Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия
| Вид материала | Документы |
- Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 868.19kb.
- Е. Ю. Прокофьева редакционная коллегия, 7181.6kb.
- Редакционная коллегия: Т. Б. Мильруд (гл ред.), С. Д. Дробышевская (составитель) Скажи, 613.91kb.
- С. С. Алексанин Редакционная коллегия, 495.39kb.
- Редакционная коллегия серии сборников документов Великая Отечественная война 1941 -1945, 9829.4kb.
- M 5(1), 9663.74kb.
- Вселенная Учитель, 3306.02kb.
- Редакционная коллегия серии сборников документов великая отечественная война 1941-1945, 7950.74kb.
- Н. Н. Карнаухов Редакционная коллегия, 2238.49kb.
- Северный кавказ: профилактика конфликтов редакционная коллегия, 2870.45kb.
Библиографический список
УДК 070:378 ВИЗУАЛИЗАЦИЯ СМИ – ПЕРЕМЕНА ВОСПРИЯТИЯ ИЛИ ДАВЛЕНИЕ РЫНКА? Мариан Геруля Статья посвящена анализу современных массмедиа, тенденциям их визуализации, впервые отмеченным М. Маклюэном, обретениям и потерям, которые несет новый виток культуры, обусловленный экономическими и социальными факторами. Среда слова и среда изображения Говоря о формирующем современного человека воздействии СМИ и особенно о преобладании электронных СМИ, нельзя оставить в стороне очевидную необходимость сопоставления сферы картины и сферы слова. Носителем всякого рода смыслов, распространяемых СМИ, является элементарный материал, проявляющийся в виде слова, картины и звука. С древних времен до настоящего времени преобладала коммуникация, основанная на письменной и устной речи. Сейчас мы наблюдаем в медиа-пространстве процесс неудержимого перехода от словесного языка к иконическому, основанному не на тексте, а на изображении. Во многих СМИ мы наблюдаем своеобразное господство изображения, что влечет за собой «сокращение» сферы слова в жизненном пространстве человека [1]. Преобладание иконосферы иногда объясняется тем фактом, что общество в целом, и особенно молодой читатель, уходит от культуры чтения и переходит к культуре «смотрения», поэтому СМИ идут навстречу этим тенденциям. Однако нам представляется, что, оставляя слову все меньше места, СМИ усугубляют этот процесс. Наблюдая перемены в средствах употребляемых СМИ, можно сказать, что в передаче содержания идет очевидный процесс ухода от логосферы в пользу иконосферы. Это явление ведет к отрицательным последствиям в области культуры духа, что подчеркивают католические медиа-исследователи [2]. В первую очередь они замечают, что восприятие изображения не требует большого умственного усилия, поэтому возникает опасность, что потребитель «пропитается» чувством легкости, простоты восприятия, удобства, удовольствия. Избыток изображения может привести к хаосу в области информации, размыванию понятий и всякого рода стандартов, так как отсутствует эффективный отбор фактов и событий из огромного количества информации в пространстве СМИ, сам по себе определяющий восприятие. Факт возникновения «цивилизации картины» не вызывал бы беспокойства, если бы это не сопровождалось обесцениванием слова. В условиях экспансии иконосферы необходимо культивировать пользу чтения.
Акцент на мышление и его неразрывный коррелят, каким является слово, ведет к раскрытию разнообразных взаимосвязей, привычек и взаимоотношений. Человек замечает противоречия и абсурдные формулировки в тексте. Он становится способен к оценке. Это ведет к формированию привычки упорядочивания и даже классифицированию информации. Слово должно всегда преобладать над всякими другими видами передачи смыслов. Конечно, логосфера не должна восприниматься как противоположность иконосферы. Следует говорить об их взаимной дополняемости. Сведения прессы как визуально – вербальная передача Картина и текст. Важными чертами визуальных знаков, особенно проявляющихся на фотографии, является их неполнота и неопределенность. Это обозначает, что снимок является несамостоятельным и слишком многозначным сообщением, потому требующим уточнения. Очень редко снимок является самостоятельным сообщением, почти всегда его сопровождает текст, при этом параллельные порядки (иконический и вербальный) не дублируют смыслов, а принимают участие в динамичном взаимодействии. Итак, взаимоотношение текст – картина является намного более сложным, чем предполагает логоцентрически направленная теория журналистики, отдающая первенство вербальным сообщениям. В действительности, надо говорить о взаимодействии: с одной стороны, текст определяет картину, ограничивая ее многозначность, санкционируя одно толкование, с другой стороны, картина определяет текст, потому что икононическая передача играет существенную роль в прочтении или даже понимании самого события. В конечном толковании сообщения решающую роль играет шапка, заглавие и подпись снимка, которые вместе с фотографией являются стратегическими местами [4]. Эти ключевые для каждого текста места показывают потребителю направление толкования события (предпочтительного прочтения), поэтому создают систему с сильным потенциалом. Без взаимодействия текста и картины у потребителя информации появилась бы большая свобода толкования. Благодаря взаимодействию