Аникин В. П. Былины. Метод выяснения исторической хронологии вариантов. М.: Изд-во Моск ун-та, 1984, 288 с
| Вид материала | Тематический план |
- ru, 4677.69kb.
- В. К. Вилюнас Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского, 4877.58kb.
- Э. В. Ильенков что же такое личность?1, 4659.92kb.
- Ж. П. Сартр очерк теории эмоций, 319.13kb.
- Тихомиров О. К. Психология мышления: Учебное пособие, 4461.4kb.
- Задачи урока: обобщить знания о художественном мире былин, провести контроль знаний, 88.67kb.
- Поиск: Былины в статье Былины, 46.49kb.
- -, 27.98kb.
- В. М. Васнецов «Витязь на распутье» Отличие сказки от былины Сказка, 41.83kb.
- Список новых поступлений, 268.66kb.
И ляпнул он в Идолище поганое,
И рассек он Идолище на полы.
(Рыбн. № 6, ст. 81—84) 109
Колпак, или шляпа земли греческой, переместился из былины об Идолище в былину о Добрыне вне зависимости от того, оправдывалось ли его появление в новом песенно-эпическом рассказе или нет. Заимствованием этой детали можно объяснить частные противоречия в изложении подробностей боя Добрыни со змеем. Одно из двух: либо у богатыря был только колпак, либо кроме колпака у него было и другое оружие. Булатный нож, который в нужный миг оказывается у богатыря, только доказывает, что певец не совсем устранился от традиции такого сказывания былины, которая еще не знала ничего о колпаке.
Само появление колпака в былинном рассказе может свидетельствовать о привнесении особого религиозного осмысления героического сюжета. Нетрудно увериться в том, что на былину оказали влияние представления певцов духовных стихов, людей, близких к церкви. Осмысление сюжета в духе характерной для церковных легенд и сказаний символики не осталось без последствий для поэтической цельности былины: в ней появилось частное сюжетное противоречие. С такого рода привнесениями мы еще встретимся.
Народные певцы, как свидетельствует и вариант А. Е. Чукова, пытались вернуть былине реальные художественные мотивировки. Колпак оказывается необычайно тяжелым — в нем три пуда, а с песком или землей он еще тяжелее и может стать метательным оружием. Вообще весь эпизод становится рассказом о находчивости богатыря. Да и без учета стремления народного певца на свой лад осмыслить привнесенный в сюжет чуждый былине элемент в дальнейшем можно будет убедиться в противоречии содержания былины ее религиозно-духовному осмыслению.
Вернемся к рассмотрению характера сюжетной версии. Змей просит Добрыню:
«Ах ты ей, Добрынюшка Никитинич
Мы положим заповедь великую,
Чтобы не летать мне на святую Русь,
Не носить людей больше русскиих;
Не копить мне полонов русскиих;
(стр. 42)
А тебе не ездить во далече во чисто поле,
Не топтать ти младыих змеенышев,
Не выручать полонов русскиих».
(Рыбн. № 25, st. 83—90)
И Добрыня соглашается. Положили заповедь. Богатырь отпустил змею. «Заповедь великая» характеризует подвиг богатыря, смело преступившего через материнский запрет, как деяние во имя спокойствия Руси.
Завершающий первую часть эпизод окончательно проясняет характер и цель преобразования сказочной сюжетной ситуации в былине. Если сказки настаивали на соблюдении запрета в помыслах о личном благополучии человека, то деяние Добрыни становится выражением патриотической героики и она отодвигает на задний план мотив материнской заботы о благополучии сына.
Змея коварно обманула Добрыню. Случилось ей лететь через Киев, увидала она молодую племянницу князя Владимира Забаву дочь Путятичну, припала к земле, схватила Забаву и унесла в нору глубокую. Сюжетная ситуация вновь стала типично сказочной: похищение чудовищем женщины — типичный сказочно-волшебный мотив110. К нему примыкают и другие сказочные мотивы: главный среди них — освобождение похищенной женщины. Князь Владимир ищет, кто бы съездил и вернул ему племянницу. По совету Алешеньки Левонтьевича Владимир «накидывает» службу на Добрыню — ведь у того со змеей «заповедь» положена: вернет он Забаву «без боя, без драки-кроволития» (Рыбн. № 25, ст. 115). Антагонист Добрыни в былине о посягательстве на семейное благополучие нашего богатыря и здесь получил нелестную роль подстрекателя, хотя по другим вариантам в этой роли может выступать и иное лицо (какой-то Семен Карамышецкий или Иван Карамышевич111), однако порой сказители вообще отказываются от этой тематической подробности. Но и тогда, когда
(стр. 43)
кто-то советует Владимиру послать Добрыню за племянницей, и тогда, когда этой подробности нет, сюжет в причинно-следственной основе сохраняет логику сказки: герой должен отправиться на поиски похищенной женщины. Из сказки заимствован и рассказ о том, как герой относится к поручению князя: «Он пошел домой Добрыня, закручинился» (ст. 118). Его встречает мать и ее расспросы — тоже прямое заимствование из сказок:
«Что же ты, Добрынюшка Никитинич,
Идешь с пиру, сам кручинишься?
