С. А. Калиниченко Какими мы были

Вид материала

Документы

Содержание Начало 1977 года

Подобный материал:

• Вместо предисловия, 1704.12kb.
• Дни русской культуры в латвии: какими они были и какими могли бы стать, 82.77kb.
• Ченнелинг послания старших братьев человечества, 2165.56kb.
• Города Волжской Булгарии, 274.39kb.
• Память наша – счастье, а не бремя, 223.1kb.
• Калиниченко Александр Александрович предисловие к русскому изд анию книга, 3956.66kb.
• При выполнении задания вы можете опираться на следующие вопросы: Какими приемами пользуется, 56.64kb.
• Наибольшие трудности при овладении программой по русскому языку испытывают леворукие, 199.28kb.
• Любви, смерти и жертвы, 3333.37kb.
• Евгений Николаевич, расскажите, где вы родились, какими были ваши подростковые годы?, 147.98kb.

НАЧАЛО 1977 ГОДА


1977 год для бригады начался весьма и весьма печально. Вечером 8 января на контрольно-пропускном пункте бригады произошла трагедия. Дежурный по КПП младший сержант Писарев из пистолета Макарова случайно застрелил своего дневального по КПП ефрейтора Смолинского. Оба солдата были из моей группы.

Как потом стало известно, после заступления на службу они решили проверить, какой вид оружия эффективнее в рукопашной схватке, штык-нож или пистолет. При этом Смолинский доказывал, что пока противник будет доставать из кобуры пистолет, штык-ножом его можно убить. В подтверждение своих слов он несколько раз подряд, быстрее, чем Писарев вынимал из кобуры свой пистолет, доставал из ножен штык-нож и обозначал удар ему в грудь. Однако, Писарев настаивал на том, что пистолет намного эффективнее, и вытащить его из кобуры можно куда быстрее, чем штык-нож из ножен. Как так получилось, что дежурный по КПП в запале снял пистолет с предохранителя, а затем передернул его затворную раму и нажал на спусковой крючок, ответить Писарев так и не смог. Пуля попала Смолинскому в грудь, от чего он сразу же скончался.

Для меня это событие было особенно печально и трагично, так как, во-первых, оба солдата были из моей группы, а во-вторых, оба были прекрасными спецназовцами и даже друзьями. О данном происшествии мне рассказал Рафик Латыпов ранним утром 9 января, когда я после отпуска приехал в Чирчик. Очень жаль было этих мальчишек. Один из них, к сожалению, погиб, а у второго оказалась испорчена вся жизнь.

Смолинский был старшим разведчиком, который, как говорил потом мне командир роты Юра Цыганов, обладал глубокими знаниями по всем предметам боевой подготовки и очень легко сдавал любые экзамены во время многочисленных проверок. Писарева незадолго до случившегося назначили командиром отделения, а осенью 1976 года приняли кандидатом в члены КПСС.

На похороны Смолинского с Украины, из Хмельницкой области, приехали его родители. Начальник политического отдела бригады подполковник Лысак в эти дни постоянно находился с ними и, вместе с другими офицерами политотдела, постарался сделать все, чтобы хоть немного смягчить боль невосполнимой для родителей потери сына. После прощания со Смолинским, которое проходило в клубе, гроб с его телом отправили на родину.

Когда волнения, связанные с трагической и нелепой смертью Смолинского, потихоньку прошли, я, несмотря на то, что практически никаким образом не нес ответственность за случившееся, временами все-таки не мог освободиться от мысли, что, если бы я не поехал в положенный мне отпуск и вступил бы в командование группой сразу же после возвращения с целины, то этой трагедии, возможно, могло бы и не случиться. Если уж на целине, где на каждом шагу могло произойти какое-либо чрезвычайное происшествие, мне удавалось сделать так, чтобы даже «партизаны» не допускали серьезных проступков и нарушений воинской дисциплины, то уж здесь-то, в условиях бригады, конечно же, смог бы сделать так, чтобы этой нелепой трагедии не случилось. Хоть и известно, что история не терпит сослагательного наклонения, но такие мысли меня очень часто посещали, когда думал о погибшем Смолинском и попавшем под суд Писареве.

