А. А. Громыко памятное книга

Вид материалаКнига

Содержание


История одной директивы
Великая победа в великой битве
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   39
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ДИРЕКТИВЫ

На одном из заседаний Политбюро мне предстояло доложить о ряде проблем, и я открыл свою папку с подготовленными материалами и документами. Следовало высказаться, как сейчас помню, по двадцати трем вопросам. Заседания этого органа проходили нечасто, и вопросы накопились. Расположив соответствующим образом бумаги, я начал сообщение. В это время В. М. Молотов сделал замечание:

— Товарищ Громыко, этот вопрос можно было бы поместить и в конец. Ведь есть другой, который следовало бы обсудить первым.

Я, признаться, несколько удивился, почему это В. М. Молотову, который в то время уже не являлся министром иностранных дел, а стал первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, обязательно хотелось переставить вопросы. Его замечание, на мой взгляд, было, скорее, вкусового порядка.

Но тут Сталин остановил В. М. Молотова и сказал:

— Дело докладчика, как ему расположить вопросы, и пусть товарищ Громыко докладывает их в том порядке, в каком считает нужным.

Разумеется, так я и сделал. Все двадцать три вопроса доложил. Конечно, докладывал кратко, как было принято, по две, максимум по три минуты на вопрос. Так поступали и другие, не считая особых случаев.

Сохранился в памяти такой эпизод. В 1950 году южнокорейские марионеточные власти с поощрения Вашингтона пошли на развязывание войны против Корейской Народно-Демократической Республики.

Начало военных действий в Корее внесло в международную обстановку серьезную напряженность. Для всех стало ясно, что эта война таит потенциальную опасность расширения конфликта.

Немедленно созвали Совет Безопасности для рассмотрения сложившейся ситуации. За сутки до его заседания в Москве решался вопрос, какую позицию следует занять на нем советскому представителю. То, что он должен сурово осудить агрессию и политику США как соучастника агрессии, ни у кого не вызывало сомнения. Но нужно было определиться: должен ли советский представитель принимать участие в заседании, созванном в связи с провокационным и даже оскорбительным по своему тону письмом, с которым США обратились в Совет Безопасности и в котором излагалась ложная версия о войне.

Сталин, прочтя присланную из Нью-Йорка телеграмму советского представителя при ООН Я. А. Малика, позвонил вечером мне:

249

— Товарищ Громыко, какую, по вашему мнению, в данном случае следует дать директиву?

Я сказал:

— Министерством иностранных дел, товарищ Сталин, уже подготовлена на ваше утверждение директива, суть которой сводится, во-первых, к решительному отклонению упреков по адресу КНДР и Советского Союза и к столь же решительному обвинению США в соучастии в развязывании агрессии против КНДР. Во-вторых, в случае, если в Совет Безопасности будет внесено предложение о принятии решения, направленного против КНДР либо против этой страны и СССР. Малик должен применить право вето и не допустить принятия такого решения.

Сказав это, я ждал реакции Сталина. Он заявил:

— По моему мнению, советскому представителю не следует принимать участия в заседании Совета Безопасности.

Тут же он в жестких выражениях высказался по адресу Вашингтона за его враждебное к нашей стране и КНДР письмо Совету Безопасности.

Мне пришлось обратить внимание Сталина на важное обстоятельство:

— В отсутствие нашего представителя Совет Безопасности может принять любое решение, вплоть до посылки в Южную Корею войск из других стран под личиной «войск ООН».

Но на Сталина этот довод особого впечатления не произвел. Я почувствовал, что менять свою точку зрения он не собирается.

Затем Сталин фактически продиктовал директиву, хотя обычно он прибегал к такому способу редко. Текст директивы минут через сорок и направили нашему представителю в Совете Безопасности.

Как известно, случилось то, о чем я предупреждал Сталина. Совет принял решение, навязанное Вашингтоном, а на воинские контингенты разных стран, направленные в Южную Корею, приклеили этикетку «войск ООН». Конечно, в этом случае Сталин не лучшим образом рассчитал свой шаг, явно продиктованный эмоциями. Казалось бы, это не соответствовало складу его ума. Но так было.

