Geum.ru

Два философских введения в двадцать первый век

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   26   27   28   29   30   31   32   33   ...   50

- прорвать круг. Как-никак поступок. В бездне потерянного времени

найденное"104.

Вернусь к основной идее.

В XX веке сознание и мысль человека все время отбрасываются как бы к

самому началу его бытия, к той грани, где бытие (в точке - "быть или не

быть") и мысль (в точке - "я мыслю, следовательно...") взаимопредопределяют

друг друга, существуют как бы на заре становления человека человеком. Смысл

и тяготение истории должны - в жизни каждого человека - "переигрываться"

заново, впервые.

В идею начала втягивается и следующий момент.

3. ...В жизни, и сознании, и мышлении людей XX века обнаруживается

неизбежность рассогласования, жесткого столкновения (и своего рода боровская

дополнительность) между основными, цивилизационно-автоматизированными

"регуляторами" человеческого поведения, деятельности. Между моралью и

искусством; наукой и философией; разумом и - рассудком; памятью и

воображением, наконец, хаосом стихийных сил и - упорядоченностью,

гармоничностью душевной жизни... В этом распадке, все расширяющемся зазоре

бытие человеческого духа уже не может слиться (хотя страшно сближается) с

бытовой, самоуспокоенной само-собой-разумеемостью. Сопряжение всех этих

граней - а без них наш самостоятельный поступок вообще невозможен -

становится мучительно вопрошающим, отчаянной трудностью, предельной

коллизией "быть или не быть" для каждого человека. (Мера сознания этой

вопросительности и этой дополнительности - это уже другое дело.) Чтобы

поступать сознательно, необходимо заново, изначально решать и перерешать

вопросы бытия. Необходимо заново (каждому - для себя) изобретать исходные

нравственные и мыслительные и эстетические коллизии.

Впрочем, - и это выяснилось опять-таки уже в 30-е годы нашего века -

дополнительность взаимоисключающих определений жизни нашего духа оказалась

труднопереносима для разума, воспитанного XVII - XIX веками, и человек

большей частью облегченно отвергает (лицемерно "не замечает"...) все эти

трудности - во имя однозначности и абсолютности одного из полюсов

(артистизма или моральности; брожений хаоса или полицейской упорядоченности

внутренних отсеков "мозга"; рассудочной расчетливости или мистического

отречения от собственной ответственности...). Вне сочетания с

противоположным полюсом магнита каждый из таких "избранных" абсолютов все же

обеспечивает индивиду (если он закроет глаза) естественность и успокоенность

если не поступка, то - повседневного душевного комфорта.

Однако реальное бытие XX века вновь и вновь разрывает и противопоставляет

эти полюсы; вожделенный душевный комфорт оборачивается (в глубине души)

почти сознательным самообманом, упрямо взвинчиваемым до степени

безоговорочных верований и запретов.

Итак, во всех этих направлениях к середине века нарастает не только чудо

преображения, но и "бегство от чуда" изначальной ответственности. От чуда

беспощадного разумения. В этом, все более паническом, бегстве смещаются и

затемняются те определения, которые я только что сформулировал. Философское

(действительно разумное) осмысление нового бытия уходит в нети; мысль снова

развинчивается до промежуточных сомнений и промежуточных "выходов".

Философская разумная логика - логика разума вообще становится сейчас

основным предметом ненависти и разрушения для межеумочных настроений мистики

и рассудка105.

Наш дух стремится прислониться к одному из возможных смысловых спектров

(выбор велик...) и поскорее намертво срастись с ним. Но такое успокоение

каждый раз разрушается не только судорогами быта, но и странным

беспокойством человеческой головы.

4. Решающие сдвиги в нашем сознании, идущие из глубин бытия современных

людей, дополняются (и не могут соединиться) теми сдвигами сознания, что

определяются на самых высотах мышления, разумения. На этих высотах разум

доходит до необходимости обратиться на самого себя, до свободного

преображения своих оснований. Два эти движения, две детерминанты нашего

сознания: из глубин бытия, из свободных решений мысли - идут как будто

отдельно, параллельно, самостоятельно.

В то же самое время, когда начинается расщепление исходных социальных ниш

и матриц, в те же самые первые 25 лет XX века разум, ориентированный в XVII

- XIX веках на обоснование возможностей и сил познания, ориентированный на

понимание мира как предмета познания (так возникает философия "наукоучения"

в самых различных ее вариантах), сам начинает глубокую и фундаментальную

переориентацию, восходит (возвращается) к самым началам разумения. И -

перерешает эти начала.

Даже в самой цитадели "Познающего разума", в естествознании (прежде всего

- в физике) и в математике, возникают странные феномены.

