Глория Му Вернуться по следам

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 24

Затея с джинсами провалилась сразу – все они были мне велики на два размера. Я потрогала чудную, мягкую мастерку с замечательным капюшоном, но она была такого невозможно розового цвета…

– Еще есть красивые спортивные костюмы, – с надеждой предложила Елена Антоновна, но я посмотрела на нее дико – представила, как я в «красивом спортивном костюме» тащу тачку с навозом.

– Есть еще джинсовый комбинезон. Вранглеровский, – выдохнула Леночка, доставая комбинезон из шкафа.

Я послушно нарядилась, подвернула штанины и уставилась в зеркало. Конечно, и комбинезон был мне велик, я выглядывала из него, как котенок из мешка, но мне было просторно и удобно. Я присела, потом взмахнула ногой.

– Осторожно! – пискнула Леночка.

– Извините, – сказала я. – А сколько он стоит?

– Сто пятьдесят, и это совсем недорого.

– Столько у меня нету. – Я полезла из комбинезона на волю. – Но я спрошу у мамы…

– Мы не будем ждать, – строго предупредила меня Елена Антоновна. – Комбинезон хороший, фирменный, его быстро купят.

– Конечно. Я завтра Лене в школе скажу, хорошо? Эх, жаль, джинсов нет моего размера…

На этом мы распрощались, и я помчалась домой.

Ричард спал, обняв передними лапами мой старый свитер, и мое сердце от нежности снова приоткрыло на минуту свои устричные створки. Пес поднял голову, стукнул хвостом, но я сказала: «Спи, спи», закрыла дверь и пошла к маме.

– Ну как, узнала уроки? – Мама с отчимом, как обычно по вечерам, сидели на кухне и болтали.

– Да, мам. Там не сложно, я сейчас все быстро сделаю.

– Так поздно уже. Опять не выспишься, – сказала мама и сделала брови домиком.

На нее так приятно было смотреть после Елены Антоновны, на мою такую красивую, живую маму, нисколько не заботящуюся о морщинах, что я невольно улыбнулась.

– Не беспокойся, мам. – Я подсела за стол. – Мам, тут такое дело… Ленке папа снова кучу шмоток с Кубы привез… Ну и она их продает…

– Ты хочешь что-нибудь? – встрепенулась мама. – Блузочку красивую или платьице? Ой, давай купим, конечно же…

– Нет, мам, – с сожалением сказала я, – джинсы я хотела, только они все большие… Там еще комбинезон есть джинсовый, но он ужасно дорогой, у меня на него денег не хватает.

– Комбинезон? – Мама была явно огорчена. Ей так хотелось, чтобы я наряжалась, а я… Я носила ужасные серые штаны из магазина «Пионер», кеды и олимпийки.

– Ань, а давай купим ей комбинезон? – Отчим приобнял маму за плечи и прижал к себе. – Глядишь, может, втянется и потом еще чего захочет, а? Сперва – джинсы, потом – юбку, так и пойдет. Сколько денег надо, Гло?

– У меня есть рублей сто, надо еще пятьдесят…

– Сто рублей? Ну ты буржуй! – расхохотался отчим.

– Я копила… На одну вещь, – хмуро ответила я. Книги, книги и еще раз книги – вот что было этой «одной вещью». Я тратила на книги почти все, что зарабатывала.

– Так вот что, оставь свои сто рублей себе, а мы с мамой дадим тебе еще сто пятьдесят, на одежду. Родители мы или нет, в конце концов. Как, Аня? Ты не против?

– Спасибо тебе, Степочка, ты такой молодец! – Мама уронила голову отчиму на плечо. – И в самом деле, ходит как оборванка, и деньги эти еще… по колено в говне зарабатывает… Переутомляется… А у тебя, между прочим, родители есть… Ты приди, попроси… Нет… Гордыня сатанинская, вся в отца…

– Мама, не надо. Поссоримся. – Я устало взглянула на маму.