разнообразных кодов возникает общий смысл, подсказываемый читателю. Господство электронных СМИ, а особенно телевидения, за которым мы наблюдаем с конца 70-х годов прошлого века, не могло не повлиять на способ подачи материалов прессы. Конечно, это не новое явление, ведь оно связано с формированием массовой прессы во второй половине XIX века. Возникновение таблоидов в начале XX века, где визуальная форма является основой журналистской передачи, является лишь указанием, что процесс визуализации прессы имеет уже столетнюю традицию. Кажется, что масштаб этого явления, которое касается практически всех видов прессы, неизбежно вызывает вопрос об его характере, причинах, результатах, а также о том, является ли визуализация неизбежной. С древних времен вместе с усвоением и укреплением дуальной перспективы восприятия мира, которую в большом упрощении можно определить как оппозицию «заметное – незаметное», роль искусства всегда являлась значительной, сегодня же визуальность западной культуры не подлежит сомнению. Во второй половине XX века развитие визуальной культуры шло параллельно технологическим и экономическим переменам, совместно способствующих качественным переменам, связанным с характером картин, составляющих своеобразный универсум. Визуальность – это черта «глазоцентрической» западной культуры, обращающейся к изображению, основывающейся на выработанных в предыдущие эпохи кодах и стандартах изображения. Основой визуальности является человеческая предрасположенность к образному мышлению, которая формирует связь между зрительным образом и политикой, наукой, религией, отношениями потребителей. В результате рождается своеобразное пространство в культуре, которое охватывает иконосферу, накладывается на контексты произведений, эстетические потребности, а также общественные явления, связанные с визуальной культурой. Сейчас большинство картин иконосферы, рожденных массовой культурой, не представляет цельных, законченных историй, не объясняет ни порядка мира, ни иерархии явлений в мире. Картины являются фрагментарными и сосредоточенными лишь на отрезках действительности. Фрагментарность изображения мира следует из акцента на сиюминутность и новизну «картинки». Современному потребителю предлагается новый подход: вместо зрителя-диагноста, зрителя-интерпретатора, зрителя-экзаменатора и судьи, которые культивировались книжной эрой, навязывается поведение равнодушного прохожего. Значительная часть визуальных изображений рассчитана на такое поверхностное и быстрое восприятие. Эта норма стала общепринятой, главным образом благодаря телевидению, где потребитель плывет по поверхности медийного моря. Интернет лишь углубил этот процесс. Тревожно усугубляется тенденция к упрощению медийного изображения мира посредством эксплуатации интереса к динамичному зрелищу, эксплуатирующему эмоции, впрочем, согласно ожиданиям потребителей. В период преобладающего господства культуры символа большое значение приобретают заголовки в прессе, названия теле- и радиопередач, когда качество программного предложения и профессиональная добросовестность отступают на второй план. На такой почве рождается еще большее стремление к визуализации передач, порождением которой является таблоидная культура. Для таблоидного формата характерны смешение частной и публичной жизни, сенсационный характер, насыщение эмоциями, замазывание разниц между фактами и фикцией, злоупотребление форматом «инфотеймент» в информационных текстах, критицизм по отношению к общественной жизни, близкий популистским лозунгам, мелодраматичные решения проблем, передача права голоса так называемым простым людям, чей образ произвольно конструируется. Противоположностью таблоидов является пресса мнений, которая, однако, под влиянием экспансивной модели конкурентов тоже подвергается переменам. Меньший формат, большое количество фотографий и разного рода узоров (компьютерная графика дает большие возможности), более короткие тексты, экспрессивность заглавий и лидов, акцент на первую полосу – это только некоторые признаки стратегии приспособления, предпринимаемой с целью сохранения позиций на читательском рынке. Эволюция визуализации и формата таблоида привела к приспособлению к вкусам массового потребителя, который путем покупки или непокупки решает вопросы содержания, профессионального уровня авторов, выбора тем. Таблоиды представляют мнение масс, о котором сами массы вряд ли догадываются. В результате на свободном рынке остаются позади ранее престижные издания. Они, со своей стороны, пытаются усвоить некоторые внешние характеристики соперника, балансируя между серьезными и мелкими темами, характером «quality press» и визуальной формой «yellow press». Конечно, встает вопрос о пределах, за которые прессе мнений нельзя выходить. Последние десятилетия показывают, как меняются ожидания потребителей СМИ. Легкий доступ к информации и плюрализм СМИ дали понять читателям, что они имеют привилегии, то есть из положения «ученика» они перешли в положение «заказчика», выбирая те издания, которые имеет лучшую рекламу и более яркую упаковку. Примечательно, что обычно в анонсах