Знать место было там не по чину,
Чарой на пиру тебя приобнесли,
Аль дурак на пиру надсмеялся де?»
(ст. 120—124)
И ответы Добрыни — в духе сказок:
«Место было мне-ка по чину,
Чарой на пиру меня не обнесли».
(ст. 126—127)
Сын поведал матери о порученном деле — и слова утешения, услышанные им от матери, те самые, которыми утешают героев сказки, когда они оказываются в подобном положении:
«Ложись-ко спать рано с вечера:
Утро будет оно мудрое,
Мудренее утро будет вечера».
(ст. 137—139)
Былина не сворачивает в сторону от сказочного сюжета и далее. Утром Добрыня собирается в дорогу, седлает «дедушкова добра коня», по другим вариантам — отцовского. Доставшийся по наследству конь станет верным помощником Добрыне — черта не менее сказочная, чем все остальное. О. Ф. Миллер колебался признать этот мотив «вставкой»112, хотя это типичная сказочная подробность. Мать дает Добрыне при прощании плетку с наставлением бить ею коня, когда змееныши подточат у коня «щеточки»:
«Что станет твой бурушко поскакивать,
Змеенышев от ног отряхивать,
Притопчет всех до единого».
(ст. 157—159)
Нетрудно и в таком развитии былинного сюжета усмотреть точное повторение традиционного сказочного эпизода
(стр. 44)
— какая-нибудь старушка, Баба-Яга или кто-нибудь другой советуют герою, как вести себя. Герои сказок следуют наставлению — и добиваются удачи. Добрыня слушается матери — и не менее, героев из сказок удачлив в своем деле.
Сопоставление второй части былины с предыдущим рассказом может убедить в том, что герой ведет себя иначе — не так, как в первом бою со змеем. Там он пренебрегал советом матери, теперь он следует ему. Это не измена былинному замыслу: ведь изменился и сам совет матери. В начале былины она была против того, чтобы сын ездил на горы Сорочинские, топтал змеенышей, купался во Пучай-реке, теперь мать живет помыслом о том, как сыну одолеть чудовище. Преобразование сказочного сюжета в первой части былины повлекло за собой преобразование сюжета и во второй части: мать становится помощницей героя — причем в такой степени, что она приходит на помощь сыну в момент одолевающей его кручины. Мать и сын как бы поменялись ролями. В первой части былины активная роль в преобразовании сказочного сюжета в рамках былинной героической идеализации принадлежит Добрыне, теперь, во второй части, он сохраняет типичные сказочные черты, а мать с ее советом, как потоптать змеенышей, не расходясь со сказкой в характере и типе, оказывается приверженной к замыслу былины даже в большей степени, чем Добрыня. Правда, как можно убедиться, далеко не все варианты былины предлагают такую интерпретацию сюжета. Это свойство вариантов А. Е. Чукова, и оно — показатель специфической сказочной разработки сюжета, при которой героическая роль Добрыни во второй части былины несколько снижена.
Добрыня обличает змею в нарушении заповеди. Змея не отдает племянницу Владимира без боя:
Дрался со змеей он трои сутки,
И не мог Добрыня змеи перебить;
Хочет Добрыня от змеи отстать...
(ст. 191—193)
Богатырю оказывается не под силу одолеть змею — в истолкование сюжетной ситуации снова вступает фактор, который проявил себя в мотиве колпака земли греческой. Певец поведал, что раздается с небес глас — Добрыне велено драться
(стр. 45)
еще три часа: «Ты побьешь шею проклятую» (ст. 198). Добрыня бьется эти три
часа — и побивает змею. Ее кровь течет трое суток — и Добрыня «не мог от крови той переждать» (ст. 203) — он снова решает «от змеи отстать». И опять с неба «глас гласит»:
«Постой еще у змеи три часу;
Возьми ты копье бурзамецкое,
Ты бей копьем о сыру землю,
Сам к копью приговаривай:
«Расступись-ко, матушка сыра земля!
