Уния и модернизация: становление шотландской национальной идентичности в XVIII первой половине XIX вв
| Вид материала | Диссертация |
- Темы для контрольных работ по курсу "История международных отношений в конце xviii, 19.05kb.
- Нп «сибирская ассоциация консультантов», 64.95kb.
- Развитие научно-технической мысли на Алтае в XVIII – первой половине XIX вв. Цели урока, 124.73kb.
- А. Б. Каменский д и. н., профессор опыт модернизации россии в XVIII – первой половине, 91.23kb.
- Учебно-методический комплекс для студентов заочного обучения специальности Финансы, 465.57kb.
- Торгово-экономические отношения российской империи с сопредельными странами востока, 914.04kb.
- Т. В. Воронцова, кандидат филологических наук, 51.63kb.
- Российское законодательство об экономическом положении русской православной церкви, 245.77kb.
- План урока: I. Проверка домашнего задания. II. Система образования в первой половине, 135.76kb.
- Россия в первой половине XIX века, 110.98kb.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ
Во введении обосновывается актуальность темы диссертационной работы, определяются объект и предмет исследования, обозначены хронологические рамки, цель и задачи исследования, указаны его методологические и теоретические основы. Значительную часть введения составляют характеристика степени изученности проблемы и анализ источников. Раскрыта научная новизна, положения, выносимые на защиту, показана практическая значимость результатов исследования.
Первая глава называется «На пути к унии: англо-шотландский парламентский договор 1707 г.» и посвящена дискуссиям, развернувшимся в Шотландии накануне заключения союза. В ней проанализирован сложный и противоречивый процесс англо-шотландской интеграции, в котором были задействованы все социальные и интеллектуальные слои.
Англо-шотландский «контракт», реализованный в унии 1707 г., включал и политическую, и экономическую, и символическую составляющие – все то, вокруг чего в конечном итоге разворачивались дискуссии, призванные ускорить или, наоборот, положить конец процессу объединения. Основываясь на анализе широкого круга источников, автор выделяет ряд факторов англо-шотландского сближения, которые оказались решающими на рубеже XVII-XVIII вв. Это, в первую очередь, и культурно-исторические, связанные с общностью прошлого и с интеграционными процессами, протекавшими на протяжении XVII в., и экономические, основанные на взаимных экономических интересах и необходимости развивать модернизацию, и военно-политические, выражавшие концепт общей англо-шотландской стратегической безопасности. Значимость этих факторов состоит не в «объективном» воздействии на динамику подготовки и заключения унии, а в том, что они, будучи преломленными в создании современников, решающим образом сказались на дальнейшем восприятии союза.
Однако заключение договора и вступление его в действие еще не означало фактической инкорпорации. Шотландии еще предстояло пройти долгий путь через трансформацию системы управления, социальные и национальные бунты, политические реформы и экономические преобразования, прежде чем она обретет мир. Те противоречия, которыми англо-шотландские отношения характеризовались накануне унии, в результате заключения союза не только не были устранены, но, наоборот, выступили наиболее отчетливо.
Уния обострила конфликт, выражавшийся теперь не в реальном противостоянии, а в сознании шотландцев. Произошла рационализация конфликта, выразившаяся в согласовании интересов, но не исчерпавшая полностью противостояния, которое должно было разрешаться в двух направлениях. Во-первых, необходимо было привести в соответствие шотландскую и английскую экономики, иными словами, необходима была ускоренная модернизация, грозившая стать неразрешимой проблемой, из-за ограниченности шотландских ресурсов. Кроме того, осуществление модернизации наталкивалось на сопротивление той части шотландского общества, которая не могла принять политический аспект английского модернизационного процесса – а именно, свержение династии Стюартов.
Политический конфликт, в свою очередь, был тесно сопряжен с необходимостью административной реформы, поскольку ликвидация парламента создавала вакуум власти на севере Британии, который в условиях нестабильности представлял опасность самому процессу объединения. В результате необратимость интеграции была негарантированна до тех пор, пока в Шотландии не будет создано эффективной административной системы. Таким образом, в единый клубок оказывались завязаны разные уровни модернизационного процесса – экономический, политический, административный. Успешность модернизации как комплексного явления могла быть обусловлена только полным решением всех взаимообусловленных проблем.