газет и журналов рекламируется не их содержание, но продукты, которые можно вместе с ними получить (книги, компакт-диски, карты и другие гаджеты). Качество товара является вторичным вопросом, хотя он относится к чрезвычайно непрочным, некачественным изделиям. Чтобы не утонуть в этом информационном хаосе, читатель пытается, казалось бы, вести себя рационально: взгляд на первую полосу, оценка увлекательности, решение о покупке. Второй этап – первый взгляд на заглавие, лид, первые абзацы, лишь десятая часть читателей продолжает чтение; третья часть – осмотр фотографий, рисунков, всяких картинок. Это простой путь к визуализации газеты, для прочтения которой обыкновенный читатель тратит лишь около 30 минут. В отношении журнала то же правило: шестидесяти минут должно хватить на 100 и более страниц. Одновременно журналисты пытаются укрепить содержательные аспекты текста, опасаясь его редукции к комментарию под фотографией. Журналистский продукт должен быть заметен среди многих других, поэтому правила таблоидной журналистики все чаще можно встретить в материалах прессы мнений. Читатель таблоида хочет узнать «всю правду», а журналисты должны ему это облегчить, отбрасывая профессиональные принципы объективности. Все это ведет к уменьшению численности публикаций по темам экономики, международных отношений или политики на фоне роста «легких» тем. Таблоиды визуализируют те проблемы, которые эмоционально задевают так называемых простых людей. Результатом работы журналиста может быть эксплуатация низменных чувств, проистекающих из «подсматривания» частной жизни других людей, проникновения за кулисы закрытых учреждений, смакование необыкновенных случаев. Среди многих социальных ролей потребитель такой передачи чаще всего выбирает ни к чему не обязывающую роль наблюдателя. В этом состоит сущность передач рода «инфотаймент». Можно в них выделить четыре способа соединения развлечения и информации: фрагментация, конкретизация, персонализация, сенсационность. Благодаря им возникает изображение мира, в котором события являются отвлеченными от общественных условий, вызванными эмоциональными причинами, оканчиваются необыкновенными решениями. Скрещение таблоидизации с визуализацией создает много случаев отказа от ответственности за слово. Это неизбежно ведет к этическим проблемам в работе журналистов. Визуализация в прессе касается не только отдельных текстов, но целых страниц, особенно первой полосы. Именно она начинает коммуникацию с потребителями и поэтому выполняет комплексную функцию:
Выполнение сложных целей должны поддерживать визуальные средства, так как чтению газеты обычно предшествует просмотр (так называемое наглядное чтение). Самыми важными факторами, влияющими на визуализацию первых полос, являются:
Можно сказать, что те же визуальные средства, которые организуют первую полосу, оправдывают значение и ценность событий, свидетельствующих об их большом или неважном общественном значении. Привлекательное изображение какого – нибудь события, личности или места означает, что этот объект является действительно привлекательным и ценным [5]. Визуализация как способ изображания мира ведет к тому, что медийные виртуальные события находятся на первом месте, их понимание является легким, тогда как повседневной жизни простого человека, полной настоящих проблем и требующей трудных решений, не находится места в прессе. Телевидение таблоизирует информацию Американские медиа-исследователи говорят о двух видах сообщений – твердых – касающихся политики, бизнеса и международных событий – и мягких, связанных с разнообразными человеческими проблемами. Последних становится все больше в контентах серьезных американских телевизионных станций. Професор Гарвардского университета Томас Патерсон утверждает, что сейчас около 60% времени, отведенного на информацию на американском ТВ, предназначается для материалов, которые не касаются политики или существенных, с точки зрения общественного интереса, событий. В 2001 году таких «мягких» информаций было около 50%, 20 лет назад – 35%. Между 1980 и 2001 годами почти в два раза увеличился процент криминальных и сенсационных сообщений – с 8 до 15%. По Патерсону, самой важной причиной этих изменений было распространение в США кабельного телевидения. С возникновением кабельного телевидения в 1980-х годах популярность информационных программ стала резко уменьшаться. По исследованиям института Пю Рисерч Сентер (Рew Reserch Centre), в 1993 году вечерний сеанс в одной из трех наземных общеамериканских сетей регулярно смотрело 60% американцев. Сейчас лишь 28%. Традиционным ТВ-станциям пришлось поделиться зрителями с кабельными сетями: 23% опрашиваемых Пю Рисерч регулярно смотрит СНН (в начале 90-х годов это было 35%), почти столько же смотрит станцию Фокс. Две остальные информационные кабельные станции – МСНБС и ЦНБС – привлекают регулярно около 11% зрителей. Однако многие американцы совсем не интересуются информацией. Из тех же исследований становится ясно, что в группе людей ниже 30 лет лишь 9% систематически смотрит телевизионные новости. Еще недавно во многих американских семьях совместный просмотр известий являлся ритуалом. Сегодня новости можно посмотреть в любое время по кабельной сети, в интернете, в электронной почте. Это является причиной исчезновения привычки, особенно среди молодых, настраивать телевидение на информационные программы. Интернет все больше ориентирован на видео. Исчезают технологические барьеры, которые вели к тому, что преобладал текст. Идет борьба за зрителя, который все чаще не хочет смотреть постоянную программу в постоянное время. Все труднее организовать общение с ним, потому что у него нет привычек, связанных с контактом со СМИ [6]. Библиографический список
