Geum.ru

Молодая гвардия

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3

Шура


Говоря о Первомайке, нельзя не сказать об Александре Дубровиной, молодой учительнице школы № 6, классном руководителе десятого класса, в котором учились молодогвардейцы первомайской группы.

Шура родилась 17 ноября 1919 года в Новочеркасске. В 1920 году многодетная семья Дубровиных переехала в хутор Герасимовку Краснодонского района, в 1926-м — в Первомайку. Отец ее был шорником и пьяницей, часто пропивал все заработанные деньги. Семья влачила жалкое существование. Частые ссоры и ругань были неотъемлемой частью жизни дома Дубровиных. Да и домом назвать это сложно: судя по сохранившимся фотографиям, это низкая мазанка с маленькими окошками, разделенными на четыре части. Несмотря на это, Шура хорошо училась, серьезно увлекалась биологией и талантливо рисовала. В музее сохранился ее альбом.

В 1937 году Шура поступила в Ростовский университет, где изучала химию и биологию. В 1940-м перевелась в Харьковский университет и, окончив четвертый курс, летом 1941 года возвратилась в Краснодон.

Весь 1941/42 учебный год Шура работала в первомайской школе № 6. Будучи классным руководителем десятого класса, она была сильно привязана к своей ученице Майе Пегливановой. Смуглая, черноокая Майя, секретарь комсомольской организации школы, привлекала внимание окружающих своей огромной энергией и жизнерадостностью, была душой всех ученических начинаний и организатором всевозможных вечеров. «Майя — это бурный, молодой, ничем не сдерживаемый поток. Нет, кажется, для нее усталости, всегда в беспрерывных движениях и речах, с этими нежно-розовыми щечками и блестящими глазами…» (из дневника Александры Дубровиной. РГАЛИ, ф. 1628, оп. 1).

В июне 1942 года десятиклассники Дубровиной окончили школу. Ровно через месяц немецкие войска вошли в Краснодон. Шура ушла из школы и всю оккупацию просидела дома: осенью читала книги, страдала от безделья, одиночества и ненавистного быта; зимой помогала первомайским девчатам в подпольной деятельности.

В январе 1943 года, узнав об аресте своих учеников, Шура сама, добровольно пошла в полицию, чтобы разделить их судьбу. Пошла, абсолютно осознавая, что впереди мучительная смерть.

«Дубровина Шура — была плотная девушка среднего роста, круглолицая блондинка с голубыми глазами. Она слегка картавила, и это так шло к ней и так мило у нее получалось. Она была добрая, чуткая и отзывчивая. О себе никогда ничего не говорила, всегда успокаивала других и больше беспокоилась об окружающих. Подойдет, бывало, прижмется, погладит волосы или руку и скажет: “Не нужно плакать. Посмотрите, а кому легче, вон у Марии Андреевны ребенок совсем на улице один, и то она не плачет. Ну, успокойтесь”. Голос у нее делался каким-то просящим. Она, картавя, говорила: “Поймите, ведь нашим родным гораздо тяжелее, они, бедные, не знают, что с нами. Да и то ли им еще придется пережить”. Ей всех было жалко. Но врагов она умела ненавидеть. Когда она говорила о врагах, то все в ней дрожало: голос и даже тело; казалось, будто что-то ядовитое и холодное прикололось к ней, и она с омерзением старается его отбросить. Это была глубоко впечатлительная натура, любила читать, других она слушала с захватывающим интересом. Девушки иногда просили меня рассказать им что-нибудь, а Шура добавляла: “Из исторических романов…”» (Из воспоминаний Марии Борц. РГАСПИ).


В полиции Шуру пытали зверски. Родные потом долго не могли ее опознать. 16 января, ночью, перед тем как бросить в шурф, ей отрезали грудь, несколько раз ударили ножом, еще живую потащили к стволу и здесь прикладами разбили голову.


История Шуры Дубровиной требует отдельного исследования и повествования. Это история человека, сумевшего вырваться из мазанки в университет. Это трагедия интеллигента во время социальной катастрофы. Это история любви.

Это история одного-единственного поступка, который прояснил десятки страниц ее дневника, все ее чувства, мысли, сомнения и порывы. И этот единственный поступок навсегда отбросил все временное, серое и ненужное, то, что так липло к ногам и мешало ей жить.


Освобождение


«14 февраля 1943 года в 8–9 часов утра со стороны Верхней-Дуванной на горе показалась какая-то черная извилистая лента, это вступали в Краснодон наши освободители, наша Красная Армия. Когда подошли так близко, что можно было разобрать кто это, все мирные граждане, а это были одни женщины, со слезами бросились к ним навстречу.

