Дэвид Лодж Покидая убежище

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9

– медленно повторил Тимоти. Эти слова как-то странно взволновали его.

Опера заканчивается тем, что эта, как ее, Бруннхильда бросается в погребальный костер Зигфрида.

Ведь тела Гитлера и Евы Браун тоже были сожжены вместе!

Точно! В Канцлерском саду, когда русские стояли уже в полумиле от Берлина. Кругом горели дома и разрывались снаряды. Не хватало лишь музыки. И ты можешь себе представить? Их венчал парень по фамилии Вагнер! Непостижимо!

Но ведь их тел так и не нашли?

Так говорят русские, – ухмыльнулся Винс, глядя на Тимоти. – А ты думаешь, что он еще жив и где-то прячется?

Да нет, – проговрил Тимоти, глядя на бесконечное море деревьев, такое густое и непроницаемое. Где же он читал о том, что переодетый в монаха Гитлер, вместе со своим штабом, прячется в монастыре? Но он не мог вспомнить источника. Туча заслонила солнце, и листва потемнела. Теперь он понял, почему лес назывался Черным.

Дон рассмеялся.

Да ты просто маленький Тори, Тимоти!
Ну, не то что бы, – смутился он. – Просто этот Эттли – такой зануда. Вот если бы Черчилль был премьер-министром, то было бы здорово.
Он что, твой кумир?
Черчилль победил в войне, – простодушно ответил Тимоти. – Они мерзко поступили, когда его выгнали.
Ни одна страна в мире не решилась бы на это. Вот что великолепно!
Великолепно? А по-моему, отвратительно!
Но ты только вдумайся, Тимоти! Нигде в мире не осмелились бы сместить с главного поста человека, который недавно привел страну к победе в мировой войне. Как ты думаешь, немцы бы сделали это, если бы могли? А французы? Или Американцы? Значит, вы, британцы, ставите политику выше патриотизма – вот, о чем я говорю. Вот почему у вас, в Великобритании, никогда не может быть диктатуры.
А в Америке?
У нашего президента есть соперник, – сказал Дон. – Это Маккарти.

Баден-Баден был курортным городком, пестревшим яркими домами, зелеными лужайками, цветущими клумбами, фонтанами и флагами. Узкая речка суматошно журчала в центре города многочисленными мелкими водопадами, распространяя кругом свой плеск. Баден находился во французской зоне, и тощие, болезненные французские солдаты с алыми нашивками на рукавах узеньких униформ смешивались с отдыхающими, что грелись на солнце и прогуливались вдоль реки.

Вся компания зарегистрировалась в отеле посреди одной из горбатых, мощенных булыжником улиц в центре города. Здесь на всем была печать старомодной, величавой роскоши. Толстые ковры и высокие потолки смягчали звуки их оживленной болтовни, а зеркала в тяжелых позолоченных рамах, висевшие вдоль стен длинных коридоров, казалось, укоризненно отражали их пестрые спортивные наряды. Тимоти досталась отдельная комната, с прилегающей ванной. В ванной было три крана с надписями Brause, Susswasser и Thermalwasser^²⁶. А на стене висели термометр на деревянной ручке и песочные часы. Он как раз был поглощен игрой с этим прибором, когда зашла Кейт, и предложила поехать в гольф-клуб. По дороге она показала ему казино: большое белое здание в стиле «неоклассицизм», с коринфскими колоннами, в то же время неожиданно простое и благопристойное. И вовсе не мрачное, каким его представлял Тимоти.

Корт располагался в предгорье, примерно в двух милях от города. Они пообедали на террасе клуба, глядя на дальнюю лужайку. Вокруг белели скатерти под яркими полосатыми зонтиками. Немецкие, французские и американские реплики перекликались с мягким позвякиванием приборов и звоном бокалов. Внизу тянулись зеленые дорожки-трассы. Взглянув налево, Тимоти заметил маленькую деревянную гостиницу, скрытую по самый карниз деревьями, и рядом небольшой овальный бассейн, поблескивавший на солнце.

Вот это жизнь, Тимоти! – подмигнула Кейт.

Они заказали форель с салатом и жареным картофелем. Винс предложил запивать белым вином.

Я лучше выпью пива, – сказал Мэл. – Сегодня мы играем в гольф, не забывай!
Какого черта! – возмутилась Рут. – Я и без спиртного-то по мячу не попаду, так что мне терять нечего.

Мэл и Винс были заправскими игроками и состязались друг с другом. Остальные составили четверку: Кейт и Грэг играли против Дот и Рут. Дот и вправду хорошо играла, но ее друзья были дилетантами. Тимоти быстро распределил их умения в порядке убывания: Кейт, Грэг, Рут. Они взяли на прокат маленькие тележки для своих сумок, и юноша помог сестре довезти ее поклажу.

Винс и Мэл с силой ударили по мячам и погнали их по трассе, не отставая уже друг от друга ни на шаг. Остальным потребовалось гораздо больше времени, чтобы сдвинуться с начальной метки, и двигались вперед они с медленно и с переменным успехом. Они то попадали, то промахивались, они выкорчевывали куски дерна, беспрестанно теряли мячи в ухабах поля или загоняли их на чужие дорожки, присоединяясь к партиям других игроков. Они хохотали, чертыхались и мошенничали.

Все это время Тимоти зевал от скуки, но Кейт позволила ему загнать мяч в лунку вместо нее. Уж если он попадал в лунки на ухабистом Муниципальном поле в Уортинге, это что-нибудь да значит! И, благодаря его опыту, Кейт и Грэг стали потихоньку догонять Дот и Рут.

Потрясающе, Тимоти! – закричала Кейт, когда брат попал в дальнюю лунку^²⁷. – Ты должен довести игру до конца!

Грэг зааплодировал, лежа на травяном барьере.

Трудно промахнуться: трава такая бархатистая, – скромно отозвался Тимоти.
Что ж, это один из лучших кортов в Европе, – сказала Кейт. – Сюда съезжаются игроки со всего мира. А, осторожно!

Тимоти пригнулся, и мяч, просвистев прямо над его головой, приземлился в жесткой траве на дальнем краю лужайки. Рут, прихрамывая, подошла к краю лунки. Изо рта у нее свисала сигарета, а кепка была повернута наискось.