Однажды Сталин при обсуждении проблем международного характера коснулся вопроса о государственном аппарате и необходимости его совершенствования. Случилось это, когда кто-то из членов Политбюро затронул тему о деятельности некоторых государственных органов, которые, хотя в основном занимаются делами внутренними, иногда имеют отношение и к международным. Участники заседания постепенно переключились на обсуждение именно этой стороны вопроса.

Завязалась дискуссия о работе органов власти городов, в част-

250

ности столицы — Москвы. Раздавались голоса о том, что Московский совет неоперативно решает вопросы, имеют место медлительность в рассмотрении дел, излишние ненужные дебаты. Говорили, что даже само название — Московский совет депутатов — ориентирует на совещания, а не на быстрое и оперативное решение проблем.

Вдруг Сталин заявил:

— А почему бы не восстановить кое-что из прошлого? Ведь когда-то власть была в руках «головы». Он, «голова», был конечной инстанцией, принимавшей решения в масштабах города.

Некоторые члены Политбюро эту мысль поддержали. Высказал сомнение Молотов. Остальные уклонились от выражения определенного мнения, посматривая друг на друга. Явно ощущалось, что они колеблются.

Сталин не настаивал на принятии решения. Видимо, он считал, что этот вопрос требует дополнительного обдумывания. В последующем — насколько мне известно — попытки обсуждать проблему «городского головы» больше не предпринимались. Видимо, сам Сталин пришел к выводу, что следует оставить положение таким, каким оно сложилось.

Случай этот примечателен тем, что он позволил выявить и прояснить одну характерную особенность этого человека. Сталина, как магнитом, притягивали идеи авторитарной природы, администрирования, бывшие сродни культу личности.

При Сталине в заседаниях участвовали только члены Политбюро. Кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК в помещении, где проходило обсуждение вопросов, как правило, отсутствовали. Сами заседания напоминали беседу. Если посмотреть со стороны, то вроде бы собралось несколько человек и просто ведут друг с другом о чем-то разговор. Не устанавливалось никакой очередности или регламента. Строго соблюдалось лишь одно правило: если выступает кто-то, то, сколько бы он ни говорил, его не перебивали.

Наверно, поэтому все члены Политбюро сами приучили себя излагать свои мысли коротко. Никто длинных речей не произносил. Однако если выявлялась необходимость, то один и тот же человек мог брать слово два-три раза и даже больше. За это Сталин не упрекал.

Наиболее часто, по-моему, выступали Молотов, Маленков, Булганин, Каганович. Остальные говорили реже. Нерегулярно в заседаниях участвовал Ворошилов и совсем редко Шверник.

Резюме всегда делал Сталин. Он подводил итоги обсуждения и четко высказывал суждение о решении, которое необходимо принять. Оно же считалось окончательным.

Никакого голосования при одобрении обсуждавшегося постановления не проводилось.

251

Когда в работе над данной книгой воспоминаний я подошел к необходимости высказаться о Сталине, то исходил из следующего.

Во-первых, я был его современником и многократно наблюдал его в разных ситуациях, относящихся главным образом к внешним делам как в годы войны, так и после ее окончания.

Во-вторых, люди справедливо ставят и будут постоянно ставить вопрос:

— Как относиться к Сталину, в котором могли совмещаться и совмещались совершенно противоположные качества?

Личность Сталина вызывает и будет на протяжении десятилетий, а возможно, столетий вызывать разные суждения, в том числе противоречивые. Человек большого масштаба, он, несомненно, явление в истории.

Уже одно то, что Сталин возглавил Коммунистическую партию и Советское государство после смерти Ленина и на протяжении трех десятков лет играл определяющую роль в руководстве великой державы, решавшей грандиозные задачи своего развития, говорит о многом. С именем Сталина на устах жертвовали жизнью воины Красной Армии и партизаны, чтобы отстоять свое Отечество в борьбе против фашистских захватчиков.

