А. Г. Гачевой и С. Г. Семеновой

Вид материалаДокументы
Михаила Федоровича
Подобный материал:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   43
Толстой. 26, 308). Весной 1889 г. Толстой работал над статьей об искусстве, предназначавшейся для журнапа «Русское богатство» и ставшей, наряду с другими эстетическими набросками и статьями 1880—1890 х гг., подготовительным этапом к работе «Что такое искусство?» 12 апреля в дневнике писателя появилась запись: «Пошел к Ник<олаю> Фед<оровичу>, с ним ходил и рассказывал ему "об иск<усстве>". Он одобрил» (Толстой. 50, 65). (Ср. также «Воспоминания» И. М. Ивакина: запись, датированная 22 апреля 1889 года, — Т. IV наст. изд., с. 550.) В незавершенных статьях 1889—1891 гг. «Наука и искусство», «О науке и искусстве» и вариантах к ним рефреном звучит мысль о преемственности знания и творчества, о памяти как основной черте, отделяющей человека от всего животного мира: «Все, что составляет наше человеческое существо, все, начиная от искусства разводить огонь и признания преимущества семьи перед половой распущенностью, до электричества и сознания идеала христианской добродетели, — все наше человеческое богатство есть произведение накопленных духовных трудов всех наших предков» (Толстой. 30, 465).

Сам Федоров в статье «"Фауст" Гете и народная поэма о Фаусте» высказывал мысли, буквально повторявшиеся позднее в трактате Толстого «Что такое искусство?» Тут и противопоставление «господского» искусства народному творчеству, и взгляд на секуляризацию искусства в эпоху Возрождения как на пагубный процесс отъединения от всенародного искусства, и утверждение искусства высоко этического, служащего высшей («религиозной»), объединяющей все человечество цели. Близки были писатель и мыслитель и в утверждении учительной, воспитательной миссии искусства, которое в живых, впечатляющих образах способно представить людям норму совершенного, истинного существования, возжечь в их сердцах стремление к воплощению идеала. «Искусство, — писал Толстой в заключении к своему трактату, — должно сделать то, чтобы чувства братства и любви к ближним, доступные теперь только лучшим людям общества, стали привычными чувствами всех людей. Вызывая в людях, при воображаемых условиях, чувства братства и любви, религиозное искусство приучит людей в действительности, при тех же условиях, испытывать те же чувства, проложит в душах людей те рельсы, по которым естественно пойдут поступки жизни людей, воспитанных искусством. Соединяя же всех самых различных людей в одном чувстве и уничтожая разделение, всенародное искусство воспитает людей к единению, покажет им не рассуждением, но самою жизнью радость всеобщего единения вне преград, поставленных жизнью» (там же, с. 195). Излюбленная мысль Федорова о сотрудничестве, синтезе науки, искусства и религии как перспективе развития человеческого творчества также проведена у Толстого — в заключении его трактата. Причем, подобно Федорову, взаимодействие науки и искусства возглавляется и направляется религиозным идеалом: «...искусство, настоящее искусство, с помощью науки, руководимое религией, должно сделать то, чтобы то мирное сожительство людей, которое соблюдается теперь внешними мерами [...], достигалось свободной и радостной деятельностью людей» (там же, с. 194).

Однако в статьях «Что такое добро» и «Об истине и красоте в статье Л. Н. Толстого "Что такое искусство?"» Н. Ф. Федоров говорит не о сходстве эстетических концепций его и Толстого, а об их расхождении. И расхождения эти переживаются им болезненно — особенно на фоне родственных идей и некоторых явных перекличек. В своем трактате Толстой полагал задачу истинного «христианского искусства» в «осуществлении братского единения людей» (там же, с. 195). Федоров не отрицал этого положения, но в представлении о том, каким будет это братское единение, каковы окажутся его масштабы и границы и, наконец, для чего оно все-таки нужно, уже расходился с Толстым. Вопрос о конечной цели художественного творчества вел в область религиозно-философскую — а там позиции двух мыслителей далеко не совпадали.

