Борис Акунин Детская книга

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 30

что ли" - ожидание было мучительным.

Странно. Из Кремля царь примчался в один миг, а идти смотреть на отрока почему-то не

спешил.

Протерзавшись неизвестностью еще минут десять, Ластик в конце концов не выдержал.

Поднялся со своего жуткого ложа, полез глядеть в дырку.

В соседней горнице никого не было, но со стороны лестницы доносился отдаленный гул

множества голосов. Нужно подобраться к той, большой двери и потихоньку выглянуть, сказал

себе Ластик, и в ту же секунду дубовая створка распахнулась.

В комнату один за другим вошли три человека. Первым, низко кланяясь и двигаясь

спиной вперед, семенил Ондрейка Шарафудин. За ним точно таким же манером, только менее

грациозно пятился Василий Иванович. А последним вплыл, величаво постукивая посохом,

человек, одетый наполовину по-русски, наполовину по-европейски: ноги в красных чулках и

башмаках с бантами, но сверху златотканный кафтан, перетянутый широким жемчужным

поясом. Вот он, стало быть, какой - царь.

Борис Годунов был кряжист, краснолиц, в недлинной, стриженной клином бородке

проседь. На голове - маленькая, черная шапочка-нашлепка, такая же, как у боярина.

Государь уставился точнехонько на Ластика (на самом-то деле на икону, теперь понятно)

и размашисто перекрестился.

- Свят, свят, свят Господи Исусе, исполнь небо и земля славы Его!

Голос у него был неожиданно звонкий, молодой. Наверно, таким хорошо кричать перед

большой толпой или командовать войском. Но кроме голоса ничего привлекательного в

самодержце Ластик не обнаружил. Низенький, животастый, лоб в глубо-ченных морщинах,

лицо опухшее, заплывшие глазки так и шныряют туда-сюда, а мясистые, унизанные перстнями

пальцы, что сжимают посох, всё время шевелятся, будто червяки.

Шестиклассник впервые видел настоящего живого монарха и даже расстроился. Ничего

себе царь. Как этакого несимпатичного "всем народом выбрали"? Где у избирателей глаза

были? Неужто во всей России никого получше не нашлось?

А Годунов тем временем сделал удивительную вещь - не оборачиваясь, сел прямо

посреди горницы. Однако не плюхнулся задом об пол, как следовало бы ожидать, а опустился

на деревянное кресло, которое вмиг подставил ему хозяин. Даже удивительно, откуда у

дородного боярина сыскалось столько прыти. Царь же ничуть не удивился - должно быть, ему

и в голову не приходило, что окружающие посмеют не предугадать его желаний.

Ондрейка, тот смирно стоял в уголочке, опустив голову, шапку держал в руке. Синела

бритая под ноль макушка.

- О, маестат! О, крестьяннейший из подсолнечных царей! Пожаловал убогий домишко

раба твоего! - торжественно провозгласил князь, но, поскольку он стоял за спиной у царя,

лицу подобающего выражения не придал - было видно, что правый глаз боярина взирает на

повелителя с опаской, а левый по обыкновению зажмурен.

Разговор намечался важный, для Ластика и вовсе судьбоносный, поэтому он тихонько

слез со скамьи, уселся в гроб и достал унибук.

- Перевод!

- О, царское величество! О, христианнейший из монархов Солнечной Системы!(В

17столетии этот термин обозначал однулишь планету Земля.) Ты оказал высокую честь

скромному дому твоего слуги!

- Пустого не болтай, - перебил князя царь. - Дело говори. Надолго задержусь -

свита начнет беспокоиться. Где он? Царевич где?

- Вон за той маленькой дверцей, государь. Как доставлен из Углича в гробу, так и лежит.

- И что, в самом деле нетленен?

- Ты можешь убедиться в этом своими собственными ясными

глазыньками(Употреблениеуменьшительно-ласкательных окончаний в старорусском языке

означало особую почтительность).

- Сейчас, сейчас, погоди... Голос царя дрогнул.

Все-таки поразительно, до чего удобно было подслушивать отсюда, из чулана. Не

пропадало ни единое слово. Опять же имелся глазок для подглядывания. Наверное, неспроста

тут всё так устроено.

- А это точно царевич? - тихо и как бы даже с робостью спросил Годунов.