Но видеть лишь положительное в Сталине было бы неправильным и глубоко ошибочным. Сталин еще и глубоко противоречивая, трагически противоречивая личность.

Он занимал первый пост в Советском государстве в течение длительного периода. Партия коммунистов, история в основном уже сказали свое слово о нем.

С одной стороны, сильного интеллекта, железной воли революционер, руководитель с непреклонной решимостью добиться победы над опасным и сильным врагом, с умением в годы войны находить взаимопонимание с союзниками, отстаивать достойное для страны место в послевоенном мире.

С другой стороны, человек жестокий, коварный, не считающий количества жертв, принесенных им во имя достижения поставленной цели, творивший чудовищный произвол, который привел к гибели множества советских людей,— таков был результат культа его личности. Страна и народ, конечно, никогда не смогут простить ему этих беззаконий — массового истребления коммунистов и беспартийных, не имевших за собой никакой вины, бывших патриотами, преданными делу социализма.

У читателя может возникнуть вопрос: всегда ли в период сталинских репрессий небо выглядело безоблачным лично для меня?

252

Неужели не было случая, когда в бурном потоке клеветнических писем и доносов, исходивших от лгунов и провокаторов, старавшихся выслужиться и за ложь получить повышение по службе, не оказалось ни одного поганого листка, касающегося меня? Да, был такой листок.

После назначения послом в Лондон в 1952 году я стал энергично изучать материалы об Англии. Перечитал много документов, официальных и неофициальных, которые находились в архивах министерства иностранных дел. Внимательно прочел и записки, незадолго до этого присланные из нашего посольства в Лондоне, а среди них письмо поверенного в делах, в котором давалась характеристика экономического положения Великобритании. Характеристика была краткой и касалась в основном фактического положения. Как обычно, в примечаниях к письму указывалось, какие источники использовались при подготовке этого документа. Речь шла об изданных на Британских островах книгах и журналах, из которых были почерпнуты соответствующие цифры.

Я решил выписать названия некоторых книг, чтобы уже на новом месте работы сразу же их приобрести. Перечень названий отдал дипкурьерам, которые ехали вместе со мной в Лондон. По прибытии в посольство воспользовался этим списком и некоторые книги приобрел. Они мне пригодились — там имелись данные и по Англии, и по США, так как тогда я собирал материал для задуманной книги «Экспорт американского капитала». Впоследствии она вышла в Москве и была представлена ученому совету, когда я защищал диссертацию в Московском государственном университете на соискание ученой степени доктора экономических наук.

Несколько месяцев я пробыл на новом посту, а затем получил указание прибыть в Москву для рассмотрения некоторых вопросов. Прибыл. Вопросы, в основном текущего порядка, были обсуждены. Затем Вышинский сказал мне:

— Да, между прочим, на вас из посольства была послана записка о том, что какие-то секретные материалы вы с нашей диппочтой пересылали в Лондон. Материалы были адресованы вам же.

Услышав это, я очень удивился, а министр продолжал:

— Вы, конечно, знаете, в какое ведомство попала записка. Поэтому вам предстоит написать объяснение на имя Сталина.

Пришлось рассказать все, как было. По всему чувствовалось, что и сам Вышинский, мерзкий по натуре, понимал гнусность, проявленную автором записки. Но он мне сказал:

— Объяснение все же предстоит дать. Я коротко заявил:

— Объяснение я дам.

253

Даже ныне, когда я пишу эти строки, не знаю, рассматривалось ли мое объяснение и какова была на него реакция. Сам я больше этим не интересовался. Главное, что хотелось бы подчеркнуть: тогда вся эта история не вызвала у меня никакого беспокойства. Оценивая ее с позиций всего того, что стало известно о периоде сталинских репрессий в нынешнее время, я сознаю всю опасность описанного факта, поразительного по своей нелепости, но, безусловно, для меня угрожающего. Но тогда опасности я не чувствовал.