Эй, вы видели? Я же попала! Ба-бах! – но тут она нахмурилась и, подбоченясь, стала озираться вокруг. – Куда же он запропастился?! Хотите сказать, что он провалился в дыру?
Может, и провалился, Рут, – сказал Грэг. – Но только не в эту дыру. Посмотри в других.
О’кей, Сэм Шнайдер, ты и сам недалеко от меня ушел. Господи, как же жарко! – она уселась на лужайку и сняла правый туфель, разминая пальцы. – Эти туфли меня доконают.
А бассейн-то просто сказочный, и никто в нем, вроде, не купается, – Дот всматривалась в сторону того самого бассейна возле отеля, который раньше заметил Тимоти.
Бассейн? Кто-то сказал бассейн? – завизжала Рут. – Где он? Отнесите меня к нему!
Вода! Вода! – заквакал Грэг и на четвереньках пополз по траве.
Что скажете, ребята? А что, если нам забросить игру и пойти искупаться? – предложила Рут.
Но мы без купальников, – заметила Кейт.
Ну-ну, нечего жеманничать! – отозвался Грэг. – К тому же я всегда хотел поглядеть на мокрую Рут.
Э, братец, да ты и не жил еще! – восторженно каркнула Рут.
Наверное, можно взять купальники напрокат, – сказала Дот. – Я бы просто окунулась.
Да кто сказал, что они пустят нас поплавать? – проговорила Кейт. – Уж если на то пошло, то это частный бассейн.

В отеле управляющий вначале смущенно покачал головой, но после нескольких аргументов, изменил свое мнение и разрешил им пользоваться бассейном. Вскоре последовали и купальники. Они были старомодными и плохо сидели на друзьях: когда те появились из раздевалок и поглядели друг на друга, их охватила истерика.

– Девчонки, надеюсь, вы не сняли лифы, – простонала Рут. – Я примерила это без лифа, и тут мне стало страшно – я потеряла грудь! – и она стала изображать, что на ощупь ищет грудь, как мужчина бумажник.

Обсыхая на солнце, они заказали чай со льдом. Разгоряченные Мэл и Винс пришли только к вечеру, когда кругом легли длинные тени.

Какого черта ты здесь делаешь? – спросил Мэл жену. – Я обыскал всю эту проклятую площадку.
Он проиграл, – заявила Рут. – Ты ведь проиграл, моя конфетка? Женская интуиция подсказывает мне, что это так.

Винс подтвердил ее догадку:

Счет три-два. Вначале я хотел дать ему фору, но он гордо отказался.
У меня такая же клюшка, как и твоя, – заворчал Мэл. – Просто сегодня дурацкий день. Я никак в лунку попасть не мог.
Поучись у Тимоти, – сказала Рут – Он не знает себе равных!
Откуда у вас эти купальники?
Славный человек из отеля дал их нам.
Да он будто из музея их достал!
Ты просто завидуешь, любимый. Достань-ка себе такой же и присоединяйся к нам.
Пошли, уже темнеет.
Может и вправду пойдем, – поддержал Винс. – А то не видать нам сегодня казино.
Ладно, уговорили, – и Рут вскочила на ноги.

Тебе и вправду не нравятся друзья Кейт? – спросил Тимоти.

Дон немного оторопел.

Думаю, что это взаимно.
Но все-таки, почему?

Дон хотел сказать, но замялся. Они шли вперед молча. Тишину нарушали только жужжание насекомых в траве возле Пути Философа да гул городского движения далеко внизу.

Может, лучше переменим тему? – предложил Дон. – Они все-таки друзья твоей сестры.
Да я не скажу ей, – заверил Тимоти.

Дон усмехнулся.

Зато мне нравится твоя сестра. Это-то взаимно?
Не знаю… Думаю, что да. Как ты думаешь, она не слишком толстая?

– Нет, – со смехом ответил Дон. – По-моему, в самый раз. Можешь ей передать, если хочешь.

Они зашли в отель, чтобы переодеться и принять душ. Затем снова уехали: на этот раз ужинать маленький ресторанчик в горах, который обнаружили Винс и Грэг. Это был старый домик с изогнутой крышей, вмещавший лишь двадцать посетителей, и Грэг говорил, что стол здесь приходилось заказывать в нем за несколько дней. Зато еды хватило бы на сто лет. Здесь была и оленина, которая добывалась охотниками при помощи лука и стрел в Черном лесу, если верить Винсу. А также омлеты с ромом, вызвавшие у Дот отрыжку. Простите, извинялась она, и Грэг спросил, слышали ли они историю о том, как американец попал на обед в Париже, а одна девушка испортила воздух.

– Сидящий с ним рядом француз встал и извинился. За что вы извиняетесь, ведь это не вы, – шепотом спросил американец. Ах, М’сье, -сказал француз, – наша страна славится галантностью. Через несколько минут девушка пукнула снова. Тогда американец вскочил и сказал: Ребята, считайте, что это я!

Тимоти, который никогда не слышал, чтобы взрослые так ругались, и вдобавок выпил два стакана вина, вдоволь посмеялся над историей. Другие тоже стали рассказывать такие анекдоты, что Кейт то и дело лукаво посматривала на него. Он избегал ее взгляда, и бродившая у него на лице рассеянная улыбка не давала возможности оценить, насколько он вникал в то, о чем говорили – да это и на самом деле неизвестно.

Было одиннадцать часов, когда они уехали из ресторана. Далеко внизу, в долине, мерцали огни Бадена. С тех пор, как Тимоти приехал из Англии, ему постоянно казалось, что он взирает на все с поднебесных высот, а перед ним, как перед Иисусом в Библии, расстилаются все царства мира. Свежий ночной воздух сдерживал зевоту и охлаждал его разгоряченное тело. Ему хотелось поехать в открытом «мерседесе» вместе с Винсом, но Кейт набросила на голову шарф и вскочила на переднее сидение. Все остальные сели в «олдсмобиль» Мэла и поехали по горному серпантину вслед за «мерседесом», и его задние огни то светились, то гасли в темноте, словно сигареты, когда Винс притормаживал на опасных поворотах. Сидящий спереди Грэг крутил ручку радио, упрямо двигая иголку по шкале сквозь невнятное многоязыкое бормотание, отрывки песен, симфоний, маршей, опер, пока наконец не нашел джаз. И Тимоти снова поразило это ненасытное желание развлечений, владеющее друзьями Кейт. Казалось, что у них была цель превратить жизнь в бесконечный триумф удовольствий, причем получить их сразу и как можно больше. Он вообразил себе не раз виденных в альбомах причудливых шестируких индийских богов и богинь. В одной руке они держали бокал «Мартини», в другой сигарету, в третьей вилку, а четвертой настраивали радио, в то время как еще одна пара рук в танце обхватила талию подруги.

