Н. В. Гоголь и Ю. И. Крашевский

Вид материала

Автореферат

Содержание Общая характеристика работы Материалом исследования Методологической и теоретической базой Практическая значимость Апробация работы Основное содержание работы

Подобный материал:

• Николай Васильевич Гоголь, это его такие волнующие строки. Невероятный Гоголь, Веселый, 91.12kb.
• Н. Пиксанов. Гоголь, 402.47kb.
• М. В. Гоголь – життєвий шлях”, 35.58kb.
• М. В. Гоголь – знайомий І незнайомий, 139.08kb.
• Николай Васильевич Гоголь. Взалах родительского дома и флигеля размещенная экспозиция,, 74.22kb.
• Идейно-художественное своеобразие поэмы «Мертвые души», 157.25kb.
• Гоголь Николай Васильевич (1809-1852г г.), 62.8kb.
• Как богата Россия, если Гоголь гений, отложенный про запас, 301.83kb.
• Микола Гоголь. «Тарас Бульба». Гоголь І Україна. Урок №20, 90.45kb.
• Генрих грузман гоголь птица дивной породы, 1120.7kb.

На правах рукописи


ПЛОХОТНЮК Владислав Михайлович


Н.В. Гоголь и Ю.И. Крашевский


Специальность 10.01.01 – русская литература

Специальность 10.01.03 – литература народов стран зарубежья (польская)


АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук


Тверь 2007

Работа выполнена при учебно-научной лаборатории комплексного изучения проблем романтизма Тверского государственного университета


Научный руководитель:

Доктор филологических наук, профессор

Ирина Вячеславовна Карташова


Официальные оппоненты:

Доктор филологических наук Всеволод Иванович Сахаров


Кандидат филологических наук Наталия Петровна Евсеева


Ведущая организация:

Казанский государственный университет


Защита диссертации состоится «8» ноября 2007 г. в 14.00 часов на заседании диссертационного совета К212.263.03 по защите диссертаций на соискание учёной степени кандидата филологических наук в Тверском государственном университете по адресу: 170002, г. Тверь, пр-т Чайковского, д. 70


С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Тверского государственного университета по адресу: 170000, г. Тверь, ул. Володарского, д. 4


Автореферат разослан «7» октября 2007 г.


Учёный секретарь диссертационного совета, доктор филологических наук, профессор С.Ю. Николаева


Общая характеристика работы

Изучение взаимосвязей различных национальных литератур является важным условием наиболее глубокого понимания творчества того или иного писателя. Особенно это касается родственных славянских литератур. В диссертационном исследовании предпринимается попытка освещения творчества Н.В. Гоголя в свете творчества его выдающегося польского современника — Юзефа Игнацы Крашевского (1812-1887).

Несмотря на то, что первый опыт перевода гоголевских произведений на польский язык датирован 1843 годом¹, не вызывает сомнения тот факт, что Крашевский знакомился с ними по мере их выхода в свет на языке оригинала, ибо, по свидетельству Н. Берга, он «говорит по-русски, как русский, дружен со многими нашими (т.е. русскими. – В.П.) литераторами, восторженно относится к лучшим явлениям нашей литературы»². На заре своей творческой деятельности Крашевский являлся сотрудником журнала «Баламут Петерсбурски» и его старший коллега, О. Сенковский, поляк по происхождению, несмотря на своё негативное отношение к Гоголю как писателю мог информировать своего соотечественника о произведениях его русского ровесника.

О необходимости изучения творческих связей Гоголя и Крашевского ещё в 1939 г. писал известный польский литературовед В. Боровы: «Было бы хорошо, если бы… о том, что в 1842-1845 годах он (Крашевский. – В.П.) публикует в журнале «Атенеум» переводы из Гоголя и Лермонтова, помнили наши (т.е. польские. – В.П.) русисты, которые временами находятся под влиянием иллюзии, будто между Мицкевичем и нами не было поляков, способных объективно смотреть на произведения русской литературы и чувствовать их художественную ценность…»³. Действительно, редактировавшийся Крашевским журнал «Атенеум» первым опубликовал две главы «Мёртвых душ», повести «Шинель» и «Записки сумасшедшего» в переводе на польский язык. Крайне восторженно отзывался польский писатель о роли Гоголя в мировом литературном процессе: «Разве у Гоголя мы не встречаем уже новой эпохи литературы, новой исторической эпохи…»⁴, ставил автора «Мёртвых душ» в один ряд с Диккенсом и Бальзаком: «Диккенс в Англии, Бальзак во Франции, Гоголь в России открыли новую эпоху, новую школу романа…»⁵. Крашевский стал куратором издания гоголевских произведений в типографии Т. Глюксберга.