УДК 070.1 НОРМАТИВНОСТЬ В ТЕОРИИ ЖУРНАЛИСТИКИ: ПОНЯТИЕ И ПОДХОДЫ К ФОРМИРОВАНИЮ С. Г. Корконосенко Статья посвящена анализу современного состояния теории журналистики, ее самоидентификации на фоне экспансии западных теорий масс-медиа, в том числе коммуникативистики. Автор анализирует тенденции современной системы массовой информации к размыванию граней между журналистикой, рекламой и PR, а также влияние современного переходного постсоветского состояния общественной идеологии на представления о функциях журналистики. Специалистам хорошо известно, что в сообществе теоретиков журналистики одновременно действуют разнонаправленные силы. Одни из них влекут к единству и взаимопониманию на почве неких общепризнанных положений, в том числе терминов. Другие взрывают комфортную стабильность вбрасыванием свежих идей и опровержением незыблемых, казалось бы, истин. Третьи возбуждают шумные дискуссии вокруг формальных, по существу, новаций, которые при ближайшем рассмотрении оказываются не способными двигать познание вперед. Громче всего слышны голоса как раз тех авторов, кто предлагает необычные прочтения рутинных явлений – социально-культурных, массово-информационных и научных. Сохраняется ли при этом в науке некий «твердый остаток» как основа для ее эволюции и для взаимопонимания специалистов? Или каждому очередному поколению исследователей прессы суждено начинать отсчет времени с момента своего научного дебюта? Особенно важно разобраться в этом теоретикам журналистики в России. Ее судьба отмечена многократными крутыми поворотами и переломами, каждый из которых, как иногда представляется, начисто лишает ценности весь накопленный научно-концептуальный капитал. Вообще говоря, для широкого контекста гуманитарных и общественных наук такая постановка вопроса скорее типична, чем качественно нова. На протяжении уже нескольких десятилетий в них регулярно поминается методологический кризис, взывающий к глубокой ревизии имеющегося знания. Не обходят такие коллизии стороной и область массово-информационных исследований. Вот что пишет, например, президент Европейской ассоциации коммуникационных исследований и образования (ECREA) Франсуа Хейндерикс в статье под характерным названием «Кризис академической идентичности европейского исследователя коммуникации»: «Но только что объединяет нас? <…> В мозаичном пространстве направлений, методов и объектов, великое множество ученых погружено в… содержание одной определенной дисциплины… среди них – историки, социологи, политологи, философы, экономисты, лингвисты, психологи и т. д. Однако все возрастающее число ученых «не пришло» в коммуникацию, а изначально обучалось на факультетах коммуникации и получило «коммуникационные» степени. <…> Я буду именовать их «родившимися в коммуникации» в противоположность «мигрантам коммуникации»… Я полагаю, что родившиеся в коммуникации ученые сталкиваются с острым кризисом идентификации. Если мы действительно считаем, что исследование коммуникации – дисциплина развивающаяся и приближающаяся к зрелости, то сообщество должно объединить силы, чтобы завоевать признание академического мира… Для этого требуется, чтобы мы договорились о ясно определенном, строгом и своеобразном наборе эпистемологических стандартов и развитом комплексе методологического инструментария» [1]. Уточним, что в европейской традиции исследование коммуникаций синонимично (хотя и не обязательно) изучению журналистики. Поэтому мы вправе считать, что поднятые проблемы имеют прямое отношение к нашим «внутренним» заботам. В развитие мысли приведем высказывание белгородского профессора А.П. Короченского, совсем уже определенно ориентированное на состояние дел в отечественной теории журналистики: «Освобождаясь от влияния мифологем прошлого, превративших некоторые наработки советской журналистской науки… в нечто иллюзорное, радикально расходящееся с социальной действительностью, можно легко попасть под влияние заемных мифологизированных теорий и концепций. Это чрезвычайно важно учитывать в условиях постсоветских республик, где после распада СССР развитие собственных научных школ в журналистской науке происходило под мощным воздействием внешних факторов (Россия – не исключение)» [2]. К сказанному здесь стоит внимательно прислушаться по нескольким причинам. Во-первых, в приведенной цитате звучит все тот же мотив обновления аппарата теории, который слышен во многих других публикациях. Во-вторых, автор призывает взвешенно и реалистично подходить ко всякой искусственно