Трудно было привыкнуть к этому образу жизни, ведь он оскорблял глубочайшие инстинкты и принципы Тимоти. Ни одно из разумных правил и предостережений, полученных в школе бедности, не было применимо в царящей здесь атмосфере излишества. Они гласили: будь бережливым, оставляй все на будущее, оттягивай удовольствие, копи его по частицам, живи предвкушением или воспоминанием, не поддавайся порывам. Ну и какой толк оставлять на потом половину шоколадки, если завтра Кейт купит ему новую? Какой смысл ограничиваться одной бутылкой сока, если у тебя хватит денег на две? Зачем неделю ждать вечеринки, если сегодня же можно придумать что-нибудь поинтереснее. Сегодняшний день даровал столько милости и новизны, что дома их хватило бы на целый год, а то и больше. Друзья скользили по спирали дороги к новым наслаждениям. Полчаса назад Тимоти засыпал. Сейчас, в ночной прохладе он обрел второе дыхание, приобщился к неуемным порывам окружающих и готов был бодрствовать всю ночь. Он сам себе изумлялся. А на прошлое смотрел с изрядной долей презрения. Казалось, годами он делал то, чего не хотел, из-за своей робости и неведения того, что есть другая жизнь. Теперь же он открыл для себя этот новый, невероятно роскошный мир и стал частью его.

– Ты что-нибудь слышал о гражданских на фронте^²⁸? – спросил Дон. – За каждой армией следовала еще одна. Она жила за счет первой армии: та ее прикрывала и защищала. Эти люди подбирали и истребляли все, что первая армия не успела конфисковать или разрушить. . . Боюсь, что здешние влиятельные круги иногда напоминают мне именно этих маркитантов. Только одеты они не в лохмотья и не несут узлы за спиной. Зато красуются в костюмах от Братьев Брукс, с отличными чемоданами и разъезжают в блестящих «бьюиках».

Тимоти незаметно окинул взглядом потрепанные рукава и запачканные брюки Дона.

– Но нельзя же их винить в том, что они состоятельны, – мягко возразил Тимоти.

– Может ты и прав. Но они ведь этого не заслуживают, – сказал Дон. – Почему именно они унаследовали Землю?

О чем это ты?
Они живут здесь, как аристократы. Но пусть уж лучше процветает кровная аристократия, нежели аристократия доллара. Дома многих из них не удостоили бы и взгляда, и они это знают. Конечно, я говорю не о твоей сестре.
Нет-нет, – согласился Тимоти, хотя сам не был уверен, что Кейт другая.
Я имею в виду моих земляков. У себя дома они никто. Сидели бы у себя в саду, раздумывая над тем, удастся ли им в этом году купить новую машину, и мечтая провести отпуск в Атлантик Сити. А здесь они короли. Европа – их игровая площадка. И они попали в точку.
Потому что оказались здесь? Ты об этом?
Да. Потому что оказались здесь вовремя. Именно тогда, когда немцы – и не только – стали потихоньку выползать из своих подвалов, расчищать руины, перестраивать города, открывать отели и рестораны, казино и прочие достопримечательности. Именно тогда они одни оказались тут как тут, и у них хватило денег, чтобы всем этим воспользоваться. Единственные люди, у которых не было проблем с валютой, паспортами и визами. Они, разумеется, могли бы поехать и на восток, но зачем им это надо? Там неуютно. Там по-прежнему разруха.
Ты про страны за Железным занавесом? А ты был там?
Я как-то совсем было собрался в Варшаву. Получил визу, и все такое.
И почему ты не поехал?

Дон пожал плечами.

– Поездки на конференции, которые проводят коммунисты, считаются антиамериканскими. А это и была молодежная конференция. Мне сказали: Ты можешь ехать, дружище, но назад мы тебя не пустим. И пригрозили, что конфискуют паспорт.

Дон приложил руку козырьком ко лбу. Тимоти взглянул в ту же сторону, на восток по течению реки. Там образовалась что-то вроде маленькой дамбы или водопада, вокруг которого пенилась вода, а сбоку был шлюз. За шлюзом река быстро терялась из виду между пологими зелеными холмами равнины Неккар.

– Не правда ли, трудно представить? – проговорил Дон. – Всего две сотни миль на восток – и не поверишь, что окончилась война. Разруха, очереди за продуктами. Тайная полиция.

Тогда зачем ты хочешь туда поехать?
Сложно сказать… Мне кажется, что при мысли о том, что случилось в Европе всего несколько лет назад, одежда из мешковины и пепелища кажутся более естественными, чем цветастые рубашки фирмы Вайкики.

Тимоти на минуту задумался.

Ты поэтому любишь Англию? – спросил он.

Когда он проснулся в своей комнате в гостинице Баден-Бадена, то обнаружил, что, ворочаясь в течение ночи, он оказался в тесном плену своего пухового кильта – той нелепой, но единственной разновидности пижамы, которую здесь выдавали, – так что он весь вспотел. Еще его мучили ужасная жажда и головная боль. Неужели, подумал он, это и есть похмелье? Но выпил он всего две рюмки вина и коктейль «Том Коллинз»^²⁹ в казино.

Воспоминание о спиртном повлекло за собой рой образов. Яркое великолепие убранства казино: зеркала, подсвечники, фрески. На потолке – изображения гигантских обнаженных женщин, прикрытых для приличия драпировкой, с табличками Richesse, Noblesse, Industrie и Agriculture^³⁰. Жужжание рулеток и постукивание фишек, которые перемешивали и выкладывали, беспрестанный шум вокруг, похожий на стеркотание сверчков. Вспомнилась, как Кейт, стоя у входа в Grande Salle^³¹ с сияющими глазами и расширенными ноздрями, прошептала: Правда, потрясающе, Тимоти? А через несколько часов, когда они еле-еле волокли ноги в сторону стоянки, она шепнула ему: Не спрашивай Винса об исходе – ему страшно не повезло.

Его часы остановились на двадцати минутах восьмого, но Тимоти догадался, что уже гораздо позже, потому что солнечный свет мерцал сквозь щели в ставнях. Он подошел к раковине, не долго думая, отпил прямо из-под крана и плеснул холодной водой на лицо. Когда Тимоти распахнул ставни, в комнату хлынули солнечный свет и свежий воздух, и он с неукротимым воодушевлением глянул поверх крыш и садовых оград города на зеленые горы и ярко-голубое небо.

Он нашел Кейт в гостиничном кафе, на террасе. Она сидела за столиком одна, покуривая сигарету, и читала журнал, глядя поверх солнечных очков.