(1) Современная физическая теория - общая концепция относительности

(тяготения), квантовая механика в понимании Бора и т.д. - включает в свою

логическую (даже - формально-логическую) архитектонику нечто принципиально

невозможное для теоретического идеала Нового времени - включает историю

своего формирования, причем не историю "снятия", но историю, развертываемую

и осмысляемую - от какой-то переломной точки - в обе стороны, назад и

вперед, в прошлое и будущее. Принцип соответствия и, в другом плане, принцип

дополнительности устанавливают такое отношение между прошлыми и вновь

возникающими теориями, между идеализациями классики (Галилей, Ньютон...) и

идеализациями нового мышления (особенно явно - Бор), что "старая" теория,

классическая идеализация мира (в его всеобщности), и новая теория, новая

"ин-детерминистская", не-классическая идеализация мира (снова - как всеобщая

идеализация - невозможность более глубоких параметров...) не соотнесены по

схеме снятия. Старая теория, старый, классический способ мышления не только

не снимается в новом способе мышления, больше того - именно в соотношении с

новым способом мышления этот "старый способ" достигает предельной

"закругленности", самостоятельности, всеобщности, необходимости. Но этой

завершенности он достигает только в соотношении ("соответствия" или

"дополнительности") с новым видением; так же как и новое видение имеет

всеобщий смысл только в соотношении с галилеевой (претендующей на такую же

всеобщность) классикой. Классическая и боровская идеализации мира все более

расходятся, совершенствуются и все более нуждаются друг в друге. Эти

идеализации переходят - на пределе - друг в друга и только в споре,

взаимоопровержении и взаимообосновании дают полное, плотное, целостное, не

покрываемое ни одним из взаимоисключающих теоретических объяснений

определение объекта.

(Замечу, что стратегия такого дополнительного понимания возникает у Бора

в ауре парадоксов самого мышления и сознания, обнаруженных в философских

книгах Кьеркегора.) Итак, чтобы понять объект во всей его неукротимой

несводимости к мышлению, необходимо разглядеть его в двойном, тройном,

многажды умноженном видении - в видении классического и в видении

современного теоретика (сейчас возможно добавить - и в видении "единственных

мест", развитых в греческой теории Аристотелем...). Необходимо поместить

этот объект "между" двумя (и более) всеобщими формами понимания (не

сводимыми ни друг к другу, ни к какому-то третьему, "подлинно истинному"

пониманию...). Необходимо включить его в процесс взаимопонимания различных,

исключающих друг друга и предполагающих друг друга духовных (мыслительных)

миров.

(2) Но и сам "предмет" физического знания (и шире - естественнонаучного

знания, и - еще шире - теоретического знания и познания в целом) также

изменяется и вырывается за пределы "линейных истин". Этот предмет понимания

- уже не "действие на..." (на что-то иное, уходящее все дальше и дальше от

исходной силы), но - "самодействие", "самоизменение"... Это -

"самодействие", которое требует для своего понимания, как минимум,

неопределенности, фундаментального сомнения - и в определении предмета, и в

определении субъекта мышления, и в определении отношений между ними.

(3) Возвращаясь к своим началам - к исходным понятиям, сформулированным в

XVII веке ("элементарность" математической и материальной точки, "предел и

дифференциал", "множество"...), физическая и математическая теории XX века

обнаруживают парадоксальность своих изначальных понятий, их "невозможность",

неосновательность, и в итоге познание замыкает всю историческую эволюцию

науки (Нового времени) в некий интервал, в пространственно-временную

целостность, начало и конец которой сведены в единый "свод", а мыслитель

как-то удивительно отстранен из этой целостности. Она - "вненаходима"

(любимый термин М.М.Бахтина) по отношению к исследователю, а он -

исследователь - свободен (отнюдь не в смысле произвола) по отношению к

собственным "итогам работы".

Это - в науке106.

Но, по сути, феномены такого же рода, только с гораздо большей силой,

остротой и первичностью возникли в искусстве XX века.

В искусстве начала века резко, качественно возрастает творческая роль

читателя, слушателя, зрителя, который должен - каждый зритель по-своему -

вместе с художником (и - по-боровски - "дополнительно" к деятельности

художника!) формировать, доводить, завершать полотно, гранит, ритм,

партитуру до целостного на-вечного свершения. Такой "дополнительный"

читатель или зритель проектируется автором, художественно изобретается,

предполагается. Причем зритель, читатель, слушатель проектируется художником

не только внутри данной исторической эпохи (так было всегда...), но - прежде

всего - как человек иного исторического видения, человек иной "культуры"

(рискну впервые ввести это слово). Произведение развивается (общение между

автором и зрителем осуществляется) по законам и противозаконию общения "на

грани" замкнутых эпох и форм видения, слышания, сознания... Напомню хотя бы

иллюстрации Пикассо к "Метаморфозам" Овидия или его же вариации на темы

художественной классики. Это никак не стилизации, но именно столкновения

разных способов (форм) видеть и понимать мир. Напомню демонстративную

незавершенность поэтических, художественных, скульптурных произведений

начала века (иногда гениально провоцирующую конструктивное соавторство того,

кто их воспринимает, - с определенной точки зрения, в определенном ракурсе,

в определенном ритме движения, - ср., к примеру, фрески Сикейроса).