Гоголь и Крашевский дебютировали практически одновременно. Оба принадлежали к переходной эпохе литературы, характеризующейся сложной эволюцией романтизма и постепенным утверждением реалистического способа изображения. Русский писатель пришёл в литературу как романтик с идиллией «Ганц Кюхельгартен». Отрекшись от «Ганца», Гоголь, тем не менее, не отрёкся от романтизма: как справедливо считают многие исследователи, романтическая струя оживляла всё его творчество. В отличие от Гоголя, Крашевский в раннем творчестве негативно относился к романтизму. Первыми опубликованными произведениями польского писателя стали «Жизнь сокальского органиста» и «Котлеты. Бытовая повесть», в которых он, по сути, нападал на романтическую традицию с её буйством фантазии, экзотичностью, интересом к ярким, неординарным характерам. Однако это не исключает сложности восприятия молодым Крашевским романтизма, критическое отношение к которому существовало в самой романтической среде (например, гейдельбергские романтики критиковали йенских, Д. Байрон – поэтов-лейкистов, русские поэты-декабристы – В. Жуковского и т.д.), что свидетельствует о неоднозначности романтических эстетических представлений. Как нам кажется, нападки Крашевского на романтическое искусство (например, на В. Гюго) имеют ту же природу: его романтизм шёл по иному пути.

Творчество Гоголя и Крашевского ознаменовано в чём-то сходной эволюцией. «Пламенное приятие жизни» (В.М. Жирмунский) привело Гоголя к созданию поэмы «Мёртвые души», ставшей значительным этапом в развитии реализма в мировой литературе, а Крашевского – к созданию первого польского социального романа «Волшебный фонарь».

В литературоведении имена Гоголя и Крашевского уже соотносились. Так, польские (А. Бар, К.В. Заводзиньский, Э. Важеница) и отечественные (Е.З. Цыбенко, С.Д. Малюкович) исследователи говорили о совпадении построения поэмы «Мёртвые души» и романа «Волшебный фонарь», отмечая их «литературную аналогию»⁶.

Однако в научном обиходе до сих пор нет специальных монографических работ о литературных отношениях двух авторов. Между тем, рассмотрение творческих схождений Гоголя и Крашевского, как представляется, имеет несомненный научный интерес, поскольку позволяет раскрыть значительный эпизод взаимодействия двух различных национальных литератур, показать существенное влияние Гоголя на его польских современников, а также помогает увидеть ряд новых аспектов в творчестве как русского, так и польского писателя.

В связи с этим научная новизна работы видится в том, что в ней впервые и с максимальной полнотой рассматривается творческая близость писателей двух национальных литератур — русской и польской, делается попытка показать не только непосредственное влияние Гоголя на Крашевского, но и установить типологические схождения в их произведениях.

Целью настоящего диссертационного исследования является установление как творческой близости, так и эстетических и художественных расхождений у Гоголя и Крашевского в контексте современного им литературного процесса.

Достижение поставленной цели требует решения ряда задач:

1. Изучить общие для польской и русской национальных литератур тенденции, отразившиеся в творчестве двух писателей – Гоголя и Крашевского:

а) жизненность романтических традиций в условиях интереса к «верным картинам жизни»;

б) проникновение в романтизм так называемого «социального» элемента в 1830-е годы;

в) усиление социального звучания литературы на рубеже 1830-1840-х годов;

2. Охарактеризовать своеобразие реализма в творчестве двух писателей на примере конкретных произведений;

3. Установить характер обнаруженных схождений (типологический или генетический), установив их возможные причины:

а) обращение к одним и тем же источникам (фольклорным, литературным, историческим и т.д.);

б) непосредственное влияние (заимствование сюжета, мотивов, тем, образов).

Материалом исследования является обширный пласт творчества Гоголя: повести «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Миргорода», повести «петербургского» цикла, некоторые статьи «Арабесок», поэма «Мёртвые души». Для сопоставления мы обращаемся к произведениям Крашевского 1830-1840-х годов: к повестям, новеллам, рассказам и статьям из сборников «Литературные, фантастические и исторические странствия», «Импровизации для моих друзей. Книжка для поджигания трубок», «Исторические повести и картинки»; к романам «Мастер Твардовский», «Поэт и мир», «Сфинкс», «Под итальянским небом», «Волшебный фонарь». Привлекаются также теоретические работы польского писателя из сборников «Литературные штудии», «Новые литературные штудии» и «Беседы о литературе и искусстве».

Методологической и теоретической базой диссертации являются труды исследователей-компаративистов (В.М. Жирмунского, Д. Дюришина, И.П. Ильина); работы отечественных специалистов по теории и истории романтизма (Н.Я. Берковского, В.В. Ванслова, Ю.В. Манна, В.И. Сахарова, Н.А. Гуляева, И.В. Карташовой); кроме того, привлекаются исследования чешских и словацких романтиковедов (И. Поспишила, А. Червеняка, С. Макары, Н.Б. Киселёвой). При рассмотрении творчества Гоголя используются труды Ю.В. Манна, И.В. Карташовой, М. Вайскопфа, С. Машинского и др. Обращаясь к произведениям Крашевского, мы используем работы польских (К. Войцеховского, П. Хмелёвского, Т. Еске-Хоиньского, К.В. Заводзиньского, К. Чаховского, А. Бара, В. Данека, Э. Важеницы, Ст. Буркота) и отечественных (Е.З. Цыбенко, А.В. Липатова, С.Д. Малюкович) полонистов.