– Привет! – улыбнулась она. – Хорошо спал? Мне не хотелось тебя будить.

А сколько времени?
Почти час.
Черт! Я пропустил мессу?

Кейт поморщилась.

Она, наверное, уже закончилась. Сейчас спрошу у официанта. И закажу тебе полдник^³².
Какой еще полдник?
А ты как думаешь?
Наверное, завтрак в полдень. Он так и называется?
В Америке – да.
Типично для американцев.

Официант сказал, что последняя месса в городе проводится в двенадцать.

Ты не расстроился, Тимоти?
Да нет. Я же не виноват, что проспал. А что подают на поздний завтрак?
Что угодно! В этом вся его прелесть.

Он заказал свежий грейпфрут, яичницу с ветчиной и колбасой, апфельштрудель^³³ и чашечку кофе. Кейт рассказала, что все остальные снова поехали играть в гольф.

Неужели же ты осталась из-за меня?
Нет. Просто днем мне надо выполнить одно поручение. Съездить туда, куда я всегда езжу из Бадена. И ты можешь составить мне компанию.
И куда ты поедешь?
В сиротский приют, который я обнаружила здесь прошлым летом.

Тут подошел официант, неся грейпфрут на подносе, и это помогло Тимоти скрыть его волнение. Он нанизал аккуратно отрезанную дольку на вилку и отправил ее в рот.

В приют? – между делом переспросил он.
Да. Как-то раз, воскресным днем, я увидела вереницу славных малышей, выходящих из церкви. И разговорилась с одной из монахинь, сопровождавших их. Накануне ночью я выиграла в казино, и в порыве отдала ей сто марок на содержание приюта. Милостыня, как сказал Грэг. Но она была мне так благодарна. Она даже заплакала, Тимоти! Я смутилась: ну что для меня значат сто марок?

Кейт всхлипнула и элегантно высморкалась в бумажную салфетку.

– Короче говоря, монахиня пригласила меня их навестить, и с тех пор я туда езжу. Всегда привожу с собой леденцы для детей, а иногда и небольшие пожертвования. Ребята обычно тоже мне что-нибудь дают с собой – они очень великодушны, хотя и подтрунивают надо мной. Грэг называет меня леди Щедрость. Ну как, не хочешь со мной поехать?

Ее голос был веселым, но во взгляде ему почудилась взволнованная мольба.

Конечно, хочу! – заверил Тимоти.

– Восточная Европа всегда вызывала во мне странное чувство, – тихо проговорил Дон – так тихо, что Тимоти едва мог расслышать его слова. – Я никогда там не был, но такое ощущение, что она знакома мне, как дом. Я имею в виду Польшу, запад России, всю ту часть. Там проходило столько боев, что почва, наверное, превратилась в костяную муку. А у городов там то польские, то немецкие, а иногда и русские имена. Но на самом деле города одни и те же. Эта земля проклята. На нее обрушились все несчастья.

Он умолк. Но Тимоти было нечего сказать.

– Представляется, что там очень пасмурно и холодно – вечная зима. Небо затянуто тучами, а на земле тонким слоем лежит грязный снег, такой тусклый и топкий. В воздухе дым, и с неба, как изморось, падает мокрый пепел. Но не будем об этом. Где-то вдалеке локомотив переводят на запасный путь, но его не видно, только слышен лязг вагонов товарного поезда. А товарный поезд… – но речь не о том.

Дон снова прервался. Тимоти молчал в замешательстве.

– Когда я пытался уехать в Варшаву, мне не столько нужно было попасть в сам город или на конференцию. По правде говоря, я хотел поехать только в Аушвиц.

Казалось, он ждал какого-то отклика от Тимоти.

– Где-то я слышал это название, – сказал он. – Не там Наполеон победил?…

– Господи! То был Аустерлиц, – Дон медленно повернул голову и уставился на Тимоти. – Хочешь сказать, что ничего не знаешь об Аушвице?

Это был концентрационный лагерь? Как Белзен?

Дон кивнул.

Точнее, лагерь уничтожения. Это немного другое.
Я так и подумал сначала, но просто не мог понять, зачем ты туда хотел поехать, – стал оправдываться Тимоти. Из-за этого с Доном и было тяжело: приходилось пребывать в постоянном напряжении, как на экзамене.
Мне просто хотелось проверить, будет ли он по-прежнему сниться мне, если я его увижу на самом деле.
Тебе снятся концлагеря?

– Да, и регулярно. Снится, что я в лагере, но непонятно, поляк я или еврей. На самом деле, я и то, и другое. Мои бабушка с дедушкой родом из Кракова – это недалеко от Аушвица. Они встретились в Штатах. В Польше им бы не дали пожениться, потому что дед был христианином – во всяком случае, бывшим – а бабушка еврейкой. Поляки ненавидят евреев, как и все остальные. Но поляки не выносят еще и немцев и русских. А немцы и русские ненавидят поляков и друг друга. Единственное, что у них общего – так это то, что они все терпеть не могут евреев. Знаешь пословицу про еврейское счастье? Нет? Как бы то ни было, во сне я отрицаю, что еврей. Нет-нет, герр комендант, я не еврей. Я ариец, настоящий ариец. Да, мне место в лагере – ведь я все понимаю: военное время, нужно принимать меры…– но только не путайте меня с грязными евреями. Конечно, я презираю себя в тот момент, но мне ведь хочется жить, понимаешь? Каждый сам за себя. Зачем мне идти в печь, если можно этого избежать? Это никого не спасет. Да и потом, я не настоящий еврей, а только по отцовской линии. И вот, они колеблются, но отпускают меня. И я начинаю служить в лагере кем-то вроде школьного вахтера, понимаешь? Ну, таким малым в синей спецовке, который постоянно болтается где-то рядом. Да еще с метлой в руке: есть на что опереться, или же можно внезапно претвориться, что ты энергично подметаешь территорию, когда женщин и детей ведут в дезинфекционный барак. Вжик-вжик… Ничего не вижу. Я очень занят. Забочусь о чистоте и порядке, герр комендант. Нельзя мне ли получить новую метлу, герр комендант? Щетина почти истерлась. Офицеры то и дело пытаются застать меня врасплох вопросом на идиш. Но не для того, чтобы поймать. Уж слишком я им нужен. Ведь я знаю все лагерные сплетни. Но я готов наделать в штаны, когда они меня так подкалывают.

Немного помедлив, Тимоти спросил:

А чем заканчивается сон?
У него нет конца. Вот поэтому я и хочу поехать в Аушвиц.