прививаемой норме (мифологеме) – будь она «гостья из прошлого» или новообретенная догматика из чужих исследовательских культур. В-третьих, следовательно, в приведенных словах нет отрицания наличного опыта до той поры, пока не выявлена его полная непригодность к использованию в изменившихся обстоятельствах. Неизбежная смена поколений и взглядов в науке будет происходить без ущерба для эволюции науки, по всей видимости, в том случае, когда все ценное из наработанного предшественниками войдет в пополняемый теоретический багаж и займет там подобающее место. Даже революция парадигм предполагает не списывание в архив более ранних представлений, а их разумную утилизацию и перестроение субординационных рядов. В этом свете по меньшей мере нерациональной представляется такая манера ведения полемики: «Упреком авторам данной исследовательской традиции может служить тот факт, что они… совершенно игнорируют имманентные свойства СМК – логику медиа, форматы», «терминологическую беспомощность данный автор скрывает, применяя предлог «как бы», «подобные утверждения типичны для сторонников критической традиции, не утруждающих себя поиском методологических оснований при ответе на вопрос о роли медиа в политической жизни» и т. п. [3]. Мы намеренно не касаемся сути спора и не пытаемся выяснить, на чьей стороне больше правды (хотя надо заметить, что критическая традиция в медиаисследованиях существует на равных правах с другими теориями). Важно, что на подходах предшественников без колебаний ставится печать несостоятельности. А значит, вопрос о нормативности как о совокупности различных и даже противоречивых научных положений откладывается на неопределенное время. Однако правомерно ли вообще вести о ней речь? Нужна ли она и встречается ли в современном исследовательском мире? Нет ли здесь покушения на свободу мысли как начало и основу подлинно научной теоретической деятельности? Обратимся еще раз к европейскому материалу. Вероятно, нет такого специалиста, который стал бы отрицать, что в Европе пресса исследуется интенсивно и под разными углами зрения. По этой тематике устраиваются бесчисленные конференции, выпускаются монографии, ведется обучение в университетах. Для справки: в составе ECREA насчитывается около 1500 членов, в том числе почти 100 институциональных и ассоциированных членов, то есть организаций (Minutes. 11th ECREA Board Meeting. 8–18 October 2008). Естественно, что обратной стороной кооперации служит дискуссионность, порождающая нестандартные повороты мысли. Вместе с тем крупные и самобытные методологи не только не уходят от признания некоего набора базовых положений, но и открыто декларируют существование нормативных теорий журналистики. Послушаем Дениса Маккуэйла, известного своими работами по теории массовой коммуникации. По его оценке, состав социально-нормативной теории прессы очень обширен и имеет глубокие исторические корни. Исходными точками для систематизации он избирает выводы знаменитой Американской комиссии по свободе прессы (1947) и «пионерную работу» Ф.С. Сиберта, У. Шрамма и Т Питерсона «Четыре теории прессы» (1956). «Главные варианты нормативной теории, которые приняты сегодня, – говорится далее, – могут быть описаны под четырьмя заголовками: либеральная, общественного интереса, коммунитарная и развития. Либеральная теория поднимает индивидуальную свободу выражения и публикации выше всех других целей и форм отношений к широкому обществу. Журналистика не имеет никакой предписанной цели, и не должно быть никаких пределов ее автономии... <…> Теория общественного интереса охватывает все ветви теории, которые ставят перед работой журналистов ряд определенных социальных целей, исходя из некоторых высших интересов и широко понимаемой общественной пользы… <…> Варианты теории общественного интереса получили названия теории четвертого сословия, теории публичной сферы и теории социальной ответственности. <…> Коммунитаризм имеет некоторые сходные характеристики, но главным образом он направлен на потребности малых сообществ, групп и меньшинств, объединенных на почве некоторых особенных условий существования и интересов. Он выступает за такую журналистику, которая поддерживает участие и коллективное сотрудничество и ценности диалога. <…> Журналистика развития выявляет для журналистики особую роль в условиях ограниченного простора медиа, но при развитой и настоятельной социально-экономической потребности. Есть некоторое давление на журналистов с целью подчинить их личные или профессиональные интересы общей пользе, иногда в соответствии с пониманием правительства или других официальных инстанций. <…> Критическая социальная теория определенно избегает предписывать любую надлежащую роль журналистики в обществе… Ее главные истоки лежат в неомарксистской теории, той, которая была развита главным образом во второй половине двадцатого столетия. По существу, это критический анализ реальной роли, которую играет журналистика… в доминирующей форме общества определенной эры, будь она капиталистической, коммунистической или просто корпоративной» [4]. Примечательно, что признание нормативности отнюдь не ставит