Этнокультурные проблемы объединения Кореи

Вид материала

Документы

Содержание Национальный характер корейцев как продукт природно-климатических условий корейского полуострова Некоторые выводы

Подобный материал:

• Политическая модернизация в посттрадиционном обществе (на примере южной кореи), 1998.61kb.
• Программы исследования современных брачно-семейных отношений в России с указанием методов, 206.22kb.
• Современные проблемы развития топливно-энергетического комплекса южной кореи, 492.1kb.
• Халим Южной Кореи обратились к ректору рггу с предложением принять участие студентам, 16kb.
• Рабочая программа курса повышения квалификации для педагогов психологов системы общего, 130.85kb.
• Сущность, формы, функции исторического знания. Методы и источники изучения истории., 520.63kb.
• Доклад опубликован в сборнике «Этнокультурные константы в русской языковой картине, 39.97kb.
• Дата и время проведения: 19 октября, пав. 7, зал 7-1, 14. 00–17. 00 К выступлению приглашены, 112.15kb.
• Врамках реализации программы развития среднего профессионального образования, в соответствии, 40.9kb.
• Анализ работы методического объединения учителей естественно-математического цикла, 220.59kb.

Этнокультурные проблемы объединения Кореи


Д.В.Минаев


ВВЕДЕНИЕ


Совершающиеся в последнее десятилетие XX века изменения в по­литической и социально-экономической сферах жизни мирового сообще­ства находят свое выражение, помимо всего прочего, и в перекраивании привычных для нас географических границ, включении в ранее совершен­но чуждый мировой рынок государств распавшегося бывшего социалисти­ческого блока, перераспределении центров планетарного влияния и т.д.

Своеобразным реликтом, остаточным явлением периода «холодной войны» выглядит так называемая «корейская проблема» - расчленение некогда единой Кореи и продолжающееся существование в течение более чем полувека двух антагонистических корейских государств в рамках гео­графически ограниченного полуострова. Длительная нерешаемость «корей­ской проблемы» именно в последнее время привлекает особое внимание исследователей, подвергающих рассмотрению исторические предпосыл­ки разделения страны, обстоятельства ее раздела, политические, воен­ные, экономические, социальные и культурные аспекты межкорейского противостояния, а также возможные пути вероятного объединения. При этом совершенно очевидно, что налицо как минимум четыре разных подхо­да и, соответственно, как минимум четыре разных группы выводов и пред­ложений практического характера относительно онтологии и решения «ко­рейского вопроса».

Во-первых, это точка зрения южнокорейцев, которые совершенно ис­кренне убеждены в том, что именно Южная Корея является полномочным наследником корейской традиции и что именно им предстоит олицетворить собой лидера в вероятном национальном объединении.¹

Во-вторых, это позиция северокорейцев, придерживающихся кар­динально противоположных взглядов и считающих себя единственно ис­тинными носителями национального корейского менталитета.²

В-третьих, это изначально проюжнокорейски ориентированная и до­статочно глубоко проработанная система взглядов западных, прежде все­го американских кореистов, отличающаяся от южнокорейской точки зре­ния степенью участия США в решении «корейского вопроса».³

Наконец, это оценочные подходы российских ученых, чьи выводы и предложения в последнее время, по мнению автора, отличаются наиболь­шей неангажированностью и реалистичностью.⁴ В качестве отдельного подхода можно выделить и подход этнических корейцев, проживающих за пределами Корейского полуострова, который, тем не менее, в основном не выходит за рамки той или иной историко-политической традиции, воспринятой выходцами из Кореи под воздействием культурной среды, в которой проходило формирование их мировоззрения?

Знакомство с опубликованными работами сторонников вышеперечисленных подходов показывает, что в анализе околокорейских проблем приоритетное внимание уделяется политическим, военным, экономическим, а затем уже культурным аспектам. При этом общим местом является аксиоматическое утверждение, положенное в основание большинства политолого-культурологических анализов, сводящееся к идее тотальной ответственности бывшего СССР и США за раздел и последующее суверенное существование двух Корей. Лишь недавно в трудах российских ученых появились признаки внеидеологического, своего рода «чистого» подхода к анализу предпосылок, условий и обстоятельств расчленения страны.⁶ Де­лаются попытки осторожно оспорить устоявшиеся воззрения и обоснованно предложить значительную часть ответственности за трагедию корейского народа на представителей самой Кореи. Однако и в данном слу­чае в первую очередь анализу подвергались в первую очередь политические вопросы.⁷ Значительный же пласт корейской проблематики онтологического характера остается на сегодняшний день вне поля зрения современной кореистики.⁸ В частности, за скобками непредвзятого научного исследования продолжает находиться комплекс вопросов, касающийся внутренних предпосылок грядущего расчленения страны. Значительный интерес в этой связи, по мнению автора, представляют поиски ответов на следующие вопросы: не присутствовали ли в культуре, сознании, быте корейцев некие элементарные или оформившиеся проявления сепаратных тенденций именно в меридиональном направлении еще до фактического разделения страны с участием иностранных держав? Не нашли ли такого рода проявления своего выражения в конкретных социально-политических и культурных процессах, протекавших в Северной и Южной частях Корейского полуострова до августа 1945 года?

Целью данной работы видится попытка анализа известных нам фак­тов корейской истории и современной корейской действительности, интер­претация ранее выработанных подходов с точки зрения исследования этнокультурологических тенденций в динамике развития корейского этноса, выявление причин появления и формирования отличительных черт в национальном характере, менталитете и культуре корейцев Севера и Юга, выяснение степени и глубины таких различий, их возможного влияния на вероятные процессы объединения.

В основу исследования положены идеи этногенеза, досконально проработанные российским ученым-географом и этнологом Л.Н. Гумиле­вым, его учение о поэтапном формировании стереотипа поведения этносов под влиянием вмещающего его ландшафта, внешних внегеографических причин, появлении условий для дивергенции этноса, его возможного рас­пада на субэтносы, зарождении и закреплении подсознательной симпатии антипатии к соседним этносам и внутри этноса.

Политические вопросы затрагиваются лишь в связи с теми периода­ми корейской истории, которые могут служить индикатором появления у корейского этноса тех или иных особенностей формирующегося и изменя­ющегося стереотипа поведения. При этом действовавшие и продолжаю­щие действовать в отношении Корейского полуострова геополитические факторы рассматриваются с точки зрения «сил разъединения», к которым автор относит естественное взаимопроникновение Китая, а ранее - и насе­лявших территории севернее Корее монгольских и иных племен и Кореи (именуется в работе «силой Континента») и не менее естественную тягу Кореи к океану, окружающего полуостров с трех сторон (именуется в рабо­те «силой Океана»), а также компенсирующей «силы единения», обуслов­ленной относительно однородными геоприродными условиями полуостро­ва.