- Доподлинно не знаю. Уверен лишь, это тот самый ребенок, какого мне показывали

четырнадцать лет назад, когда я по твоему приказу проводил в Угличе следственно-розыскные

мероприятия. Черноволосый, белолицый, с маленьким наростом правее носа, с родимым

пятном красного цвета на левом плече. И ростом крупнее, чем бывают девятилетние дети - в

батюшку пошел, Иоанна Васильевича. Царь удрученно вздохнул.

- Я-то Дмитрия последний раз трехлетком видел, когда смутьянов Нагих из Москвы

высылали...

- Чувствую, ты в сомнении, государь. - Голос боярина сделался мягок, прямо медов. -

Так еще не поздно отказаться от нашего плана. Никто не знает, что тело царевича вывезено из

Углича, мой слуга Ондрейка Шарафудин проделал это тайно. Как привезли, так и обратно

увезем.

Гулкий удар - должно быть, монарх стукнул посохом об пол.

- Нет-нет. Показать народу царевича необходимо. А то уже в открытую говорят, будто

польский самозванец и есть настоящий Дмитрий. И головы рубим, и вешаем, и на кол сажаем,

да всем рты не заткнешь. Ты мне только одно скажи, Василий... - Борис перешел на шепот. -

А не может это быть поповский сын? Самозванец Гришка Отрепьев пишет в своих

грамотках(Этим словом в допет ровской России называли любые документы: указы, письма,

постановления.), что вместо него-де зарезали поповича.

- Знаю, о царь и великий князь, слышал. Но достаточно взглянуть на августейшего

покойника, и сразу видно, что разговоры про поповского сына - забобоны(Этот термин в

глоссарии отсутствует; контекстуальный анализ предполагает значение "враки", "чушь",

"брехня".) Истинно царственный отрок, посмотри сам.

- Ладно... - наконец решился Борис. - Пойду. Спаси и сохрани, Господи, и не оставь

в час испытаний... А ты, Василий, тут будь. Сам я, один. Подсвечник только дай. Господи,

Господи, спаси и укрепи...

Услышав скрип и звук шагов, Ластик сунул уни-бук между бортом гроба и стеной,

вытянулся.

В последний момент, спохватившись, насыпал себе на грудь орешков, после чего закрыл

глаза, сделался "личен и благостен", как подобало "истинно царственному отроку".

Пока государь шел по горнице, он и топал, и посохом об пол стучал, а вошел в чуланчик

- сделался тише воды, ниже травы.

Сначала постоял на пороге и долго бормотал молитвы. Ластик разбирал лишь отдельные

слова:

- Грех ради моих... Чадо пресветлое... Яко и Христос нам прощал...

Похныкал так минуты две, а то и три, и лишь после этого осмелился подойти, причем на

цыпочках.

Ластик уже начинал привыкать к тому, что его разглядывают вот так - сосредоточенно, в

гробовом (а каком же еще?) молчании, под тихий треск свечных фитильков. Наученный

опытом, дыхание полностью не задерживал, просто старался втягивать и выпускать воздух

помедленней.

Вдруг до его слуха донесся странный звук - не то сморкание, не то посвистывание. Не

сразу Ластик понял, что царь и великий князь плачет.

Дрожащий голос забормотал малопонятное:

- Пес я суемерзкий, чадогубитель гноеродный! Ах, отрок безвинный! Аки бы мог аз,

грешный, житие свое окаянное вспять возвер-нуть! Увы мне! Што есмь шапка царская, што

есмь власть над человеками? Пошто загубил аз, сквернодеец, душу свою бессмертну? Всё тлен

и суета! Истинно рек Еклесиаст: "И возвратится персть в землю, и дух возвратится к Богу, иже

даде его. Суета суетствий, всяческая суета". А еще речено: "Всё творение приведет Бог на Суд

о всякем погрешении, аще благо и аще лукаво". Близок Суд-от Страшный, близок, уж чую огнь

его пылающ!

Тут самодержец совсем разрыдался. Раздался грохот - это он повалился на колени, а

потом еще и мерный глухой стук, происхождение которого Ластик вычислил не сразу. Прошла,

наверное, минута-другая, прежде чем догадался: лбом об пол колотит.

Терпение у них тут в 17 веке было редкостное - царь стучался головой о доски, плакал и

молился никак не меньше четверти часа.

Наконец, поутих, засморкался (судя по звуку, не в платок, а на сторону). Вдруг как

крикнет:

- Эй, Василий, истинно ль рекут, что мощи сии от болезней исцеляют?