Все произошло именно так, как он представлял себе и видел во сне: и старый дом в предместье Бадена, пропитанный запахом полировочного лака, и площадка с песочницами и качелями. И ребятишки в комбинезонах, толпящихся вокруг Кейт, достающей леденцы. И ласковые улыбки монахинь. И вот маленькая кудрявая девочка прибежала по лужайке, когда все разошлись. А Кейт схватила ее на руки и стала подбрасывать в воздух со словами: Только взгляни на эту девчушку! Правда, хорошенькая? Ответ напрашивался сам собой:

Она твоя, Кейт?

Сестра чуть не уронила ребенка.

Что? – тупо переспросила она.

От смущения в нем все перевернулось, но ему удалось изобразить на лице улыбку.

Да я пошутил, – сказал Тимоти.
А… – она недоуменно покосилась на брата.
В самом деле, откуда взялись эти дети? – спросил он. Он принял серьезный вид, дабы загладить легкомысленность предыдущего вопроса.
Многие из тех, что постарше, потеряли родителей в бомбежках в конце войны. Или просто потерялись – в Германии царило такое смятение, многие бежали от русских. Конечно, эта малышка родилась уже после войны. Ведь так, дружок?

Кейт опустила девочку на землю, подарила ей шоколадку и уже, было, подставила щеку для поцелуя, но малышка убежала показывать подарок монахине. Кейт, смеясь, переглянулась с монахиней и пожала плечами, а та изумленно и осуждающе развела руками.

– Не удивлюсь, если отец этой малютки – Джи-ай^³⁴ или французский солдат, – предположила Кейт.

– Или Томми^³⁵, – продолжила Рут. – Ведь им вполне мог быть британский солдат? Вечно так: если подонок, то непременно лягушатник^³⁶ или Джи-ай.

Кейт описывала ей маленькую девочку, когда возвращалась в Гейдельберг в «олдсмобиле» Мэла. В сумерках мелькали деревья, но в машине было тихо и уютно, почти как в гостиной.

– Британский солдат – человек чести! – заявил Тимоти, сидящий сзади. Он уже понял, что, провозглашая британские патриотические клише, он очень забавляет своих американских друзей. И только этим он мог расплатиться за расточаемые ими от его имени доллары и марки. Как он и ожидал, в ответ раздался каркающий смех Рут.

– Но мои гамбургские друзья думают иначе. Они говорят, что Рипербан сейчас больше походит на старую добрую Кентроуд.^³⁷

А что такое Рипербан? – спросил Тимоти.
Не важно, Тимоти, – проговорила Кейт.

Рут тихо захихикала.

– Кейт бережет твою невинность, Тимоти. Но ты, по-моему, уже неплохо во всем разбираешься, да?

Он уклонился от ответа, задав собственный вопрос.

– Неужели немецкие девушки добровольно… уходили с отрядами оккупантов?

Тут Мэл фыркнул, согнувшись над рулем.

Да любая из них дала бы правую руку на отсечение, чтобы только подцепить Джи-ая.
Только Джи-аям нужны были вовсе не правые руки, дорогой, – захихикала Рут.
Кстати, сейчас немецкие девушки более разборчивы, чем раньше, – заметила Дот.
Точно, – сказал Мэл. – Было время, когда можно было заполучить любую фроляйн за плитку шоколада Херши.
Ага, – поддакнула Рут. – А теперь за две плитки Херши и батончик Милки Уэй. Повсюду же инфляция… Так или иначе, фроляйн не интересуют нашего Тимоти, верно?
Да.
Что тебе нужно – так это свидание с симпатичной американской студенткой, правда?
Неправда, – отрезал он. – Мне и так хорошо.
Положись на меня, Тимоти. Я все улажу, – пообещала Рут.
Рут, оставь ребенка в покое, – перебил Мэл. – У него еще будет время на женщин. И скажу тебе прямо, Тимоти, хорошего в этом мало. Только взгляни на меня. И ни за что на свете не женись!
Эй, минутку! – запротестовала Рут.
Вот, скажем, Гитлер. Все было прекрасно, пока он был один. Тут он женится на Еве Браун, и что же? На следующий день он терпит поражение в войне.

Невольно хохоча, Рут стала колотить мужа, и машина слегка завиляла по шоссе.

Ай, осторожней! – закричал он. Однако усмешка на его лице показывала, что он доволен эффектом, произведенным остротой. Он щелкнул переключателем на панели, и свет фар прорезал сгущающиеся сумерки.
Наших мальчиков не видно? – спросила Кейт.
Хм, они, наверное, уже в Гейдельберге. Когда Винс проигрывает кучу денег в казино, он вымещает зло на машине.

Но почему же Бог позволил Гитлеру дожить до конца войны? И столько народу погибло, воюя против него или защищая его. Столько бегущих от тех и других попало в плен. А лагеря? В одном Аушвице в день уничтожали по десять тысяч, по словам Дона. Если бы Июльский заговор^³⁸ удался, то около миллиона людей остались бы в живых. Даже больше. Но бомбу перенесли, и Гитлер выжил. Винс говорил, что были и другие покушения на него. Но взрывов не происходило, или же Гитлер в последнюю минуту менял свои планы. Наконец, ракета Ф.1, потеряв управление, рухнула на бункер Гитлера, но с ним ничего не случилось. Стоит ли винить его в том, что он думал, будто находится под некоей божественной защитой? – резюмировал Винс. Но зачем Богу защищать Гитлера?

– Вопрос к тебе, Тимоти, – сказал Дон. – Я не христианин и вообще не верующий. Но будь я христианином, меня бы интересовало не то, что тогда сделал Бог, а то, как это восприняли остальные христиане. Например, Папа Римский.

Он занимал нейтральную позицию. Папа не должен принимать чью-то сторону.
Да я не о войне говорю. А о лагерях. Как можно нейтрально относиться к лагерям?
Наверное, он не знал. Ведь никто не знал об этом до окончания войны?
Он знал. И многие об этом знали. Быть может, они просто не верили в это. Какое им еще найти оправдание? Бог их знает, ведь и сейчас трудно поверить.
Но что Папа мог сделать? Ему заткнули рот в Ватикане.
Мог бы и заговорить. Мог даже сам пойти на распятие.
Это несправедливо.

Тимоти был уязвлен и сбит с толку. Папу не в чем было винить. Он был хорошим человеком. Говорят, что даже святым.

Конечно, несправедливо. И как я, ничтожный, мог такое сказать? Не имею права. Что ж, налегаю на метлу.