Для писателя-моралиста цель человеческого существования — жить по естественным законам, в гармонии с собой и другими, находя смысл в простом, повседневном деле жизни (в семье, рождении и воспитании потомства, в добывании хлеба насущного, в деятельной помощи ближнему) и т. д. Потому и искусство, воспроизводящее образ такой жизни, передающее чувства, связанные с ней, «заражающее» этими чувствами других людей, по Толстому, уже соответствует своему назначению. Федоров стремится расширить и восполнить идеал Толстого. Для него речь идет не просто о братски-любовном сосуществовании (оно, по убеждению мыслителя, и недостижимо, пока смертный корень вражды и борьбы не уничтожен ни в бытии, ни в природе человека), — а о богочеловеческом деле, задача объединенного человечества — преображение природы и обожение себя, «возвращение жизни тем, от коих ее получил». И искусство, по мысли философа, вместе с другими областями человеческого творчества включается в «работу спасения». Оно не просто отражает и заражает, оно преображает, стремится к тому, чтобы стать жизнетворчеством (подробнее см. преамбулу к «Статьям о литературе и искусстве» — Т. III наст. изд., с. 708-709).

Статья «Что такое добро» печатается по ранней копии.

102 «Искусство есть деятельность человеческая, состоящая в том, что один человек сознательно, известными внешними знаками передает другим испытываемые им чувства, а другие люди заражаются этими чувствами и переживают их» (Толстой. 30, 65).

103 Одна из основных претензий, предъявленных Л. Н. Толстым «извращенному искусству» Нового времени, состояла в том, что верховным божеством художника здесь объявлялась красота, отодвигавшая на задний план, а то и вовсе устранявшая идею добра. «Вот в этом-то замещении идеала нравственности идеалом красоты, то есть наслаждения, заключается [...] четвертое и ужасное последствие извращения искусства нашего общества» (там же, с. 173). Истинное же искусство, по мысли писателя, руководствуется не идеей красоты, а идеей блага.

104 Там же, с. 79.

105 «Искусство всенародное возникает только тогда, когда какой-либо человек из народа, испытав сильное чувство, имеет потребность передать его людям» (там же, с. 112).

106 В архиве Н. П. Петерсона сохранились три копии статьи «Об истине и красоте в статье Толстого "Что такое искусство?"», сделанные его рукой. Две из них более ранние: ОР РГБ, ф. 657, к. 3, ед. хр. 3, лл. 192-192 об., 201-201 об.; лл. 197-200. Одна — более поздняя (там же, лл. 193-195).

Статья посвящена разбору седьмой главы трактата Л. Н. Толстого «Что такое искусство?», в которой писатель отвергал утвердившееся в истории эстетики, начиная с А. Баумгартена, положение о том, что основу искусства составляет триединство истины, добра и красоты. По мысли Толстого, все эти понятия разновелики и разноплановы. Если добро «есть вечная, высшая цель нашей жизни», основное метафизическое понятие, то красота есть лишь «то, что нам нравится», сфера частного мнения, личного вкуса, и «не только не совпадает с добром, но скорее противоположна ему, так как добро большею частью совпадает с победой над пристрастиями, красота же есть основание всех наших пристрастий» (Толстой. 30, 78-79). Что же касается истины, то она «есть соответствие выражения с сущностью предмета и потому есть одно из средств достижения добра, но сама по себе истина не есть ни добро, ни красота и даже не совпадает с ними» (там же, с. 79).

В статье «Об истине и красоте в статье Толстого "Что такое искусство?"» Федоров дает собственное определение каждого члена «эстетической троицы», обосновывая их нераздельность для активно-христианского, жизнетворческого сознания и реабилитируя понятие прекрасного: процесс обожения мира и человека есть процесс облечения в красоту нетления и совершенства, истинная красота есть красота благобытия.

107 Толстой. 30, 79.

108 См. выше примеч. 56.

109 Реминисценция из заключительной части трактата «Что такое искусство?» (см. примеч. 4 к «Статьям о Л. Н. Толстом». — Т. II наст. изд., с. 488).

110 См. Толстой. 30, 195.

111 Речь идет о письме Ф. М. Достоевского к Н. П. Петерсону от 24 марта 1878 г. и его публикации в газете «Дон» (см. примеч. 1). Ниже, как и в предисловии к этой публикации, Федоров, отталкиваясь от содержания письма Достоевского, представляет идеал всеобщего дела как бы от имени самого писателя.

112 См. примеч. 98.

113 Федоров намекает на испано-американскую войну 1898 г.

114 Печатается по: OP РГБ, ф. 657, к. 9, ед. хр. 52 (копия рукой Н. П. Петерсона — к. 3, ед. хр. 4, л. 210). Заметка написана не ранее 9 апреля 1899 г. и вызвана возмущением по поводу фразы Л. Н. Толстого «смерть — вещь недурная», сказанной им в беседе с Н. П. Петерсоном (см. статью «Разговор с Л. Н. Толстым» — Т. IV наст. изд., с. 33-34). Об отношении Л. Н. Толстого к смерти см. примеч. 2 к «Статьям о Л. Н. Толстом» — Т. II наст. изд., с. 488.