Этими своими сомнениями и мыслями я даже поделился вслух на партийном собрании батальона, когда мы перед началом суда над Писаревым исключали его из кандидатов в члены КПСС. Однако коммунисты нашего батальона на этом партийном собрании и, прежде всего, командир отряда Сергей Маркович Шапиро, посоветовали не терзать себя подобными сомнениями, тем более, что вины моей в случившемся совершенно нет. Помню, что Сергей Маркович в своем эмоциональном выступлении призвал всех нас сделать из того, что произошло с нашими, в общем-то, хорошими разведчиками, самые серьезные выводы на будущее в плане повышения уровня безопасности службы всех наших подчиненных.

В моей «музыкальной группе специального назначения» были солдаты различных национальностей. Русские, украинцы, по одному армянину и азербайджанцу. Несмотря на то, что на третьем году своей офицерской службы в бригаде особых проблем в работе с подчиненным личным составом у меня не было, тем более, после завершения своей особой «закалки» на целине, однако свой собственный авторитет у моих подчиненных пришлось постоянно поддерживать и не только четким выполнением служебных обязанностей.

Обычно это я предпочитал делать в ходе индивидуальных бесед с подчиненными. Как это и положено, начал индивидуальную работу с личным составом с индивидуальных бесед с сержантами группы. Результаты этих бесед и свои выводы по тому, что собой представляют те или иные из них, как и положено, записывал в специальную тетрадь изучения личного состава, которая была у меня.

Беседуя как-то с сержантом Г.Петросяном, помимо всего прочего, вспомнил и рассказал ему, что в июне 1973 года, после окончания третьего курса Киевского высшего общевойскового командного училища, был на войсковой стажировке, которая проходила в городе Эчмиадзине, находящемся недалеко от столицы Армении Еревана, откуда призывался Георгий. В связи с тем, что Петросян слушал мой рассказ с особым интересом, задавал массу уточняющих вопросов, а также сам включился в беседу, пришлось рассказать ему многое из того, что удалось узнать об Армении, когда мы были там на войсковой стажировке.

Жора Петросян с интересом слушал мой рассказ о том, как на второй день после прибытия на стажировку курсантов из Киевского ВОКУ в Эчмиадзинском монастыре армяно-григорианской церкви, представительстве Верховного патриарха-каталикоса всех армян Вазгена Второго была совершена кража церковных ценностей. Однако самой ценной пропажей оказалась золотая длань Георгия Просветителя, которая использовалась священнослужителями армяно-григорианской церкви, когда один раз в год изготавливалась священная мирра, применяемая при совершении религиозных обрядов. В простонародье длань называли просто «рукой» Георгия Просветителя, однако ценность ее оказалась совершенно не в том, что она была из золота, а в том, что являлась бесценным предметом религиозного культа армян всего мира. Тем не менее, несмотря на свою ценность, «рука» пропала из хорошо охраняемого монастыря.

Мы, вместе с Петросяном, с удовольствием посмеялись, когда я ему рассказывал о том, что командир разведывательного батальона, в котором мы проходили войсковую практику, майор Арутюнов, сообщая нам курсантам-стажерам об этой совершенно необычной пропаже, то ли в шутку, то ли всерьез поинтересовался, не мы ли, курсанты Киевского ВОКУ, украли священную «руку» Георгия Просветителя. «Во всяком случае, до вашего приезда в Эчмиадзин, товарищи курсанты-разведчики из Киевского ВОКУ, культовые реликвии у нас никогда не пропадали», - улыбаясь широкой улыбкой, заявил майор Арутюнов. А, тем временем, примерно через неделю длань Георгия Просветителя местная милиция все-таки нашла. Оказалось, что ее украли монахи монастыря. Именно те монахи, которым было поручено охранять эту реликвию.

