Каргалов В. В. «Слово и дело» // Русь: Литературно-исторический журнал. – 1992. – №. – С. 154-164
| Вид материала | Документы |
- Каргалов В. В., Савельев Ю. С., Федоров, 60.23kb.
- Журнал «Благотворительность в России» rusblago, 108.7kb.
- 11) [Текст]: научно-аналитический журнал (издаётся с 2007 г.), 3594.13kb.
- Назва території Україною не менш стародавня, як назва Руссю. Слово Україна місцевого, 184.11kb.
- До сих пор Восточная Русь называется Велико-Россией = Великороссией, 56.5kb.
- В низложение гордыни, 9913.86kb.
- Тема Кол-во страниц, 17.87kb.
- Литературно-художественный журнал редакционный совет: Елизавета Данилова Михаил Лубоцкий, 3942.84kb.
- Хронология русской истории, 114.82kb.
- Опубликовано в журнале: Москва, 1996. №11. С. 154-164, 292.4kb.
Каргалов В.В. «Слово и дело» // Русь: Литературно-исторический журнал. – 1992. – №. 2. – С. 154-164.
В исторических сочинениях последних десятилетий утвердилось мнение о юридическом институте «слова и дела» как о страшном оружии «классового террора против трудящихся», как о коварном инструменте «политического сыска», преследующем исключительно «классовые цели» - защиту «интересов феодалов».
На самом деле все было значительно сложнее. «Слово и дело государево» было особой формой уголовного процесса в семнадцатом и первой половине восемнадцатого столетия. Суть его состояла в том, что каждый, кому стало известно о государственных преступлениях (злоумышления против царя, измена, шпионаж, казнокрадство, беззаконие и т.д.), обязан был известить центральные власти, объявив вслух: «Слово и дело!»
«Слово и дело государево!» можно было «выкликнуть» в любом месте: в столичном «приказе» или местной «приказной избе», на торговой площади или на улице, на проезжей дороге и в частном доме, - лишь бы при этом присутствовали люди.
Услышавшие «Слово и дело!» обязаны были немедленно доставить «изветчика» к властям, и он на время расследования становился лицом неприкосновенным, особо важным для государства, его «извет» обязательно доводился до сведения центральных властей. Местные воеводы могли. только расспросить «изветчика», о чем заявлено «слово и дело», и сообщить о результатах расспроса в Москву, в Разрядный приказ. До получения ответа «изветчик» находился под строгой охраной. Случалось, «изветчики» отказывались давать какие-либо объяснения, и тогда воеводы запрашивали Разрядный приказ, как поступить дальше. Были случаи, когда «изветчики» даже после пыток отказывались сообщать что-нибудь местным властям. Тогда их обязательно вызывали в Москву. Например, тульские крестьяне Ивашка и Якушка Савеловы продолжали упорствовать, хотя допрашивали их «накрепко», и воевода получил указание «тех тюремных сидельцев прислать в Москву с приставом и с провожатыми».
Во всей этой сложной процедуре нетрудно угадать скрытый смысл юридической формулы «слова и дела»: вывести «изветчиков» о государственных преступлениях из-под юрисдикции местных властей, обеспечить их неприкосновенность и возможность довести свои «изветы» до сведения центральной власти. Перед «изветчиком», публично провозгласившим «слово и дело», бессилен был самый знатный и влиятельный боярин, даже если «изветчик» был холопом или простым посадским человеком. Практика «слова и дела» была своеобразным инструментом обеспечения общерусской законности, ограничивала своеволие местных феодалов. Утаивший «слово и дело» подлежал строжайшему наказанию, и, как правило, таких случаев не было.
Первые уголовные процессы по «слову и делу» относятся к царствованию первого Романова - Михаила Федоровича (1613-1645), когда после «смутного времени» очень остро встал вопрос о восстановлении государственного порядка.
Но, задуманное первоначально как инструмент укрепления царской власти, «слово и дело» вскоре получило в народе расширенное толкование. «Государевым делом» считали все, что могло интересовать царя, и в Разрядный приказ стало поступать множество «изветов» о злоупотреблениях должностных лиц, о взяточничестве, неправедном суде, жестокости и беззаконии отдельных феодалов и местных властей. Обращение к «слову и делу» давало простонародью хоть какие-то гарантии для личности, часто было единственной возможностью для холопа или крестьянина добиться суда над своими угнетателями. Брошенные в тюрьму без суда арестанты, объявляя за собой «слово и дело», могли в какой-то мере ускорить следствие и даже доказать свою невиновность. На практике «слово и дело» стало своеобразным гарантом «законности», поставило местные власти под контроль центра, что объективно отвечало интересам широких слоев населения. Не случайно большинство «изветчиков» принадлежало к народным низам. Сыграла свою роль и извечная вера крестьянства в «хорошего царя» - к нему обращались за защитой от «злого господина».