115 Ранее опубликовано: «Асхабад», 12 октября 1899, № 285. В фонде Н. П. Петерсона сохранился экземпляр данного номера газеты: ОР РГБ, ф. 657, к. 2, ед. хр. 9, лл. 1—2.

«Разговор с Л. Н. Толстым» — вторая по счету статья, опубликованная Н. Ф. Федоровым и Н. П. Петерсоном в газете «Асхабад» в период пребывания мыслителя в этом городе (первая статья — «Асхабадский музей»). В газете она появилась за полной подписью Н. П. Петерсона, однако написана была учителем и учеником совместно. Отправной точкой статьи стали две встречи Н. П. Петерсона с Л. Н. Толстым в московском доме последнего в начале апреля 1899 г. Петерсон был в Москве проездом: он направлялся в Сергиев Посад, где с февраля того же года жил Федоров, — и первая встреча с Толстым (5 апреля) состоялась, когда Николай Павлович только приехал в Москву из Воронежа. Второй раз (9 апреля) Петерсон посетил Толстого на обратном пути, когда вместе с Федоровым возвращался в Воронеж.

Статья «Разговор с Л. Н. Толстым» была написана с той же целью, что и появившееся двумя годами раньше «Предисловие к изданию письма Ф. М. Достоевского». Н. Ф. Федоров вновь делал попытку привлечь внимание к учению о воскрешении, теперь уже используя имя Толстого. Но если, говоря о Достоевском как «провозвестнике долга воскрешения», он стремился в определенной степени сливаться с мыслью писателя, расширяя и дополняя мировоззренческие положения его письма к Н. П. Петерсону собственными отточенными формулировками (это было возможно, поскольку сам Достоевский в сфере религиозно-философской во многом шел в том направлении, в котором параллельно развивалась мысль Федорова, — потому-то и принял его идеи «как бы за свои»), то в случае с Толстым подобное отождествление было немыслимо. И Федоров сделал основной акцент на том, чтобы вскрыть противоречивость толстовского отношения к смерти, указать две грани его мировоззрения: с одной стороны — приятие природного порядка существования, согласие с неизбежностью смерти и даже вызывающая бравада, типа «люблю эту курноску», с другой — утверждение жизни как высшей ценности, сопротивление всякому умалению жизни ближнего. Эту вторую сторону толстовского мировоззрения философ и попытался доразвить в своей статье, причем на материале произведений самого Толстого, тем самым как бы приводя его к необходимости принять идею действительного воскресения. Поэтому, в отличие от других, не предназначавшихся для печати статей и заметок о Толстом, Федоров в данном случае не только не стремился подчеркивать свои с ним расхождения, порицать и обличать, а напротив, апеллировал к тем произведениям писателя, которые по поставленным в них проблемам были близки ему самому («Крейцерова соната», трактат «Что такое искусство?»).

Берясь за статью о Толстом, Федоров испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, он все-таки надеялся, что статья, касающаяся столь знаменитого писателя России, привлечет к себе интерес, обратит внимание на то активное неприятие смерти, которое было в ней изложено и даже отчасти приписано самому Толстому. С другой — хорошо сознавал недостатки подобного способа обнародования учения: еще не исчез горький осадок, оставшийся после переписки с Н. А. Энгельгардтом по поводу Ф. М. Достоевского (см. преамбулу и примеч. 1 к письму 194). Кроме того, разница между учением о воскрешении и толстовством была слишком велика и схождения в частных вопросах, совпадения некоторых тем не могли уменьшить ее. Отголоски душевного конфликта, вызванного писанием и печатанием статьи «Разговор с Л. Н. Толстым», можно обнаружить в двух письмах В. А. Кожевникову от 5 ноября 1899 г.: одно из них написано совместно с Н. П. Петерсоном, но отправлено как бы от одного Николая Павловича, другое — послано самим Федоровым. В первом содержится предложение поместить вышедшую на окраине статью в каком-либо центральном издании, чтобы ознакомить большее число читателей «с мнением Толстого о смерти и жизни» и с «приписываемым ему в разговоре великим делом» (Т. IV наст. изд., с. 402), во втором выражено сожаление, что статья вообще была написана.

Оригинал статьи «Разговор с Л. Н. Толстым» не сохранился. Статья печатается по тексту газетной публикации.