барьеры на пути свободной и парадоксальной мысли. Цитируемая статья посвящена главным образом доказательству тезиса о том, что журналистику надо вывести из разряда профессий (profession), поскольку ее природе больше соответствует статус общественного рода деятельности (public occupation). Обратим также внимание на то, что автор не отвергает ни одну из теоретических школ, оставляя право выбора каждому исследователю. Так, может быть, и нам, в России, надо стремиться к достижению динамического равновесия между базовыми истинами и признанными теоретическими модулями, с одной стороны, и тенденцией к обновлению, с другой стороны? По нашему мнению, нормативность всегда существует, хотим мы того или нет. Ее формирует как минимум тот массив информации (в широком смысле слова), который накоплен в науке к настоящему моменту. Иначе говоря, исследователи, как сообщество и как отдельные индивиды, не должны и не могут успешно двигаться дальше, если они не овладели «предыдущим» знанием. В противном случае они будут обречены либо на вращение по замкнутому интеллектуальному кругу, при видимости шага вперед, либо на выявление весьма частных, сиюминутных характеристик прессы, которые не проецируются ни в ее прошлое, ни в будущее. Значит, далее, требуется составить и конвенционально закрепить реестр теоретических школ и направлений, которые имеют основания называться классическими (нормативными). Всегда найдутся исследователи, готовые двигаться по проложенному классическому руслу, равно как и те, кто станет это русло углублять и придавать ему новые повороты, а также те, кто способен прокладывать новые пути. Понятно, что в нормативный фонд войдут достижения научной мысли, которые получили общемировое признание. Но при всем интернационализме теорий и усилении кросскультурного взаимодействия у каждой национальной научной школы – своя классика и свое отношение к ней. Мы можем убедиться в этом, обратившись после Европы к американской исследовательской практике. Авторы обзорной статьи [5] говорят сначала о смене векторов в изучении массмедиа, а затем приводят результаты анализа публикаций по вопросам массовой коммуникации в специализированных журналах, издаваемых Национальной коммуникационной ассоциацией (NCA). При этом они ссылаются на обобщающие заключения специалистов в области методики и методологии медиаисследований. Итак, «исследования эры 1970-х обычно сосредоточивались на контроле и потоке информации и давали результаты, часто выражаемые в понятиях эффектов медиа. В 1980-х исследование массовой коммуникации в американских университетах «присоединилось к традиции социальной науки»… – знание, основывающееся на предшествующем знании, исследования, ищущие проверку гипотез, попытки обобщать полученные данные... Как следствие… медиаисследования должны представлять собой нечто большее, чем изучение эффектов, выполняемое с использованием количественных методов и нацеленное на то, чтобы понять пути, которыми СМИ могли бы формировать американские настроения и культурную практику. Требуются критические исследования, чтобы обеспечить дополнительные уровни понимания массмедиа». Далее в статье приводятся эпизоды новейшего исследовательского опыта, почерпнутые из журнальных публикаций. Все они с методической точки зрения помещаются в пределах case study (анализ случая, примера). Обращает на себя внимание несколько обстоятельств. Во-первых, спектр теоретических направлений, представленный европейскими авторами, выглядит значительно более широким и насыщенным. Конечно, у нас нет достаточного фактического материала для фронтального сопоставления двух научных «географий», но все же он не так и мал: в поле зрения американских обозревателей оказалось 310 научных публикаций по проблемам медиа («media-related» articles) из 8 ведущих журналов. Значит, некоторые основания для сравнительного анализа у нас есть. Во-вторых, в тексте подчеркивается бесперспективность упования на одни лишь статистические данные. Для нашего взаимодействия с зарубежными исследовательскими сообществами это наблюдение имеет особую ценность. Как раз на рубеже 1960–70-х годов, на этапе «второго пришествия» социологии печати в отечественную науку, звучали следующие категорические заявления: «Профессиональный результат может быть лишь количественно определенным. И… социолог-эмпирик чувствует свое профессиональное превосходство главным образом тогда, когда заходит речь о мере, о числе. Интуитивный прогноз не относится к тем средствам познания, которые можно объявить устаревшими. <…> Однако там, где заходит речь о количественных расчетах, интуитивный прогноз хорош, пока нет других средств. В социологии в этой области он не выдерживает конкуренции» [6]. «Интуитивный прогноз» в этой фразе без ущерба для смысла можно было бы заменить «пониманием», к которому в те же годы призывали американские специалисты. Получилось, что мы с радостью открытия подхватывали ту самую тенденцию, которая у себя на родине уже считалась недостаточно продуктивной. Наконец, именно в тот период отечественная теория журналистики поднялась на высокий уровень методологических