На четыре расступись на четверти,
Пожри-ко всю кровь змеиную».
(ст. 208—214)
Добрыня так и поступает, и только после этого он мог опуститься в змеиные норы за Забавой Путятичной.
Все развитие сказочного сюжета сильно отзывается духовно-религиозной интерпретацией, и снижение народной героики в былине вследствие выдвижения во второй части былины патриархально-сказочной логики получило дополнительное подкрепление из-за действия этих творческих факторов, в сущности чуждых героическому сюжету. Внешнее прикрепление этой интерпретации заметно в том, что тот же певец А. Е. Чуков пропел свою былину, обойдясь без мотива небесного гласа (Кир. II, с. 23—30) — в цельности сюжета былина только выиграла. Певец просто спел:
Дрался со змией он трои сутки,
Он убил змию-то проклятую...
(ст. 177—178)
Такой оборот событий возвышает героизм Добрыни, подняв значительность его личного деяния в глазах слушателей. Впрочем, А. В. Марков находил, что «указание на трехдневный бой без его описания (то есть и без мотива небесного гласа. — В. А.) было бы странным»113. Замечание вызвано не столько соображениями, извлекаемыми из оценки варианта самого по себе, сколько желанием связать его с «версией», в которой «говорилось о небесной силе» и вообще, как еще убедимся, со стремлением исследователя истолковать былину как творчество людей, «близких к церкви»114. Заметим также, что в варианте Кир. II, с. 23—30 мать своим советом существенно помогла сыну только в эпизоде топтания змеенышей,
(стр. 46)
а в бое со змеей Добрыня действует на свой страх и риск. Вновь вступает в действие фактор героического переосмысления деяний сказочного персонажа.
Героизация выразилась и в том, что Добрыня освободил не только Забаву, но и огромный полон — силу сорок тысячей, среди них цари, короли, «а простой-то силы и сметы нет» (Рыбн. № 25, ст. 237). Добрыня сказал Забаве слова, которые невозможны в устах сказочного героя: «За тебя я эдак странствую» (там же, ст. 230). Любопытно, как понял это место былины О. Ф. Миллер, который ясно осознавал сказочность сюжетного действия и пытался согласовать эту тематическую подробность с обычным сказочным ходом действия: «В попреке племяннице княжеской имеется, может быть, и намек на действительную ее виновность — на добровольный побег со змеем»115. Недостающие звенья -эпического повествования ученый думал найти в фольклоре других славянских народов. Он припомнил показавшуюся ему схожей ситуацию из песенно-эпического фольклора южных славян. Однако былина о Добрыне пи в одном варианте не дает основания для предположений О. Ф. Миллера. Певцы пели не так, как говорилось в сказке. Сказители выражали иное понимание всего смысла сюжетного действия. Герой освобождает полон и полонянку, а не просто женщину. Это деяние общественно значимо. Хотя подвиг и тяжек Добрыне и он не скрывает досады, что ему пришлось идти на столь трудное дело, но бой со змеем не обещает каких-либо личных выгод Добрыне. Победа над змеем ни с какой стороны не касается личных интересов богатыря. В сказках герой выручает из беды сестру, мать, жену или просто девицу, на которой потом и женится. Достижение личного благополучия составляет существо сказочной интерпретации сюжета, а в былине мотивы и цель действий героя иные. В вариантах А. Е. Чукова от прежней сказочной схемы сохранилась только слабая память. Освободив полон:
«А вам всем воля вольная,
Куда вздумаете, туда пойдете».
(Рыбн. № 25, ст. 241—242)
Добрыня едет в Киев с Забавой. Былинный сюжет тут соединяется с сюжетом другой былины — о встрече
(стр. 47)
Добрыни с могучей поляницей Настасьей, которой Добрыня «в любовь пришел» — и она пошла за него замуж. Соединение сюжетов продиктовано сказочной логикой. Так как традиция сказочного истолкования змееборческого сюжета органически связана с мотивом добывания жены116, то и Добрыня не мог не последовать за другими змееборцами — только в отличие от сказок мотив змееборчества и мотив добывания жены оказались разделенными.