Возникает вопрос: почему? Во-первых, я все же верил, что кто-то, если не сам Сталин, то, возможно, близкие к нему люди сразу же увидят, что дело это дутое, в ход пущена клевета. Во-вторых, тогда я был еще и под впечатлением сообщения бывшего американского посла в Москве Болена о том, что Сталин сказал Рузвельту в Тегеране, что он высоко ценит работу Громыко на посту посла в США.

Это сейчас стало широко известно, что Сталин мог с легкостью давать людям успокоительные обещания и даже заверения в уважении, а за ними следовали самые жестокие расправы. Тогда же для большинства людей эти дьявольские способности Сталина не были известны.

Имена его жертв никогда не сотрутся со страниц истории. С большой силой прозвучали слова о Сталине Генерального секретаря ЦК КПСС М. С- Горбачева, произнесенные на торжественном заседании, посвященном 70-летию Великой Октябрьской социалистической революции. В них выражены мысли и чувства советских людей.

Гнев советских людей по отношению к Сталину, творившему грубый произвол над ни в чем не повинными людьми,— оправданный гнев. Никто никогда не облекал этого человека правом и властью творить суд над бесчисленными жертвами. Его действия в период культа личности представляют собой такую громаду преступлений, перед которой меркнут тягчайшие злодейства, совершенные в прошлом российскими самодержцами против собственного народа.

Вполне понятно, почему праведный гнев миллионов людей не ослабевает.

Накопившаяся в обществе боль иногда выходит наружу в таких формах, которые заслоняют подвиг народа, совершенный как во время войны, так и во время мира.

Конечно, особое место в суровой, но великой летописи занимает самая важная ее страница — триумф победы в войне против гитлеровской Германии. Никакие, даже самые беспощадные оценки культа личности Сталина не должны и не могут

254

умалить богатырских усилий и заслуг в этом народа. Они являются органической частью истории страны.

Советские люди отдают себе отчет в том. что все героические дела, совершенные народом как в мирной обстановке, так и в годы войны, это именно его подвиг. Подвиг тех миллионов, кто был беззаветно предан Родине, кто шел на смерть во имя защиты ее независимости, во имя защиты социализма и всего того, что дала революция в 1917 году, всего того, что так убежденно и страстно отстаивал В. И. Ленин.

ВЕЛИКАЯ ПОБЕДА В ВЕЛИКОЙ БИТВЕ

Стоял ясный день. В Москве в это время была уже поздняя ночь, а на тихоокеанском побережье США сияло солнце — между Сан-Франциско и Москвой разница одиннадцать часов. Мы находились на конференции, где разрабатывался Устав ООН. Нарком В. М. Молотов уже отбыл в Москву, главой советской делегации на конференции оставался я. Меня неожиданно пригласили к телефону:

— Мистер Громыко?

— Да, я вас слушаю. Кто говорит?

— Говорит Леопольд Стоковский. Я вас поздравляю: ваша великая страна одержала победу над Германией.

Мы все ждали этого часа, готовились к нему, и все-таки этот день наступил неожиданно. Известный деятель искусства Леопольд Стоковский был первым, кто поздравил меня и сообщил о победе.

И началось. День Победы запомнился мне бесконечным потоком поздравлений. Они нахлынули со всех сторон. Звонили самые разные люди, знакомые и незнакомые, в том числе Юджин Орманди, Чарли Чаплин, дипломаты, государственные деятели, представители различных американских общественных организаций и, конечно, часто бывавшие в советском посольстве эмигранты из нашей страны, у которых не завяла патриотическая душа.

Через некоторое время позвонила Лидия Дмитриевна (она в то время находилась в Вашингтоне) и прерывающимся от волнения голосом сообщила:

— К нам в посольство без конца идут люди, у ворот выстроилась огромная очередь. Все радуются и поздравляют. Тысячи людей ждут, что ты выйдешь и скажешь им речь. Мы объясняем,

255

что посла нет, он в Сан-Франциско, а они все равно стоят, говорят: «Пусть русские выходят, мы их будем поздравлять. Эта победа — наша общая большая радость».

Золотыми буквами в летопись истории человечества навсегда вписана дата — 9 мая 1945 года. В этот день пришла Победа, которую так жаждали все советские люди. Наступил праздник и для всех народов, боровшихся с фашизмом.