Кроме того, увлекшись воспоминаниями об Армении, где во время Великой Отечественной войны в войсковой разведке служил мой дедушка Калиниченко Андрей Андреевич, я рассказал о своих личных впечатлениях о родном городе Петросяна Ереване, а также о том, что удалось увидеть в Матенадаране, крупнейшем в мире хранилище древнейших армянских книг и рукописей. Его нам удалось посетить во время одной из поездок в столицу Армянской ССР. Посетовал на то, что из-за занятости по службе не удалось посмотреть памятник средневековой армянской архитектуры Звартноц, а также съездить отдохнуть и покупаться в высокогорном озере Севан.

Разговаривали мы с Петросяном довольно долго и, как мне показалось, к обоюдному удовольствию обоих. Каких-то особых целей в той беседе я, конечно же, не преследовал. Просто, я думаю, на меня нахлынули воспоминания, которыми захотелось поделиться с человеком, который, кроме того, что являлся моим подчиненным, был еще и из мест, оставивших у меня многочисленные и добрые воспоминания о времени проведенном там. Рассказы об Армении и войсковой стажировке напомнили мне также о дедушке, проходившем в годы Великой Отечественной войны службу именно в Эчмиадзине и сохранившем поистине добрые воспоминания о тех краях и людях, живших там в годы войны.

Беседуя с сержантом Георгием Петросяном, я понимал, что ему, как армянину по национальности очень приятно, что его непосредственный начальник, командир группы, довольно много знает о его родном крае и, чуть ли не единственный в части, бывал в Армении. Однако лишь много позже мне стало ясно, что определенного уровня положительный авторитет я приобрел не только у Георгия, но и у всех служивших в нашей бригаде армян, земляков Петросяна, которым он, видимо, в деталях и с собственными положительными оценками рассказал о нашей с ним беседе. После этого я заметил, что все солдаты-армяне, которых было у нас в бригаде более 30 человек, стали подчеркнуто четко отдавать мне честь при встрече на территории части, а также оказывать другие знаки уважения, вплоть до того, что угощали сухофруктами, которые им периодически присылали родители из Армении.

Парашютные прыжки в 15 отдельной бригаде специального назначения в 1977 году начались не в июне, как это было в 1975 и 1976 годах, а в апреле, в ходе которых солдаты подразделений спецназ и командиры смогли совершить не менее 5 - 6 прыжков из Ан-2. Затем в начале второй декады июня Ан-2 вновь прилетели из Ферганы в Чирчик, чтобы дать возможность отпрыгать положенное количество прыжков пришедшему в нашу бригаду молодому пополнению перед тем, как начнутся запланированные на июль прыжки из Ан-12.

По предложению командира нашего отряда капитана С.М.Шапиро, в мае меня назначили в качестве командира группы в карантин командовать молодым пополнением бригады. Одну из основных моих задач в карантине, наряду с другими, Сергей Маркович сформулировал очень просто и довольно ясно - за время работы с молодежью во время прохождения ими курса молодого бойца подобрать из них хороших солдат, которых впоследствии можно будет забрать в музыкальный взвод нашей роты.

Общеизвестно, что в карантине с молодежью работать не очень интересно, так как приходится заниматься совершенно тривиальными вещами, не выходящими за рамки элементарных знаний и навыков, необходимых молодому солдату для того, чтобы начать службу в армии. За этот период они изучают уставы Советской армии, строевую, огневую подготовку и прочие предметы, причем их самые, что ни на есть азы. И если бы не задача подбора молодых солдат в музыкальный взвод четвертой роты, что требовало активного изучения всего личного состава карантина, то творчество в этой работе было на самом низшем уровне.

Более того, когда в самом начале июня практически всю бригаду привлекли на крупное окружное учение, то офицеров и прапорщиков карантина, к нашему глубокому сожалению, оставили в части работать с молодежью, то есть учить их «военному делу настоящим образом». При этом вся бригада в полном составе разъехалась по территории Туркестанского военного округа, а мы остались заниматься с молодыми солдатами рутинным делом в расположении части. Офицерам, назначенным в карантин, было очень жаль, что не удалось поучаствовать в таком масштабном окружном учении, которого никто не мог припомнить.