– Ну все, все, – сказал отчим, – мир, девочки. Я сейчас деньги принесу, а вы пока бутербродов сделайте. Эх, нажремся на ночь, – лихо добавил он и вышел.

Был он легкий, веселый человек, иногда ехидный, маму умел успокоить и развеселить, я его не больно-то любила, но очень уважала.

Мама помолчала, вздохнула и стала резать хлеб. Отчим, вернувшись, протянул мне три зелененьких бумажки.

– Вот, держи! И чтобы завтра же нам показалась в обнове!

Живого полтинника я и в руках-то не держала до сих пор. Жили мы совсем неплохо, мама зарабатывала немного, но отчим был хирургом, как и мой отец, а еще преподавал. Да дед – ветеран двух войн, коммунист и все такое, ему платили не только пенсию, а выдавали еще так называемый паек. Паек – это была всякая еда, которую в магазинах не купишь, зеленый горошек там, сгущенка или копченая колбаса.

Но мама, после «нормальной», как она говорила, жизни с моим папой, теперь часто повторяла, что мы нищие, поэтому я никогда ничего у нее не просила – ни денег на мороженое, ни игрушек, ни книг.

– Мама, это ужасно много, я не могу взять, – сказала я и положила деньги на стол.

– Хватит капризничать и марш делать уроки! – нахмурилась мама. – Дядя Степа сделал тебе подарок, а ты его обижаешь. Как только не стыдно, трудно «спасибо» из себя выдавить?

– Спасибо. – Я, опустив глаза, сгребла деньги со стола и, ни на кого не глядя, ушла к себе. Мне было ужасно стыдно.

Все вранье проклятое, вот так всегда, думала я, свернувшись у Ричарда под брюхом, один раз сбрехнешь ерунду какую-нибудь, а оно потом все тянется и тянется. Ну на фига мне эти джинсы? Родителей ограбила, а у них и так денег не завались…

Но слово – не воробей, топором не вырубишь.

«Раз уж так, я куплю еще и эту розовую мерзость, вот что. Пусть мать порадуется», – .уныло подумала я и пошла делать уроки.

Глава 7

Утром я зацепила Ричарда на ремень, и мы помчались в конюшню.

Идти было не так далеко, минут десять по набережной скорым шагом и с полчаса через парк – хорошая такая прогулка.

И конюшня, и крытый манеж были перестроены из старых складов и выглядели, признаться, не лучшим образом – две огромные нелепые каменные жабы, распластавшиеся посреди парка. Зато места хватало, и денники у нас были просторные, не в пример тесным стойлам, как в других школах, и двор широкий, прибранный, и сейчас по этому самому двору к нам с Ричардом неслись с лаем разномастные дворняжки.

Ричард не дрогнул, шерсть на загривке лежала гладко, только подобрался весь и слегка подергивал верхней губой.

Собаки окружили нас, но близко не подходили. Еще бы. Ричард был втрое больше любого из нападавших и выглядел сейчас сапсаном, случайно проснувшимся в курятнике.

Всех собак звали Звонками, их собирал по городу Геша – только кобельков, чтобы стая не разрасталась бесконтрольно. Все их ласкали и кормили, никто ни к чему не принуждал, но псы всегда предупреждали о появлении чужих.

Меня они знали, а вот Ричард вызвал переполох.

Из конюшни выбежал Геша – глянуть, что за шум, и псы немедленно потянулись к нему с ябедой. Я предвкушала, как сейчас буду хвастаться Ричардом, но Геша выглядел каким-то особенно встрепанным сегодня и только спросил, невнимательно огладив Ричарда по ушам:

– А это что за херня?

– Это не херня, – оскорбилась я, – это моя собака. – Но потом, присмотревшись к Геше, спросила: – Геш, что стряслось?

– А, былять… – Геша схватил себя за волосы и потянул, словно хотел вырвать клок. – Рукопись ногу сломала… Все на ушах, малáя…

– Как? – тихо спросила я. – Как так вышло, Гешечка?