Вторая сторона конфликта, заключалась в том, что противостояние идентичностей, сопровождавшее любые попытки интеграции, было институциализировано союзом 1707 г., обретя форму кризиса. Это второе направление своим предметом имело не реальные институты и практики, которые сопутствовали объединению и модернизации, а их преломление в сознании. В процессе восприятия находили отражение не только современные реалии, не отвечавшие, по мнению шотландцев, их интересам, но и исторические конфликты, память о былом англо-шотландском противостоянии. Решение этого второго конфликта должно было осуществляться путем «обработки» исторической памяти, что требовало, с одной стороны, времени и активизации интеллектуального процесса, а, с другой, могло осуществляться параллельно с модернизационной трансформацией, становившейся условием изменения идентичности. Хотя первые попытки преодоления кризиса идентичности были сделаны уже в процессе подписания договора об объединении, процесс был далек от завершения.
Таким образом, в результате заключения унии 1707 г. конфликт, долгое время носивший характер англо-шотландского противостояния, приобрел, скорее, внутренний, чем внешний характер, и основной задачей, вставшей пред шотландским обществом, стала проблема нахождения внутреннего компромисса, в том числе и компромисса с собственным прошлым. Сформировавшийся в результате заключения парламентского союза конфликт не был противостоянием социальным, политическим или экономическим – все эти стороны являлись составляющими общего конфликта идентичности, успешное разрешение которого зависело от комплекса факторов. Возможность его преодоления находилась в руках самих шотландцев и зависела от того, насколько эффективно они используют находящиеся в их распоряжении ресурсы – социальные, психологические, экономические и другие.
Во второй главе «Уния и протест» автор доказывает, что модернизация Шотландии, благодаря унии получившая новый стимул развития, предполагала активную динамику перемен во все сферах жизни общества. Она предусматривала не только изменения в структуре производства, в управлении, или в социальных связях, трансформации должна была подвергнуться вся система социальных связей, включая видимые и дискурсивные символы. Уния, благодаря которой рушился мир традиционных шотландских отношений, становилась зримым воплощением модернизации. Реакцией на эти изменения стал массовый протест первой половины XVIII в.
Рассматривая эволюцию социального протеста в Шотландии с конца XVII по середину XVIII в., автор констатирует, что модернизационная нестабильность присуща, в большей или меньшей степени, любому обществу, переживающему трансформацию. Она может проявляться в форме уличных беспорядков, «хлебных бунтов», или революционных потрясений. Тот факт, что модернизация социально-экономической сферы часто сопровождается политической трансформацией или процессами нацие-строительства дает основание связывать проявления протеста с изменениями в этих сферах. Однако общественная нестабильность хотя и может принимать форму национального или политического протеста, как правило, все же связана с модернизационным переходом.
Стремясь сохранить прежний мир социальных отношений, шотландцы воспринимали все попытки его разрушить как вторжение в мир традиционного, наделенного особым смыслом. Отношения, уходящие корнями в патриархальные клановые структуры и патронажные практики, составляли основу шотландской идентичности, поэтому нарушения в этих связях неизменно порождало ее кризис. С другой стороны, от преодоления протеста в равной степени зависел и успех англо-шотландского союза, и степень, темпы, характер шотландской модернизации. Последней попыткой сохранения традиционных отношений, традиционной культуры для шотландцев стало якобитское движение, которое может быть охарактеризовано с нескольких позиций. Во-первых, бесспорен факт его националистической окраски. Об этом свидетельствует как массовая поддержка, так и те лозунги, которые выдвигались его участниками. Во-вторых, политическая антиганноверская подоплека тоже вполне очевидна, показателем чему современные споры между историками, часть которых связывает движение с простюартовскими настроениями.