Практическая значимость диссертации заключается в возможности использования её материалов в преподавании курсов истории русской и польской литературы соответствующего периода, курса сравнительного литературоведения, специальных курсов по творчеству Гоголя. Кроме того, поскольку в исследовании привлекаются мало известные и практически забытые наукой произведения Крашевского, оно может представлять интерес при работе над современной редакцией «Истории польской литературы».

Апробация работы. Результаты исследования получили отражение в докладах на научных конференциях и семинарах в нашей стране и за рубежом: «Семинар молодых исследователей романтизма: Тема судьбы в романтическом искусстве» (Тверь, 2005), «Межкультурные коммуникации в современном славянском мире» (Тверь, 2005), «Славянский романтизм в европейском контексте» (Банска Быстрица /Словакия/, 2005), «Идеал и действительность в романтическом искусстве» (Тверь, 2006), «Перевод – 7» (Банска Быстрица – Нитра /Словакия/, 2006), «Мир романтизма» (Тверь, 2006), «Анчевские чтения» (Велико Тырново /Болгария/, 2006), «Семинар молодых исследователей романтизма: Тема художника в романтическом искусстве» (Тверь, 2007).

По теме диссертации опубликовано восемь научных статей. Список печатных работ указан в конце автореферата.


Основное содержание работы

Во ВВЕДЕНИИ даётся обоснование темы диссертации, раскрывается её научная новизна и актуальность. В связи с тем, что Гоголь и Крашевский пришли в литературу в эпоху, когда реалистические тенденции активно проникают в романтическую литературу, прослеживается отношение обоих писателей к романтизму, а также постепенное усиление реалистического звучания их произведений.

В ПЕРВОЙ ГЛАВЕ «Своеобразие фантастики в творчестве Гоголя и Крашевского: традиции фольклора и литературы» на примере повестей «украинских» сборников и «петербургского» цикла (Гоголь) и повестей и рассказов «Литературных, фантастических и исторических странствий», а также романа «Мастер Твардовский» и XII гл. (I т.) романа «Поэт и мир» (Крашевский) рассматривается такая существенная категория романтического осмысления жизни, как категория фантастического. В её реализации русский и польский писатель используют и активно развивают идеи, уже имевшиеся в более ранней фантастической прозе. В этом смысле эстетическим ориентиром для Гоголя и Крашевского был немецкий романтик Э.-Т.-А. Гофман. Оба писателя продолжали и развивали «генеральную тему» творчества великого немца — «фантастику обыденной жизни» (Н.Я. Берковский). Вместе с тем и Крашевский и в особенности Гоголь смогли создать свой оригинальный фантастический мир и сыграть выдающуюся роль в развитии фантастической линии в своих национальных литературах.

В качестве характерной особенности фантастики русского и польского писателей в диссертации рассматривается их активное обращение к фольклорным темам, мотивам, сюжетам, образам. Гоголь и Крашевский видят в народной культуре выражение чистого, незамутнённого, «младенческого» сознания народа, восхищаются красотой и величественной простотой народных поверий, праздников. На фольклорной основе они создают полный чудес и загадок волшебный мир (повести «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Гоголя, повести «Литературных, фантастических и исторических странствий» Крашевского).

Детальное сопоставление гоголевских «Вечеров» и «Вия» с некоторыми произведениями Крашевского позволяет настаивать на возможном непосредственном влиянии русского писателя на польского. В частности, в романе «Мастер Твардовский» отмечается сходство эпизода, в котором Твардовский вызывает дьявола, с эпизодом чтения молитв над телом панночки-ведьмы («Вий»). Ситуацию явления Хоме Бруту Вия очень напоминает сон Адама, обрисованный Крашевским в XII гл. (I т.) романа «Поэт и мир». Особенно близок «украинским» повестям Гоголя по стилистике, тематике и художественному воплощению «Цветок папоротника» Крашевского, а многие сюжетные мотивы и образы этой повести имеют достаточно прозрачные аллюзии с «Вечером накануне Ивана Купала».

В диссертации детально рассматриваются формы фантастического в произведениях Гоголя и Крашевского. Особое внимание уделяется завуалированной фантастике (Ю.В. Манн), которой оба писателя отдали дань в целом ряде своих произведений (например, Гоголь в «Портрете», «Шинели», а Крашевский в «Леоне-Леонтине», «Ужине Калиостро»). Такая фантастика наряду с возможностью сверхъестественных истолкований может иметь и вполне реальное объяснение.