Обращение к правосудию через «слово и дело» было небезопасным для самого «изветчика». За провозглашение «слова и дела» без достаточных оснований жестоко наказывали. Архивные документы «слова и дела» пестрят такими записями: «того мужика за затейные речи бить батоги нещадно, чтобы впредь государева дела не затевал»; «велеть тех воров бить кнутом, чтоб неповадно было впредь так затевать».Но были и благополучные исходы - когда несправедливость казалась явной.
«Слово и дело» тогдашние люди объявляли по самым разным поводам, иногда - чтобы спастись от побоев или угрозы смерти.
1635 год. Степан Голенищев выкликнул «слово государево» на крестьянина Емельку Кузьмина. На следствии он объяснял: «Извещал-де я государево слово, потому что тот крестьянин Емельянко Кузьмин с товарищи учали меня бить, и потому затеял на него государево слово, чтобы они меня не убили до смерти». За «государево слово», объявленное «занапрасно», Степана Голенищева «велели бить батоги нещадно», но живым он все-таки остался!
Конечно, практика «слова и дела» порождала множество злоупотреблений, заведомо ложных «изветов». Неудивительно, что составители нового свода законов - Соборного уложения 1649 года - постарались ограничить и четко определить круг дел, которые подлежали рассмотрению в рамках «слова и дела государева». Особому судопроизводству «слова и дела» подлежали дела о злоумышлениях на личность и достоинство царя, о государственной измене, о сдаче неприятелю города, а также о недонесении о таких преступлениях.
Потом круг государственных преступлений был расширен, него были включены «непристойные речи» о царе, составление. «прелестных» писем. Вот тогда-то «слово и дело государево» из практики общего соблюдение законности начало превращаться в учреждение политического сыска. Окончательно это было оформлено при Петре I, когда все дела «слова государева» были переданы в Преображенский приказ... А при преемниках Петра I «слово и дело» окончательно превратилось в институт политического террора, орудие самодержавной власти, утратив свое первоначальное назначение быть средством обеспечения общерусской законности.
Корецкий В.И. Из истории закрепощения крестьян в России в конце XVI-начале XVII в. (1957)
В приведенной ниже работе, советский историк В.И. Корецкий выдвинул гипотезу, согласно которой первоначально режим заповедных лет действовал лишь в пределах Деревской пятины Новгородской земли, а на остальной территории Московского государства сохранялся прежний порядок крестьянского выхода в Юрьев день, определяемый ст. 88 Судебника 1550 г. В дальнейшем, в своей монографии «Закрепощение крестьян и классовая борьба в России во второй половине XVI века» (М., 1970), Корецкий отказался от вывода о локальном характере заповедных лет, высказав мнение о возможности «распространить режим заповедных лет, по крайней мере, на западные районы Русского государства» и, предположительно, даже на северные и центральные районы, относительно которых в актах сохранились прямые и косвенные свидетельства о заповедных летах.
В вопросе о датировке заповедных лет Корецкий исходил из восьми сохранившихся обыскных грамот Деревской пятины, согласно которым три помещика Едровского стана (И.А. Непейцын, Б.И. Кропоткин, Т.Г. Пестриков) в 1588-89 гг. требовали возвращения крестьян, ушедших от них в заповедные 1581-86 годы. Следовательно, право Юрьевого дня было отменено не позднее 1581 г., т.е. в царствование Ивана Грозного.
Первый известный заповедный год в Деревской пятине совпадал с годом составления здесь писцовых книг (сентябрь 1581-август 1582 гг.), следовательно, заключал Корецкий, в связи с их составлением Юрьев день здесь был отменен, а запись крестьян в писцовые книги стала основанием для их закрепления на определенной территории и за определенным владельцем.
Положение об отмене права Юрьевого дня Иваном Грозным Корецкий дополнял Бельским летописцем 30-х гг. XVII в., в котором говорилось о том, что «царь Борис Федорович… нарушил заклятье… царя Ивана Васильевича… и дал христианом волю, выход между служилых людей» (имеется ввиду временное возобновление крестьянского выхода при Борисе Годунове в 1601-02 гг.).
Вслед за Б.Д. Грековым, Корецкий считал, что исчезновение из приходно-расходных книг Иосифо-Волоколамского монастыря записей о выходе крестьян с осени 1581 г. является доказательством введения нормы о заповедных летах.