Но более глубокие корни этого движения, думается, тоже лежат в модернизационной нестабильности, происходившей от региона в составе Британии, менее всего подготовленного к модернизации. Явления же, сопровождавшие модернизацию в Шотландии, и в частности, уния позволили облечь этот, по своей сути антимодернизационный протест, в националистические и политические лозунги. Более того, «символическое насилие», примененное к участникам движения после его подавления, имело целью лишь ускорить модернизацию (часто, посредством уничтожения того, что ее сдерживало – пережитков клановости, родового землевладения и т.д.), но не репрессировать население региона. Все это позволяет, с одной стороны, постулировать непосредственную связь модернизации и якобитского движения, а с другой, поставить якобитизм в один ряд с проявлениями социального протеста, с которыми Шотландия столкнулась в первой половине XVIII в.
Поражение якобитского движения свидетельствовало как о необратимости модернизационного процесса, так и о том, что был разрушен прежний социокультурный контекст, с которым были связаны традиционные отношения. Интерпретировать все современные реалии, все процессы, происходящие в экономической, политической или культурной жизни теперь необходимо было в рамках новой системы координат, оси которой соответствовали интересам Шотландии в рамках Британии, и коммерческим отношениям, приходившим на смену традиционным. Политическая лояльность Стюартам, в той же степени, что и верность клановым вождям теперь уже не определяли место человека в социуме, как это было на протяжении многих веков.
Однако, в процессе якобитского движения, выжила та знаковая система, которая даже при утрате формальной независимости Шотландии, позволила шотландцам сохранить собственную культурную идентичность. На короткое время символы, «коды» «шотландскости», были изъяты из обращения, а по окончании политики «умиротворения» возвращены в общество развивающейся модернизации и в новом контексте обрели иной смысл. Эта символика находила свое выражение как в видимых знаках, таких так тартаны, клановые имена, и т.д., так и в формирующейся мифологии и культивировании отдельных сторон шотландской реальности, которые составляли наиболее ощутимые (зримые и дискурсивные) отличия от Англии.
В то же время после подавления якобитского движения мало кто сомневался в необратимости процесса англо-шотландской интеграции, которая неизбежно вела к трансформации идентичности. Задача состояла в другом – необходимо было выработать такой вариант национального сознания, который позволил бы сохранить чувство «шотландскости» в условиях процесса политической, административной и экономической унификации. Иными словами, необходимо было привести в соответствие знаки и символы, которые сохранили шотландцы, включая и представление о собственной истории, и многочисленные визуальные «коды» с меняющимся в ходе модернизации контекстом.
В третьей главе «Административная унификация» автор доказывает, что система управления, установившаяся в Шотландии после унии, при кажущихся радикальных изменениях не стала чем-то принципиально новым. Политические практики детерминировались патронажем, уходившим корнями в клановую корпоративность, в системе которой вождь оказывал покровительство своим подданным, взамен претендуя на их лояльность. Оттого, очевидно, Лондон и ставил своей целью заручиться поддержкой элиты, справедливо рассчитывая, что верность клановым вождям будет противостоять в представлениях шотландцев риторике тех, кто призывал на борьбу под знамена патриотизма. В свою очередь, сознание элиты становилось все более рационалистичным по мере втягивания в орбиту британской колониальной экономики, и все это способствовало тому, что волнения, несмотря на их кажущийся размах, в итоге привели к победе юнионистских сил.
Рассматривая этапы формирования институциональной идентичности, автор считает, что деятельность локальных филантропических организаций и местного управления, которые были каналом, соединяющим общественную инициативу и локальный скептицизм в оценках роли центрального правительства, сыграла значительную роль в формировании основ гражданского общества в Шотландии. В результате, шотландцы, не претендуя на то, чтобы быть самостоятельным государством в формальном смысле, сформировали институциональную идентичность, ставшую гражданским воплощением их нации.