Используя классификацию Ю.В. Манна, выделяем в «Записках сумасшедшего» Гоголя и «Бедламе» и “Il fanatico per la musica” Крашевского также нефантастическую фантастику, которая реализуется в теме безумия (так излюбленной Гофманом и другими романтиками). Однако если Крашевский интерпретирует потерю рассудка как некое успокаивающее душу явление, то Гоголь подчёркивает «выпрямляющую личность» функцию сумасшествия.

Предметом рассмотрения ВТОРОЙ ГЛАВЫ «Тема искусства и образ человека искусства в трактовке Гоголя и Крашевского» становится неизменно увлекавшая романтиков идея о высоком назначении искусства, о его «посланнической» (мессианской) роли. Свои раздумья о художнике, его творчестве Гоголь выражает в статьях и повестях «Арабесок», а Крашевский — в романах «Поэт и мир» (1839), «Сфинкс» (1847), «Повесть без названия» (1854).

Оба писателя разрабатывают характерный для романтизма конфликт «поэт (художник, музыкант)» — «остальной мир (толпа)». В концепции творческой личности русский и польский писатели ориентированы на романтическую эстетику, которая утверждает бесконечную ценность Человека-Творца. Мысль такого служителя искусства «живёт на небе», а сам он — «странник на земле».

В диссертации выявляется общность эстетических представлений Гоголя и Крашевского, которая в особенности видится в их раздумьях о ложном и истинном в искусстве, в утверждении его высокой миссии. Подлинное перерождение человека и мира, по мнению обоих авторов, возможно только при помощи искусства. Таким образом, стезя настоящего служителя искусства — это бесконечный подвиг во имя познания красоты, тяжёлый труд, сопряжённый с бедностью, страданиями, а также испытанием славой.

Филистерская среда, по мнению Гоголя и Крашевского, изначально враждебна возвышенным устремлениям одарённых натур. Осознание несовершенства мира неизменно приводит героев произведений обоих писателей к разочарованию в жизни и гибели, а их идеалы постоянно наталкиваются на жестокость окружающего мира. В диссертации отмечается возможное непосредственное влияние на роман «Поэт и мир» гоголевской повести «Портрет».

В главе отмечается особенная роль Италии в развитии Гоголем и Крашевским эстетической темы. Она воспринимается обоими авторами как воплощение бесконечного вдохновения, как родина «идеальной красоты». При этом если образ Италии навеян Крашевскому его поэтизацией в творчестве романтиков (сам писатель увидел эту страну значительно позднее), то восторженное изображение Италии Гоголем вызвано непосредственным пребыванием в этом чудесном краю, который русский писатель называл своей второй родиной. По глубокому убеждению обоих авторов, сам дух Италии оживляет талант художника, а Рим – это совершенный город искусства.

Для Гоголя и Крашевского характерен крайне пристальный интерес к исторической науке. Гоголь читал университетские лекции по истории, события прошлого постоянно возникают в его художественных произведениях. Крашевский уже 1830-е годы был автором целого ряда академических трудов по истории Польши и Литвы. Впоследствии исторические штудии польского писателя вылились в беспрецедентный в мировой литературе цикл романов из польской истории от легендарных пястовских⁷ времён до конца XVIII века. Историческая проблематика творчества русского и польского писателей становится объектом рассмотрения ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЫ. Обращается внимание на роль вальтер-скоттовской традиции «истории домашним образом» в концепциях обоих писателей, отмечается её глубокое приятие со стороны русского писателя и начальное отрицание со стороны польского с постепенным переходом на вальтер-скоттовские позиции.

Специфическая черта исторических произведений Гоголя, в сравнении с Крашевским, заключается в глубочайшем поглощении истории искусством, а сама история воспринимается русским писателем как «величественная поэма». По словам В. Гиппиуса, «Граница между научным и художественным подходом к истории была для Гоголя почти неуловимой, и он то и дело её переходит»⁸. Как известно, статьи «Арабесок» («Ал-Мамун», «О движении народов в конце V в.» и др.), которые создавались писателем в качестве университетских лекций, характеризуются крайней риторической изысканностью, полным отсутствием исторических дат и конкретных фактов, а теоретическую работу о трёх историках — Шлецере, Миллере и Гердере (в сб. «Арабески») — он завершает указанием на три других имени, которые должны послужить образцами для будущих историков: Шиллер, Вальтер Скотт и Шекспир. Поэтому неслучайным кажется тот факт, что гоголевские планы чисто исторических трудов остаются лишь в набросках, а до конца доводится только произведение, художественно осмысляющее историю, – повесть «Тарас Бульба».

