Дэвид Лодж Покидая убежище

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9

2

Им больше не приходилось вставать по ночам и идти к дому, где жила Джил. Этого дома уже не было, а сама Джил попала в рай, как и ее мама. Ее папа вернулся в Военно-воздушные силы. Тимоти вместе с матерью переехал в деревню, где воздушных налетов не бывало. Они жили в местечке под названием Блайфилд, в тесном темном домишке возле газового завода. Дом принадлежал миссис Тонкс, толстой женщине со странным запахом. Они занимали переднюю, тесно обставленную тяжелой, блестящей мебелью, и спальню на втором этаже. Матери приходилось делить кухню с миссис Тонкс, а это был серьезный недостаток.

И таких недостатков, по словам матери, в доме миссис Тонкс было очень много. Здесь не было электричества и с наступлением темноты приходилось жечь газ. Мать подносила лучину к белому фитилю, и он вспыхивал сначала голубым, затем красным и, наконец, желтовато-белым пламенем, еле слышно шипя при этом. Потянув за цепочку, можно было отрегулировать его яркость. Миссис Тонкс не желала зажигать лампу на лестнице, поэтому, когда мама относила Тимоти в постель, в свободной руке она держала подсвечник со свечой. По обыкновению, она оставляла свечу в спальне, на каминной полке, так как теперь мальчик побаивался темноты. Если свеча догорала до того, как он засыпал, Тимоти звал маму, и она зажигала новую. Зимой было холодно, и, когда они просыпались по утрам, окна были покрыты инеем изнутри. Тимоти ногтем процарапывал в нем отверстия и смотрел через них на газовый завод. За заводом простиралось поле, на котором паслось несколько коров. Однажды мама захотела пройти через него кратчайшим путем, но только они двинулись, одна из коров уставилась на них, и Тимоти испугался. И они пошли в обход по шоссе. По утрам они умывались над тазом. Мать приносила из кухни горячую воду в кувшине. В доме миссис Тонкс не было ванны и мама купала его в жестяной ванночке в передней перед камином. Было так приятно купаться у огня, и особенно сохнуть, но только вот брызгаться ему не позволяли. Отец привез из дома его кораблики, однако они не помещались в этой лохани. Отец по-прежнему работал в лондонской конторе, но по выходным приезжал к ним.

Тимоти ходил в приходскую школу возле деревни. Ему нравилась учительница по имени сестра Тереза: розовощекая, с милой улыбкой. Зато он очень боялся сестры Схоластики, с ее большой бородавкой, из которой росли волоски. Сестра Схоластика преподавала у старших девочек, но иногда выходила на детскую площадку. Ее имя было трудно выговорить, и как-то раз Тимоти назвал ее «сестра Эластика». Младшие девочки засмеялись, а сестра искоса на него взглянула. По воскресениям он с мамой ходил слушать мессу в монастырскую часовню. Пастор приезжал туда на велосипеде. Месса была очень длинной из-за пенья монашек. Лучше всех пела сестра Тереза, а хуже всех сестра Схоластика.

По радио часто передавали в их исполнении песню «Синие птицы»:

Над белыми скалами Дувра

Настанет свободное утро,

И синяя птица взлетит.

И будем любить и смеяться

И мирной землей наслаждаться -

Ты только надейся и жди.

В конце ее были такие строчки:

И Джимми тогда сможет спать

В своей маленькой детской опять.^³

При этих словах Тимоти вспоминал свою маленькую комнатку в Лондоне.

Однажды в школе устроили концерт, и каждый должен был спеть или прочитать стихотворение. И Тимоти спел «Синие птицы». Сестра Тереза даже прослезилась и расцеловала его. Белые скалы Дувра, о которых пелось в песне, стояли на берегу океана. Мальчик мечтал съездить туда после войны и увидеть синих птиц.

Однажды мама приехала с ним в школу, чтобы просить настоятельницу о его переводе в пансион. Тимоти не хотелось жить там, но мама объяснила, что вынуждена вернуться на работу в Лондон, а ему опасно с ней ехать. Мать-настоятельница сказала, что ему понравится в пансионе, потому что воспитанникам там очень весело. Она вынула пакетик с ирисками из ящика и протянула одну из них ему. Он взял ириску, но есть не стал. А на обратном пути выкинул ее в канаву. Мама заметила, но промолчала.