Кроме рассмотрения геополитических обстоятельств формирования корейского этноса и стереотипа поведения корейцев отдельно анализиру­ется корейский национальный характер. Целесообразность раздельное ис­следования стереотипа поведения и национального характера обусловле­но, по мнению автора тем, что стереотип поведения есть гораздо более динамичный феномен, подвержен изменениям и тяготеет к тождеству с об­щеупотребительным в настоящее время понятием «менталитет». Нацио­нальный характер же суть фактически симбиоз безусловных рефлексов и может быть описан как понятие, отвечающее на вопрос «как?» «в какой степени?» «как сильно?» и обозначающее диапазон эмоций, глубину при­сущей данной нации реакции на происходящее. Менталитет же характери­зует склад ума и характеризует причины, из-за которых возникает та или иная реакция, отвечая на вопрос «почему?».


Внутренние предпосылки дивергенции корейской нации в исторический период


Начальный период формирования корейского этноса


По некоторым археологическим данным, о появлении корейского эт­носа можно говорить, начиная с неолита.⁹ Считается, что корейская нация сформировалась как цельное культурно-биологическое образование ори­ентировочно в период, непосредственно предшествующий времени Троецарствия - т.е., до существования государств Когуре, Пэкче и Силла. Несмотря на государственную раздробленность и оформленность племен в различные организационные союзы, население Когуре, Пэкче и Силла уже объединяла общность культурно-бытовых традиций, и представители Трех государств, отождествляя себя в рамках именно одного из трех царств, подчиняясь только одному - своему - вану, и одновременно проти­вопоставляя себя друг другу с позиций государственной принадлежности, видимо, не могли не чувствовать некие общие черты со своими соседями -тоже корейцами. Следует учитывать, что со времен неолита «населяющие остров племена имели прямые контакты и конфликты с манчжурами, жите­лями северного Китая, Сибири, Монголии, а также Юго-Восточной Азии, островами Тихого океана»,¹⁰ т.е., Полинезии и Малайзии. При этом имела место некоторая «биологическая эволюция и культурные изменения из-за генетического смешения с соседями в период позднего неолита».¹¹ Логич­но предположить, что в контакты с населявшими территорию выше р. Ялуцзян племенами довелось поддерживать главным образом тем протокорейцам, которые непосредственно граничили с ними на севере Корейского по­луострова. Весьма вероятные устойчивые связи же с гостями из Индоне­зии, Полинезии и Малайзии были, видимо, установлены в первую оче­редь протокорейцами, населяющими южную часть полуострова. При этом очевидно, что взаимопроникновение северных протокорейцев и континен­тальных племен в силу географической близости и примыканию полуост­рова к материку было очень сильным. «Памятники культуры неолита сви­детельствуют об общности культур племен, населяющих северную часть страны, с прилегающими районами Китая».¹² Это взаимовлияние было, как показала последующая история, сильнее, чем контактный обмен между южнокорейскими племенными союзами и пришельцами с океана, визиты которых, вероятнее всего, носили эпизодический характер. Сам же факт подобных связей сомнений на сегодняшний день не вызывает.¹³ Дошедшие до нас материальные свидетельства таких контактов показывают, что уже на заре формирования корейского этноса он подвергался полярно проти­воположному воздействию Континента и Океана. Это воздействие «на раз­рыв» в значительной степени компенсировалось уникальностью географи­ческого положения Корейского полуострова, который, имея относительно небольшую по протяженности границу с материком и будучи окруженным с трех сторон водой, оказался фактически своеобразным заповедником с относительно статичным набором эколого-ландшафтных характеристик, что, безусловно, способствовало формированию гомогенных этнических харак­теристик у населения полуострова. Феномен направляющего воздей­ствия окружающего ландшафта на населяющий его этнос, влияние природ­ной среды на зарождение конкретного этнического стереотипа поведения, его закрепление и последующую трансформацию исчерпывающе описан в трудах выдающегося российского этнолога Л.Н. Гумилева.¹⁴

Основываясь на идеях о комплексном воздействии на формирую­щийся этнос социально-экологических условий его существования, можно допустить, что с геополитической и чисто географической точки зрения корейский этнос изначально в общем и целом формировался под воздей­ствием трех сил: двух динамичных («на разрыв») - силы Континента и силы Океана и одной статичной - компенсирующей силы однородного и ограни­ченного естественными препятствиями внутреннего ландшафта полуост­рова. Заметим, что упомянутую однородность ландшафта следует пони­мать как относительную категорию, в противовес многообразию континен­тальных ландшафтных образований протяженных в широтном либо меридиональном направлениям стран. Эта однородность, тем не менее, не по­мешала в дальнейшем корейцам разделиться в рамках единого этноса на провинции, границы которых были определены не только политической золей правителей, но естественным путем. Причем жители одной провин­ции находили отличия от себя у жителей других провинций, о чем будет сказано ниже.

Для нас важно показать, что центробежные тенденции в динамике формирования корейского этноса присутствовали с первых дней его ста­новления и на протяжении всего исторического времени и обусловлива­лись в начальной фазе корейского этногенеза в первую очередь природно-географическими и культурно-бытовыми причинами. Другое дело, что аб­солютная, так сказать, скалярная, величина этих центробежных сил была явно недостаточной для формирования двух самостоятельных корейских субэтносов без целенаправленного политического воздействия внешних сил.

Элементы дивергенции корейцев в эпоху Троецарствия

В эпоху Троецарствия длительное существование на ограниченной территории полуострова враждовавших между собой Когуре, Пэкче и Силла не могло не оставить следов в сознании корейцев. Само географичес­кое положение их - Когуре на Севере, Пэкче и Силла на Юге полуострова способствовало усугублению центробежных тенденций и формированию настороженности их жителей друг к другу, самоидентификации себя только в рамках принадлежности к своему государству, т.е., тому качеству, кото­рое, по Л.Н. Гумилеву именуется отрицательной комплиментарностью.

В непосредственное соприкосновение с воинственными племенами,¹⁵ совершавшими набеги с территории современного Китая, приходилось вступать главным образом населению Когуре, т.е., как раз корейцам, про­живающим в северной части полуострова.¹⁶ При этом ни Пэкче, ни Силла ни разу не пришли на помощь своим единокровцам, которые, как считает­ся, на тот период времени должны были иметь гораздо больше общего, нежели различного. «Когда войска Суйской империи вступили в Когуре, Пэкче с нетерпением ждало конца», - указывает один из ведущих российских корееведов М.Н.Пак.¹⁷ Более того, расположенное на Юге Силла было фактически защищено от контактов с иноземцами своеобразным кордоном из расположенного севернее Когуре¹⁸ и возможные чужестранцы ожидались в Силла только с моря. Достаточно длительное существование отдельных корейских государств не могло не привести к осознанию жителями Силла того факта, что севернее находятся почти единоплеменники с прогнозиру­емым поведением, а с трех других сторон света - море и отсутствие по­вседневных связей с иноземными соседями. Это, в свою очередь, привнесло некоторые признаки «исключительности» Силла, которые не могли не пе­редаваться по наследству следующим поколениям. Возможно, в том числе и такое изолированное положение этого государства позволило ему нако­пить силы и в VII веке объединить все три государства под своей властью.¹⁹ Однако до этого времени, «факторы внутренней, межэтнической борьбы всегда превалировали и над интересами общекорейскими».²⁰

(Примечательно, что в настоящее время в Северной Корее «усилен­но изучают культуру Когуре и Бохай, чтобы доказать определяющую роль именно северной части страны в истории Кореи. На Севере считают Бохай наследницей культуры Когуре».²¹ На Юге же, напротив, особо пристальное внимание уделяется культуре Силла. Культ Силла продолжает существо­вать в сознании южнокорейцев. Ряд известных в стране объектов и соору­жений носит названия, уходящие корнями в эпоху Силла, в частности, круп­нейший в Сеуле отель «Силла»).