И в теоретическом, и в художественном мышлении формируется новая всеобщая

ориентация разума на идею взаимопонимания, общения через эпохи, а

классическая ориентация на "человека образованного и просвещенного",

восходящего по лестнице познания, все более оказывается не доминантой, а

только одной из составляющих нового разумения. Можно - заостряя - сказать

так: разум, долженствующий обосновать идею "знание - сила!", уходит в тень

(в собственном движении до предела он замыкается на себя, отстраняется от

самого себя во всей своей целостности и завершенности) перед разумом,

ориентированным на такие формы понимания - мира и людей, - которые как-то

аналогичны, прежде всего, формам эстетического, художественного освоения

бытия. Но в этих формах творчества уже извечно действует не схема

восхождения ("я - карлик, но стою на плечах гиганта") - теоретического

прогресса, но - схема трагедийного, драматического действия ("явление

такое-то, те же, и...", см. ниже, в определении диалогического смысла

культуры). Но в XX веке выясняется, что и развитие теории строится по схеме

истории искусства (обнаруживается, что схема истории искусства имеет

какой-то всеобщий смысл). Галилей не меньше знает о мире, чем Эйнштейн, а

Аристотель - не меньше, чем Галилей (в чем-то больше знает один, в чем-то -

другой, но существенное не в этом...). Они просто знают иное. Даже так: они

имеют разные смыслы понимания, актуализируют - в бесконечность - разные

грани и возможности бесконечно-возможного бытия. В XX веке (я все время

говорю о первой его трети) выясняется и другое: смыслы и ориентации

разумения Аристотеля и Галилея, Галилея и Бора могут быть действительно

осмыслены (действительно - в контексте XX века) лишь в их отношении друг к

другу, в точках взаимного предельного перехода.

Однако и Шекспир, и Софокл, и Галилей, и Бор здесь лишь "примеры" для

доходчивости. По сути, такое сопряжение (общение) всеобщих смыслов

определяет просто-напросто определенный "стиль" (строй) мышления человека XX

века - в той мере, в какой он действительно мыслит.

И еще один момент, связанный с той же новой ориентацией разума в XX веке.

В идее "наукоучения", в идеале Познающего разума человек жестко отделен

от своих продукций (скажем, научных трудов или технических свершений) и от

мира, который он познает, очищая "вещи, как они есть", от всех субъективных

"искажений". Человек сведен к активной ("сила"), но пустотной точке

познающего "Я" (ср. Декарт). Как личность он не присутствует (должен

отсутствовать!) в своих продуктах, а его человеческая неповторимость носит

абсолютно приватный, чисто "психологический" характер. Для разума человек

(индивид) был значим только в своих анонимных функциях, действиях, в

феноменах снятия и суммирования многих усилий (суммируются и разные мои

собственные усилия, и, главное, усилия самых различных людей, составляющих

вместе того самого "гиганта", "на плечах которого...").

Человек здесь дан в "продукте".

В фундаментальной ориентации современного разума107 и мир, и человек

понимаются не в анонимных, суммированных "продуктах", результатах

деятельности "от - на...", но в сфере уникальных - и способных бесконечно

развивать свой (неотделимый от личности) смысл - произведений культуры. Или

- не понимаются совсем (что и случается чаще всего).

Забегая вперед, скажу кое-что об этом общекультурном смысле современных

жизненных сдвигов. Детальнее речь пойдет дальше, но какую-то предваряющую

проекцию ввести сейчас все же необходимо.

В философских и художественных произведениях, в образно воплощенных

нравственных перипетиях осуществляется - неуловимо текучее и одновременно

постоянно замыкающееся "на себя" (композиционно замкнутое) - общение

человека с человеком. Общение - через произведение, которое отстраняет

одного человека от другого, замыкает человека (автора) в полотне, в ритме

стиха, в контексте философской книги, и вместе с тем делает возможным

наиболее глубокое и насущное взаимопонимание между людьми (как между автором

и читателем, автором и зрителем, в постоянном обращении и совмещении этих

"полюсов").