В «Тарасе Бульбе», собственно, исторический элемент весьма скуден. Историческая конкретика особенно не привлекает Гоголя. Вопреки вальтер-скоттовской традиции в повести за немногими исключениями практически не появляются исторические персонажи, кроме немногих исключений. Среди гоголеведов предпринимались попытки выявления исторических прототипов Тараса Бульбы ( Тарас Трясыло, даже Богдан Хмельницкий), однако все эти поиски безосновательны: установлено, что Тарас Бульба представляет собой собирательный образ украинского казака соответствующей эпохи.

В произведениях Крашевского 1830-начала 1840-х годов в центр повествования помещены не вымышленные «частные лица», а аутентичные исторические персонажи. Кроме того, достоверность рассказываемых событий (а исторические произведения Крашевского малых жанров, особенно в этот период, по преимуществу представляют собой исторические анекдоты) усиливается автором путём упоминания имён многочисленных исторических лиц соответствующих эпох.

Как известно, Гоголь довольно свободно обращается с историческим материалом, мало заботясь о хронологической точности. Так, в повести совмещены события XV, XVI, XVII веков. Кроме того, два главных события, вокруг которых развивается действие повести, а именно два похода против поляков, имели место, согласно «Истории Русов», в 1597 г. (первый) и в 1638 г. (второй) — в повести же Гоголя указаний на это хронологическое отстояние нет.

В этом Гоголь вступает в некоторое противоречие с Вальтером Скоттом, для которого была важна если и не историческая достоверность, то ощущение этой достоверности, «эффект подлинности», которое должно сложиться у читателя. «Пророк прошлого»⁹ то и дело ссылается на источники, представляет различные документы, а также подчёркивает возможность существования различных вариантов, точек зрения, взглядов на рассказываемые события.

Хронология же в исторических произведениях Крашевского (как в рассматриваемых ученических, так, собственно, и в более поздних, зрелых текстах) восстанавливается довольно легко и отступлений от неё практически не наблюдается. Идею хронологической точности и бережного отношения к истории Крашевский будет сохранять в течение всего творческого пути. Это не означает, что историческое творчество Крашевского полностью свободно от хронологических ошибок. Но отступления от буквы истории имеют характер случайности, а не закономерности и настолько незаметны, что, как нам представляется, осуществлялись не намеренно.

В отличие от Гоголя с его достаточно пренебрежительным отношением к «мёртвым» (документальным) источникам и предпочтением им живой стихии фольклора (например, «звонких летописей» – народных песен), Крашевский характеризуется крайне пристальным, увлечённым изучением первоисточников: так, появлению произведений из литовской истории предшествовали длительные штудии в виленских архивах. В качестве источников исторических произведений Крашевского исследователи называют хроники Галла, Титмара, Кадлубека, Длугоша, Стрыйковского, Бельского, Кромера, Ожеховского, Ваповского, Хайденштайна, Коховского, Пясецкого, исторические труды Нарушевича и Лелевеля; а в «Каталоге собрания книг», изданном по смерти Крашевского, фигурирует 5 601 книга из области исторических наук, 346 рукописей и 4 137 рисунков, карт и атласов, использовавшихся писателем для исторических изысканий.

В диссертации подчёркивается, что это чрезвычайное погружение в «историю» связано с первоначальным отрицанием Крашевским концепции «истории домашним образом», когда писатель ставил во главу угла не столько достоверность художественную, сколько достоверность историческую. Тщательный подход к отбору исторических фактов, их научная адекватность характеризуют всю историческую прозу Крашевского, в том числе зрелую, которая будет отмечена самым непосредственным влиянием Вальтера Скотта. В его первых собственно исторических романах («Свентомихальский костёл в Вильне», «Последний год правления Сигизмунда III», а также «Последняя из рода князей Слуцких»), созданных в логике полемики с автором «Айвенго» и слабых художественно, история превалирует над искусством, а повествование излишне документировано, «протокольно». Автор мало заботится об интриге, о всесторонней оценке своих персонажей и логике их судеб, делая основной упор на соответствие событий источникам, на историчность действующих героев, на адекватность портрета эпохи.

Но уже повести «Татары на свадьбе», в цикле «Исторических повестей и картин» и др. (т.е. в произведениях второй половины 1830-начала 1840 годов) эта «архивность», «музейность» несколько отступает, а историзм в известной мере начинает тяготеть к вальтер-скоттовской концепции, хотя исключительно бережное отношение к документальной достоверности сохраняется.

ЧЕТВЁРТАЯ ГЛАВА посвящена сопоставлению важнейшего произведения Гоголя – поэмы «Мёртвые души» с одним из наиболее значимых произведений Крашевского – романом «Волшебный фонарь». О близости двух произведений, как отмечалось выше, уже немного говорилось в работах польских и отечественных литературоведов (А. Бара, К.В. Заводзиньского, Э. Важеницы, Е.З. Цыбенко, С.Д. Малюкович).