Несколько нас, матерей, пришло к зданию полиции в камеры, где провели последние часы наши дети. Со двора полиции текли розовые ручьи, была оттепель. С содроганием мы поняли, что это кровь людская с растаявшим снегом. Вошли в камеры, бросились в глаза черные пятна на полу, следы крови наших детей. На стенах мы увидели надписи: “Смерть немецким оккупантам”, нарисованное сердце, пронзенное стрелой, и ряд фамилий девочек, сидевших в этой камере. На окнах стояла посуда, в которой мы приносили им питание. Оттуда мы пошли к шурфу шахты № 5, до сих пор здесь стояла охрана, подойти близко было невозможно. Теперь подошли.

Жуткая картина раскрылась перед нами: зияющая пропасть, вокруг которой валялись мелкие части туалета наших детей: носки, гребешки, валенки, бюстгальтеры… Вокруг были видны пятна крови. С душераздирающим криком каждая мать узнавала дорогие вещи своих детей; стоны, крики, обмороки…

Стали хлопотать об извлечении трупов из шурфа. Работа эта была поручена Громову-Нуждину, который оказался предателем (Громов-Нуждин — отчим Геннадия Почепцова, оба осуждены как предатели «Молодой гвардии» и публично расстреляны в Краснодоне вместе с бывшим следователем полиции Кулешовым. — Е.П.). Долго томил он нас своей медлительностью: то не знает, как извлекать, то не знает, как лебедку установить, то просто оттягивает извлечение. Родители и шахтеры подсказывали ему, что и как нужно было делать. Наконец все было готово. Слышим голос Громова: “Кто добровольно согласен спуститься в бадье?” — “Я!”, “Я!” — слышим. Один был мой ученик седьмого класса Шура Неживов, другой — рабочий Пучков. Они спускались.

Скрипит лебедка, вокруг шурфа собралась огромная толпа народа. Мальчики взобрались на террикон наблюдать извлечение. Нас, родителей, пустили ближе, но все равно на приличном расстоянии. Наступила абсолютная тишина. Тишина такая, что слышно было собственное сердцебиение.

Вот поднимается бадья, слышны выкрики ребят с террикона: “Девушка! Девушка!” Как потом выяснилось, это была Тося Елисеенко. Труп положили на носилки, накрыли простыней и унесли в предшахтную баню. Вдоль всех стен бани был насыпан снег, и на снег укладывали трупы. Бадья спускалась снова. Ребята кричали: “А это мальчик!” Потом третий, четвертый, пятый… все эти трупы были размещены в бане, у дверей была поставлена охрана. Вход в первый день был запрещен.

Тем временем наступил вечер. Громов-Нуждин, посоветовавшись с врачом, объявил, что больше извлекать трупы не будет, так как врач сказал, что трупный яд смертелен, здесь будет братская могила. Родители, тела детей которых не были извлечены, были крайне недовольны таким объявлением.

На другое утро мы снова у шурфа, теперь заходить в баню разрешалось. Каждая мать старалась в трупе узнать своего, но это трудно было сделать, так как дети были совершенно изуродованы. Я например, своего сына узнала только по приметам на пятый день. Загоруйко О.П. была уверена, что сын ее Володя в Ровеньках, передавала туда для него передачи, ходила спокойно вокруг трупов. Вдруг страшный крик и обморок: у пятого трупа на брюках она увидела знакомую латку, — это был Володя.

Мы ходили к шурфу несколько раз в день. Вечером я с сестрой пошли к шурфу. Издали мы заметили, что над самой пропастью сидит какой-то человек и курит. Чтобы не быть для него неожиданностью и не испугать, чтобы не упал в пропасть, мы стали громко разговаривать. Подошли ближе. Это был Андросов, отец Андросовой Лиды. Стали приглашать его к себе ночевать, так как поселок Краснодон, где он живет, далеко, а уже наступает ночь.

“Хорошо вам, нашли своего сына. А я вот не найду своей дочки. Трупный яд смертелен. Пусть я умру от яда трупа своей дочки, но я должен его достать. Подумаешь, хитрое дело — руководить извлечением. Двадцать лет работаю в шахте, опыт большой, ничего хитрого нет, пойду я в горком партии, буду просить разрешения руководить извлечением”.

На следующий же день, получив разрешение, Андросов принялся за работу. Несколько дней извлекали из шахты камни, груды земли, рельсы, вагонетки, потом стали попадаться части тел молодогвардейцев. Сбросив в шурф детей, варвары, чтобы замести следы, бросали в шахту гранаты… Помню, голову Вани Земнухова постарались быстро уложить в гроб и заколотить, чтобы мать не страдала. И для нее это зверство долгое время было секретом. Не вместившиеся в бане трупы укладывали на улице, на снегу, под стенами бани. Жуткая была картина. В бане и вокруг бани трупы и трупы, семьдесят один труп…

Родители узнавали своих детей, омывали, одевали вместе с женщиной Павловой, укладывали в привезенные гробы.