Мэл подбросил их до Фихте Хаус. Было около девяти часов вечера.

– Увидимся с вами в следующую пятницу, если не раньше, – сказала Рут.

Я не успела сказать Тимоти, – пояснила Кейт.
О, Тимоти, тебе там очень понравится, – пообещала Рут.

– О чем это вы? – недоумевая, спросил Тимоти, когда «олдсмобиль» умчался прочь.

– В следующие выходные мы все поедем в Гармиш – городок в Баварских Альпах.

Боже! А это далеко?
Ой, трудно сказать. Наверное, в нескольких сотнях километров отсюда. Поедем на поезде, в спальном вагоне в пятницу вечером, а вернемся утром в понедельник. Там расположен армейский центр отдыха. Совершенно запредельное место: горы, озеро…
И от чего мы будем отдыхать на этот раз?

Кейт рассмеялась.

– Ты так уморительно шутишь, Тимоти! На самом деле, там отдыхают солдаты во время отпусков. Для этого там есть все, что душе угодно: можно купаться, кататься на горных лыжах зимой, а летом – на водных. Ты когда-нибудь пробовал?

Нет.
Винс хорошо катается. А я все никак не научусь. Давай-ка, посмотрим, нет ли нам писем.

Маленький кабинет Рудольфа пустовал, но дверь была открыта, и Кейт зашла туда, чтобы забрать почту из ячейки в стене.

– Тебе открытка от мамы, – сказала она, протягивая ему черно-белую открытку с шестью видами Уортинга. Он перевернул ее и пробежал письмо глазами. В нем упоминалось о каком-то пироге.^³⁹

– Кстати, Рудольф зовет тебя за город на этой неделе, – вспомнила Кейт, направляясь к своей комнате. – Предложил съездить с ним в деревню на велосипедах. Я ответила, что ты с удовольствием поедешь. Ты согласен?

Не знаю. У меня же нет велосипеда.
Он сказал, что одолжит тебе свой. Это такой милый парень. Ты ведь разговаривал с ним?
Немного. Честно говоря, я не знаю, о чем с ним говорить.
Об Англии. Рудольф обожает Англию.
Но неудобно как-то. Он же был военнопленным…
И не надо говорить о войне. Я никогда не обсуждаю ее с немцами. Они, как и прочие, хотят ее забыть. Уф! Какая тут духота!

Она раздвинула шторы и распахнула окно, бросив через плечо:

Что нового дома?
Да в общем ничего. Передают тебе горячий привет. Хочешь прочитать?
Позже. Пойду приготовлю кофе с бутербродами.
Я помогу.
Хорошо, Тимоти.

Ему нравилась общественная кухня, с ее сверкающими белыми и стальными покрытиями, всяческими приспособлениями и огромным гудящим холодильником. Стоило открыть его дверцу, и перед вами, как во сне, вспыхивала прямо-таки витрина довоенного магазина. Кейт доверила ему открыть консервы с тунцом настенным консервным ножом с маленьким магнитом на массивной ручке.

А здесь можно купить такие консервные ножи?
B гарнизонной лавке “PX”^⁴⁰ – конечно. Но зачем он тебе?
Думаю, не отвезти ли его маме.
Отличная идея. Только вот будет ли она им пользоваться?

Тимоти подумал с минуту.

Нет, – и они оба рассмеялись.

Кейт извлекла из холодильника хлеб в свертке и отрезала несколько ломтиков.

Дома на кухне все по-старому?
Что ты имеешь в виду?
Дверца буфета по-прежнему цепляется за дверную ручку?
Вроде бы да.
А ящик зеленого стола все так же заедает?
Да.
То есть у вас стоит все тот же зеленый стол? И на нем, естественно, все та же клеенка в клеточку?
Она вообще-то уже белая. Узор стерся.

Кейт тяжело вздохнула.

– Что ж, судя по всему, не произошло никаких существенных перемен. И что, по-прежнему, стоит спустить в туалете воду, как она пропадает в кране?

– Да, но если постучать по трубам, она снова потечет. Только беда в том, что иногда от этого из дымохода в бак сыпется копоть.

Кейт, хохоча, замотала головой.

Как водится, Тимоти все еще продолжал жевать, когда Кейт покончила со своей порцией. Откинувшись в кресле, она закурила сигарету – длинную «пэлл-мэлл».

Ну как тебе выходной?
Супер!
В приюте не было скучно?
Нет, было даже интересно.

Кейт на минуту умолкла. Тимоти уже предчувствовал, о чем она заговорит. Он откусил большущий кусок бутерброда.

Что ты имел в виду, когда спросил, моя ли она, эта девочка?
Право, не знаю, зачем я это сказал, – пробормотал он.
Да ладно тебе, Тимоти! Ты явно что-то подразумевал.

Сестра терпеливо и настойчиво ждала ответа. Он смущенно заерзал в кресле.

– В таком случае… почему же ты ни разу за все это время не приехала домой? – наконец выпалил он.

Кейт расхохоталась.

– Ах, вот в чем дело! Вот ты о чем? Думал, что я мать-одиночка? Боже, если бы ты знал, как это смешно! – и она снова затрясла головой, хотя ее смех был уже немного неестественным. – Да я, похоже, самая старая дева в Гейдельберге.

И Кейт стала стряхивать сигарету над пепельницей, хотя пепла на ней не было.

Вообще-то это не моя мысль, – стал оправдываться Тимоти.
Да уж понятно. Так, наверное, считает мама?
Однажды я услышал ее разговор с папой. Она меня не заметила.
И что сказал папа?
Думаю, он не поверил в это. Но заволновался. Мне тоже не верилось, но когда мы отправились в интернат, эта мысль запала мне в голову. Да и сама посуди…
Ну?
Знаешь, как-то странно, что ты так давно не приезжала домой.

Кейт яростно затушила одну сигарету и закурила новую.

– Хорошо, я скажу тебе, почему я не приезжала домой. По двум простым причинам: во-первых, не могу больше там находиться, а во-вторых, боялась, что они вынудят меня остаться.

Как это «вынудят»?

Но Кейт нетерпеливо махнула рукой, выдохнув в воздух столбик дыма.

– Да, конечно, они не могли заставить меня помимо моей воли. Я говорю о том, что не смогла бы противостоять их доводам, упрекам и взаимным обвинениям. Мне не хотелось говорить им правды, чтобы не причинить им боль.

Она объяснила, что не хотела говорить им, что ненавидит их убогий маленький домик, с настолько тесными комнатами, что при малейшем движении наткаешься на мебель. Где вся семья полгода была вынуждена ютиться в гостиной из-за того, что в других комнатах царили могильный холод и сырость.