Если все эти моменты понимать в их всеобщности, то есть понимать разумом,

то тогда и происходит коренное переопределение самого субъекта и предмета

разумения, самого понятия Homo sapiens. В исходную идею гуманизма включается

(и не может включиться... философски еще не осмыслено) какое-то новое

всеобщее определение. Ну скажем: "человек - существо, свободное - в своих

произведениях (как формах общения) - но отношению к своей судьбе, к своему

историческому прошлому и будущему, способное их перерешить, переиграть".

Насколько труден и рискован такой поворот в определении человека, можно

понять хотя бы в борениях мысли Александра Блока, трагически сопрягающего и

вновь разрывающего идею гуманности и идею артистизма. Но случай Блока есть

лишь экспериментально выявленное и художественно воплощенное мучение в жизни

и сознании каждого мыслящего человека XX века. Это мучение уже в 30-х годах

стало непереносимым, а 40 - 70-е годы (если не считать пароксизма конца 60-х

годов) прошли под знаком духовного и бытийного противостояния гаммельнским

крысоловам начала века. Сперва - в искусстве, науке, философском

умонастроении - возникло усиленное топтание на месте, работа пошла вширь, а

не вглубь (безумных идей как не бывало; что действительно нового появилось в

физике после Бора или в искусстве - после Пикассо?). Но "молчаливое (не

слишком, впрочем) большинство" интеллигенции не удовлетворилось этим бегом

на месте. Ускоряется движение "вспять" - к средневековью, но только

лишенному его духовного пафоса, его парадоксального здравого смысла, его

исторической неповторимости. Или - "вбок", к Востоку, но только понятому в

облегченных и ложных вариантах "отказа от разума"...

Прежде чем перейти к следующему основному фрагменту моих размышлений о

решающем сдвиге бытия и сознания человека XX века, отмечу еще один момент,

существенный для связи двух начальных фрагментов.

В первом фрагменте речь шла о тех сдвигах в бытии (во вседневном бытии)

людей XX века - войны, социальные потрясения, тоталитарные режимы, - в

которых смещались и взаимодействовали различные смыслы сознания, вступая в

сложное сопряжение друг с другом. Во втором фрагменте были очерчены сдвиги в

сознании (точнее, в напряжениях мышления - в теории, в искусстве, в

философии...) - сдвиги, которые самостийно возникали на предельных точках

развития разума Нового времени и которые сами были определяющими импульсами

в изменении бытия, в формировании иных смыслов человеческого общения.

Поэтому здесь существует не линейная схема действия "на...", но сложное

сопряжение "бытийного генезиса" и "разумного переосмысления" ("человек

растет корнями вверх" - Жюль Ренар) начал человеческого разумения.

Следующий фрагмент наметит живую феноменологию такого единства встречных

сдвигов в бытии и в сознании людей XX века.

5. ...Во второй половине XX века возникает новое напряжение, новое

основание бытийного и духовного сдвига в жизни людей нашего времени. Речь

идет о научно-технической революции, правда понятой в несколько необычном

повороте.

В процессе (и особенно - в перспективах) так называемой

"научно-технической революции" основной формой деятельности людей,

выталкиваемых из самоуправляемых и - в идеале - замкнутых на замок структур

автоматического производства, все более становится ("улита едет, когда-то

будет...") не деятельность в мегаколлективах, жестко регулируемая

мануфактурным и машинным разделением и соединением функций, но -

деятельность в малых творческих группах - лабораториях, экспериментальных

цехах, поисковых коллективах, динамично меняющих задачи и смысл своей

цельности и замкнутости108. Исчезает (это - цель всех современных

технических новаций) насильное и жестокое распределение работников в

различных точках "системы машин и механизмов". Решающей (опять-таки в

перспективе, в потенциях) сферой деятельности человека оказывается

деятельность, на возможность деятельности направленная, - работа

самоизменения.

Такое "на-себя-действие" становится средоточием новых форм социальности,

в которых общение людей - причем ключевое в процессе общественного и

производственного развития - осуществляется не в рабочее время, не внутри

машинных сращений, но во время свободное (свободно определяемое и

направляемое моей волей) - с одиночеством, как его скрытым оборотом.

Свободное время (его увеличение и его "свобода для...") становится в ходе

научно-технической революции основным временем общественного бытия и

основной детерминантой общественного сознания - сперва в форме досуга, затем

- и форме всеобщего труда (см. Маркс - III том Капитала и Подготовительные

работы к Капиталу).

То, что я сейчас сказал, не исключает, а предполагает, что существенный

рост свободного времени (и тягу к нему) сначала проявляется в

катастрофических судорогах бескультурья, поскольку бытие в условиях

свободного времени для большинства людей дело непривычное, поскольку свобода

самоопределения человеческих поступков труднопереносима, поскольку свободное

время пока что растет лишь в пустотах времени рабочего, как вздох

освобождения от дьявольской принудительности исполнительского труда.