Всему миру было известно, что добытая славная победа стоила нам великих жертв, неисчислимых лишений. Но Советские Вооруженные Силы, весь наш народ с честью выполнили свой патриотический и интернациональный долг.

Никто не будет оспаривать, что в деле Победы есть лепта и советских дипломатов. Сталин на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии отметил:

— Хорошая внешняя политика весит больше, чем две-три армии на фронте.

Советский народ внес решающий вклад в разгром гитлеровской Германии и ее союзников, в освобождение Европы от фашистского рабства, в спасение мировой цивилизации. Он совершил этот подвиг во имя мира и жизни на земле.

Внесли вклад в достижение победы во второй мировой войне народы и армии США, Великобритании, Франции, Китая, других государств антигитлеровской коалиции. Самоотверженно боролись с фашистскими захватчиками бойцы воинских соединений, партизанских армий и отрядов Югославии, Польши, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Венгрии, Албании, движения Сопротивления и участники антифашистского, в том числе немецкого, подполья.

Находившиеся в США советские люди чувствовали в те дни теплоту, с которой их приветствовало подавляющее большинство американцев. Упомяну лишь об одной встрече, состоявшейся 28 мая 1945 года в Американо-русском институте в честь делегатов Советского Союза, Украины и Белоруссии во время Сан-Францисской конференции. На этой встрече присутствовало свыше, полутысячи человек, в том числе многие видные американские деятели.

Все выступавшие отмечали необходимость сохранить и упрочить дружественные советско-американские отношения в интересах будущего мира. В своем выступлении от имени трех наших делегаций я также особо подчеркнул то огромное значение, которое имеет для послевоенного мира сотрудничество между двумя великими державами — Советским Союзом и США.

Празднование Победы не привелось увидеть президенту США

256

Рузвельту, который много сделал для ее достижения. Судьба распорядилась по-своему...

У меня осталось твердое мнение, что Рузвельт относился с большим уважением к Советскому Союзу и лично к Сталину. Известно, что секретная служба США в лице Аллена Даллеса вела переговоры в Швейцарии с некоторыми руководителями гитлеровского рейха, интересы которых представлял германский генерал Вольф.

Узнав об этих переговорах, Сталин направил американскому президенту послание с выражением своего возмущения действиями американских спецслужб.

12 апреля 1945 года Рузвельт подписал послание в адрес Сталина. В нем говорилось о твердом намерении укреплять сотрудничество США с Советским Союзом. Это было последнее письмо, написанное Рузвельтом в адрес Сталина, и вообще последний документ, подписанный этим президентом. В тот же день, к вечеру, Франклин Рузвельт скончался.

Брешь в политической жизни США образовалась зияющая. Международные последствия ее оказались огромными. К власти в США пришел Трумэн, бывший вице-президент. Как политик он до этого светил вроде Луны — отраженным светом. В советско-американских отношениях почти сразу же стали проявляться серьезные натянутости.

Добрые отношения Рузвельта к Советскому Союзу чувствовались во многих его поступках. В частности, знаменательно, что американский президент пригласил народного комиссара иностранных дел поприсутствовать на конференции в Сан-Франциско весной 1945 года. Молотов принял это приглашение и прилетел в США. Путь его лежал через Вашингтон.

Но Рузвельта уже не было в живых. И тогда Трумэн, занявший пост президента, провел встречу с советским гостем. Как посол, я сопровождал Молотова в Белый дом на беседу.

Мне приходилось и до этого встречаться с Трумэном. Как-то раз вице-президент Трумэн (это было еще месяца за два до кончины Рузвельта) пригласил меня на просмотр хроникального фильма. На экране показывали киносюжеты о сражениях американцев на Тихом океане. А потом стали демонстрировать советскую кинохронику о боях на советско-германском фронте. В небольшом зале кроме нас с вице-президентом находились еще только его помощники. Трумэн сидел рядом со мной. Глядя на экран, он почти выкрикивал:

— Это поразительно! Я потрясен! Какой героизм людей! Какая мощь армии!