Такая гражданская идентичность могла возникнуть только в условиях, когда на смену религиозным представлениям о богоданности человеческих институтов приходит идея о человеке, как творце общества. В то же время непременным условием такой трансформации является то, что параллельно с духовной и идеологической динамикой должна была сложиться группа секулярных интеллектуалов, которая бы, являясь носителем новых идей, могла формулировать и тиражировать их в массовое сознание. Иными словами, самоуправление гражданского общества в Шотландии реализовывалось одновременно с формированием бюрократического этоса, социальным измерением которого стало оформление слоя профессионалов, которые, «скорее, управляли, нежели правили».36 Элементы этого сознания проникали повсюду – и в государственные и в локальные учреждения, проявляя себя в развитии медицины, образования, социальной работы и производства, составляя основу новой идентичности.
В четвертой главе, «Социально-экономическая модернизация», рассматривается эволюция шотландской социально-экономической системы, что предполагало переход от традиционного общества, где зачастую преобладали патриархальные связи и патронажные практики, идущие от родовых отношений, к индустриальному, преимущества которого должны были испытать на себе, в первую очередь, представители клановой элиты и шотландской аристократии. Эффективность этого процесса должна была зависеть от комплексности преобразований, необходимых как в области организации производства, социальных отношений и управления, так и в сфере культуры и идентичности. Однако становление новых отношений было невозможно до тех пор, пока в обществе преобладала приверженность традиционным социальным нормам, с которыми связывалась вся предшествующая история Шотландии.
В главе автор последовательно доказывает, что значимость модернизации для шотландской идентичности объясняется несколькими факторами. Во-первых, на протяжении долгого времени, вплоть до XVII в., Шотландия не представляла собой единства, ни этнического, ни культурного, ни хозяйственного, ни политического, что делало невозможным реализацию проекта по созданию единой национальной шотландской идентичности. Результатом реструктуризации сельскохозяйственного сектора горной Шотландии и включения его в общешотландский хозяйственный механизм, стало то, что Э. Хобсбаум назвал «тремя столпами индустриализма», выходящими далеко за пределы самого сельского хозяйства37.
Во-вторых, модернизация не только способствовала объединению страны, интеграции разных ее частей, хотя и обладающих разным экономическим потенциалом, но ставящих общие экономические цели, но и обозначила перспективы дальнейшего экономического развития, связанные с англо-шотландским сотрудничеством.
В третьих, в результате модернизации сформировался слой населения, развитие которого было непосредственно связано с культурным, торговым, политическим, военным взаимодействием Англии и Шотландии. Получив европейское образование на континенте, представители этого слоя, втягиваясь в британскую имперскую систему, ощущали себя, в первую очередь британцами, что нисколько не мешало им культивировать шотландскую идентичность.
В четвертых, благодаря экономической трансформации и стремительной социальной динамике, формировалась интеграционная административная система, которая, с одной стороны, встраивала Шотландию в британские структуры, в том числе, и имперские, а, с другой, способствовала сохранению сети механизмов местного управления на территории самой Шотландии. Важно было, что эта новая система не порывала коренным образом с традиционными институтами, прочно интегрировав их, и видоизменяя в зависимости от требований времени и ситуации, и составляя основу «гражданской идентичности». В рамках новой системы шотландцы могли реализовывать свои интересы посредством участия в многочисленных формальных и неформальных организациях, что давало им чувство причастности к осуществлению управления своей родиной. Таким образом, формирующаяся административная система включала два важнейших компонента, сыгравших определяющую роль в выстраивании новой идентичности. Во-первых, новые органы управления строились на основе уже существующих традиционных, а, во-вторых, к участию в этих органах управления могли привлекаться самые широкие слои населения. Как результат, создававшееся чувство непрерывности развития способствовало излечиванию идентификационного кризиса, образовавшегося в результате утраты политических легислатур.