«Мёртвые души» и «Волшебный фонарь» вписываются в литературный процесс 1830-1840-х годов, который и в России, и в Польше обнаруживает свою близость. В это время в русской и польской литературах популярность приобрели различные «картины», «дагерротипы», «физиологические очерки», в которых изображались представители разных общественных групп. Происходило активное освоение достижений французских «неистовых» романтиков, а в России формировалась «натуральная школа». Прогрессивные польские журналы (например, «Гвязда») публиковали произведения В.Г. Белинского, В.И. Даля, Д.В. Григоровича. В польской литературе стали появляться авторы, из-под пера которых выходили схожие произведения: Ю. Дзежковский, А. Гроза, Л. Семеньский и др. Так, в Польше не без влияния русской литературы родилась своя собственная школа с аналогичными «натуральной» эстетическими принципами – «фламандская». В логике «натуральной школы» задумывал Гоголь свои «Мёртвые души». «Мастер фламандской методы» Крашевский следовал аналогичным принципам в «Волшебном фонаре».

Гоголевская поэма оказала исключительное воздействие на мировой литературный процесс и, в частности, на развитие польской литературы. Её очевидным влиянием отмечены роман «Воспоминания инспектора складов» А. Марцинковского (А. Новосельского), роман «Коллокация» Ю. Коженёвского. Естественно, Крашевский, всегда находившийся в авангарде польской эстетической мысли, не мог обойти вниманием столь значительного литературного явления, как «Мёртвые души». Издававшийся им журнал «Атенеум» первым опубликовал несколько глав поэмы в переводе на польский язык.

В диссертации прослеживаются как элементы близости, так и значительные расхождения в поэтике двух произведений. В частности, обращается внимание на схожесть замыслов (Гоголь вначале стремился «хотя бы с одного боку показать всю Русь», а Крашевский – создать верный портрет современного ему общества). Отмечается общий жанровый источник: почти до середины XIX века в романе о жизни современного общества сказывались традиции жанра «романа больших дорог». При этом Гоголь и Крашевский извлекают из несколько архаичного просветительского жанра наиболее ценное, а именно мотив путешествия, движения, что позволяет им показать мир не статичный, а динамичный. Путешествующий герой знакомится с самыми разными сторонами действительности, общается с самыми разными людьми: помещиками, чиновниками, крестьянами, что позволяет авторам охватить огромный диапазон явлений современной жизни.

В способе изображения героя «Мёртвые души» и «Волшебный фонарь» также отмечены известной степенью близости. Гоголь и Крашевский создают в своих произведениях целую галерею «типических» образов. Крашевский, несомненно, учитывал опыт Гоголя в обстоятельном описании персонажей, отмечая самые, на первый взгляд, незначительные элементы их облика и окружающей обстановки. В связи с этим в поэме Гоголя и Крашевского особенную роль приобретает деталь — та незначительная подробность, которая сохраняет в себе отпечаток целого. По мнению русского и вслед за ним польского писателя, человек обнаруживает несомненную связь с предметным (вещественным) окружением, оказываясь крайне зависимым от него и им же обусловленным. «Микроскопическая» («фламандская») обрисовка портрета, интерьера, экстерьера, вплоть до мельчайших элементов, в поэме Гоголя и романе Крашевского в известной мере подчиняется принципу создания однородного комического мира, когда пошлый человек пошл во всём.

Вместе с тем не менее отчетливо в двух произведениях проступают и явные различия. Крашевский доводит свой замысел создания «дагерротипа» современного ему польского общества до логического финала. Гоголь же, задумывавший своё произведение в общем-то как «социальный роман», живописующий нравы и характеры провинциальной действительности, по мере работы над «Мёртвыми душами» все более наполняет своё творение религиозно-нравственной идеей воскрешения человеческой души и приходит к мысли провести своего героя через Ад и Чистилище в Рай, отчего «Мёртвые души» обретают все черты эпохальной масштабной поэмы.

Имеющие общие жанровые истоки (просветительский «роман больших дорог»), ориентированные на создание всесторонней картины жизни общества, «Мёртвые души» и «Волшебный фонарь» в жанровом отношении и в своих философско-нравственных интенциях оказываются глубоко различны: в отличие от Гоголя, Крашевский определяет своё произведение как роман. Известно, что этот жанр первоначально представлялся польскому писателю как некая совокупность «картин» и «картинок», как галерея типов и характеров, связанных общей сюжетной нитью, что он отмечал в одной из своих ранних теоретических статей, посвящённой проблеме жанра романа: «В самом простом значении роман и повесть есть картина какой-либо эпохи, жизни, увиденной не скупым оком историка, но “мелочным”, “фламандским”, “микроскопическим” взглядом»¹⁰, а «Волшебный фонарь» получает подзаголовок «Картины нашего времени» (”Obrazy naszych czasów”).

Если мысль автора «Мертвых душ» сконцентрирована на вечных, вневременных обобщениях, то мысль автора «Волшебного фонаря» более вращается в сфере социальных проблем, а обобщения имеют по преимуществу «сиюминутный», «злободневный» характер. Кроме того, здесь Крашевский выступает не только в качестве художника, но и в качестве теоретика романного жанра, который к тому времени ещё не был разработан в польской литературе.