обобщений, далеко превосходящий революционный переход к пониманию случая в американских исследованиях массовых коммуникаций. Тогда развернулись широкие дискуссии о творческой природе публицистики, принципах и функциях печати, общественном назначении журналистики и др. Сейчас нет необходимости рецензировать их содержание и результаты, важно подчеркнуть, что они были сосредоточены на фундаментальных теоретических категориях. Мы пытались отчасти показать ценность тех давних научно-мировоззренческих поисков, когда анализировали категорию закона в теории журналистики [7]. Таким образом, нормативный базис теории журналистики, с одной стороны, есть устойчивое образование, с другой стороны, он не пребывает в состоянии константной неподвижности. В частности, сказанное относится к российской науке о прессе. Поскольку у нас пока не составлен корпус классических теорий, имеет смысл договориться хотя бы о ядре основополагающих понятий и исследовательских подходов. Попробуем ограничиться минимумом входящих в него элементов. Первое – объект изучения. Он «задан» самим названием теории журналистики. То есть объектом служит журналистика, во всем многообразии ее практических проявлений и смысловых интерпретаций слова. Сюда войдут и отношения, которые складываются у нее и по ее поводу, и взгляды на нее, и условия ее функционирования. На этом нужно настаивать, поскольку «тихое» вытеснение журналистики происходит в практике СМИ, и отраслевая наука призвана защитить свой суверенный объект. Португальский профессор Жоахим Фидалго представил конференции Международной ассоциации исследователей массовой коммуникации (IAMCR; Париж, 2007) доклад на тему «Что является журналистикой, и что только выглядит, как она?». В концептуальной части работы говорится: «Можно утверждать, что профессиональные журналисты… не имеют более монополии на эту деятельность – уточним, как на общественную службу. Однако множество новых игроков, пытающихся проникнуть в эту сферу – или слиться с ней, – очень часто не демонстрируют стремления уважать базовые стандарты и этические требования, на которых основана журналистика, хотя они все больше используют ее технические средства и обычные для нее формы и модели» [8]. В теории всякое «сокращение» журналистики в пользу иных объектов (коммуникаций, медиатехнологий, рекламы, информации) переводит нас на территорию другой дисциплины. Такие смежные дисциплины возникают на собственной объектной базе, и наша теория нуждается в сотрудничестве со смежниками. Но только при условии адаптации их взглядов к теоретико-журналистскому контексту, а не подмены коренных идей и понятий. Можно предположить, что сказанное относится и к громко заявляющей о себе медиафилософии. Как пишут ее разработчики, «отличие теории коммуникации от медиафилософии в том, что медиафилософия не ставит вопрос о конкретных механизмах, процессах, и средствах коммуникации, но об условиях и способах чувственного восприятия, мотивации и действии человека… о том, что медиа есть не предмет, но процесс, в котором они раскрывают себя…» [9] Несложно заключить, что отличия от журналистики будут еще больше бросаться в глаза – и по предмету, и содержанию дисциплины. Заметим на полях, что Д. Маккуэйл, будучи специалистом по массовым коммуникациям, использует понятия «журналистика» и «пресса», когда приводит нормативные теории, и это открывает возможность нашего взаимопонимания с ним. Теоретические баталии такого рода ведутся, разумеется, не только в отечественной литературе, хотя иногда они выступают в ином терминологическом оформлении. Например, в таком: «Для французской академической среды… весьма обычным делом является различение или даже противопоставление информации и коммуникации. Большинство журналистов утверждает, что их социальная легитимность обусловлена защитой демократии от любого вида власти, будь она экономической или политической. В данной проекции информация отделена от коммуникации, касается ли это методов или продукции. Журналисты часто заявляют, что это – вопрос их профессиональной идентичности. Кроме того, они очень часто утверждают, что неизменное разделение имеет исторические корни. Согласно этим взглядам информация соотносится с «критическим мышлением» (которое отчетливо характеризует журналистику), в то время как коммуникацию они видят в связи с пропагандой, имея в виду главным образом рекламные объявления, коммерческое вещание, равно как местный, региональный, национальный и международный политический дискурс, что является типичными приметами нынешнего периода @медиатизированной коммуникации» [10]. Профессор Университета Гренобля, которому принадлежит авторство приведенной констатации, не резюмирует итоги дискуссии, хотя и оценивает поводы для пересмотра традиционного разделения понятий. Среди них на одном из первых мест стоит технический прогресс, который, дескать, качественно преобразует журналистику, изменяя не только ее внешние формы, но и природу. Но позволим себе считать, что театр не перестает быть таковым, как бы активно режиссеры ни применяли в своих постановках мультимединые эффекты. Не утрачивает себя и живопись, хотя