257

Кадры, которые шли на экране, я не видел. Наше посольство еще не получило той хроники. Американцы достали ее по каким-то своим каналам. Мне хотелось слушать голос диктора, который сопровождал киноленту. Но мой сосед говорил, говорил без умолку.

После просмотра Трумэн продолжал с восхищением отзываться о Красной Армии, ее героизме, о вкладе Советского Союза в общую победу над фашизмом. Высказывания его отражали только превосходную степень восхищения. А ведь передо мной находился тот самый Гарри Трумэн, который в самом начале войны, когда гитлеровская Германия только напала на Советский Союз, сделал заявление, прогремевшее на всю страну и ставшее известным за ее пределами. Звучало оно так:

— Если мы увидим, что Германия выигрывает войну, нам следует помогать России, а если будет выигрывать Россия, нам следует помогать Германии, и пусть они убивают как можно больше.

В День Победы по американскому телевидению выступил президент Трумэн. Он тоже говорил о победе, но как-то сухо, казенно. Народ ликовал, вся Америка торжествовала, а на каменном лице нового американского президента лежала печать сдержанности. Ничего удивительного не было в том, что впоследствии он вместе с Черчиллем стал делать все, чтобы разрушить те связи и добрые союзнические отношения, которые установились между СССР и США в годы войны.

И вот Молотов и я вошли в Белый дом.

Мы не виделись с Трумэном всего лишь несколько недель, но я с трудом узнавал в этом человеке того, который еще так недавно источал любезность и обходительность. Теперь в разговоре с советским наркомом Трумэн вел себя жестко, сухость сквозила в каждом жесте. Что бы ему ни предлагалось, о чем бы разговор ни заходил, новый президент все отвергал. Казалось, временами он даже не слушал собеседника.

Речь шла тогда о предстоящей первой сессии Генеральной Ассамблеи ООН, на которой Советский Союз готов был выступить по некоторым вопросам и совместно с Соединенными Штатами. Молотову поручалось обговорить это с Трумэном. Но такого разговора не получилось.

Анализируя эту встречу, можно прийти к выводу, что в данном случае Трумэн вел себя так потому, что тогда он только что стал президентом, ему как лицу, облеченному высшей государственной властью, было доложено о том, что Америка вот-вот станет единоличным в мире обладателем нового грозного оружия страшной разрушительной силы — атомной бомбы. Трумэну явно ка-

258

залось, что, получив в руки такое оружие, Америка сможет диктовать свою волю Советскому Союзу.

Беседа эта оставила неприятный осадок. Ни о чем договориться с Трумэном было нельзя, ни на какие компромиссы он практически не шел, даже по небольшим вопросам.

Трумэн подчеркнуто пытался обострить встречу. По всему ощущалось, что он не вполне доволен решениями Ялты в отношении ООН и некоторых принципов деятельности этой организации. Президент проявлял какую-то петушиную драчливость, придираясь чуть ли не к каждому высказыванию с советской стороны о значении будущей всемирной организации и о задаче не допустить новой агрессии со стороны Германии. Чувствовалось, что Трумэн пружину уже натянул.

Более того, совершенно неожиданно — нам казалось, что это случилось в середине беседы,— он вдруг почти поднялся и сделал знак, означавший, что разговор закончен. Мы удалились. В результате встреча в Белом доме фактически оказалась свернутой. Молотов был ею недоволен. Такие же чувства испытывал и я.

Раньше, до окончания войны, до кончины Рузвельта, Трумэн хотел создать о себе хорошее впечатление в Москве. Но уже на беседе с Молотовым его как будто подменили. Новый президент обладал солидной способностью к политическим метаморфозам, которые вскоре проявились открыто.

Сталин, естественно, был информирован об этой встрече. При мне он никогда не касался указанного эпизода. Но я убежден в том, что Сталин обратил серьезное внимание на преемника Рузвельта, который не умел, да и не желал скрывать своей неприязни к державе социализма, понесшей самые большие жертвы для достижения победы над общим врагом.