Индикаторы субэтнической диагностики корейцев в период Коре и раннего Чосон


Таким образом, осознание себя единой нацией было затруднено у корейцев до возникновения на арене истории государства Коре, а затем Чосон, период существования которых ознаменовался глубочайшей вас­сальной зависимостью от Китая,²² причем не только с политической точки зрения, ной с духовно-религиозной. Приобщение к конфуцианству в адап­тированной для Кореи форме на долгие годы определило путь культурного развития уже единой страны, однако заморозило становление исконно ко­рейского национального самосознания. Конфуцианство в изложении Чжу Си подразумевало примат «пяти заповедей, которые определяют систему общества на основе крови, возраста, пола, положения в обществе».²³ Эти соотношения с этого времени жестко регламентировали связи между му­жем и женой, старшими и младшими, братьями и прочими родственника­ми, отцами и детьми, учителями и учениками, друзьями.²⁴ Именно в пери­од династии Ли в сознание корейцев, помимо пяти моральных заповедей, основательно внедрились «три принципа конфуцианства - поклонение ко­ролю, подчинение сына отцу, подчинение жены воле мужа».²⁵ Возникновение и становление жесткого патриархата - основы основ традиционной ко­рейской общественной модели также произошло в этот период времени

Общность корейцев как единого этноса в их сознании отсутствовало, сохранившись «символически лишь в мифе о легендарном Тангуне»²⁶ - основателе «Страны утренней свежести». Период феодальной раздроб­ленности и последующее преклонение перед китайским сюзереном с пе­рениманием у последнего атрибутов повседневной культуры и быта от­нюдь не способствовали становлению самобытности корейского этноса. Его формирование на заимствованных культурных традициях в ущерб бе­зусловно существовавшим росткам национальной самобытности способ­ствовало, с одной стороны, сплочению корейцев в государственном смыс­ле, а с другой стороны - размыванию зачаточных национальных духовных устоев. Иными словами, единение корейцев произошло на путях огосудар­ствления и на основе привнесенной извне идеологии, а не на фундаменте исконно национальной идеи. Привнесенная же идеология всегда, как пра­вило, делит людей практически поровну на ее адептов и - пусть даже и скрытых - противников. Это деление сохраняется достаточно длительное время. Целенаправленные усилия государства стечением времени не ос­тавляют противникам свободы для волеизъявления, однако в сознании людей остаются следы разобщенности. Как отмечают даже сами южноко­рейские историки, корейцы «люди без поэзии, нация без философии, на­род без религии; это - большая ошибка».²⁷

Как видно из изложенного выше, и в последующий период корейской истории - эпоху Коре - нашлись обстоятельства, воспрепятствовавшие единению корейцев на уровне общественного сознания. Однако и в этот период времени абсолютная величина «сил разобщения» не достигала критического уровня, и компенсировалась либо внешними силами, либо усилиями центральной власти.

Примечательным видится в свете описанного географическое поло­жение столиц государств Корейского полуострова, в разное время суще­ствовавших в истории. Все они, и в первую очередь Сеул, находились на широтах, близких к 38 параллели, т.е., близких к географическому центру Корейского полуострова. В этом просматривается проявление скрытых сил противоборства геополитических «сил разобщения», действовавших в меридиональном направлении, и компенсирующей «силы единения», обус­ловленной однородными природно-географическими условиями полуост­рова. Другими словами, учреждение центров власти в разные периоды ко­рейской истории было, возможно, стихийно, направлено на их расположе­ние действительно в центре страны, в противовес также стихийно прояв­лявшим себя континентально-океанским векторам силы.

В средние века влиятельная сила Океана для населявших Корейс­кий полуостров людей окончательно воплотилась в образ Японии, которая на протяжении всего своего существования не оставляла попыток вовлечь

Корею в той или иной форме в орбиту своего влияния. Как раз в это же время притягательная сила Континента окончательно предстала перед корейцами в образе Китая. Своеобразное «перетягивание корейского ка­ната» Китаем в северном направлении - т.е., в сторону Континента - и Япо­нией - в сторону Океана накладывалось на ранее имевшие место скрытые сти­хийные тенденции на полуострове и еще более четко отпечатало в созна­нии корейцев тот факт, что они находятся в поле действия «сил разобще­ния».

Примечательно, что при этом японцы не вступали в открытое проти­воборство с китайцами, а предпочитали вести боевые действия против ко­рейцев.

Апофеозом «перетягивания каната» стала Имджинская война, длив­шаяся 5 лет и закрепившая победу Континента над Океаном.²⁸ Однако не­смотря на сюзеренитет Китая, полное подчинения духовно-религиозной сферы китайской традиции, влияние Японии (силы Океана) продолжало оставаться существенным, что нашло свое отражение в развитии морских перевозок, торговли, в культурных заимствованиях, литературе и искусст­ве.²⁹

Новые веяния в религиозной, научно-технической сфере доходили до Кореи как из Китая, так и из Японии.³⁰ Повсеместное распространение в Корее буддизма, даосизма и конфуцианства, привнесенных из Китая и Япо­нии как проявление борьбы сил Континента и Океана, завоевывая все боль­шее количество неофитов, наталкивалось, тем не менее, на компенсиру­ющую составляющую «силы единения» - шаманские религиозные тради­ции. Заимствованные идеологии: буддизм, даосизм, конфуцианство рас­пространялись «в основном среди правящих слоев корейского общества; среди простого населения продолжали культивироваться шаманские, то­темистические представления о жизни и смерти».³¹ «Шаманизм следует понимать как базу, на которой взросли все религии Кореи, причем даже буд­дизм и конфуцианство осмысливаются простыми людьми в терминах ша­манизма».³²

Духовно-идеологическая поляризация корейцев в период «политики изоляции» и позднего Чосон

Политика изоляции так или иначе, но явилась все же проявлением действия «силы единения» - стихийной тенденцией к сохранению единого государства, перманентно подвергавшемуся действую полярных геополи­тических сил, и объективно была направлена на укрепление корейского этноса. Не в последнюю очередь благодаря этой политике удалось доста­точно длительное время удерживать корейцев в рамках единой этнокультурной общности, вырастить несколько поколений корейцев, идентифици­ровавших себя в рамках единого корейского этноса в роли жителя Корейс­кого полуострова под общим самоназванием «чосонин».³³