Для участия в нем в различные районы Узбекистана и Туркмении была направлена практически вся бригада. Кроме карантина, караула по части, который несколько дней подряд нес службу, не меняясь, и, пожалуй, двух десятков солдат для тылового обеспечения личного состава, оставшегося в расположении, а именно поваров, электриков, заведующих складов и т.п., вся бригада убыла на учения В общем, всех, кто не уехал на это учение, поселили в одну казарму, а в остальных казармах отключили электричество, опечатали и сдали под охрану «бессменному» караулу.

Бригада в этот раз на учение выделяла такое большое количество разведывательных групп, что в основном они действовали в составе отделений и под командованием не только офицеров или прапорщиков, но и, в большинстве своем, под руководством сержантов-командиров отделений или прапорщиков, заместителей командиров групп спецназ.

После окончания данного окружного учения в 15 бригаде специального назначения было великое множество разговоров о том, кто и каким образом «побеждал супостата», вернее вел его разведку и проводил против него специальные мероприятия. Мой «музыкальный взвод специального назначения», например, действовал двумя отдельными разведывательными группами, каждая в составе отделения под командованием своих штатных командиров отделений. Обе группы поставленные перед ними задачи выполнили, регулярно докладывая в Центр добытую ими реальную разведывательную информацию о «противнике».

Особенно отличилось второе отделение моей группы, кстати, тоже «музыкальное», которое вело разведку района боевых действий танкового полка недалеко от Самарканда. Он, организовывая действия своего отделения, с учетом стоящей перед ними боевой задачи и особенностей местности. При этом он решил в покрытых лесом сопках оборудовать базу группы, с которой отдельными разведывательными дозорами вести разведку объекта.

В связи с тем, что в распоряжении этой разведгруппы имелось несколько комплектов гражданской одежды, разведывательные дозоры осуществляли постоянный контроль состояния и действий танкового полка, легендируясь при появлении в его расположении под местных жителей, школьников и т.д. Показателем того, что разведчики совершенно не вызывали у танкистов подозрений явилось то, что наши разведчики спокойно ходили по одному и по несколько человек в районе сосредоточения танкового полка и вели наблюдение.

В результате, им удалось свободно, без каких-либо проблем проникнуть на командный пункт одного из батальонов и выкрасть оттуда карту с нанесенной на нее обстановкой и переговорную таблицу для поддержания связи с командованием и подчиненными подразделениями. После того, как о добытых документах командир группы по радио доложил в Разведывательное управление штаба ТуркВО, эти документы, по указанию начальника разведки округа, были нашими разведчиками переданы одному из посредников, участвовавших в данном учении.

Мне, как командиру «музыкального взвода специального назначения», приятно было после окончания учения слушать рассказы своих спецназовцев, которые буквально «взахлеб» вещали мне о том, как они, действуя в тылу «противника» почти так же, как работал известный разведчик Штирлиц, или, уж, по крайней мере, как Николай Кузнецов, добывали закрытые, достоверные и очень ценные данные, в том числе и документы, тем самым обеспечивали командующего, начальника штаба и начальника разведки Туркестанского военного округа информацией, необходимой им для принятия стратегически важных решений по проведению учения округа.

В связи с тем, что во время проведения этого учения мне пришлось через день ходить в наряд помощником дежурного по части, то общие сведения о действиях на них сил и средств 15 отдельной бригады специального назначения нам удавалось узнавать по телефону от оперативного дежурного по Разведывательному управлению ТуркВО. В один из дней дежурный по Разведуправлению сообщил нам печальную весть о том, что один ЗИЛ-131 нашей бригады на горном перевале сорвался в пропасть, а старший машины капитан С.М.Шапиро, который получил серьезные травмы, отправлен в госпиталь в тяжелом состоянии.

Узнав о случившемся, я вспомнил, как Сергей Маркович всегда в ходе различных инструктажей и совещаний предупреждал своих подчиненных о необходимости строго соблюдать меры безопасности и предосторожности. Однако, как потом оказалось, самому ему, к сожалению, не удалось в точности следовать своим же наставлениям, что и привело к этой трагедии. Капитан С.М.Шапиро около двух недель без сознания пролежал в госпитале, где врачи боролись за его жизнь, однако 25 июня, не приходя в сознание, он скончался.