Рассмотрение сказочно-богатырской версии с элементами религиозно-духовной трактовки сюжета позволяет установить в составе былины сложное соединение сказки с эпической героизацией. Героика — активный преобразующий фактор. Духовный стих включается в былину в виде отдельных компонентов, слабо связанных с существом сюжета. Соотношение этих разных творческих элементов может меняться в частностях, проявляться в разных моментах повествования, но если оно такое, при котором сказочный сюжет лежит в основе, а фактор былинно-героического преобразования своим действием не вызывает существенной замены сюжетных ситуаций иными, несказочными, то перед нами всегда сказочно-богатырская версия, как бы ни разнообразились варианты по частностям. Что же касается элементов религиозно-духовной трактовки сюжета, то они могут в разной степени осложнять сюжет былины и по степени затронутости сюжета этой трактовкой образуют особые группы внутри сказочно-богатырской версии. Степень осложненности сюжета религиозно-духовной трактовкой, в свою очередь, бывает показателем внутреннего соотношения сказочных и богатырских элементов повествования. Так что группировка вариантов внутри версии по значительности элементов духовного стиха может быть соединена с выделением групп по характеру соотношения сказочных и богатырских элементов в сюжете. Больше того, само соотношение последних двух элементов
(стр. 48)
должно приниматься во внимание при выделении групп внутри версии, а степень присутствия религиозно-духовных элементов является второстепенным показателем, который следует всегда брать только в соединении с другими свойствами сюжета. При выделении групп необходимо также иногда брать в расчет разное строение сюжета в первой части былины (первый бой со змеей) и во второй (второй бой).
Остается заметить, что выделяемые группы нуждаются в рассмотрении с точки зрения внутренней художественной цельности. Можно было убедиться в том, что варианты А. Е. Чукова преимущественно являют в основе образец строгой мотивированности действия, если только оставить в стороне привнесения в сюжет элементов духовно-песенного творчества. Художественная цельность и оправданность всюду создавалась за счет выдвижения на первый план сказочной логики, преображенной в соответствии с героическим замыслом былины.
К вариантам А. Е. Чукова, как замечено, близки варианты Гильф. № 5, 157. Вариант Гильф. № 157 записан от И. А. Касьянова с Космозера. Запись необычайно близка вариантам А. Е. Чукова, в особенности варианту, первоначально опубликованному в «Олонецких губернских ведомостях», а потом перепечатанному в сборнике П. В. Киреевского (Кир. II, с. 23—30). Композиция былины та же самая, те же и сюжетно-тематические детали вплоть до мельчайших (упоминание двух, а не трех струй в Пучай-реке; число хоботов у змеи — двенадцать; конь у Добрыни «дедушков», «пухов колпак» также «насыпан» «земли греческой» и др.). Логика действия та же, что и в вариантах А. Е. Чукова, и также во второй части былины певец опустил мотив небесного гласа. Кстати сказать, в последнем случае — перед нами новое доказательство, что былина могла обходиться без этих привнесенных в нее элементов духовно-религиозного истолкования сюжета.
Близка к вариантам А. Е. Чукова и запись былины от Петра Лукича Калинина из деревни Горка, Пудожгорского погоста, Повенецкого уезда (Гильф. № 5). Д. Ф. Гильфердинг сообщил о сказителе, что кроме былин «он знает еще много духовных стихов и предлинных сказок»117. Особенностью варианта П. Л. Калинина
(стр. 49)
сравнительно с вариантами А. Е. Чукова можно считать большее следование сказочным традициям в некоторых тематических частностях и, пожалуй, соответствующее усугубление некоторой песенно-духовной трактовки сюжетных подробностей. В эпизоде купания Добрыни во Пучай-реке заметно стремление певца драматизировать ситуацию, когда змей, захватив нагого Добрыню врасплох, говорит:
«Захочу я нынь Добрынюшку цело сожру,
Захочу Добрьшю в хобота возьму,
Захочу Добрынюшку в полон снесу».
(Гильф. М 5, столб. 30)
Богатырь не оставляет без ответа это преждевременное торжество:
«Аи же ты змея было проклятая!
Ты поспела бы Добрынюшку да захватить,
В ты пору Добрынюшкой похвастати, —
А нуньчу Добрыня не в твоих руках».