Вторая половина XIX века ознаменовалась для Кореи новым вит­ком возбуждения «силы отторжения» от Континента. Как и в средние века, эпицентром геополитического волнения явилась Япония, всплеск ак­тивности которой в отношении Кореи был несравненно глубже и по своему масштабу превзошел перешедшую к тому времени в инерциальную фазу вассальную зависимость Кореи от Китая. Попытки корейцев отыскать точ­ку опоры в условиях дуализма внешнего воздействия вылились в провозг­лашение ваном Кочжоном в 1897 году прояпонской корейской империи «Тэхан Чегук» в южной части полуострова.³⁴ Создание нового государствен­ного образования вне связи с предшествующей континентальной тради­цией именно на Юге представляется симптоматичным: именно Юг страны был исторически в большей степени подвержен воздействию силы Океана, и создание прояпонской Великоханской империи на Юге бывшего госу­дарства Чосон было безусловным реверансом в сторону Океана. Этот по­литический жест был бы абсолютно невозможным при отсутствии у жите­лей южной части полуострова элементов положительной комплиментарности к антиконтинентальным проявлениям исторического процесса. Как известно из истории, далеко не все корейцы поддержали акцию Кочжона: приблизительно половина населения продолжала отождествлять себя с континентальной традицией, настаивала на необходимости большей вза­имосвязи Кореи в облике «государства Чосон» с материковым Китаем. «С тех пор пошли характерные термины, отражавшие сложившуюся к кон­цу XIX века политическую ситуацию в Корее с ее «прокитайским Севером» и «прояпонским Югом». Борьбу «сил разобщения» и компенсирующей «силы единения» в тот же период времени - вторая половина XIX века -осложнила новая составляющая - проникновение в Корею западных идей, прежде всего под видом идей религиозно-миссионерских, распростране­ние которых внесло свою лепту в грядущий раскол Кореи. Знакомство с Западом для Кореи началось с христианства, точнее, с католицизма. «Нео­бычно то, что католицизм принесли в Корею не миссионеры, а янбаны в XVII веке, переняв «западное учение» в Китае в поисках свежих идей, ус­тав от ортодоксального конфуцианства. В 1785 году король Чхонджо официально объявил католицизм ересью».³³ В XIX же веке отголоски зап­рещенною «западною учения» легли в основу умения о «реальных знани­ях» - сирхак и подготовили почву для последующего, более глубокого зна­комства корейцев с христианской традицией. Миссионеры-католики при­бывали в Корею главным образом из Китая, частично - из Японии. Шедшие за ними негоцианты закрепляли начинавшуюся в сознании корейцев сму­ту, зерна которой были посеяны христианскими священниками. Присущая католическим подвижникам активность столкнулась в Корее с благодатной паствой: годы изоляции притупили, однако отнюдь не извели под корень присущее корейцам любопытство в отношении неизвестного, а неоконфу­цианские традиции, вошедшие к тому времени казалось бы в плоть и кровь этнических корейцев уже, по мнению так называемых «прогрессистов», тормозили общественное развитие страны. Это мнение в концентрирован­ной форме было выражено в публикациях активистов известного «Independence Club» Co Дже Пхиля и Юн Чхи Хо. Последний, в частности, писал следующее: «Конфуцианство может быть моральным, но оно не мо­жет быть духовным; конфуцианство начинается человеком и им же и закан­чивается. Христианство начинается с человека, но оканчивается Богом. Все, что конфуцианство дало Корее - подавление народных масс, бедность, жестокое офицерство,

деградированные женщины».³⁹ Однако такое крайнее неприятие конфуцианских традиций овладело умами сравнительно незначительной части интеллигенции. Основная же масса населения, подчиняясь инерции, продолжала жить в русле привычных культурно-бытовых категорий. Пытаясь создать противовес все большему распространению западных идей, общественное сознание Кореи породило тонхак - «восточное уче­ние». Одновременно тонхак приобрело черты религиозной оппозиции су­ществовавшим в то время в Корее порядкам.⁴⁰ В этой попытке отыскать некие национальные, самобытные точки опоры для дальнейшего разви­тия страны причудливым образом переплелись «отдельные догмы буддиз­ма, конфуцианства, даосизма с христианским постулатом о равенстве всех перед богом».⁴¹ Фактически тонхак явилось попыткой корейцев «на­ционализировать свои религиозные убеждения и тем самым создать оп­лот идей против католицизма».⁴²

«Уступка» христианству в виде признания «равенства людей перед Богом», безусловно, подвергало эрозии складывавшиеся веками конфуци­анские устои с их заповедями и принципами структурированности общества.

Однако компенсирующая «сила единения» вновь проявила себя в тонхак: кардинальной идеей этого учения провозглашал ось тождество Бога и человека.⁴³ Кроме того, толкователи тонхак, видимо осознавая как неиз­бежность столкновения корейцев с западной цивилизацией, так и необхо­димость перенимания некоторых западных ценностей, распространяли идею «тондо соги» - «восточная мораль плюс западная техника»⁴⁴ что на­шло свое воплощение в дальнейшем в движении «кэхва ундон», в рамках которого уже в открытом виде проповедовались не только абстрактные ре­лигиозно-духовные нормы и императивы, но и конкретные буржуазно-ли­беральные элементы западного понятия свободы и государственного уст­ройства.45

Несмотря на «национальное по форме», тонхак объективно яви­лось прозападной религиозно-идеологической доктриной, вектор которой

был направлен против континентальной традиции. Примечательным в этой связи видится факт того, что большинство идеологов реформаторства в Корее конца XIX века, в частности, Со Чже Пхиль, ан Чхан Хо, Ли Сан Чже, были протестантами.46 Основным регионом их деятельности был Сеул - столица Кореи того времени, а в роли сочувствующих элементов выступа­ли представители интеллигенции, торговцы. При этом отказ от континен­тальной традиции в отсутствие территориальной близости Запада и при неразвитости средств передвижения и коммуникации означал очередной уклон в сторону Океана, т.е., Японии. Налицо было противоречие между прогрессивным началом и континентальной традицией: «реформаторы типа Ким Ок Кюна не были патриотами, они ориентировались на Японию, как консерваторы в прошлом ориентировались на Китай. У них не было разви­то чувство национальной самобытности».⁴⁷ Противоречие усугублялось тем, что носители патриотических, традиционных, континентальных, т.е., прокитайских идей были консерваторами.⁴⁸ С учетом ранее сделанных выводов о тяготении к континентальной традиции преимущественно се­верной части Кореи можно предположить, что антиконфуцианская ересь западного толка «разъедала» в основном Юг, где «сила Континента» была в сравнении с Севером слабой, а «сила Океана», напротив, значительно более сильной. То есть, «прогрессивные идеи неравномерно распростра­нялись по северным и южным провинциям Кореи»⁴⁹ из-за различий в умо­настроениях жителей северной и южной частей полуострова.

Потерявшая ориентацию в противоборстве традиционалистских и западных идей Корея в конце концов к началу XX века стала жертвой «силы Океана», оказавшись под протекторатом Японии.⁵⁰ Намечавшиеся поиски основ национального самосознания, попытки создать самобытную идеоло­гию при отказе от тотальной культурно-духовной зависимости от Китая натолкнулись на мощную и агрессивную стену чуждых для Кореи того вре­мени идей и в очередной раз закончились крахом, проявив на более глу­боком уровне установленное нами ранее различие в этнокультурной ори­ентации и в доминанте поведения северных и южных корейцев.