Бригада в это время в полном составе находилась на аэродроме и готовилась к совершению очередного прыжка с парашютом из самолета Ан-2, когда дежурный по части сообщил по радио комбригу полковнику В.В.Колеснику эту печальную весть, которая моментально разнеслась по площадке взлета и, естественно, по площадке приземления. А через день в Ташкенте состоялись похороны Сергея Марковича, для участия в которых из Москвы прилетел его друг по нашей бригаде капитан В.А.Манченко, учившийся в это время в Военной академии имени М.В.Фрунзе.

Смерть Сергея Марковича Шапиро также, как и гибель ефрейтора Смолинского, которые произошли в бригаде в течение всего лишь полугода, очень больно отозвались в сердцах и душах всех офицеров и солдат бригады. Жаль было, конечно, и их самих, и их родственников. У меня особое сострадание вызывал пятилетний сын Сергея Марковича, которого звали Андреем. Он, как и всякий ребенок в его возрасте, не совсем понимал, что произошло в его жизни, поэтому не особенно грустил по поводу смерти отца и радостно бегал по двору дома, когда в их квартире офицеры и прапорщики бригады поминали Сергея Марковича.

Перед тем, как зайти в квартиру, где проходили поминки, я невольно наблюдал за маленьким Андреем Шапиро, который и внешне, и по манере поведения очень напоминал своего отца, и вспоминал, как он часто пробирался через дырку в заборе к нам в часть и у всех, попадавшихся на его пути солдат и офицеров, всегда громко, по-военному, четко выговаривая слова, спрашивал:

• Вы не знаете, где мой папа?
  
• А, кто твой папа? – задавали мы ему один и тот же вопрос.
  
• Мой папа командир! - по-военному четко отвечал маленький Андрей Шапиро.
  
• А, ты кто? – как правило, интересовались у него.
  
• Я Андрей Шапиро. Я тоже командир, как мой папа! - громко и с гордостью заявлял он, демонстрируя какое-нибудь игрушечное ружье, автомат или саблю, которые всегда были у него в руках.
  

И вот теперь младший Шапиро остался без отца, которого, видимо, он очень любил. Меня все произошедшее с Сергеем Марковичем глубоко тронуло еще и потому, что чуть более 10 лет назад, 2 февраля 1967 года, в автомобильной катастрофе, которая произошла также, как и в случае с С.М.Шапиро, по разгильдяйству солдата-водителя, погиб мой отец Александр Акимович. По странному стечению обстоятельств, мой отец не дожил до своего 40-летнего юбилея тридцать шесть дней. Однако мне, в отличие от маленького Андрея Шапиро, в то время было уже почти 15 лет, и я прекрасно осознавал, какая трагедия произошла в нашей семье.

Видимо, еще и по этой, сугубо личной причине во время своей целинной эпопеи я со знанием дела, я бы даже сказал, с особым пристрастием, «драл три шкуры» с «партизан» и срочников моего целинного взвода. Ведь я искренне желал, чтобы они по какой-то совершенно глупой причине ни в коем случае не погибли в какой-нибудь автомобильной катастрофе, а живыми и здоровыми вернулись к своим детям и женам, родителям и прочим родственникам.

После поминального обеда довольно большая группа офицеров и прапорщиков бригады, прихватив со стола несколько бутылок водки и какую-то немудреную закуску, зашла в квартиру Феди Волоха, который жил на одной лестничной площадке с Шапиро. Мы расселись, где кому пришлось, в однокомнатной квартире Федора, еще раз помянули Сергея Марковича, вспомнили, что все его искренне уважали за деловитость и умение очень точно предсказывать ход и перспективу развития различных событий. Кстати сказать, сначала многие из нас искренне удивлялись его завидной прозорливости, однако со временем к этому привыкли и попросту верили на слово своему комбату. И от этого становилось еще обидней, что именно такой человек, каким был С.М.Шапиро, так нелепо и трагично ушел из жизни.

