, дел особых нет, просто надо мне и от ребенка отдохнуть немного!

Воображение рисует несколько беззаботных дней, когда можно встать, во сколько захочу, тупо попялиться в телек или окультуриться новомодной выставкой, пообедать бутербродами, а не комплексным обедом, короче, когда можно будет делать то, что редко удается с сыном. Я мечтательно улыбаюсь, доставая из таза очередную тряпочку с изображением мышонка, и вдруг моя улыбка захлебывается в неподвижном и очень серьезном взгляде. Мой собеседник  молча достает папироску и закуривает.

- А мы в совхозе работали, мешки по десять кило таскали. Вверх-вниз, вверх-вниз. Закончили смену, а тут еще машину подогнали. И опять. Те же мешки. А что сделаешь? Работать-то надо было. А потом на дискотеку. Без этого тоже никуда. Эх, молодые были.

Поняла я взгляд его удивленный остановившейся и стало мне очень неловко. За «усталость» свою и бездарность жизненную. И глядя вслед этому семидесятилетнему человеку, несущему ведро яблок полное, подумалось мне, что я-то в свои семьдесят (если и доживу!) вряд ли смогу похвастаться такой же бодростью духа и трудоспособностью.

И еще одна история. Не моя уже, а дедова.

«Холодно. Жрать, как всегда, нечего. Решили бежать. Нет, не организовано, без плана. Конечно, ночью. Несколько человек. Хорошо, что собак у них не было. Были бы собаки, не убежали бы. Идем, а у меня мысль одна, как бы шинелью за колючую проволоку не зацепиться. Только об этом и думаю. А там уж, как перескочили, до лесочка бегом, ночь пересидели и по деревенькам, по деревенькам.»

Слушала я это, вжавшись в шкафчик с посудой. Смотрела в замерший взгляд деда, видящий сейчас не меня, а страшное ограждение, за которое так легко зацепиться длинным подолом, и тогда всё. Подсчитала, что когда он бежал из плена немецкого, то был моего возраста.

Мы любим много думать, любим умно рассуждать, любим читать правильные книги. Любим быть творческими натурами!!! Любим хватать знания по верхам, ни во что серьезно не углубляясь, любим быть образованными, любим самосовершенствоваться. Любим репетировать жизнь и ее отдельно взятые, вычлененные, эпизоды, играя, ну прям как дети, в ролевые игры, но игры для взрослых, однако от этого они не перестают быть всего лишь игрой, то есть приблизительной моделью. Впитывая, на самом деле ненужные нам знания, упиваясь депрессиями, якобы подчеркивающими нашу тонкую духовную организацию, предаваясь детальному анализу собственных действий задолго до их совершения, мы теряем то время, которое отведено нам на само действие. Рассуждая, мы растрачиваем силы и уверенность, данные нам для решительного поступка. Мы гонимся за личной свободой, не понимая, что счастье-то в зависимости, в нашей нужности кому-то.

Мы увлечены собой и очень редко вспоминаем, что действие полезно тогда, когда оно не концентрируется  внутри нас, а направлено наружу.  

2007 год.