И, наконец, еще одно значение модернизации заключалось в том, что она, изменив условия развития шотландского общества, обострила проблему совмещения прошлого и настоящего на уровне сознания. Кризис идентичности не мог быть преодолен до тех пор, пока в сознании шотландцев существовал разрыв между представлениями об обществе, истории и символах, их олицетворяющих – с одной стороны, и реалиями зарождающегося индустриального общества – с другой. Трансформация идентичности должна была происходить в процессе ре-интерпретации традиционных символов посредством соотнесения их с новым историческим контекстом. Своеобразной «подсказкой» для интеллектуалов, занимавшихся решением этой задачи, было то место, которое процветающая Шотландия занимала в рамках Британской империи. Уже к средине XVIII в. произошло выстраивание механизма (экономического, административного, культурного), создававшего условия не только для инкорпорирования экономики в британские структуры, но и для адаптации идентичности, в рамках которой могла совмещаться «шотландскость» и «британскость». Формирование этих методов осуществлялось на основе традиционных принципов отношений и в рамках британских модернизационных практик, но в перспективе имело решающее значение для оформления шотландской национальной идентичности.
В то же время, несмотря на значимость модернизации, ее, очевидно, нельзя считать непосредственной причиной формирования особой шотландской концентрической идентичности. Скорее, модернизация создавала условия, при которых деятельность, направленная на экономическую, социальную и политическую интеграцию, а также усилия интеллектуалов по трансформации идентичности были успешны. При этом, как показала европейская история и XIX, и XX вв. в ряде случаев модернизация приводила к развитию национальных движений под лозунгами политического суверенитета. Последствия модернизации, такие как создание единого рынка, унификация системы управления, социальная мобильность должны были осознаваться социумом как благо, способствующее процветанию нации. Эта задача решалась в ходе дискуссий, направленных на интеллектуальное конструирование нации. Иными словами, хотя в Шотландии в эпоху нового времени модернизация и стала одним из факторов, способствовавших становлению концентрической, сочетавшей одновременно идею «шотландскости» и «британскости», идентичности.
В пятой главе, «Интеллектуальные дискуссии XVIII в.», автор доказывает, что интеллектуальные дискуссии, сопровождавшие подготовку, подписание и обнародование унии, не менее важны, чем ее политические, международные или экономические аспекты. Тем более они значимы, что именно интеллектуалы, публицисты, историки, писатели и художники, создавали тот образ союза, который во второй половине XVIII и в начале XIX в. тиражировался в массовое сознание, формируя национальную шотландскую идентичность. Это был общеевропейский процесс, в котором «историков, как и всех остальных, увлекла волна национализма, и многие из них не видели никакого противоречия между профессиональными требованиями и работой над «своекорыстной» национальной историей».38
Шотландская интеллектуальная история XVIII в. заключает в себе несколько тенденций. Сами противоречивые социокультурные условия, в которых она формировалась, наложили отпечаток на внутренние сложности ее развития. С одной стороны, очевидны попытки шотландских интеллектуалов спасти шотландскую историю от забвения. Эта перспектива была вполне очевидна в условиях англо-шотландской интеграции. Но с другой стороны, то прошлое, с которым связывалась история англо-шотландских отношений, а это была, как правило, история противостояния, не отвечало потребностям Шотландии XVIII в. Более того, это прошлое не устраняло, а, наоборот, способствовало углублению кризиса идентичности.
Становилось очевидным «расслоение» истории на «историю как прошлое», и на «историю как повествование об этом прошлом». Если до XVIII в. эти два уровня совпадали, или, по крайней мере, не столь социально значима была разница между ними, теперь же возник разрыв, от ликвидации которого зависело то, насколько успешно Шотландия преодолеет кризис идентичности. И хотя феномен кризисной идентичности в ряде произведений может быть зафиксирован уже на рубеже XVII-XVIII вв., его наибольшее влияние ощущается во второй половине XVIII столетия, когда процесс англо-шотландской интеграции становится необратимым, а последствия модернизации все более ощутимы.
Вместе с тем, именно в этот период делаются попытки преодоления разрыва между прошлым и настоящим, которые были связаны с обработкой исторической памяти, в направлении его деконфликтолизации, позиционирования англо-шотландских отношений как истории неизбежного сближения и пути к унии. Мемориизация и забвение становятся средством преодоления идентификационного кризиса. В наиболее полном и развернутом виде эти идеи были реализованы в творчестве Джона Пеникуика, оказавшего решающее влияние на шотландскую интеллектуальную культуру XVIII и XIX вв. и заложившего основу романтической революции реализованной В. Скоттом.