На основании новых документов по истории крестьянства конца XVI в. Корецкий попытался реконструировать гипотетический текст Уложения царя Федора Иоановича 1592-93 гг. о запрещении выхода крестьянам и бобылям, которое должно было предшествовать указу 1597 г. о 5-летних урочных годах. Несмотря на то, что датировка этого Уложения вызвала сомнение у ряда исследователей (см. например работы Р.Г. Скрынникова) само наличие такого не дошедшего до нашего времени текста благодаря разысканиям Корецкого ныне не ставится под сомнение.
Вопрос об усилении закрепощения крестьян в конце XVI - начале XVII в. является одним из наиболее важных и спорных в истории крестьянства России периода феодализма. Решение его сильно затруднено крайней малочисленностью сохранившихся источников. Московские пожары 1612 и 1626 гг. произвели большие опустошения в русских apxивах. В огне вместе с многими другими важными документами погибла Уставная книга Поместного приказа, в котором в конце XVI - начале XVII в. вершилась основная масса дел о беглых и вывезенных крестьянах. Из всего законодательства по крестьянскому вопросу 80-90-х годов XVI в. до нас дошел полностью лишь один указ - от 24 ноября 1597 г., устанавливавший пятилетний срок подачи исковых челобитных о беглых крестьянах.
Между тем уже простое сравнение положения крестьян по Судебнику 1550 г. с их положением по закону от 24 ноября 1597 г. и последующему законодательству начала XVII в. указывало исследователем на то, что в истории крестьянства за истекшее время произошли изменения принципиального порядка, характеризовавшиеся повсеместной потерей крестьянами права выхода в Юрьев день.
Когда и как это произошло? Какие законы были изданы, или право крестьянского выхода, умерло без законодательной его отмены? - таковы те вопросы, которые неизбежно вставали перед исследователями, пытавшимися восстановить конкретную картину процесса закрепощения крестьян в конце XVI в.
Одно из решений этих вопросов было предложено в первой половине XVIII в. В.Н. Татищевым, нашедшим и подготовившим к печати такие исключительно важные для изучения истории русского крестьянства источники, как Судебник 1550 г., указ от 24 ноября 1597 г., указ от 21 ноября 1601 г. и Уложение 9 марта 1607 г. Основываясь на этих документах, В.Н. Татищев пришел к выводу, что издревле свободные русские крестьяне были прикреплены к земле и превращены в крепостных путем одного государственного акта - закона о запрещении выхода в Юрьеьв день. Механически отсчитывая 5 лет от 1597 г., когда был издан указ о беглых крестьянах, В.Н. Татищев относил законодательную отмену Юрьева дня к 1592 г.
Взгляды В.Н. Татищева на ход закрепощения в конце XVI в. были в основном приняты Н.М. Карамзиным, С.М. Соловьевым, Б.Н. Чичериным, Н.И. Костомаровым, И.Д. Беляевым и В.И. Сергеевичем, получившими в литературе наименование сторонников «указного» прикрепления крестьян.
Их противниками во второй половине XIX в. явились К.С. Аксаков и М.П. Погодин, а затем В.О. Ключевский, М.А. Дьяконов, П.Е. Михайлов. В. О. Ключевский развил мысли своих предшественников относительно «безуказного» прикрепления крестьян и создал новую концепцию возникновения крепостного права из крестьянской задолженности.
Сторонники «безуказного» прикрепления крестьян не считали, что государство активно участвовало в процессе закрепощения. Справедливо критикуя В.Н. Татищева за неправильный подход к определению времени издания указа о запрещении выхода, они и сам этот указ объявили мифическим. Ими без достаточных оснований был взят под сомнение помещенный в начале Уложения 9 марта 1607 г. доклад бояр и дьяков Поместного приказа боярской думе, содержащий историческую справку хода закрепощения в донце XVI-начале XVII в. Вместе с тем авторы концепции о «безуказном» прикреплении крестьян в противовес своим противникам, которые на протяжении многих лет не могли представить новых документов, подтверждающих их точку зрения, подкрепляли свои взгляды вводом в научный оборот все новых и новых архивных материалов, характеризовавших положение крестьян в повседневной жизни, они правильно подметили закабаление крестьян землевладельцами и, обратив в лице М.А. Дьяконова внимание на старожильцев, первые пробили брешь в представлениях об исконной свободе русских крестьян. Если добавить сюда, что защитником и пропагандистом концепции «безуказного» прикрепления был В.О. Ключевский, то станет понятным, почему она на некоторое время получила преобладание в исторической литературе.