Организационно-политическое оформление взаимной оппозиционности Севера и Юга

Очередной этап поляризации корейской нации в этнокультурном смыс­ле начался с развитием капитализма в стране при практически полностью скованной корейской традиции тотальным насаждением прояпонского ук­лада жизни.⁵¹

С учетом природно-географических условий полуострова, где основ­ные залежи полезных ископаемых находились в северной части, а пахот­ные земли - в южной,⁵² японцы принялись колонизировать Корею, направляя ее развитие в своих интересах по пути создания условий для работы промышленных предприятий именно на Севере - как можно ближе к источ­никам сырья.⁵³ Вплоть до 1945 года сохранялась тенденция к повышенной индустриализации Севера в ущерб аграрному сектору и к интенсивному сельскому хозяйству на Юге при относительно слабом промышленном развитии. Как известно, процессы индустриализации сопровождаются ус­коренной урбанизацией, увеличением численности пролетариата, его кон­центрацией, повышением уровня маргинализации населения, его люмпе­низации и - как следствие - ведут к появлению соответствующей идеоло­гии. Занятые же в сельском хозяйстве люди всегда тяготеют к частнособственническому характеру производственных отношений, в них более силь­но чувство индивидуальности.

Упомянутые процессы в Корее проходили на фоне взрывного распро­странения в мире социалистических идей, в том числе марксизма, нашед­ших большое количество сторонников в Китае, откуда новая идеология про­никла в Корею. Победа социалистической революции в России и последо­вавшие вслед за этим события на Дальнем Востоке, в ряду которых было и вытеснение Японии за пределы российского Приморья, существенно уве­личили притягательную силу социализма. К этому времени вновь появи­лись признаки оживления «силы Континента» против «силы Океана»: за­силье японцев было столь сильно, что даже их сторонники в среде корей­цев начали осознавать пагубность национального вырождения, одним из результатом чего явилось Первомартовское движение 1919 года и после­довавшее вскоре создание в 1925 году компартии Кореи, которая, заметим, , была распущена уже в 1928 году Исполкомом Коминтерна из-за фракцион­ности.⁵⁴ Расслоение вновь произошло на географическому принципу: первоначально наибольшую активность преимущественно в форме подполь­ной борьбы демонстрировали корейцы Юга, на Севере же коммунисты известны практически не были. Известностью как лидер-националист пользовался только Чо Ман Сик, да и то не в значительной степени.⁵⁵ Кажущаяся парадоксальность этого явления объясняется тем, что перво­начально носителями новых идей являются отнюдь не широкие организо­ванные массы низших слоев общества, а, как правило, интеллигенция, в гораздо большей степени склонная к новациям и изначально предраспо­ложенная к нарушению традиционных норм. Как установлено выше, в наи­большей степени новые веяния воздействовали на выходцев из южных про­винций. Однако совсем скоро коммунистическое движение распространи­лось и на Север, и именно маньчжурская коммунистическая группировка, одним из лидеров которой был Ким Ир Сен, оказалась наиболее радикаль­ной в смысле методов борьбы с японскими колонизаторами. Две другие фракции (южнокорейские) - Ким Ду Бона в Китае и Пак Хон Ена на Юге страны - вели в основном привычную просветительско-идеологическую работу.⁵⁶

В целом же идеи пролетарской солидарности и социалистической ре­волюции, освобождения от колониальной зависимости нашли глубокое сочувствие в Корее, и, конечно же, главным образом в северной части страны, где для распространения этих идей имелись все предпосылки, прежде всего, концентрация промышленного пролетариата и более силь­ные в сравнении с Югом антияпонские настроения. Подтверждением такой поляризации корейцев может, на наш взгляд, служить и отмеченный выше факт, что выходцы из северных провинций тяготели к более радикальным, революционно-вооруженным формам борьбы против засилья японцев и за улучшение условий жизни народа, в то время как южане отдавали пред­почтение буржуазно-либеральным, просветительским методам борьбы. Имея объективно общую цель - освобождение от японской колониальной зависимости, радикально прокоммунистически настроенные северяне, не сумев договориться с так называемыми националистами, представлен­ными преимущественно южанами, начали создавать в Китае и России парти­занские отряды, а националисты - учреждать временное правительство страны в изгнании (в Китае).⁵⁷ «Общий потенциал сопротивления был ослаблен враждой коммунистов и националистов. Это снижало эффектив­ность борьбы против колонизаторов и (sic! - примеч. мое) во многом пре­допределило трудности, постигшие Корею после освобождения».⁵⁸

Указанный исторический отрезок времени - с начала XIX века и до 1945 года - оказался впервые в истории единой Кореи вместилищем орга­низационного оформления взаимной оппозиционности Севера и Юга пока еще против общего противника. Такая оппозиционность в первой четверти нашего века уже переросла стихийные настроения северян и южан и при­обрела политически полярные очертания. Вот почему после освобождения страны «СССР и США в оккупационных зонах Кореи действовали не на пустом месте. Они опирались там на идейно и политически близкие им корейские общественные силы, которые внесли немалый «вклад» в наци­ональную трагедию».⁵⁹

На противоположность идеологических доминант поведения северян и южан указывает и такой факт: уже к осени 1946 года в Северной Корее было всего три партии (Трудовая, Демократическая, Чхонудан), а на Юге -195.⁶⁰ А обострившая и без того имевшие место противоречия между Севером и Югом кампания борьбы с прояпонскими элементами после осво­бождения, которая «велась на Севере весьма решительно; на Юге же об­становка для них (прояпонских элементов. - Примеч. мое) была не столь суровой».⁶¹ Это может свидетельствовать только об одном: в «политичес­кой культуре, исторических традициях, сложившихся в Корее задолго до 1945 года, было немало такого, что затрудняло национальную консолида­цию, достижение хотя бы относительного единства мысли и действия в ко­рейском обществе».⁶² Особенности формирования корейского национального характера

Национальный характер корейцев изучался в разное время как сами­ми корейцами - южными и северными, так и зарубежными исследователя­ми - японцами, американцами, китайцами, русскими.

Отличаясь по тем или иным причинам некоторыми выводами отно­сительно наличия в корейском национальном характере тех или иных черт, практически все исследователи сходятся во мнении, что на его формиро­вание оказали влияние следующие факторы:

- геополитический и природно-экологический (климатический);

- эко­номико-политический;

- конфуцианский (культурно-традиционный);

- опыт колониализма.

Рассмотрим онтологию корейского национального характера после­довательно, исходя из предложенной классификации условий его форми­рования и с целью выяснения комплекса составляющих его черт.


НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР КОРЕЙЦЕВ КАК ПРОДУКТ ПРИРОДНО-КЛИМАТИЧЕСКИХ УСЛОВИЙ КОРЕЙСКОГО ПОЛУОСТРОВА


Расположение Корейского полуострова между 34 и 52 параллелью в сочетании с вытянутостью его с севера на юг вглубь океана явилось при­чиной муссонного климата в Корее. Некоторые из южнокорейских ученых так и характеризуют корейский характер как «муссонный»,⁶³ выводя его из повторяющегося цикла типичной зимней погоды: «три дня холода, четыре дня тепла».⁶⁴ В данном случае имеется в виду чередование полярных яв­лений, противостояние их друг другу, граница между ними. Пракорейцы, безусловно, были вынуждены, как и все другие народности, населявшие иные вмещающие их ландшафты, приспосабливаться к такому климату, подчинять в отсутствие возможностей противопоставить ему что-либо иное свой ритм жизни колебаниям биосферы в этой части планеты. Неизмен­ность климатических условий, закономерная повторяемость одних и тех же муссонных явлений,⁶⁵ передача по наследству рассказов о сходности одних и тех же капризов погоды возбуждала уверенность у корейцев в не­пременном наступлении их в будущем и закрепляла у них выработавши­еся навыки сосуществования именно с такими природными феноменами. Возможно, в том числе и в цикличности, и в одновременном влиянии таких явлений, как засуха-наводнение, тепло-холод проч. следует искать одну из прапричин привычки корейцев не к поиску компромисса, а к готовности видеть в каждом явлении его антипод.

Частые наводнения, нарушавшие зачаточную инфраструктуру хо­зяйствования, ливневые дожди, вымывавшие посевы риса, сопровождавшиеся в том числе и неминуемыми при масштабных природных катаклиз­мах человеческими жертвами при неспособности корейцев каким-либо способом существенно защититься от них, безусловно, оставили глубокий след в их сознании и отпечатались в национальном характере в виде сми­ренной готовности воспринимать явления, пагубные последствия которых они не в силах изменить. Здесь же, вероятнее всего, следует искать корни с одной стороны поразительной жизнестойкости корейцев, а с другой - их уравновешенному отношению к страданию в любом виде. Кроме того, от­голоском вынужденной приспосабливаемости корейцев к действию внеш­ней агрессивной среды можно уверенно считать генетическую готовность современных корейцев адаптироваться в чуждых им этнокультурных обра­зованиях, подтверждением чему служит проживание нескольких милли­онов корейцев за пределами исторической родины.

Оседание пракорейских племен и их последующее многовековое про­живание на полуострове - фактически, в своего рода «экологическом кар­мане», вход и выход из которого по суше ограничивался сравнительно уз­кой полоской в северной его части - явились причиной появления в корей­ском характере чувства границы. Это чувство усугублялось окруженнос­тью полуострова с трех других сторон водой. В сравнении, например, с народностями внутриконтинентальными, теми же монголами, набеги кото­рых до территории стран современной Европы убедили их в безграничнос­ти суши, корейцы, видимо, достаточно быстро осознали, что, образно говоря, «край земли» имеется и что именно они составляют его население. Ограничение контактов с иноземцами китайскими племенами с суши и сравнительно редкими связями в силу неразвитости средств коммуника­ции и передвижения гостями с моря подвели корейцев к догадке о собствен­ной исключительности, что на сегодняшний день причудливым образом продолжает питать общеизвестный корейский национализм. По этой же причине - «зацикленности» корейцев на контактах с ограниченным числом различных в этническом смысле соседей - до сих пор остается, во-первых, неутоленным свойственное корейцам почти детское любопытство ко всему ранее им не известному, а во-вторых, их одновременно настороженное, а иногда и откровенно враждебное отношение к предмету их любопытства. Более подробное знакомство с географическими особенностями не­посредственно самого полуострова показывает, что его северная часть гораздо более гориста, чем южная, в то время как последняя, несмотря на эпизодическую холмистость, в целом представляет собой совокупность долин и низменностей, т.е., территорий, пригодных для ведения интенсив­ного сельского хозяйства в виде растениеводства. Из-за отсутствия обильных пастбищ скотоводство в Корее развития не получило, что, без сомне­ния, можно считать дополнительной причиной укрепления оседлого обра­за жизни в стране, отсутствия необходимости и тяги к перемене мест и - как следствие - «цементированию» зарождающихся особенностей корейского этноса. Важным представляется различие северной и южной частей полуострова по природным характеристикам, которое можно считать по­лярным: горы на севере, равнина на юге. Это не могло не сказаться на существовании предпосылок для формирования некоторых отличий в на­циональных чертах жителей северных провинций от черт характера южных провинций. На состав корейского этноса из так называемых «горцев» и «полян» указывали в разное время многие исследователи. При этом, на­пример, японские историки, имевшие возможность в период колониальной зависимости Кореи от Японии непосредственно изучать страну в комплек­се, а не в условиях раздела, не просто условно делили корейцев по указан­ному принципу, но и выделили некоторые черты характера, которые, по их мнению, были присущи только северянам или только южанам. К «горцам» они относили жителей провинций Пхенан, Хамген, Хванхэ, Канвондо (т.е., провинций, которые в настоящее время входят в КНДР) и наделяли их сле­дующими чертами: «более скрытные, с трудом ассимилирующие другую культуру (с точки зрения японцев подразумевалась, безусловно, японская культура), более независимые (с точки зрения японцев - поскольку были настроены против японцев сильнее своих южных соплеменников), более подозрительны; «горцы» ориентированы на классово-стратовые ценности, ставят правительство выше народа и подчиняются власти, как рабы; они не боятся использовать силу и жертвовать жизнью (вероятно, основанием для такого умозаключения послужили выступления населения Севера против колонизаторов); они очень конкурентны и воинственны».*

Какие же черты приписывали японцы южным корейцам - жителям провинций Кенсан, Чхунчхон, Чолла, т.е., «полянам», по их классификации? «Более философичны, полны мечтательности, любят ритуалы (т.е., бо­лее податливы внедрявшимся японцами бытовым нормам), они очень гибки в проявлении эмоций, более дружественны (к японцам, имеется в виду), более восприимчивы к новому, но в то же время очень зависимы (разуме­ется, от японцев)».

На определенное различие корейцев указывали и сами корейцы, счи­тая, что «темперамент корейцев в различных районах страны различен» . С присущей восточным людям образностью уже в Х!Х веке при ване Кочжоне жители южных провинций Кореи характеризовались следующим образом. «Кенгидо - это красота, отраженная в зеркале. Чхунчхондо - это яркая луна при свежем ветре. Кенсандо - это гора после большой горы. Чолладо - хрупкая вода во время ветра. Канвондо - это старый Будда под скалой».⁶⁷ Как же представлялись современникам выходцы из северных провинций V «Хванхэдо - это работающая корова на поле. Пхенандо - это тигр, вышедший из леса. Хамгендо - это дерущаяся собака в грязи».

Нетрудно заметить, что за метафорами скрывается осознание сами­ми корейцами сложившихся к середине XIX века внутриэтнических отли­чий. Совершенна очевидна оценка северян как более приземленных и в

тоже время грубых, хищных созданий, а южан - как более поэтичных, склон­ных поддержанию внешней формы. Естественно, эти отличия не носили антагонистический характер. Важно то, что отличие проявлялось именно между северянами и южанами. При этом кажется заслуживающим внима­ния тот факт, что самохарактеристика северян и южан совпадает с интер­претацией корейского характера японцами. Это можно считать подтверж­дением реального существования в пока еще едином корейском этносе предпосылок для двух этногрупп, противопоставлявшихся друг другу по линии «север-юг».

По признанию иностранцев, изучавших Корею, «провинции Кореи от­личаются друг от друга топонимикой, географией, языковыми диалектами и ритуалами».