- Истинная правда, государь! - отозвался из горницы боярин.

Царь, не вставая с коленок, подполз вплотную к гробу, наклонился, обдав запахом чеснока

и пота. Зашептал в самое ухо:

- Прости ты мя, окаянного. Ты ныне на небеси, тебе по ангельскому чину зла и обиды в

сердце несть не статно. Аз, грешный, многими болезнями маюся, и лекари иноземные

лекарствиями своими не дают облегчения. Исцели мя, святый отрок, от почечуя постылого, от

водотрудия почетного, от бессонной напасти и брюхопучения. А за то аз тебе на Москве церкву

каменну поставлю, о трех главах, да повелю тебя во храмех молитвенно поминать вкупе с

блаженные отцы.

Борода монарха щекотала Ластику подбородок и край рта. Это-то еще ладно, но когда

длинный ус коснулся ноздри, случилось непоправимое.

- Ап-чхи! - грохнул "святый отрок". И еще два раза. - Ап-чхи!! Ап-чхи!!!

НАСЛЕДНИК ПРЕСТОЛА

- Здрав буди, батюшко-царь! - в один голос откликнулись Василий Иванович и

Ондрейка, а боярин еще и прибавил. - Изыди дух чихной, прииди благолепной!

Только батюшке-царю было совсем не благолепно. Ластик это сразу понял, когда открыл

глаза и приподнялся в домовине (после чихания притворяться покойником смысла не имело).

Его величество шарахнулся от гроба так, что с размаху сел на пол. Борода тряслась, глаза

лезли из орбит.

- О...ожил! - пролепетали дрожащие губы.

Понятно, что человек испугался. Всякий обомлеет, если на него чихнет мертвец. Чтоб

монарх успокоился, Ластик ему широко улыбнулся. Только вышло еще хуже.

- А-а! - подавился криком Борис, в ужасе уставившись на хромкобальтовую скобку. -

Зуб железной! Яко речено пророком Даниилом: "И се зверь четвертый, страшен и ужасен, зубы

же его железны!" Погибель моя настала, Господи!

- Господин царь, да что вы, я вам сейчас всё объясню, - залепетал Ластик, не очень-то

рассчитывая, что самодержец поймет, а больше уповая на ласковость интонации. - Я никакой

не мертвец, а совершенно живой. Меня сюда по ошибке положили.

- А-а-а! А-А-А-А! - завопил Годунов уже не сдавленно, а истошно.

В каморку вбежал Василий Иванович, увидел сидящего в гробу Ластика, съежившегося на

полу царя и остолбенел. Левый глаз открылся и сделался таким же выпученным, как правый.

Рука взметнулась ко лбу - перекреститься, но не довершила крестного знамения.

Из-за плеча боярина показалась физиономия Шарафудина. Озадаченно перекосилась, но

не более того - непохоже было, что на свете есть явления, способные так уж сильно поразить

этого субъекта.

- Воскресе! - прохрипел Борис, тыча пальцем. - Дмитрий воскресе! За грехи мои!

Томно! Воздуху нет!

Он опрокинулся на спину, рванул ворот - на пол брызнули большие жемчужные

пуговицы.

Двое других не тронулись с места, всё пялились на Ластика.

- Руда навскипь толчет... сердце вразрыв... - с трудом проговорил Годунов. -

Отхожу, бо приступил час мой...

И вдруг улыбнулся - что удивительно, словно бы с облегчением.

Как вести себя в этой ситуации, Ластик не знал. Терять все равно было нечего, поэтому он

выудил из-за гроба унибук, раскрыл и включил перевод.

- Кровь бурлит толчками... сердце разрывается. Умираю, пришел мой час... Благодарю

тебя, Боже, что явил мне перед смертью чудо великое - оживил невинно убитого царевича,

грех мой тяжкий, - вот что, оказывается, говорил государь, еле шевеля побелевшими губами.

Потом взглянул на воскресшего покойника, уже не с ужасом, а, пожалуй, с умилением.

- Ты кто еси? Мнимый образ альбо чудо Господне?

"Ты кто? Примерещившееся видение или Божье чудо?"

- Никакое я не видение, я нормальный человек, - ответил Ластик и скосил глаза на

экран.

Унибук, умница, сам перевел его слова на старорусский: "Аз есмь не мнимый образ, но

тлимый человек".

- Аз тлимый человек, -прочитал вслух Ластик.