Постепенно, по мере того, как хмель брал свое, разговор, как и положено в таких случаях, перешел сначала на обсуждение общих, а затем и сугубо конкретных служебных вопросов. Я не помню, с чего начали обсуждать очередную тему, но, когда заговорил Василий Васильевич Колесник, все другие разговоры сразу же прекратились. Мы внимательно слушали его ответ тому офицеру, который в тот момент задавал тон беседы. В общих чертах суть рассуждений командира бригады сводилась к тому, что он, оказывается, с детских лет, и особенно во время учебы в Орджоникидзевском суворовском военном училище, копался в себе и всю жизнь пытался, и пытается до сих пор разобраться в себе, чтобы узнать, трус он, или нет.

После этих слов Колесника народ, дружно возражая комбригу, загалдел, но общее мнение одной фразой выразил старший лейтенант Александр Латышев, который, не соглашаясь с командиром бригады, заявил, что, по его мнению, если человек прыгает с парашютом, он уже не может считаться трусом.

«Обожди, Саша!» - воскликнул Василий Васильевич с сильным южнорусским акцентом, который у него заметно проявлялся, когда он начинал волноваться. При этом Колесник долго и очень убедительно рассуждал на эту тему, обосновывая свое мнение тем, что, несмотря ни на что, так до сих пор и не знает, какие критерии могут служить основными для определения, смелым является тот или иной человек или нет. А прыжки с парашютом, по словам Василия Васильевича, и служба в спецназе сами по себе еще ни о чем не свидетельствуют, так как по его словам, за время своей долгой службы в спецназе он не раз убеждался в том, что некоторые, так называемые, «хваленые» спецназовцы в критических ситуациях проявляли элементарную трусость. «Вот и я все время задаю себе один единственный вопрос. Не трус ли я?» - завершил свои совершенно откровенные рассуждения Василий Васильевич.

Я, также, как и все другие офицеры и прапорщики нашей бригады, слушал эти разговоры и, думал о том, насколько человек, в данном случае Василий Васильевич, должен критически относиться к себе, чтобы, всю жизнь проходя службу в спецназе, имея несколько сотен прыжков с парашютом, при этом еще сомневаться в своей смелости. Да, думал я, с такой степенью критичности относиться к себе дано далеко не каждому человеку. Более того, думал я, мало кто смог бы об откровенных сомнениях в своей смелости так довольно открыто и просто говорить со своими подчиненными. Только одно это требует от командира 15 бригады спецназ большого личного мужества. А у Василия Васильевича это мужество, судя по всему, было, хотя сомнения в своей личной смелости его постоянно все-таки терзали.

Довольно трудно обычными словами передать то настроение, которое охватило всех присутствовавших в квартире Федора Волоха и ту атмосферу, которая была создана свободно обсуждавшейся такой довольно необычной темой. Каждый из нас, я полагаю, задумался о своем понимании этой непростой проблемы. У многих, видимо, под влиянием всего услышанного произошла определенная переоценка каких-то собственных ценностей, своих поступков, своего места и роли в этой жизни. Однако с уверенностью могу сказать, что однозначным результатом данной дискуссии явилось то, что офицеры бригады после всего услышанного прониклись еще большим уважением к нашему командиру полковнику Колеснику, авторитет которого в офицерском коллективе 15 отдельной бригады специального назначения еще больше укрепился. Мы были готовы решительно идти за таким комбригом, каким был Колесник, точно и в срок выполнять любые его приказы.

Тогда, в июне 1977 года, конечно же, ни у меня, ни у других офицеров 15 отдельной бригады специального назначения еще не было недостаточно необходимой фактуры, чтобы до конца точно оценить и осознать мысли Колесника о смелости человека. В то время всем нам еще трудно было правильно понять и личные «копания» Василия Васильевича в собственной человеческой сути, а также его сомнения в своей собственной смелости. В последствии же, когда Василий Васильевич уже совершил главные в своей жизни подвиги, получил высокое звание Героя Советского Союза, а затем и воинское звание генерал-майора, многим из нас стало понятно, что тогда в далеком узбекском городе Чирчике и, естественно, в более ранние периоды своей жизни и воинской службы, он постоянно готовился к великой цели и стремился к тому, чтобы всегда быть в готовности выполнить ту нелегкую миссию, которая была определена ему его личной судьбой.