– Хрен знает как, – Геша в отчаянии махнул рукой, – или качалась по соломе ночью и по стенке ногой шарахнула, или еще чего… Не знаю я, не было меня… Утром приехал, глядь – стоит вся потная, ногу заднюю бережет. Не, ну не выйти мне, сука, из этой конюшни… В прошлый раз два выходные взял – чисто по бабам отдохнуть, – так у Адика пузо разнесло, еле откачали, теперь эта, маму ее через налево, звезда в тумане… Ну что ты будешь делать, а?

– А что бы ты сделал, если бы тут был? – Я говорила все тише, мне хотелось успокоить Гешу, но я и сама чуть не плакала.

Двадцать лет назад перелом ноги у лошади был ей смертным приговором. Нет, ценных лошадей бывало, что и лечили, но уж никак не наших кривых, старых уродцев, выбраковку, спортивных ветеранов. Расход.

Кто их не знает, учебных лошадей, прокат? Разве что девочки, мечтающие заниматься верховой ездой. Девочек всегда больше, девочкам с детства вбивают в голову принцев на белых конях, но так как принцев обычно не до фига, девочки решают, что они сами станут принцессами, скачущими на фоне заката в поисках любимого. Лошади – это очень романтично. Тонконогие, трепетные, с развевающимися гривами.

Но не учебные лошади.

Говорят, что сейчас все еще хуже и с прокатными конями обращаются ужасно – не кормят, держат в сырых, холодных конюшнях, морят непосильной работой и продают на мясо, как только лошадь перестает приносить доход.

Но и наши ухоженные, вылизанные, кормленые, стоящие в чистой соломе, и только соломе – чтобы, не дай бог, не сохли и не трескались копыта, – были всего лишь старыми клячами, в большинстве своем.

Лечить перелом – дорого и долго, а лошадь становится практически бесполезной. И кто станет возиться со старой клячей, которой цена – копейка?

Я знала все это, ведь мне было уже одиннадцать, и еще я знала, что в жизни случается говно, которое нельзя разгрести, а можно только съесть – так говорил Геша, – но все равно не удержалась и спросила:

– А может, оставим ее, Геш? Вы́ходим, че, бабло есть прокатное, потом пристроим куда-нибудь.

– Да я сам думал, малáя. – Геша присел и стал чесать Ричарда за ушами. Ричард только похрюкивал – не встречала я еще зверя, который тяпнул бы Гешу. – Токо уж больно перелом паршивый… И как она на растяжках висеть будет? Она ж запаленная, кашлять начнет, и кирдык… Шестнадцать ей, фигли, не девочка… Ну не знаю я! – Геша вскочил и опять замахал руками. – Доктор приедет – решим… Ты токо не надейся особо, дела наши хреновые…

Я кивнула, мы помолчали – а что тут скажешь?

– Ты одевайся давай… Мелюзга скоро придет, отзанимаешься с ними, а то Бабай по конюшне мечется, аж перила грызет со злости… Он же Рукопись хотел к Вакансии под парный трюк поставить, а теперь… Эх… – Геша вздохнул. – Давай я тебе кобылу твою пока заседлаю…

– Ладно, мне только собаку пристроить куда-нибудь…

– А чего пристраивать? – удивился Геша. – Кинь тут, пусть по двору с пацанами побегает.

– Как бы он пацанов твоих не поел, – ехидно ответила я, – с цепуры вчера сняла пса. Геш, он очень злой.

– Да ты что? Ты – злой? – Геша сделал Ричарду «чебурашку» – растянул уши в разные стороны и легонько потряс. Ричард, похоже, ничего не имел против. – Ну раз злой, так пусть в кабинете у меня посидит. Нá вот. – Геша кинул мне ключи. – А в конюшню не ходи пока.

Я молчала, и он повторил, нахмурившись:

– Слыхала, че я сказал? Не ходи, я сам твою заседлаю. Ну не фига тебе там делать, все равно ничем не поможешь.

Я молча повернулась и пошла в Гешин «кабинет» – маленькую узкую каптерку с очень высоким потолком, под завязку забитую амуницией, железом, Гешиными шмотками, каким-то жизненно необходимым мусором.