В таком состоянии находился вопрос о возникновении крепостного права в русской буржуазной историографии, когда в конце XIX - начале XX в. были обнаружены в архивах материалы, содержащие известия о заповедных годах...
В настоящее время нельзя определенно сказать, как были введены заповедные годи, был ли издан один указ 1581 г. или ряд указов, последовательно из года в год запрещавших выход на всей территории государства, или же запрещение выхода проводилось специальными на этот счет правительственными распоряжениями лишь для отдельных районов.
Исходя из сохранившихся фрагментарных сведений источников, можно с уверенностью утверждать лишь то, что введение правительством в том или ином районе заповедных лет означало временное запрещение здесь крестьянских переходов и вывозов крестьян на основании ст. 88 о крестьянском отказе Судебника 1550 г. Крепостническое законодательство о заповедных годах 80-х-начала 90-х годов XVI в. претворялось в жизнь путем организации государственного бессрочного сыска и возвращения беглых и вывезенных крестьян...
Одновременные ссылки в источниках 80-х - начала 90-х годов на заповедные годы и на ст. 88 Судебника 1550 г. как будто бы говорят о том, что в одних районах России тогда выход был запрещен, а в других еще разрешался...
Большое значение для понимания места в общем ходе крестьянского закрепощения в конце XVI в. имеет помещенная в начале Уложения 9 марта 1607 г. историческая справка бояр и дьяков Поместного приказа боярской думе, где сказано, что «при царе Иване Васильевиче... крестьяне выход имели вольный; а царь Федор Ивановичь, по наговору Бориса Годунова, не слушая советов старейших бояр, выход крестьянам заказал, и у кого колико тогда крестьян где было, книги учинил, и после от того началися многие вражды, кромолы и тяжи (суды)». Если подходить к этому сообщению без созданных историографической традицией предубеждений, то из него следует, что введение при Иване IV заповедных лет не расценивалось тогда как общее запрещение крестьянского выхода во всей стране и официальная отмена ст. 88 Судебника 1550 г. Такой закон, сопровождавшийся к тому же учреждением писцовых книг основанием крестьянской крепости, согласно весьма авторитетному свидетельству руководителей Поместного приказа, был издан по инициативе Бориса Годунова во время царствования Федора Ивановича.
Какой указ царя Федора имели в виду бояре и дьяки Поместного приказа, составляя свой доклад боярской думе? Исходили ли они из указа от 24 ноября 1597 г. о пятилетнем сроке подачи исковых челобитных о беглых крестьянах или изложили содержание какого-то другого, не дошедшего до нас закона царя Федора?
Сравнение изложения содержания упоминаемого в исторической справке указа царя Федора с текстом указа 24 ноября 1597 г. не позволяет отождествить эти два закона. В указе от 24 ноября 1597 г. ничего не говорится о запрещении выхода. Он просто исходит из запрещения выхода как из факта, уже имевшего место в прошлом. Не находим в этом указе и постановления об учреждении книг юридическим основанием крестьянской крепости. В нем вообще отсутствует термин «книги». Следовательно, бояре и дьяки Поместного приказа имели в виду какой-то несохранившийся закон царя Федора о запрещении выхода….
В каком отношении закон о пятилетнем сроке подачи исковых челобитных в крестьянском владении и вывозе находился к закону царя Федора о запрещении выхода и установлении писцовых книг основанием крепости? Являлся ли он самостоятельным, специально изданным указом или входил составной частью в общий указ царя Федора о запрещении выхода?
Окончательный ответ на этот вопрос сейчас вряд ли возможен, потому что установить прямую связь между этими законами не удается. Ссылки на закон о запрещении выхода приведены в деле об обелении монастырской пашни, а на закон о пятилетнем сроке исковой давности ссылаются в спорных делах о крестьянах. В нашем распоряжении нет материалов, в которых эти ссылки выступали бы одновременно в одном документе. Поэтому вопрос требует дальнейшего изучения и уточнения. Однако имеются основания видеть здесь скорее одно из постановлений общего закона царя Федора о запрещении выхода, чем самостоятельный указ. Во-первых, необходимо отметить хронологическое совпадение ссылок на тот и другой указы (они сделаны в пределах 1594-1596 гг.), причем эти указы рассматриваются как новые постановления: «Ныне по государеву указу крестьянам и бобылям выходу нет», «а ныне твой государев указ: старее пяти лет во владенье и в вывозе суда не давати и не сысковати»; во-вторых, учитывая особенность кодификационной работы того времени, носившей консервативный и довольно механический характер, весьма знаменательным является то, что первый абзац, открывающий Уложение 9 марта 1607 г., исходит как из принципов запрещения выхода и учреждения книг основанием крепости, так и из постановления об определенном сроке в подаче исковых челобитных в делах о владении крестьянами, в то время как указ от 24 ноября 1597 г. о пятилетнем сроке подачи исковых челобитных о беглых крестьянах, представляющий распространение предыдущего постановления на беглых, использован в Уложении спустя четыре абзаца. Заметим здесь же, что в дальнейшем в указах царя Михаила Федоровича постановления о сроках сыска беглых и вывезенных крестьян приводятся уже вместе в одних и тех же абзацах.