Расположение на стыке Континента и Океана, на точке разрыва «сил разъединения» с фатальной неизбежностью привело к появлению еще одной общеотмечаемой черте корейского национального характера, кото­рая в зачаточном состоянии была свойственна, видимо, еще пракорейцам. Имеется в виду пресловутый так называемый «комплекс неполноценнос­ти», который вынуждал корейцев воспринимать внешние обстоятельства, будь то стихия природы или очередной набег воинственных соседей, как заведомо более значительную, мощную силу, противоречить которой счи­талось бессмысленным. Проявления внешних сил в любой их форме от­печатались в сознании корейцев своей негативной, однако почти всесиль­ной стороной. Страдание от внешних обстоятельств стало воспринимать­ся корейцами как норма, мобилизация внутренних сил этноса подсозна­тельно направлялась не на активное противодействие агрессивной чуж­дой среде, а на видоизменение стереотипа этнического поведения для приспособления к ней при восприятии сил извне в качестве категорическо­го императива. Терпеливый перенос корейцами испытаний, восприятие действительности по принципу «что сделано - то сделано» среди корейцев именуется «хан» - чувством, которое они сами называют своей второй сущ­ностью. Не случайно в последнее время на Юге руководящие лица страны заговорили об активизации доселе пассивного понятия хан.

Другой стороной «комплекса неполноценности» явилось отсутствие агрессивности у корейцев: считается, что за все время существования корейского этноса корейцы ни разу не нападали на иноземцев, населявших сопредельные территории. Корейцы формировались как самодостаточный этнос в экономическом смысле, производили все им необходимое для жизни сами и не нуждались в завоевательных походах.

К очень важной черте корейского национального характера следует, без сомнения, отнести его амбивалентность, которую отмечают практичес­ки все корейские ученые, изучавшие свой этнос в разные периоды време­ни. Причем вывод на Севере активизировались одни черты, на Юге - про­тивоположные). Экономико-политические факторы формирования корейского национального характера

Сильная зависимость повседневной жизни корейцев от вместившего их ландшафта, ограниченность в выборе хозяйственной деятельности, пре­имущественно сельскохозяйственный и моредобывающий ее уклон, а также подчиненное положение по отношению к «великому соседу» с по­стоянным ожиданием недружелюбных гостей с моря определили формы организации экономико-политической структуры Кореи и также внесли свою лепту в формирование корейского характера. Именно экономическим и политическим условиям, длительное время обуславливающим динамику корейского этногенеза, обязан своим появлением либо дальнейшим зак­реплением в корейском национальном характере, например, авторита­ризм: достигнув поста, кореец «стремится продемонстрировать сначала свои властные возможности, а потом уже свою ответственность».⁶⁸ При этом авторитаризм сопровождается внешней скромностью в отношениях с дру­гими людьми, уничижительностью в обращении к вышестоящему, старше­му, сильному.

Изложенные выше условия осуществления хозяйственной деятель­ности, помноженные на сравнительно высокую плотность населения на Корейском полуострове, обусловили с фатальной неизбежностью культи­вирование среди корейцев аскетизма. Привычка к самоограничению про­являлась в еде, быту, сексуальной жизни. Минимизацию своих личных же­ланий корейцы довели до абсурдного максимума, искали в ней предмет особой гордости.

Общеизвестной характеристикой корейцев является приверженность интересам своей семьи, многочисленным братьям, родственникам по ли­нии отца и матери.⁶⁹

С привязанностями к семейным ценностям тесно связано и ослаб­ленное чувство собственности, ограниченность личного выбора при при­нятии важных жизненных решений. Непосредственно примыкает к этому и особо выделяющаяся тяга к коллективизму, («ури»). В качестве своеобраз­ной компенсации семейственности можно отметить обостренное чувство принадлежности к тому или иному социальному полю. За этим может скры­ваться принадлежность к клану, провинции, школе, классу. И упомянутый выше коллективизм проявлялся, прежде всего, в рамках конкретной соци­альной группы. Четкое осознание границ «группы принадлежности», про­тежирование выходцам из своего окружения, фаворитизм-непотизм - исто­рически сложившаяся норма корейского уклада.

Чувство сопричастности к совместной жизни с ближним наряду с пристальным вниманием к выходцам из других кланов, вместе с коллективизмом причудливым образом взращивало избыточную конкурентность, убежденность в том, что «если он может, то и я могу»,

Семейно-клановая фракционность с неизбежностью привела к воз­никновению следствия - враждебности к чужакам, но - в силу описанных выше черт характера - к терпеливому отношению к злу, если оно нанесено чужаком.

Понятие «чужака», четкая работа веками складывающейся иденти­фикационной системы «свой-чужой» породили у корейцев скрытность. Скрывалось максимально возможное: мысли, чувства, эмоции, а главное -мотивы тех или иных действий. Непосредственно примыкающая к скрытно­сти погруженность в себя также может быть отнесена к национальной осо­бенности корейцев.⁷⁰

Сложные условия обеспечения жизнедеятельности, неблагоприятные во многом природные условия, помноженные на быстрый рост корейского этноса, породили известный всему миру «трудоголизм». Тяжелый труд, на­пряженное ожидание его результатов, с одной стороны, настраивали лю­дей на длительность процесса труда, а с другой стороны - на достижение конкретного результата. Невысокий в целом уровень жизни большей части населения страны явился причиной особенного восприятия корейцами по­нятия «счастье» (иероглиф «пок» осознает «благость»): по их мнению, счастье - это то, что «падает с неба», это фатальная удача, а не то, что достигается трудом.

Завязанность на жесткие семейные и кланово-стратовые связи и цен­ности, отсутствие свободного выбора, своеобразного «зазора» для личного осмысления действительности, изначальное включение корейца еще ре­бенком в разработанное ценностное поле можно отнести к причинам вос­приятия корейцами действительности немедленно и упрощенно, на основе ее деления на «белое и черное».

Другим следствием такой жесткой регламентированности места и роли конкретного индивида в реальной хозяйственной деятельности можно счи­тать привычное отношение корейцев к своей зависимости от кого-либо или чего-либо, выходящего за пределы его собственной личности и даже его понятия «ури» - «мы».

Видимо, в особенностях хозяйственно-бытового уклада следует ис­кать корни и стойкой патриархальности корейцев, практически абсолютной власти отца над сыном в ущерб горизонтальным связям внутри семьи.

Конфуцианство как условие корейского характера формирования

Следует иметь в виду, очевидно, и то, что некоторые, если не многие перечисленные выше черты корейского национального характера своей причиной имели не только рассмотренные экономико-политические обстоятельства, но и ряд других факторов, в частности, феноменальное влияние китайской культуры, прежде всего, в виде неоконфуцианства, воспринятого в Корее в истолковании Чжу Си и собственных корейских его апологетов, в первую очередь Ли Тхве Ге.

Конфуцианство пришло в Корею естественным путем из Китая на подготовленную почву: устоявшийся к тому времени уклад корейской жиз­ни по своим фундаментальным принципам отвечал основным идеям но­вой идеологии, которая, в свою очередь, зацементировала еще не окреп­шие зачатки характерных черт этноса и, более того, привела к появлению новых либо к серьезному видоизменению уже имеющихся. Само перени­мание нормативной идеологии соседнего государства свидетельствовало о том самом «комплексе неполноценности» перед внешними обстоятель­ствами, о которой говорилось выше.