– Представляешь, в последний раз, когда я приезжала к вам, мои туфли покрылись плесенью – а они стояли у меня в спальне! Не могу передать, как мне было плохо в то Рождество.

Она просто мечтала скорее вернуться в Гейдельберг и считала дни до окончания отпуска, пока, наконец, не придумала повода уехать раньше, чем предполагала. Достаточно ей было утром раздвинуть шторы в своей спальне, и девушку охватывала такая паника, словно она тонула. Достаточно было взглянуть на эти жалкие, запущенные садики с множеством перекошенных и гниющих от сырости сараев: то для угля, то для инструментов, то для велосипедов. Увидеть женщин в поношенных кофтах и юбках, с повязанными поверх бигудей шарфами, которые, ежась от холода, сплетничали возле заборов о ценах на картофель или развешивали мокрое белье. А в то время из тысячи труб валит такой дым, что стоит провести пальцем по оконному стеклу через час после уборки, и он становился черным. Только холод, сырость и грязь кругом.

– Это было просто невыносимо. Сколько себя помню, зимой мне всегда было холодно и неуютно, пока я не уехала из дома. Возвращаться к этому было уже невозможно.

Стараться спрятаться от сквозняков, ежась у огня, когда ноги жгло, а спина мерзла. И каждый раз, когда кто-нибудь открывал дверь, из камина вырывалось облачко дыма, а с полочки падали рождественские открытки.

– Жалкий шипящий огонек! И постоянные споры! От этого даже не согреешься. Я все вспоминала эту маленькую уютную комнатку с горячим душем в теплой ванной, боясь, что дома больше не протяну. За все время мне только раз удалось принять ванну. Достаточно, чтобы простудиться. Но как объяснить это папе с мамой?

Как объяснить, что дело не в них, что против них она ничего не имела: многие вынуждены были жить так из-за войны и ее последствий. Но что она привыкла к другому образу жизни и уже вряд ли сможет перестроиться.

– Как-то я выбралась за покупками в Вест-энд – вовсе не потому, что там было что-то особенное в магазинах, а просто затем, чтобы хоть на время вырваться. Возвращалась я поздно и попала в час «пик». А я уже и забыла, что это такое.

Ей казалось, что она вот-вот упадет в обморок в давке, ведь между двумя скамьями в ее отсеке теснилось человек десять, которые держались за багажную полку, чтобы не потерять равновесие, и одновременно пытались читать газеты. В нос бил резкий запах несвежих сигарет и человеческих тел. Окна запотели. Тогда она осознала, что ей просто чудом удалось избежать участи этих измученных, усталых пассажиров, вынужденных проделывать этот путь по два раза в день всю оставшуюся жизнь, и счастливо вздохнула при мысли, что никогда не вернется сюда.

Никогда?
Разве ты не достаточно долго здесь пробыл, чтобы понять меня, Тимоти? Только вспомни эти выходные. В Англии возможно что-то подобное?
Да, понимаю, но…почему никогда?
Я имею в виду, что, по крайней мере, никогда снова там не поселюсь. Я буду приезжать в гости, хотя по-прежнему откладываю поездку. Я почувствовала облегчение, когда в прошлый раз не смогла приехать из-за событий в Корее. Ужасное признание, да? Но притворяться нечего. Ты, конечно, скучаешь по семье и дому? А я по ним никогда не скучала, даже в эвакуации. В детстве я даже думала, что они меня удочерили, потому что никогда по-настоящему не любила ни мать, ни отца.
Правда?
Правда. И то, что ты был любимчиком в семье, только усугубляло ситуацию.
Разве я был любимчиком?
Да конечно был! И у нас была такая разница в возрасте, что я была в полной уверенности: меня удочерили, потому что боялись бездетности, а потом неожиданно родился ты – а ведь так и было на самом деле.
Правда?
Да! Маму предупредили, что после моего рождения у нее больше не будет детей – роды были очень тяжелыми. Но ты появился на свет легко, и с тех пор она в тебе души не чает.

Кейт взяла еще одну сигарету из пачки и предложила ему.

Ой, я все время забываюсь.
Да нет. Я, пожалуй, возьму, – ответил Тимоти.
Да, я и впрямь ввожу тебя во грех! Ты ведь раньше не курил?
Курил пару раз.

Воровато затягивался пущенной по рукам сигаретой Вудбайнз в школьном велосипедном сарае, после чего на языке оставались крупицы табака. На этот раз все было по-другому. Во рту, словно вата, распространился приятный дымок. Он закашлялся.

– Меня всегда удивляло, почему из всей семьи только я была полной. Все это лишний раз подтверждало мои мысли. Но однажды я обнаружила, что я все-таки их родная дочь, и меня это немного шокировало.

Почему?
Это случилось, когда я ездила в призывной пункт женских ВВС. Надо было иметь при себе свидетельство о рождении, в которое я до того не заглядывала. И оно подтверждало, что я их родная дочь. Однако в том же конверте лежало еще и брачное свидетельство родителей. И, сопоставив даты их свадьбы и моего рождения, я поняла, что появилась на свет через шесть месяцев после их свадьбы.

Она многозначительно взглянула на брата.

Ну и что? – спросил он.
Эх, Тимоти! А я-то думала, что ты знаешь о жизни больше, чем я в твоем возрасте. Это означает, что я была зачата, как говорится, до заключения брака.
Господи! – краснея, проговорил Тимоти.
Представляешь? Между прочим, мне это даже нравится. Мама с папой кажутся человечнее. Но тогда я была поражена. Какими же они были лицемерными, когда запрещали мне красить губы и задерживаться по вечерам! Теперь ясно, почему они так вели себя со мной. Классический случай. Да что у тебя с сигаретой?
Она закончилась.
О сигаретах так не говорят, – захихикала Кейт, щелкая зажигалкой и поднося ее ему. – Когда докуришь, я отвезу тебя в гостиницу. Уже поздно.