К 1 марта 1943 года все работы по извлечению были закончены. В парке имени Ленинского комсомола была приготовлена братская могила. Сюда в первом часу дня были привезены гробы с телами погибших. Собралось много народу, военная часть. Траурный салют — и в торжественной печали были погребены» (из воспоминаний М.А. Виценовской. Музей «Молодая гвардия»).


Вневременное


У мeня ecть oщyщeниe кaкoй-тo нeпpexoдящeй cyти этoй иcтopии, нeпpexoдящeй в тoм плaнe, чтo — внe иcтopии, внe coбытий вoйны. У мeня ecть кaкoe-тo видeниe этиx coбытий внeвpeмeннoe, внe иcтopии Coвeтcкoгo Coюзa, внe вoйны, внe нeмцeв, a oщyщeниe жизни и cмepти этиx дeтeй вo внeвpeмeннoм пpocтpaнcтвe и вo внeиcтopичecкoм пpocтpaнcтвe. Cyщecтвoвaниe иx в кaкoм-тo внeвpeмeннoм и внeиcтopичecкoм пpocтpaнcтвe. Cкopee вceгo, oнo вытeкaeт из тoгo, чтo oни caми пo ceбe вce-тaки бoльшe жили нe в иcтopичecкoм и нe вo вpeмeннoм, a oни жили вeщaми внeвpeмeнными.

Эти дeти нe были ocвoбoждeны oт бытa, oни тaк жe, как и все, вoзили yгoль нa тaчкe, кoгдa нa зимy дeлaли зaпac. Oни шли нa шaxтy и вoзили yгoль. И вот этoт чeлoвeк вeзeт yгoль, в кaкoй-тo фyфaйкe, a дyмaeт oн, живeт oн совсем дpyгим, как дaлeк oн oт этoгo yгля, нecмoтpя нa тo, чтo aбcoлютнo xopoшo paзбиpaeтcя и в yглe и в огороде. Heдaвнo я пoнял для ceбя, чтo, в пpинципe, мeня c ними cвязывaeт; a cвязывaeт имeннo тo жe caмoe: чтo, живя тaм, в тoй жe oбcтaнoвкe, я жил дpyгими вeщaми. Я зaнимaлcя coвepшeнcтвoвaниeм, читaл литepaтypy, тpeниpoвaлcя в бaлкe oдин пoд звeздaми и чyвcтвoвaл ceбя кocмичecким чeлoвeкoм.

У меня, видимо, неосознанно и началось с того, что я проецирую себя на них.


* * *


Спpaвeдливo ли гoвopить o тoм, чтo oни пoгибли, нe ocтaвив пocлe ceбя дeтeй, нeдoлюбив и нe cдeлaв тex oгpoмныx дeл, кoтopыe oни мoгли cдeлaть в жизни? Я дyмaю, чтo oни дoлюбили и ocтaвили пocлe ceбя бoльшe дeтeй, чeм мoгли бы poдить, ибo oни ocтaвили пocлe ceбя тыcячи дeтeй пo вceмy миpy, тыcячи cвoиx дyxoвныx дeтeй. Oни ocтaвили для людeй пpимep тoгo, кaк нyжнo жить и любить poднyю зeмлю, кaким идeaлaм cлeдoвaть, кaк oтнocитьcя к людям и к caмим ceбe. Taк чтo мoжнo cкaзaть, чтo oни были poждeны и вocпитaны имeннo тaк, для тoгo, чтoбы пoгибнyть и тeм caмым cтaть пpимepoм для людeй. В этoм и зaключaлacь иx миccия нa зeмлe.


P.S.

Российский государственный архив литературы и искусства находится в Москве.

— Как к вам проехать? — спросил я по телефону.

— Станция метро «Водный стадион», последний вагон из центра, переходите дорогу, идете прямо, доходите до Военного архива, потом направо, проходите мимо большого мусорника — и вы у нас.

Старое, давно не ремонтируемое здание архива действительно примыкает к большому мусорнику. Как тут не вспомнить слова некоторых поэтов, чьи фотографии развешаны на стенах первого этажа.

— Мне нужны документы по «Молодой гвардии».

— А какую организацию вы представляете?

— Никакую.

— У вас курсовая, дипломная, кандидатская?

— Нет.

— Тогда что?

— Личное дело.

— Как это?

— Да так. Просто мое личное дело…


Благодарю сотрудников РГАЛИ, РГАСПИ, музея «Молодая гвардия» за предоставленные материалы. Отдельное спасибо Михаилу Александровичу Фадееву (сыну писателя) за помощь.

Мои поиски продолжаются…