Царь слабой рукой перекрестился:

- Се чудо великое. Сподобил Господь свово Ангела заради земли Русския плоть

восприяти и облещися в тлимаго человека!

"Это великое чудо. Соизволил Господь ради спасения России превратить своего ангела в

плоть и сделать живым человеком!"

Повернул голову к дверце и, хоть и тихо, но грозно приказал:

- Падите ниц, псы!

Те двое разом бухнулись на колени, однако князь левый глаз уже прикрыл, а злодей

Онд-рейка и вовсе смотрел на "ангела" прищурясь. Похоже, не больно-то поверил в чудо.

Царь заговорил отрывисто, мудреными словами - если б не унибук, Ластик вряд ли

что-нибудь понял бы.

- Слушайте, рабы, и будьте свидетелями. По своей воле я отрекаюсь от царского венца.

Вручаю скипетр и державу царевичу Дмитрию Иоан-новичу, законному наследнику усопшего

Иоанна Васильевича. Пусть правит чудесно воскресшее дитя и пусть рассеются враги Русской

земли! Объявите всему народу о великом событии! А мне... Мне кроме прощения ничего не

нужно...

Он, кажется, хотел сказать что-то еще, но вдруг страшно захрипел, изо рта, из носа, даже

из ушей потоками хлынула темная кровь - Ластик жалостливо сморщился.

- Свиту, свиту зови, пока не умер! - вскинулся боярин. - Не то подумают, это мы с

тобой его кончили!

Ондрейку как ветром сдуло. Неужто в самом деле умирает? Ластик соскочил на пол,

бросился к царю, приподнял его голову, а больше ничем помочь не сумел. Страшно было

смотреть, как по усам, по бороде Годунова течет кровь, как растягиваются в улыбке губы, хотят

что-то сказать, да уже не могут.

Донеслись крики, топот ног, и в маленькое помещение в один миг набилось ужасно много

народу.

Бесцеремонно распихивая всех, вперед пробился важный старик - толстый (впрочем, как

и остальные), седобородый, со сливообразным носом.

- Пошто стогнешь, государю? Опоили зельем? Кто сии злодеятели? - воинственно

воскликнул он, наклоняясь над лежащим.

- Я... сам... Сам... Промысел Божий... - просипел монарх и показал сначала на

Ластика, а потом на Василия Ивановича. - Он... Шуйский... изречет... мою волю ...

И больше не произнес ни слова - кровь полилась еще пуще, затылок самодержца стал

неимоверно тяжелым, и Ластик догадался: царь умер.

Испуганно отдернул руки. Голова Бориса стукнулась об пол, а Ластик поскорей сел на

лавку и забился в угол. Ему хотелось только одного: чтоб на него перестали обращать

внимание.

Бородачи смотрели на неподвижное тело с одинаковым выражением - любопытства и

ужаса. Некоторые закрестились, некоторые стояли так.

- Рцы, князь Шуйский, - сказал сливоносый (он из всех, видимо, был самый

старший). - Яви нам царскую волю.

И низко поклонился. Остальные последовали его примеру.

Василий Иванович (правильно, его фамилия "Шуйский", а не Шаинский и не Шиловский,

вспомнил теперь Ластик) откашлялся, но начинать не спешил.

Унибук уже был наготове - тут нельзя было пропустить ни единого слова.

- Слушай, князь Мстиславский, слушайте все вы, бояре и дьяки. Перед тем как умереть,

царь и великий князь всей России при мне и моем ближнем дворянине Ондрее Шарафудине, а

также в присутствии вот этого святого отрока велел передать державный венец... своему сыну

царевичу Федору!

Это известие никого не удивило - кроме Ондрейки. Тот так и вылупился на боярина

своими кошачьими глазами. Прочие же с интересом уставились на Ластика, который сидел ни

жив ни мертв и сосредоточенно смотрел в книгу - боялся встретиться с придворными

взглядом. То, что князь Шуйский переврал волю Годунова, Ластика нисколько не расстроило.

Не хватало ему еще на царский трон угодить! Навряд ли в истории был такой самодержец -

Ластик Первый.

Главный из бояр, которого хозяин назвал "князем Мстиславским", махнул рукой, все

снова склонились бородами до самого пола, распрямились.

- Что ж, на то его царская воля. А наше дело повиноваться.