Но в тот вечер Кейт так и не отвезла Тимоти в комнату Долорес. Между ними рухнуло слишком много барьеров, перед ними открылось слишком много дверей, чтобы так просто окончить разговор. Они все скользили от разоблачения к разоблачению. Говоря, Тимоти чувствовал, как он становится все старше, как его мозг набухает под воздействием такого количества новой информации. Точно так же он чувствовал боли в суставах, когда вытягивался в постели: мама называла это болью растущего организма. Когда же Тимоти наконец действительно лег спать, то долго не мог уснуть, вспоминая разные обрывки беседы, хотя было уже очень поздно и он очень устал. В его голове звучали слова Кейт:

– Не понимаю, как же я продержалась в тот год в Париже. Наверное, просто я была настолько невинной, что у мужчин дух захватывало. Им никак не удавалось соблазнить девушку, которая так мало знала. То есть я могла поехать с каким-нибудь парнем за город, позволить ему угощать меня блюдами, которые стоили целое состояние^⁴¹ на черном рынке, отвезти меня в ночной клуб, а потом, в конце вечера, могла просто пожать ему руку на прощание. Пожать руку! Что они обо мне думали после этого… Только один из них пришел в ярость: как-то он позвонил мне в офис и сказал, что я строю из себя «майскую целку».^⁴² Я понять не могла, что он имел в виду. Помню, даже попросила его: Повторите, пожалуйста! – прямо как образцовая секретарша. И он ответил армейским шифром – ну, знаешь: М (мама), А (Анна), Й (Йорк) и так далее. А я записала это себе в блокнот и тут, догадавшись, бросила трубку. Испугалась, что он какой-то маньяк. Но на самом деле он был, наверное, прав. Конечно же, я тогда была еще примерной католичкой. Достаточно было объятий на заднем сидении автомобиля, чтобы я побежала исповедоваться. Я и думать не могла о том, чтобы переспать с мужчиной.

– А потом я влюбилась. И по-настоящему. Безумно! Его звали Эдам. Он был армейским капитаном. Никогда в жизни не встречала таких, как он. В нем не было ни капли наглости, напротив, он был утонченно вежливым и обходительным. К тому же он был старше, чем многие знакомые мужчины. Мне казалось, что в его глазах сияют солнце и луна. Я смутно осознавала, что мы поженимся когда-нибудь, после войны, но думать об этом не решалась – тогда мы все жили сегодняшним днем, ведь война продолжалась, и кто мог знать, что еще случится. И когда он сказал мне, что его отправляют на фронт, и предложил провести последний выходной вместе в отеле под Парижем, я тут же согласилась. Правда, я толком не знала, что это могло за собой повлечь. Знала, что мы сделаем это, что бы это ни было. Но мне было все равно. Я чувствовала себя скорее невестой, чем любовницей. И с приближением дня на моих щеках играла краска волнения и смущения. Потом как-то случайно в нашу контору попало его досье, и я узнала, что у него в Америке есть жена и четверо детей. Да и отослали его не на фронт, а в Брюссель, освобожденный несколько недель назад.

– Мне долгое время было горько, обидно и жаль себя, даже когда меня отправили в Германию. Я пришла в себя только тогда, когда впервые после войны приехала домой. Просто взглянула на унылую жизнь Англии и поняла, как же мне повезло, что я из нее вырвалась. Предположим, я толстушка, на которой никто не хотел жениться, – ну и что? Зато я могу веселиться, жить в тепле и уюте, видеть мир. Да и что хорошего в браке? Вот мама, например: что у нее была за жизнь? Кроме того, в армии я насмотрелась на неудачные браки, супружескую неверность и разводы (у нас в округе Чеплэйн было много подобных случаев). Когда меня отправили в Гейдельберг, я начала новую жизнь, подружилась с Винсом и Грэгом, Дот и Марией. И у меня такое чувство, что у каждого из нас в прошлом была какая-то травма. Мы никогда не обсуждали прошлого и не говорили о своих семьях, но мне все-таки кажется, что это так. У нас немало общего. Возможно, главное то, что мы все хотим забыть о боли. Хотим жить настоящим. Веселиться и дружить, ни к кому не привязываясь и не страдая. И нам действительно очень весело, ты же видишь. Но долго так продолжаться не может.

– Где-то год тому назад я поняла, что не буду дожидаться увольнения. Я собираюсь эмигрировать в Соединенные Штаты, Тимоти. Могу уехать в любой момент. У меня есть все документы, поручители готовы помочь мне. Я еще никому не говорила об этом, только Винсу, Грэгу и тебе. Медлю я главным образом потому, что мама с папой вряд ли поймут меня. Они подумают, что я их бросаю. Вся надежда на тебя, Тимоти: помоги мне их убедить. Я не могу жить здесь все время, а в Англию не вернусь. Ты же понимаешь меня, правда? Я должна двигаться вперед, не назад, а США – место подходящее. Конечно, вполне может случиться так, что мне там совершенно не понравится, и я захочу вернуться, но сомневаюсь, что это произойдет. Ты же не считаешь меня эгоисткой, правда, Тимоти? Что ожидает меня, вернись я в Англию? Работа стенографистки или машинистки за десять фунтов в неделю, да и то, если повезет? Ты-то умный, у тебя большие перспективы. Возможно, когда ты повзрослеешь, Англия станет другой. Но для меня там нет никаких перспектив. Зато в Америке хороший секретарь зарабатывает пять тысяч долларов в год. Я смогу то и дело прилетать к вам в гости. Или вы сможете навестить меня в Америке и так же хорошо провести время, как в этот раз. Ведь было бы здорово, правда? Теперь ты видишь, что для меня это единственный выход, Тимоти? Правда, видишь?

Он сгустил тени под сводами моста, смягчил их ластиком, стряхнул с листа резиновые комочки и поднял этюдник. Рисунок был закончен. Пожалуй, он был неплох. Правда, статуя на мосту казалась здесь все-таки лишней – впрочем, фигуры Тимоти всегда неважно давались. А так все было в порядке. Кейт и ее друзьям понравится. Однако карандашный рисунок выглядел каким-то мертвым и серым.

Тогда Тимоти достал свою маленькую коробочку с красками. Теперь нужна вода. Он спустился к реке и наполнил баночку. Как приятно будет писать реку речной водой! Он вскарабкался вверх по берегу, занял исходную позицию и стал подцвечивать рисунок, пробуя краски на открытке с видами Уортинга, пока мамины слова не были окончательно закрашены.

Он взглянул на часы: пора идти. Он еще хотел принять душ в Фихте Хаус до возвращения Кейт с работы. Дон собирался зайти за ними в семь. Жизнь Тимоти была как никогда полной. Порою, он думал, что так хорошо ему еще не было за все годы отрочества.

1 A.R.P. – air-raid precautions, британские мероприятия по пассивной противовоздушной обороне.

2 Русский аналог “Jerries”.

2 Те самые женские ВВС, за вступление в которые так ратовал Черчилль.

Blog

Дэвид Лодж Покидая убежище