Этому процессу, имевшему как интеллектуальное значение, так и социально-политическое, посвящена шестая глава исследования, «Шотландская романтическая революция первой половины XIX в.», в которой автор рассматривает как, используя и переоценку событий прошлого, и связанную с ней мифологизацию истории, и, в некоторых случаях, следуя принципу «социальной амнезии», как средству преодоления конфликта, перевода идентичности из конфликтной в консенсусную стадию, шотландские историки и публицисты сумели создать т.н. «концентрическую» идентичность. Будучи каледонцами, лелея и воспроизводя древнюю культуру и историю своей страны, шотландцы одновременно были и жителями Северной Британии. При этом история страны понималась в первую очередь как ее дух, характер ее жителей, ее культура.
Обработка исторического прошлого, его адаптация к условиям модернизирующегося общества была связана с деятельностью интеллектуалов, которые должны были примирить прошлое с настоящим, преодолев кризис идентичности. История и публицистика были средствами преодоления этого кризиса. Не фальсифицируя прошлое, интеллектуальные элиты смогли создать такой его вариант, который в равной степени устраивал и британские политические элиты, и шотландцев. Деятельность этих «творцов» прошлого была обусловлена многими факторами, и, конечно же, она несводима к какой-либо предначертанности объективными или субъективными факторами.
Преодоление того кризиса идентичности, который сформировался в результате целого ряда драматических событий шотландской истории рубежа XVII-XVIII вв., включая и резню в Гленко, и Дарьенскую авантюру, и унию 1707 г., было связано с необходимостью изменения сознания и формирования такого языка, и, шире, такой знаковой системы, в категориях которой можно было бы объяснить происходящие изменения. Память и идентичность оказывались связаны теснейшим образом. В результате длительного процесса трансформации идентичности сформировались и до сих пор существует целый ряд бинарных оппозиций, отражающих противоречивое отношение к процессу англо-шотландской интеграции, однако все они ориентированы не по вертикали, то есть имеют не диахронный, а синхронный характер, подчиняя тем самым прошлое настоящему, и именно настоящее рассматривая как ту систему координат, в которой оценивается событие. Среди таких дихотомий наибольшее значение имели противопоставление «разума», фиксировавшего целесообразность упрочения англо-шотландских контактов и «души», зовущей шотландцев в независимое прошлое; т.н. «изобретение традиции», которая должна была примирить прошлое и настоящее; и, в конечном счете, сама категория «юнионистский национализм», в которой националистические чувства шотландцев могли быть наиболее полно реализованы лишь в союзе с Англией.
Удивительным образом эти противоречия преодолевались в процессе обработки прошлого, формируя новый нарратив, отвечающий потребностям времени. Шотландские интеллектуалы XVIII – первой половины XIX в., которым довелось жить в период наиболее драматической ломки идентичности, сочетая разум, воспетый идеологами Просвещения, и сердце, призывающее сохранить исконную шотландскую культуру, отыскивали ответы на волнующие их вопросы в прошлом, одновременно, адаптируя историю к реалиям модернизирующегося общества. Делая предметом своих изысканий прошлое, они транслировали его в современную им Шотландию.
В заключении диссертации автор подводит итоги исследования, выделяя основные этапы формирования шотландской национальной идентичности, связывая их с модернизационным процессом, а также характеризует факторы этой эволюции.
На первом этапе, продолжавшемся с конца XVII в. по 1746 г., активно велись дискуссии по вопросу о принятии унии, а затем – о роли заключенного союза. Этот же период был ознаменован разрушением традиционных экономических, социальных, политических общественных связей и практик, а также массовым неприятием объединения, проявлениями протеста, сочетавшегося с социальными выступлениями, связанными с модернизационной ломкой, и все это сопровождалось интеллектуальными идеями о потере «древней свободы» и трагедии «героической нации». Высшей точкой этого недовольства стало якобитское движение, сочетавшее антиганноверские и антиюнионистские лозунги, но по своей сути уходящее корнями в социальное противостояние и поляризацию сил, свойственные для эпохи модернизации. Вместе с тем, со временем подвергшись мифологизации, якобитизм на протяжении последующего времени сохранился в качестве одной из основ шотландской идентичности, приобретя знаковую, семиотическую функцию.