Одним из главных проявлений конфуцианских традиций в динамике корейского этноса можно уверенно считать стойкую приверженность корей­цев к жестко регламентированной иерархичности общественного устрой­ства, к четко очерченному кругу обязанностей и прав конкретного индиви­да с учетом его возраста, семейного и общественного положения. Такая иерархичность подразумевала, что все люди являются своеобразными винтиками государственного механизма. Приверженность стройной верти­кальной подчиненности в ущерб горизонтальным связям также утвердилась в характере корейцев как неотъемлемая его часть.

Конфуцианские устои на века определили место семейных ценнос­тей в шкале пристрастий корейцев: семья заняла в их сознании главен­ствующее место, любые возбуждения внешних обстоятельств рассматри­вались корейцами сточки зрения их возможного воздействия на их семью, ее благополучие. При этом само государство рассматривалось как боль­шая семья, в которой роль отца-патриарха исполнял верховный правитель - ван. Подразумевалось естественным, что главенствующее место в обще­ственно-семейном устройстве отводится мужчине. Совокупность семейно-иерархических ценностей вызвала к жизни усиление чувства зависи­мости корейцев от внешних обстоятельств, слияние конкретного индивида с окружающей его общественной средой, ярким свидетельством чего яв­ляются нашедшие отражения в корейском языке употребление местоиме­ний «я», «мой» и «мы», «наш». Совершенно очевидно, что собственно личному, так называемому «эгоистическому «я» в устоявшейся корейской системе ценностной ориентации места не находилось.

Четкая регламентация этических норм, строгое следование им в по­вседневности ограничили возможности конкретной личности к самореали­зации, загоняли ее в раз и, казалось бы, навсегда установленные рамки поведения. Одним из следствий такого положения вещей можно считать м отмечаемые многими исследователями корейской психологии недостаток логики в мышлении и избыточность интуитивного подхода к общению с

себе подобными, своеобразное «общение в молчании», при котором боль­шое значение придается тому, что остается за пределами общения вер­бального.

Закрепление корейского национального характера в период японского колониализма

Колониальное господство Японии в Корее, длившееся исторически недолгое время, тем не менее, оставило глубокий след в памяти корейцев, во многом определило стереотип их поведения на дальнейшие десятиле­тия, о чем говорилось выше. Что же касается формирования черт соб­ственно национального характера, то в данном случае, видимо , следует говорить о дальнейшем закреплении наиболее существенных из них.

Японский протекторат выразился, как известно, в полном подчине­нии внутренней жизни страны более сильному «океанскому» соседу, лик­видации самостоятельных национальных структур управления государ­ством, тотальной японизации культурно-бытовой сферы, вытеснении ко­рейского языка японским, то есть, в целом объективно был ориентирован на разложение зачатков национального самосознания корейцев. В такой атмосфере агрессивной, навязываемой извне чужеродное™ новый импульс для своего проявления не могли не получить некоторые определяющие черты национального характера корейцев.

В частности, широкие возможности открылись для общеизвестной корейской терпимости, окончательно приобретшей очертания фатализ­ма, убежденности в бессмысленности активного противостояния небла­гоприятным воздействиям внешних сил.

В свою очередь такое фаталистическое отношение к собственной судьбе усугубило пресловутый «комплекс неполноценности» корейцев, их заведомую готовность подчиниться внешним обстоятельствам с одновре­менным проявлением специфической формы самозащиты - погруженности в себя, защиты пассивного типа.⁷¹

Отсутствие практически на всех этапах формирования корейского этноса агрессивности и тяги к восполнению жизненных сил за счет соседей не позволило корейцам противопоставить что-либо серьезное японскому безраздельному господству.

Параллельно дала о себе знать высокая степень адаптивности ко­рейцев к изменяющейся окружающей обстановке: значительная часть на­селения настроилась на длительность сложившихся отношений с японца­ми и небезуспешно изыскивала способы сосуществования с ними. Продол­жающееся истощение экономических возможностей страны в пользу Япо­нии, непреходящая эксплуатация большинства корейцев цементировали вынужденный аскетизм. В то же время привнесение в корейские условия .

более передовых капиталистических порядков активизировало ранее дре­мавшее, но всегда присутствовавшее в корейском характере, желание жить не просто в достатке, а даже в определенной роскоши.

Таков далеко не полный перечень черт корейского национального характера. Некоторые из них фатальным образом отразились на судьбе единой некогда нации и, безусловно, облегчили распад страны.


НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ


1. С древнейших времен населяющие Корейский полуостров корейс­кие племена испытывали на себе воздействие на разрыв со стороны Кон­тинента и Океана, что привело к созданию условий для формирования двух различных стереотипов поведения.

2. Векторы сил Континента и Океана всегда были направлены в про­тивоположные стороны, однако скалярная, т.е., абсолютная величина этих сил была недостаточной для разрыва единого корейского этноса. Вместе с тем действие на разрыв облегчило последующий раздел под воздействи­ем внешних сил.

3. «Единый самобытный корейский этнос» как исторический фено­мен не существовал: когда корейцы считались самобытными, они не были едиными; когда они были едиными (период Коре и Чосон) - они не были самобытными, находясь в зависимости от «великих соседей».

4. За короткий период японского протектората ментально-психологи­ческие различия северян и южан закрепились в виде политически и идео­логически оформленных структур.

5. Север в первой четверти XX века из-за сравнительной насыщенно­сти промышленными предприятиями, пролетаризацией населения и под влиянием распространяющейся коммунистической идеологии все более отдалялся от Юга, где начали преобладать буржуазно-либеральные настро­ения. Север все более становился «государственно-общественным», а Юг - более индивидуалистическим.

6. К исходу первой половины XX века водораздел между Севером и Югом прошел и по степени антияпонских настроений: северокорейцы ока­зались в этом смысле более агрессивными.

Вышеизложенные ментальные различия обусловили как подготовку условий, так и длительность продолжающегося раздела.

Легкости раздела и его закреплению способствовали следующие чер­ты национального характера корейцев.

1. Фатализм, готовность подчиниться внешним обстоятельствам, т.е., восприятие бывшего СССР и США в качестве «явлений свыше», против которых бороться бесполезно.

2. Смирение и способность к длительному страданию, восприятие раздела как очередного катаклизма, от которого нет защиты.

3. Легкость адаптации к чуждым этнокультурным образованиям, склонность не к активному протесту, а к приспособленчеству к новым усло­виям.

4. «Комплекс неполноценности» перед «великими державами»: на смену одним «великим» - Китаю и Японии - пришли другие: СССР и США.

5. Привычка чувствовать свою зависимость от более широких социально-стратовых категорий (так называемый комплекс «ури»).

Таким образом, мы видим, что раздел страны был если не предопре­делен, то в значительной степени облегчен сложившимися к середине 40-х годов нашего столетия различными ментальными характеристиками севе­рян и южан и некоторыми особенностями корейского национального харак­тера.