Если наше предположение относительно установления пятилетнего срока подачи исковых челобитных в крестьянском владении и вывозе правильно, то можно уточнить содержание закона о запрещении выхода крестьянам и бобылям. Его возможное содержание, сводится к следующему:
1. Указ запрещал выход крестьянам и бобылям на всей территории России.
2. Юридическим основанием крестьянской крепости была объявлена запись в правительственные книги (писцовые, отказные, отдельные, книги ввозных грамот и т. д.), главными из которых считались писцовые книги нового-описания 80-90-х годов XVI в.
3. Указ провозгласил принцип обязательной регистрации крестьян в правительственных документах.
4. Был установлен пятилетний срок подачи исковых челобитных в крестьянском владении и вывозе, получивший впоследствии, в первой половине XVII в.., название «урочных лет». В то же время закон не касался беглых крестьян, молчаливо предполагая сохранение в отношении их бессрочного сыска. Таким образом, рассматриваемый указ царя Федора о запрещении крестьянского выхода, видимо, представлял собой настоящее уложение, регулирующее различные стороны взаимоотношений крестьян и феодалов, обобщающее и развивающее в новых условиях предшествующее законодательство по крестьянскому вопросу...
В связи с толкованием указа от 24 ноября 1597 г. до сих пор является спорным вопрос об «урочных летах», т. е. о том, была ли законом введена пятилетняя давность исков по делам о беглых крестьянах на будущее или она распространялась только на прошлое время?
И.Д. Беляев, М.Ф. Владимирский-Буданов, В.И. Сергеевич, Л С. Лаппо-Данилевский, С.Ф. Платонов, Б.Д. Греков полагали, что пятилетняя давность исков о беглых крестьянах распространялась и на будущее время.
М.М. Сперанский и В.О. Ключевский высказались в противоположном смысле.
В последнее время в советской исторической литературе A. А. Новосельским была высказана мысль о том, что урочные лета были введены лишь в первые годы царствования Михаила Федоровича и представляли «новый порядок» по сравнению с предшествующим законодательством, на основании которого в конце XVI- начале XVII в. осуществлялся бессрочный сыск беглых крестьян.
Если мнение А. А. Новосельского об урочных летах как о новом явлении, пришедшем на смену бессрочному сыску, нельзя не признать правильным и интересным, то его взгляд на них как на нововведение правительства Михаила Федоровича не может быть принят.
Сейчас мы располагаем материалами, достаточными для решения вопроса об урочных летах. Взгляд на урочные лета как на нововведение правительства царя Федора получает решительное подтверждение в делопроизводстве 90-х годов ХVI в., позволяющем также уточнить и время их установления.
Из произведенного выше разбора этих дел видно, что пятилетний срок подачи исковых челобитных в крестьянском владении и вывозе применялся уже в начале 1594 г. и его действие не ограничивалось прошлым, но имело ввиду и будущее время. Урочные лета для беглых крестьян были введены указом от 25 ноября 1597 г.
Дворяне и дети боярские, подавая в 30-40-х годах XVII в. челобитные с указанием на «прежних государей», при которых, по их словам, сыск беглых крестьян производился без урочных лет, ссылались при этом на законодательство и практику сыска, имевшие место при Иване IV.
Составленная в 1645-1646 г. в Разрядном приказе историческая справка начинается выпиской из указа царя Федора 24 ноября 1597 г. как закона, впервые установившего пятилетние урочные лета для беглых крестьян, увеличенные затем Михаилом Федоровичем в 1637 г. до девяти, а в 1641 г. до десяти лет. Вынесенный на основании этой справки боярский приговор также содержит указание на то, что урочные лета не были нововведением Михаила Федоровича.
Таким образом, дворяне и дети боярские, ссылаясь в своих челобитных на «прежних государей», осуществлявших бессрочный сыск, имели в виду Ивана IV и, возможно, его предшественников Василия III и Ивана III, а бояре в своем приговоре, посвященном утверждению десятилетних урочных лет, под «прежними государями», при которых действовали урочные лета, подразумевали Федора Ивановича, Бориса Годунова и Василия Шуйского...