В каптерке стояли маленькая электроплитка и обычная садовая скамейка с матрасом и одеялами – Геша практически жил здесь.

Расстелив для Ричарда старую попону, на которую тот с удовольствием улегся, я стала переодеваться. Мысли о Рукописи не покидали меня. Рукопись убьют, думала я, влезая в штаны и застегивая мастерку. Рукопись убьют.

Натягивая сапог, я тоскливо посмотрела на собственное колено: вот если бы я сломала ногу… меня бы не убили… Это же всего лишь перелом! Всего лишь перелом, ничего страшного, ее ведь можно вылечить, ну будет хромать…

Но хромые лошади никому не нужны.

Лошади – очень странные создания.

Большие, сильные, выносливые животные. Но в то же время – уязвимые и хрупкие.

Нет, убить лошадь не так уж просто, даже пристрелить проблема, надо знать – как. Но искалечить, сделать инвалидом – легче легкого.

Тот же запал – надо всего-то напоить разгоряченную лошадь, и готово дело, эмфизема легких (ну, не только от этого бывает, ту же Рукопись просто работали без отдыха и срока). Лошади не переносят сырости и сквозняков, они в пять раз чувствительнее к ядам, чем люди, и если для неумелого всадника лошадь – это травмы, то и для лошади неумелый всадник – это травмы: плечевая хромота, сорванная спина, рваные губы.

При всей своей мощи лошади пугливы, как птицы, они легко впадают в панику. Бегство – естественный способ самообороны для них, да и вообще, движение – это жизнь лошади, они плохо переносят вынужденную неподвижность, болеют. В этом-то и была беда Рукописи – даже если Бабай согласится тратить время и силы на никчемную уже лошадь, выдержит ли она? Лечить перелом долго, лошадь висит на специальных растяжках и почти не двигается, а с ее больными легкими…

Да, временами быть взрослой не так уж и весело. Если бы я была маленькой, я побежала бы к папе, стала просить за Рукопись или просто плакать, и он бы обязательно что-нибудь придумал. А если бы и не придумал – это была бы их забота, взрослых, все это несовершенство, несправедливость и жестокость жизни. Но теперь я сама стала взрослой, и это была моя забота. Я понимала, что лошадь – не собака, ее нельзя забрать домой и вылечить, даже выкупить ее нельзя, а если и можно – у меня нет на это денег.

Я ничего не могла сделать, и осознавать свое бессилие было ужасно.

Я тяжело вздохнула и встала – надо было идти работать.

– Ты посидишь тут, ничего? – спросила я у Ричарда, и пес шевельнул хвостом.

Он наелся, набегался и теперь был не прочь вздремнуть. Нормальная такая собачья жизнь. Не то что на цепи.

– Ну и ладно, хорошо хоть тебя не убили. – Я почесала псу переносицу, вышла и закрыла дверь.

Во дворе уже стоял Геша, держа в поводу мою кобылку, вокруг него столпились дети – группа малолеток, которых набрал Бабай, первый год.

Кобыла злобно фыркала и прижимала уши – ей не нравилось, что ее заседлали и взнуздали (лошадь была очень чуткой, и ездила я в основном без железа, да и это седло было для нее тяжеловато – вот точно Геша страшно волновался и все делал наперекосяк), ей не нравилось, что это сделала не я, без обычного длительного ритуала чистки, дачи взяток и ласковых песен, кроме того, в это время дня она должна была носиться в леваде, а не стоять под седлом – лошади страшные консерваторы и не любят, когда нарушается привычный распорядок.

– Ну-ну-ну, девочка, надо поработать, – запела я, огладила Зоськину шею, прикоснулась к бархатным ноздрям. – Работать, ничего не поделаешь.

Кобыла знала слово «работать», недовольно гукнула напоследок и стала прихватывать зубами мое плечо. Я поняла, что прощена, и повернулась к Геше.