изо дня в день совершенствуются технологии компьютерной графики и агрессивно пропагандируется направление фотореализма с его виртуозным копированием материальных предметов. То же – о науке, литературе и пр. Почему же журналистика должна стать печальным исключением из общего ряда явлений культуры? Второе нормативное положение заключается в сложности объекта. Журналистика не сводится к одной из своих сторон, чем-либо удобной для конкретного аналитика. В своих предыдущих работах мы предлагали считать, что основой ее сущности и главным законом является жизнеподобие (журналистика как жизнь). Жизнь даже в самых рафинированных академических абстракциях не поддается одномерному отображению. Если кто-то не примет нашу концепцию жизнеподобия, все равно он вряд ли станет возражать против того, что журналистика одновременно существует как явление социальное, политическое, технологическое, языковое, личностно-витальное и далее, далее. Чем сложнее (полнее) представление объекта в науке, тем ближе она подходит к его действительному состоянию. Вот почему, между прочим, мы не стали спешить с канонизацией нормативных теорий по Маккуэйлу. В них схвачен только один вид отношений из всех существующих, а именно отношения по линии общество – пресса. Теории журналистики следует принимать во внимание процессы, идущие в других социальных и общественных науках. Одна из характерных тенденций их современной динамики заключается в усилении реализма как методологии познания действительности. Например, в учебной литературе по социологии настойчиво проводится мысль о том, что предмет этой науки включает в себя реальное общественное сознание во всем его противоречивом развитии, действительное поведение людей, условия, в которых развиваются и осуществляются реальное сознание и деятельность [11]. Прямым следствием из сложности объекта, сформированного реальной действительностью, служит мультипарадигмальность его отражения в теоретических концепциях. Как отмечается в науковедческой литературе, отличие социально-гуманитарного знания от естественных наук состоит в том, что обычно оно полипарадигмально, то есть в ней сосуществует несколько конкурирующих традиций. При этом господство одной парадигмы вовсе не является преимуществом [12]. Нам уже приходилось высказываться о том, что сложный объект предопределяет многообразие научных подходов к нему. В интересах адекватного познания действительности и верного понимания процессов, идущих сегодня в науке, надо бы вести речь не об одной теории, а о нескольких теориях, об их множестве. Необходим не просто плюрализм суждений в рамках целостной парадигмы, а сосуществование различных методологических школ. Каждая из них формируется в определенном научно-познавательном контексте, «подсказанном» достижениями в смежных социально-гуманитарных дисциплинах. Они могут существовать не вместо друг друга, а вместе, как единый комплекс теорий журналистики [13]. Еще одно базисное положение заключается в открытости теории – в первую очередь для фактов жизнедеятельности прессы и общества. Некоторая их часть послужит подтверждением существующих оценок и доктрин; однако преобладающая их масса станет подталкивать науку к новым гипотезам, выводам и концепциям. Открытость распространяется и на теоретические обобщения более или менее высокого порядка, включая трактовку путей эволюции современной цивилизации. Журналистика не может оставаться в стороне от магистральных линий размышлений о будущем человечества, которые формируют для нее интеллектуально-культурную среду обитания. Для примера сошлемся на оригинальную концепцию постэкономического общества, приходящего на смену экономической формации, которая некогда заменила собой формацию доэкономическую. Данная версия развития социума заметно отличается от тотально распространяемых идеологий постиндустриализма, информационного общества, постмодернизма и др. Одна из главных ветвей постэкономической теории ведет к тезису о том, что самым мощным двигателем прогресса становится удовлетворение потребностей человека в реализации его личностного потенциала (поскольку экономические потребности принципиально уже удовлетворены) [14]. Для теории прессы эти выводы служат весомым аргументом в защиту личностного начала в журналистике, вопреки конъюнктурной апологетике так называемой журналистики факта. Итак, первой ступенью формирования нормативных концепций отечественной теории журналистики должно стать достижение согласия по поводу ее методологических оснований. Разумеется, предложенные нами тезисы не решают эту задачу, а лишь определяют направления дальнейшей дискуссии. Но и задача систематизации наличного теоретического материала, выявления в нем фонда классики (нормативных концепций) ни в коей мере не перекладывается на плечи следующих поколений, неведомо как далеко от нас отстоящих. Двигаться к результату надо уже сейчас, возможно – медленно, но целенаправленно и неуклонно. Иначе мы, подобно представителям некоторых смежных дисциплин, будем из раза в раз ставить вопрос о кризисе своей идентификации, которая от таких констатаций не становится более определенной. |