Параллельно с этим, начавшимся процессом пересмотра шотландцами своего прошлого в пользу неконфликтного образа англо-шотландских отношений, и, в значительной мере, способствуя изживанию политического противостояния, шла консолидация нации, факторами которой были несколько обстоятельств. Во-первых, значимым фактором интеграции шотландцев стало объединение на почве неприятия английской политики рубежа XVII-XVIII вв. Первым массовым проявлением национального единения, продемонстрировавшим формирование разделяемой всеми шотландцами идеи нации, становится инициатива участия в Дарьенском предприятии, крах которого лишь укрепил идею противостояния Шотландии и Англии. Его формой становятся массовые выступления первых десятилетий XVIII в. А, во-вторых, шотландская модернизация привела к ускорению темпов интеграции разных ее регионов, в том числе и Хайленда, где традиционные отношения сочетались с насильственно формируемыми рыночными. Такое единство выражало идею общности национальных интересов не только между разными регионами, но и между слоями формирующейся нации.
Второй этап становления национальной шотландской идентичности, включающий время с середины 1740-х гг. по конец XVIII в., стал периодом активной модернизации Шотландии, когда произошел качественный скачок в развитии основ индустриального общества, в том числе и в Хайленде. Вместе с тем, это было время, когда шотландцы, уже в рамках британской нации, впервые ощутили экономические результаты своего вхождения в состав Великобритании. Шотландская идентичность в этот период проявляет себя как идентичность институциональная, гражданская, реализовывающаяся в особых институтах, таких как церковь, образование, правовая система, развивавшихся без активного вмешательства центральных британских властей. Одновременно интеллектуалами в разных формах разрабатывается идея о бесперспективности шотландского исторического развития до унии, которая способствовала реализации идеи прогресса.
Наконец, третий период – первая половина XIX в. – стал временем окончательной реанимации исторического прошлого Шотландии путем трансформации социальной памяти, происходящей в условиях завершения промышленного переворота и формирования слоев индустриального общества. Инициированное В. Скоттом «воскрешение» шотландского прошлого, как романтического периода доблести и «безобидной дикости», было подхвачено историками, которые, основываясь на анализе свидетельств былого, создавая общества и клубы, собирая и публикуя исторические источники, доказывали неизбежность и полезность англо-шотландского объединения. При этом, в отличие от просветительских идей, историки первой половины XIX в. видели в шотландской старине, пусть и непрямой, но путь к утверждению свобод. Просветительские представления об универсальности прогресса, наряду с развитой антикварной традицией, стали условием динамики исторической памяти.
Неправомерно было бы объяснять процесс трансформации идентичности какой-то одной группой причин субъективного или объективного свойства. В этой эволюции был задействован целый ряд факторов, относящихся как к традиционному, и, даже родовому обществу, характерному для Шотландии, так и являющихся признаками индустриальной цивилизации. Вместе с тем, действия причин экономического и социального порядка осуществлялись параллельно с влиянием интеллектуальных процессов. Сочетание различных, экономических и интеллектуальных, традиционных и современных механизмов, наряду с политикой правительства, обеспечили мягкий и социально-безболезненный переход к новой идентичности, которая сама впоследствии стала фактором модернизации.
Подвергшись трансформации, историческая память со временем превращается в романтическую ностальгию, в которой шотландская история является достоянием всей британской нации. Отказавшись от прежнего представления о прошлом как о политическом или военном факторе нацие-строительства в пользу его романтизации, Шотландия взамен получила процветающую экономику в рамках Британии. Происходивший параллельно с этим, процесс становления концентрической идентичности развивался очень неравномерно, а представления о неизбежности англо-шотландской интеграции стали результатом обработки исторической памяти шотландскими интеллектуалами.