Тот отправил детей переодеваться, а мне сказал:

– Может, счас заседлать коней да поедете в лес, прокатитесь? Ветеринар будет с минуты на минуту, неизвестно, как дело обернется и на фиг надо, чтобы мелкие тут под ногами путались…

– Нет уж, в лес я их верхами не повезу, они ж первогодки, в седле держатся кое-как.

– Ну сама тогда решай. Задачу уяснила? Пошел я, некогда мне тут.

Геша закинул меня в седло (без необходимости – это было проявлением любви) и убежал.

Я направила кобылу к манежу, мы пошагали и размялись в ожидании мелюзги.

Дети обернулись быстро, выстроились у ограды малого манежа, Бабай здорово их натаскал, у него не забалуешь. Мальцы, все как на подбор, были хмурые и неулыбчивые, а один паренек и вовсе недобро щурил желтый глаз, совсем как волчонок.

Глядя на него, я подумала, что каждый мастер набирает группу «под себя». Вот и мы, кто остался после ухода Лили, сильно изменились по милости Бабая – стали жестче, даже жесточе. Такую же волчью улыбку я часто теперь видела на губах Пашки и Дениса, да и себя ловила временами на эдаком злобном кураже – раньше, когда мне светила драка, я просто делала свое дело, отбивалась без эмоций, а теперь могла и рассмеяться от мысли, как я кому-то сейчас задам.

Мне не нравилось это, я стряхивала улыбку, как собака осу, но делать было нечего, отвертеться совсем от влияния мастера, который тебя тренирует почти год, очень трудно. Эх… Настроение и так было паршивым, а тут я еще заскучала вдруг по Лиле…

– А где Омар Оскарович? Мы не хотим с тобой, мы хотим, чтобы он занятие проводил… – Сказал это даже не волчонок, а уж вовсе неприметный бледный глист, и я, не задумываясь, рявкнула в ответ:

– Кто вдруг чем недоволен – вон на фиг из манежа!

Никто не двинулся с места, а глист постарался забиться подальше, за спины товарищей. Ну еще бы, прогуливать вожделенное занятие дурных не было. Это тебе не обычная школа, из которой все время хотелось срыть…

Все-таки я не была сторонницей казарменных методов, поэтому, выдержав паузу, мирно объяснила:

– Беда у нас, ребятки, лошадь сломала ногу. Омар Оскарович там, в конюшне, ветеринара ждет, так что сегодня с вами я отзанимаюсь, меня зовут Глория. Сначала кроссик пробежим до волейбольной площадки, а потом…

Лошадь моя вздернулась на рев мотора, и я увидела фургон, въезжающий в ворота.

«Все. Конец. Труповозка».

Тряхнув головой, чтоб отогнать невеселые мысли, я свернула речь:

– …а потом видно будет. Все, выходим.

Я тронула кобылу пятками и направила ее из манежа на дорожку, ведущую в глубь лесопарка. Дети послушно потянулись следом. Они бежали гуськом и сопели и выглядели уже не сердитыми, а грустными – всем было жалко лошадь, – а я думала о том, какие же они маленькие, совсем шмакодявки, и как только на лошадь умудряются забраться?

Но потом вспомнила, что сама пришла сюда такой же, даже еще меньше, и ничего. Мое первое занятие обошлось без страха перед лошадью, без отбитой задницы, без ноющих мышц (я вполне уверенно держалась в седле, в деревне все ездили с малолетства), но не без приключений.

Глава 8

Я пришла ранним утром, просто не могла усидеть дома, так мне не терпелось, но группа уже работала в манеже. Рядом, у ограды, стояла Лиля – тренер, к которой меня записали, и разговаривала с высоким светловолосым мужчиной в широкополой шляпе, клетчатой рубашке и сапогах (прямо ковбой из немецкого фильма, подумалось мне). Остановившись поодаль, я стала ждать, пока они договорят. Лиля увидела меня, узнала и подошла.

– А где же твоя мама? Ты что, одна пришла? – Она посмотрела вокруг, словно надеялась, что моя мама сейчас выскочит из-за куста, как индеец.