В диссертации также отмечаются различия в способе изображения героя в «Мёртвых душах» и «Волшебном фонаре». В отличие от Крашевского, который прекрасно знал жизнь волынской шляхты в «новоприобретённом имении Грудэк (близ Луцка)», Гоголь не обладал в полной мере информацией о русской провинциальной действительности, что сам писатель никогда не скрывал («провинция слабо рисуется в моей памяти»), поэтому его «типописание» (Гиппиус) шло «по пути соображения», «угадывания человека», что и обусловило особенную роль «познания души человека», настолько глубокого, что гоголевские образы приобретают черты даже не лиц, но личностей. Таким образом, личность гоголевских персонажей вступает в противоречие с самим принципом социальной типизации, ибо только личность предполагает свободу и возможность последующего преображения (В.В. Зеньковский)¹¹.

Типописание Крашевского развивалось по несколько иному пути, а именно по пути «фламандского бытописания» — автор «Волшебного фонаря», в отличие от Гоголя, чрезмерно увлекается детализацией, от чего его образы порой становятся излишне дагерротипизированными. В ущерб художественной цельности романа Крашевский стремится детально показать все социальные группы. Так, в способе изображения целого ряда персонажей наблюдается прямая связь с увлечением писателя короткими «физиологическими» очерками, повествующими о людях различных профессий, социальных категорий, сословий и пр.

В герое (и, как следствие, в человеке) Гоголя интересует прежде всего его духовное развитие, в перспективе ориентированное на диалектику души, а «лестница» нравственного движения (восхождения или падения) становится излюбленным приёмом русского писателя. Гоголь постоянно задаётся вопросом о причинах, сделавших из живых людей бездушных «мертвецов».

В отличие от Гоголя, Крашевский углубляется в показ социальной динамики развития своих героев. Между тем, было бы несправедливым отказать польскому писателю в удачных попытках создания не только социального, но и психологического портрета своих героев. В романе вполне очевидно прослеживается психологическая линия, связанная с любовной коллизией. «История Юлии, — по верному замечанию Э. Важеницы, — становится проявлением самого зрелого реализма»¹². Именно в этой коллизии характер центрального героя (Станислава), в остальных случаях служащего связующим звеном между «картинками», «физиологиями», «портретами», «биографиями» и пр., приобретает психологическую достоверность. Но в любом случае: Крашевский не был зачинателем психологической прозы в Польше.

В диссертации акцентируется внимание на народной проблематике «Мёртвых душ» и «Волшебного фонаря». Оба произведения характеризуются глубоким интересом к жизни и быту крестьянства, его своеобразной культуре, сохранившейся в нём несмотря на тяжёлое положение живой душе.

Для русской литературы крестьянская тема была не нова и так или иначе возникала на страницах произведений сентименталистов и романтиков. По справедливому утверждению Е.З. Цыбенко, «Крашевский первым создаёт полнокровные, живые образы представителей народа (курсив мой. – В.П.), в каждом из которых видит прежде всего человека…»¹³. И автор «Мёртвых душ», и автор «Волшебного фонаря» понимают, насколько «революционно» звучит народная тема в первые годы 1840-х годов. Народная проблематика в произведениях Гоголя и Крашевского не сводится к «изображению “мужика”, пассивного, идиллически страждущего пейзанина», а «”сарафанная” народность»¹⁴, свойственная, например, «Бедной Лизе» Карамзина, отвергается ими. Однако следует признать тот факт, что, в отличие от Гоголя, в своих размышлениях о горькой судьбе волынского крестьянина Крашевский сохраняет изрядную долю сентиментального пафоса.

Для Гоголя важной оказывается намеченная и разработанная ещё в первой редакции «Тараса Бульбы» идея коллективности, поэтому в поэме русского писателя, в отличие от «Волшебного фонаря», нет сколько-нибудь подробно обрисованного крестьянского образа. Крестьяне в его поэме практически никогда не появляются изолированно, вне связи с другими представителями крестьянской общности.

Несмотря на это, каждый из крестьянских образов характеризуется подчёркнутой индивидуальностью: либо в связи с чертами внешнего облика, либо в связи с «изумляющими» фамилиями или прозвищами.

Восприятие Гоголем народа как огромного коллектива, как единого живого организма намечается ещё в раннем творчестве писателя — в его «украинских» сборниках, особенно в «Тарасе Бульбе», где народ становится двигателем исторического процесса. Живая душа простого человека как символ «удалой» русской национальности становится залогом великого будущего несущейся вперёд птицы-тройки — Руси¹⁵.