116 Ф. Г. Мищенко. Мысли гр. Л. Н. Толстого об искусстве и античная литература // Русская мысль, 1899, № 9, с. 202-203. В статье, посвященной разбору трактата «Что такое искусство?», филолог-эллинист Федор Герасимович Мищенко (1848—1906) в частности высказывал мысль о том, что способность представлять «жизнь как она есть, с ее радостью и горем, с ее волнениями и заботами, с любовью и раздорами», которая была отличительной чертой древнегреческого эпоса, в высшей степени свойственна и художественному творчеству Толстого. Но здесь она уже освящена религиозным идеалом, и отражая «частицу жизни так, как она есть», писатель одновременно вызывает в своих читателях «такие душевные состояния, которые отвечали бы точно и без ошибки тому, что составляет конечную задачу всех человеческих стремлений» (там же, с. 189, 201). В качестве иллюстрации своих слов Мищенко приводил начало первой главы романа «Воскресение», сопровождая его комментарием, фрагмент которого и процитирован в статье «Разговор с Л. Н. Толстым».

117 Речь идет об Иване Васильевиче Денисенко (1851—1916), муже племянницы Л. Н. Толстого Елены Сергеевны, служившем в 1888—1904 гг. председателем Воронежского окружного суда.

118 Эти слова были сказаны Л. Н. Толстым Н. Ф. Федорову в 1880 х гг. в одну из встреч писателя и мыслителя.

119 Это определение смерти принадлежит самому Федорову. Ср. Т. I наст. изд., с. 278.

120 Целиком текст стихотворения В. А. Кожевникова «Жить или не жить?» см. в Т. IV наст. изд., с. 567—568. Об истории написания и публикации стихотворения см. примеч. 16 к разделу «Приложения» «Материалы В. А. Кожевникова».

121 Печатается по: ОР РГБ, ф. 657, к. 7, ед. хр. 95. Заметка написана в период работы над «Супраморализмом» (1900—1902 гг.) и является наброском к главке «Супраморализм, или объединение для воскрешения, в противоположность имморализму Толстого, т. е. учению его о разъединении, к которому ведет делаемое им приглашение на недумание и неделание» (см. Т. I наст. изд., с. 415-418).

122 См. примеч. 4, 5 к «Статьям о Л. Н. Толстом» — Т. II наст. изд., с. 488.

123 Печатается по: ОР РГБ, ф. 657, к. 9, ед. хр. 49 (копия рукой Н. П. Петерсона — к. 3, ед. хр. 4, лл. 148-158). Ранее опубликовано: «Начала», 1993, № 1, с. 46-52.

Статья Л. Н. Толстого «Не убий», один из самых ярких манифестов учения о непротивлении, была написана в июле 1900 г., несколько раз переделывалась, а затем под датой «8 августа 1900» опубликована в лондонских «Листках свободного слова» (1900, № 17). Поводом к статье явилось убийство итальянского короля Гумберта I (1844—1900) анархистом Бресси. Полемически откликаясь на поднятую в связи с этим газетную шумиху, Толстой вновь выступил с критикой государственного устройства, которое, по самой своей сути, основано на насилии и ведет к насилию. Убийства королей, императоров и президентов, подчеркнул он, — лишь частные случаи целой цепи «убийств», непрерывно совершаемых властью (самый яркий пример таких узаконенных убийств для Толстого — война), с той лишь разницей, что власть, в отличие от анархистов, прикрывается законом. Радикальным средством борьбы с волной террора может быть лишь умопременение — причем всеобщее и на всех уровнях общества и государства, решительный отказ от любых форм уничтожения человеческой жизни.

Статья Толстого вызвала негативную реакцию Федорова. Мыслителю претил самый тон этой статьи, выдержанной в резком, непримиримом духе, исполненной страстного, пожалуй, слишком страстного чувства. Обличительная сторона статьи была настолько сильна, что перевешивала позитивную ее часть, тем более, что стрелы ненависти направлялись против себе подобных, пусть и весьма грешных, пусть и действительно виновных, — Федоров же был убежден, что корни вражды, борьбы, войны, убийства — не в злой воле государственных деятелей и не в порочном устройстве общества, а в самом порядке вещей этого мира, утверждающего себя «взаимным стеснением и вытеснением».

Все цитаты, приводимые Н. Ф. Федоровым в тексте, взяты из статьи «Не убий».