(там же)
Так обычно препираются с змеем и сказочные герои: Иван-царевич на похвальбу змея отвечает: «Ах ты, проклятый змей!... Ты прежде пожри, тогда и хвались»118. Или еще так: «Не хвались, прежде богу помолись!»119 Драматизации сюжетной ситуации служит и другое указание певца: не найдя на берегу ни коня, ни копья — нечем «поправиться», Добрыня приходит в смятение («Сам же тут Добрыня приужахнется» — там же, столб. 31) и говорит себе: «Видно нонечу Добрынюшке кончинушка!» Но подворачивается неизвестно откуда колпак земли греческой — и богатырь спасен. Внутренний «подтекст» этого эпизода опознается без труда: спасительный колпак и страх, переживаемый богатырем, нужны исключительно ради истолкования общего смысла эпизода в духе религиозного чуда. Впрочем, как и в вариантах А. Е. Чукова, эта тематическая деталь пришла в полное несоответствие с упоминанием тут же сразу «ножища да кинжалища», которым Добрыня хочет «пораспластать» змею.
Знаток сказок и духовных стихов обнаруживается
(стр. 50)
в П. Л. Калинине и тогда, когда он заставляет князя Владимира грозить Добрыне:
«Не достанешь ты Забавы дочь Потятичной,
Прикажу теби Добрыня голову рубить».
(там же, столб. 32)
Это типичная угроза сказочного царя солдату или Ивану-дураку, посылаемому на опасное дело.
Сказочная разработка обнаруживается и в изложении эпизода, в котором мать передает Добрыне батюшкина и дедушкина коня стоялого:
А стоит бурко пятнадцать лет,
По колен в назем же ноги призарощены,
Дверь по поясу в назем зарощена.
(столб. 33)
Сказочно и выкармливание коня «пшеною белояровой» и выпаивание его «питьями медвяныма» (там же).
Певец усугубляет сказочность действия и в подробностях рассказа, как Добрыня топчет змеенышей. Когда оказываются подточены у коня «щеточки», по совету матери богатырь бьет коня плеткой «шамахинской» и приговаривает:
«Ах ты бурушко, да нунь поскакивай,
А змиенышов от ног да прочь отряхивай!»
(столб. 34)
Снова на память идут сказочные подробности: герои добиваются удачи, когда владеют чудесным предметом и знают слово.
В разработке эпизода о небесном гласе П. Л. Калинин заставляет Добрыню ужасаться от мысли, что ему не побить змею. И эта ситуация необходима певцу для воодушевленной передачи думы о помощи небес.
Любопытно также, что в пещерах у змеи Добрыня нашел много девиц «королевичных» и «князевичных», а Забава в благодарность за свое спасение сама себя предлагает богатырю в жены:
«Я бы назвала нынь другом да любимыим, —
В нас же вы Добрынюшка не влюбитесь!»
(столб. 36)
И ответ Добрыня только и говорит:
«Вы есть нуньчу роду княженецкого,
Я есть роду христианьского».
(там же)
(стр. 51)
В такой разработке мотива освобождения Забавы, без сомнения, отразился мотив сказочного добывания невесты после победы над чудовищем. Мотив преображен в соответствии с замыслом героической песни.
Отличие в развитии сюжета у П. Л. Калинина сравнительно с вариантами А. Е. Чукова, как можно заключить, касается образно-тематических частностей, а действие в его причинно-следственной основе остается таким же. Особенности сказительского мастерства П. Л. Калинина не сильно изменили существо варианта и запись былины от сказителя можно отнести к той же версии и группе, что и остальные. Названные варианты сближали и А. В. Марков120, А. М. Астахова121, Г. Н. Парилова и А. Д. Соймонов122, но без изучения сходства в мотивировках традиционного сюжетного действия. Теория традиций позволяет обосновать и верно скорректировать выделенные группы.
Остается сказать, что к охарактеризованной группе вариантов относится и вариант в новейшей записи, произведенной в 1938 году от П. С. Пахоловой, младшей сестры известной сказительницы М. С. Крюковой из Нижней Зимней Золотицы (БПЗ. № 98). Однако есть основания сомневаться в том, что вариант П. С. Пахоловой независим от прямой текстологической связи с предыдущими. В свое время грамотная П. С. Пахолова получила в подарок от местного священника неоднократно издававшуюся до революции книгу А. В. Оксенова «Народная поэзия». В этой хрестоматии, хорошо известной в семье Крюковых, был помещен текст былины о Добрыне, исполненный А. Е. Чуковым в записи П. Н. Рыбникова. Близость к тексту А. Е. Чукова установлена комментаторами сборника «Былины Печоры и Зимнего берега (новые записи)»123. В варианте П. С. Пахоловой лишь ослаблена духовно-религиозная трактовка сюжета, но она все же остается весьма ощутимой.