– Я тут недалеко живу…

– Ну, хорошо. Пойдем, солнышко. – Лиля взяла меня за руку и повела к манежу. Я никогда ни с кем не ходила «за ручку», потому что считала себя уже взрослой, но вырываться не стала.

Лиля сама была как солнышко. Очень маленького роста, кругленькая и упругая – упругленькая, как я заметила про себя, – совсем не такая худая, какими обычно бывают наездницы, с дивными, мягкими, рыжими волосами и темно-вишневыми глазами. Ладони у нее были крошечные, но крепкие.

Я шла за ней как ослик и не могла отвести от нее глаз, хотя красавицей Лилю трудно было назвать. Но она была такой милой, славной, от нее исходил свет, я даже зажмурилась от удовольствия.

Лиля прикрывалась свободной рукой от своего старшего брата – солнца и звонко выкликала:

– Ю-у-у-уля-а-а-а! Ю-у-у-уля-а-а-а! Слезай-ка с Рубрики, у нас новенькая! А тебе Зоську приведут сейчас…

– Ну, Ли-и-иль!.. – так же нараспев, только капризно, ответила девочка на карей лошади, похожей на живой комод с длинными, сильными ногами. – Не хочу я Зоську, она противная.

– Зоська у нас с норовом, да… Но ты ведь уже опытная наездница, а девочка только пришла.

Я же, услышав имя «Зоська», прямо взметалась. Зося – так звали мою любимую польскую няню, и этого имени я не слышала вот уже два года.

– Лиля, Лиля, – я подергала ее за руку, – а можно мне Зосю? Пожалуйста!

Лиля грациозно обернулась ко мне:

– Миленькая, но Зося действительно харáктерная лошадка… Ты усидишь? Мама твоя говорила, правда, что ты ездишь…

– Да, я умею, пожалуйста, можно мне Зосю? Я и подседлать сама могу… Пожалуйста…

– Да не надо седлать, во-он ее ведут. Что ты разволновалась так, солнышко?

Я не ответила – смотрела туда, куда указала Лиля, но против солнца видела только два темных силуэта – человека и лошади, а разглядеть толком ничего не могла.

Но вот они подошли ближе, и я сразу влюбилась. Не в конюха, конечно. В лошадь.

Это был сладкий сон тех самых романтичных девочек – маленькая (может быть, слишком маленькая) золотисто-гнедая кобылка. Косые плечи, подвижные уши, гибкая шея, легкая голова, темная грива и, да, белая звездочка во лбу. Меня словно несильно толкнули в грудь, дыхание сбилось, я пошла к лошади как лунатик.

– Сможешь сама взобраться? – спросила Лиля мне в спину, и я торопливо закивала, не оборачиваясь, но от волнения полезла на лошадь, как собака на забор.

Почуяв слабину, кобыла переступила и не заржала – заворчала угрожающе, как пес, прижала уши.

В седле я вытерла вспотевшие ладошки о штаны, конюх дал мне повод и как-то подозрительно быстро отошел. Мне даже удалось послать Зосю в манеж, где отшагивали лошадей другие дети, но учебные и прокатные лошади – как деды в армии, никогда не упустят случая проучить салагу.

Зоська заиграла, пошла боком и выперлась на середину манежа, где и закозлила со страшной силой. От неожиданности я щелкнула зубами, позорно взмахнула рукой и поехала набок.

– Сидеть! Сидеть! Держись! – кричала Лиля, но я и не думала падать. Ни злости, ни страха не было, только дурацкая радость, оттого что я снова сижу на лошади и у лошади этой такое правильное, ласковое имя.

Сделав рывок, я выровнялась в седле. Правда, в этот момент Зоська кинула задними, и я получила неслабый удар под зад, но и тут удержалась. Привстав в стременах, я словно слышала спокойный папин голос: «Расслабь поясницу… так… кисти мягче, локти подбери… Ай, хорошо!.. Картинка!..»

Blog

Глория Му Вернуться по следам