Крашевского роднит с Гоголем гуманистический взгляд на простой народ: в романе польского писателя утверждается высокая идея «народа-мессии»¹⁶, который «не может быть им (т.е. народом-мессией. – В.П.) в истинном смысле без крестьянства»¹⁷. Но, в отличие от Гоголя, автор «Волшебного фонаря» следует принципу создания образа «выдающегося простого человека» и облекает историю жизни крестьянина в форму «исповеди сына века». При всей неоднократно подчёркиваемой автором обыкновенности его Савка обретает все черты натуры, выходящей за пределы ординарности, и занимает «место рядом с такими же одинокими и мятущимися героями “Дзядов”, “Кордиана” и “Небожественной комедии” , героями, которые так и не нашли суровой земной правды» (А.В. Липатов)¹⁸. Картины истинного народного единения Крашевский не создаёт: крестьяне в «Истории Савки» (и позднее — в других крестьянских повестях) объединяются лишь тогда, когда чувствуют острую необходимость в социальном протесте. Русский же крестьянин Гоголя испытывает потребность в единении с другими представителями народного коллектива.

Гоголевский взгляд на решение крестьянского вопроса заключается в идее зависимости положения крестьянина от помещика. В тяжёлом положении крестьян Крашевский винит прежде всего сельскую власть, в большей степени алчных, жестоких, грубых экономов. Открыто о корне зла — о ясновельможных панах, редко бывающих в собственных имениях, прожигающих свою жизнь в столицах, — он не говорит. Однако несомненен тот факт, что даже писателю с либеральными взглядами, каким был Крашевский в начале 1840-х годов, не чуждо понимание того, кто является главным виновником безрадостной судьбы полесского крестьянина: так, уже в «Волшебном фонаре» намечается тема вырождения шляхты и знати, подчёркивается её «выморочность» (Салтыков-Щедрин)¹⁹.

В ЗАКЛЮЧЕНИИ подводятся итоги исследования.

* * *

Перспективным представляется дальнейшее изучение темы «Гоголь и польские писатели», так как гоголевские реминисценции можно наблюдать в произведениях многих знаковых фигур польской литературы XIX века: Г. Сенкевича, Э. Ожешко, Ст. Жеромского. Не менее перспективной является и тема «Русская литература и Крашевский». Так, известна та тесная дружба, которая связывала польского писателя с его соотечественником, многочисленные произведения которого, различные по своей художественной ценности, стали достоянием русской литературы, – с О. Сенковским. Знаменитый в XIX веке драматург Н.В. Кукольник отправлял Крашевскому для рецензирования собственные пьесы. Близко был знаком автор «Волшебного фонаря» с И.С. Тургеневым, переписывался с ним, а цикл «крестьянских» повестей польского писателя отмечен типологической близостью «Запискам охотника». Произведения Крашевского вдохновляли русских писателей: так, под впечатлением повести «Уляна» была создана пьеса А.Ф. Писемского «Горькая судьбина». Кроме того, будучи крайне плодовитым литературным критиком, Крашевский оставил после себя многочисленные, малоизвестные в отечественном литературоведении работы о творчестве русских писателей XIX века.


Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Романтический реализм «Уляны» Ю.И. Крашевского // Слово: Сборник научных работ студентов и аспирантов. Вып. 2. Тверь: ТвГУ, 2004. – С. 42-50.
   
2. О романтических традициях в крестьянских повестях Ю.И. Крашевского // Межкультурная коммуникация в современном славянском мире: Материалы первой международной научной конференции. В 2 тт. Тверь: ТвГУ, 2005. – Т. II, с. 170-173. В соавторстве с И.В. Карташовой.
   
3. «Цветок папоротника» Ю.И. Крашевского и европейская романтическая традиция // Slovanský romantizmus v európskych súvislostiach: Zborník príspevkov. Banská Bystrica: Univerzita Mateja Bela, 2006. – С. 22-31. В соавторстве с И.В. Карташовой.
   
4. Н.В. Гоголь и Ю.И. Крашевский в трактовке образа художника // Романтизм: грани и судьбы: Учёные записки НИУЛ КИПР ТвГУ. Тверь: ТвГУ, 2006. – С. 48-54.
   
5. О двух трудностях перевода «Шинели» Гоголя на польский язык (имя текста и имя героя) // Preklad a tlmočenie 7: Sociokultúrne aspekty prekladu a tlmočenia: prítomnost’ a budúcnost’. Banská Bystrica: Univerzita Mateja Bela, 2006. – С. 273-280.
   
6. BraSlav-3 // Вестник МГУ: Серия языка и литературы, 2007, №6. – С. 32
   
7. Жанры исторической прозы в творчестве Н.В. Гоголя и Ю.И. Крашевского // Руската литература: Културни диалози. Велико Търново: ВТУ “Св.св. Кирил и Методий”, 2007. – С. 144-156.
   
8. Тема безумия в творчестве Н.В. Гоголя и Ю.И. Крашевского // Вестник МГОУ: Серия «Русская филология», 2007, №3. – С. 52-58²⁰.