124 Возмущение Федорова вызвали следующие слова Толстого: «Учение Христа отменяет закон: "око за око и зуб за зуб"; но те люди, которые не только всегда держались, но и теперь держатся этого закона и в ужасающих размерах, в наказаниях и на войнах, применяют его и, кроме того, не только око за око, но без всякого вызова предписывают убивать тысячи, как они это делают, объявляя войны, — не имеют права возмущаться на применение к ним этого закона в такой малой и ничтожной степени, что едва ли придется один убитый король или император на сто тысяч, а может быть, и миллион убитых и убиваемых по распоряжениям и с согласия королей и императоров» (Толстой. 34, 200-201).

125 Речь идет о великом князе Владимире («Повесть временных лет» сообщает о великой нравственной перемене, совершившейся с князем, ранее жестоким и женолюбивым, после крещения, — так что поначалу он не считал себя вправе наказывать преступников, говоря: «боюсь Господа Бога, кто я такой, чтобы судить, если сам согрешил много и больше всех творил беззакония под солнцем» (Полное собрание русских летописей. Т. IX, СПб., 1862, с. 67)) и о Владимире Мономахе (см. в его «Поучении»: «Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души» («Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. IX — начало XII века». М, 1978, с. 399)).

126 Речь идет об избрании на царство первого государя династии Романовых Михаила Федоровича (1596—1645), провозглашенного царем в 1613 году по единодушному решению Земского Собора, собравшегося для восстановления законной власти после эпохи «смуты». Отец Михаила Федоровича, митрополит Филарет, будущий патриарх, в то время томился в плену у поляков.

127 Федоров имеет в виду фразу Л. Н. Толстого «Я не заслужил генерала-от-артиллерии, зато сделался генералом-от-литературы», приведенную К. К. Арсеньевым в статье «Новая форма старой мечты» («Вестник Европы», 1901, № 5, с. 312), которой посвящена заметка мыслителя «После торжества над славянофильством...» (см. ее в Т. IV наст. изд., с. 127).

128 Цитата из статьи «Не убий» (Толстой. 34, 205).

129 Федоров имеет в виду заключительный вывод статьи Л. Н. Толстого: «Так что не убивать надо Александров, Карно, Гумбертов и других, а надо разъяснить им то, что они сами убийцы, и, главное, не позволять им убивать людей, отказываться убивать по их приказанию.

Если люди еще не поступают так, то происходит это только от гипноза, в котором правительства из чувства самосохранения старательно держат их. А потому содействовать тому, чтобы люди перестали убивать и королей, и друг друга, можно не убийствами — убийства, напротив, усиливают гипноз, а пробуждением от него.

Это самое я и пытаюсь делать этой заметкой» (там же, с. 205). Ниже Федоров критически разбирает этот вывод Толстого.

130 Федоров имеет в виду героя драмы Л. Н. Толстого «Власть тьмы, или "Коготок увяз, всей птичке пропасть"» Акима, «невзрачного, богобоязненного мужика», который хоть и не умеет писать и вставляет в свою речь словечко «тае», но по своим душевным качествам стоит над всеми другими героями, воплощая в себе инстанцию совести и правды в драме.

131 мятеж, бунт (франц.).

132 «Листки "Свободного слова"» — серия сборников, издание которых было предпринято В. Г. Чертковым (см. ниже примеч. 143) в Лондоне: выходили при организованной им же газете «Свободное слово» в 1898—1902 гг., содержали многочисленные материалы обличительного характера; неоднократно в «Листках...» появлялись запрещенные в России статьи Л. Н.Толстого.

133 Второй эпиграф, предпосланный Толстым статье «Не убий»: «Ученик не бывает выше своего учителя, но и усовершенствовавшись, будет всякий как учитель его» (Лк. 6:40).

134 Л. Н. Толстой с сочувствием относился к студенческим волнениям 1900—1901 гг., вызванным ужесточением санкций против студентов и принявшим общественный характер. Еще до начала зимне-весенних волнений 1901 г. к писателю «приходила депутация из студентов за советом», хорошо ли будет «протестовать против возмутительных условий прекращением посещения лекций», и Л. Н. Толстой «вполне одобрил эту меру, считая ее единственно разумной и правильной» (Л. П. Никифоров. Воспоминания о Л. Н. Толстом // Лев Николаевич Толстой. Юбилейный сборник. М.-Л., 1928, с. 236). А в середине марта 1901 г. в связи со студенческой историей им была написана статья «Царю и его помощникам», осуждавшая внутреннюю политику правительства и его тактику по отношению к недовольным и предлагавшая целый ряд мер по выходу из затяжного кризиса.

135 Речь идет об