Четверо придворных почтительно подняли с пола мертвеца, а Мстиславский, разглядывая

Ластика спросил:

- Кто этот мальчик с книгой? Почему государь указывал на него пальцем? И зачем на

лавке стоит детский гроб?

У Шуйского ответ был наготове:

- Боярин, этот отрок - великий схимник. Спит в гробу, питается росой и птичьим

пением, Книгу Небесной Премудрости читает, в великой святости пребывает. А сейчас он у

меня в доме гостит, оказал мне такую честь. Когда мы давеча за столом сидели, видел, как я

шептал на ухо его величеству? - Мстиславский кивнул. - Это я царю про малолетнего

праведника рассказывал. Вот государь, прими Господь его душу, и пожелал посмотреть

собственными очами. Хотел, чтобы блаженное дитя за него помолилось. Только маестат {Это

слово, очевидно, происходит от немецкого majestat - "королевское величество".) рот раскрыл

помолиться, как его хватил удар. Хорошо умер государь, перед Божьим угодником. Дай

Господи всякому такую кончину.

Все снова перекрестились, а Василий Иванович низко поклонился Ластику.

Поколебавшись, то же сделал и Мстиславский, за ним остальные. Но интерес к "малолетнему

праведнику" явно поугас - и Ластика такой поворот дела очень устраивал.

Почти все последовали за мертвым телом, задержались лишь оба князя, да у дверцы

неприметной тенью маячил Шарафудин.

Озабоченно почесав бороду и понизив голос, Мстиславский сказал:

- Ох, не ко времени прибрал Бог государя. Самозванец с польскими добровольцами и

запорожскими казаками бьет наших воевод. Хитер он и изобретателен, уж мне ли не знать -

сам с ним воевал, еле жив остался. Рассказывал я тебе про сатанинскую птицу? То-то. Боюсь я,

больно юн Борисов сын, шестнадцать лет всего. Сдюжит ли?

- На то воля божья, - ответил Василий Иванович, и это было понятно без перевода.

- Твоя правда, князь, - набожно возвел очи к потолку Мстиславский. - Ладно, повезу

новопреставленного Наверх, к царице. Ну, крику будет...

И вышел. Ластик с удовольствием выскользнул бы за ним, но разве эти двое отпустят. Вон

как зыркал на него Шуйский своим выпученным правым глазом. О чем думает - не поймешь.

Похоже, не только для него это было загадкой.

- Пошто неистинно рек боярам, княже? - спросил Ондрейка.

Ластика это тоже очень интересовало. Чтоб ничего не упустить, он опустил взгляд в

книгу.

- Зачем сказал боярам неправду, князь? Почему утаил про воскрешение царевича? Что

тебе царевич Федор? Какая от него польза? А этому, кто бы он ни был на самом деле, ты стал

бы первый помощник и опекун. Никуда бы он от нас не делся. Ведь мы-то про него правду

знаем. Так, дитя?

Он подмигнул Ластику желтым глазом и оскалил в улыбке мелкие острые зубы, будто

укусить собрался.

- Ничего мы про этого немчика не знаем, - ответил боярин, по-прежнему

всматриваясь в Ластика. - Отчего умер? Почему вдруг воскрес? А может, он и не помирал

вовсе? Может, в обмороке был, а твои дурни не поняли? Эй, книгочей, ты по-нашему,

по-христиански понимаешь?

- Вообще-то не очень, - прошептал Ластик в унибук, а потом прочитал с экрана

вслух. - Не вельми гораздо.

- Сам видишь. Куда его, такого, показывать? Опасно. В чудеса верит чернь или

ополоумевший от страха царь, а бояре ни за что не поверили бы. Ведь они-то отрока этого в

гробу мертвым не видели. Вообразили бы, что это мои козни. Они пока еще за Годуновых

стоят. Ничего, пусть Борисов щенок до поры поцарствует, а там видно будет.

И приподнял левую бровь, совсем чуть-чуть, но щелочка сверкнула ярче широко

раскрытого правого глаза.

Ондрейка почтительно поклонился.

- Ты мудр, князь. Тебе видней. Куда же этого девать будем? В мешок, да в воду?

Спокойно так спросил, деловито - Ластик от страха унибук выронил.

Василий Иванович с неожиданной для его комплекции проворностью нагнулся, подобрал

книгу, открыл на развороте с какими-то теоремами, посмотрел и с поклоном возвратил.

Blog

Борис Акунин Детская книга

Содержание