Провожая его в школу на следующий день, она взяла с собой чемодан с одеждой, но из игрушек в нем лежал лишь Одноухий Кролик. Воспитанникам пансиона запрещалось играть в собственные игрушки, однако мать-настоятельница позволила Тимоти взять Кролика. Мама поцеловала его на прощание и велела хорошо себя вести. На глазах у нее были слезы, и мальчик все не мог понять, зачем она бросает его одного. Он не плакал, но ему было очень грустно и боязно. Пансион располагался в темной и холодной половине школы с дощатыми коридорами и ступенями, которые скрипели при каждом шаге, по причине отсутствия ковров. На ужин подали жаркое с белыми кусочками жира и водянистой подливкой, от которой картошка совсем развалилась. Он не стал есть, но испугался, когда сестра Схоластика это заметила. После ужина они отправились в часовню, где пели псалмы и произносили длинные молитвы, которых мальчик не знал. Он беззвучно открывал рот, делая вид, что поет и молится вместе со всеми. Затем пришла пора ложиться спать. Его кровать стояла в просторной комнате, рядом с кроватями еще нескольких мальчиков. Здесь был рукомойник, но умываться приходилось холодной водой. Пол был покрыт линолеумом, на который было зябко ступать босыми ногами, поэтому, сняв ботинки и носки, Тимоти сразу нырнул в постель. Дежурная сестра спросила, помолился ли он перед сном. Он ответил, что мама разрешает ему молиться лежа в постели, если холодно, и мальчики засмеялись. Сестра сказала, что в следующий раз он должен произнести молитву на коленях перед кроватью, как и другие. Сестра выключила свет, оставив лишь маленькую лампу в углу комнаты, где она сидела, перебирая четки. Постукивание бусинок в ее пальцах напомнило ему щелканье спиц тети Норы тогда, в убежище. Вот бы снова очутиться в убежище перед взрывом. В пансионе ему совсем не нравилось. Слезы навернулись у него на глаза, но плакать было бесполезно, да и другие мальчики услышали бы его. Вот когда мама приедет его навестить, он точно расплачется и будет умолять ее забрать его отсюда. Тимоти представил себе, как он со слезами на глазах просит мать: «Забери меня отсюда, забери меня, забери…» и как она увозит его с собой. Картина была заманчивой. Под ее воздействием мальчик уснул.

На следующее утро, еще до рассвета, его разбудил колокольчик. Ночью кто-то выложил его руки поверх одеяла, и теперь они были ледяными. Мальчик укрылся с головой и постарался сосредоточиться на мечтах о том, как мама увезет его отсюда. Но это было бесполезно. Он не верил, что мечта сбудется, слыша, как остальные мальчики встают с постели, умываются и стучат ботинками по деревянным ступеням. Дрожа от холода, Тимоти поднялся с кровати и оделся. Но он не привык одеваться самостоятельно и не смог справиться с пуговицами на манжетах и шнурками на ботинках. Мальчик так и стоял у кровати с развязанными шнурками и свисающими рукавами, пока Сестра не пришла ему на помощь. Она сняла с него рубашку и отправила умываться. Когда Тимоти вернулся, она проверила, чистые ли у него уши. На завтрак подали кашу, но вовсе не ту, вкусную кашку, которую готовила его мама. Она была жидкой, и в ней явно не хватало сахара.

После завтрака они разошлись по раздевалкам чистить свои ботинки. Сестра в голубом переднике протянула ему жестянку с черным кремом для обуви и щетку. Тимоти беспомощно посмотрел на них. И тут слезы покатились по его щекам, бесполезные слезы отчаянья – те самые, которые он хотел припасти до того момента, когда мама приедет его навестить, а теперь зря проливал в окружении безучастных девочек и мальчиков. Никто не видел и не слышал, как он плачет в этой темной и шумной раздевалке, пропахшей гуталином.

– Что случилось, Тимоти? – услышал он позади. – Большим мальчикам не пристало плакать.

Мальчик обернулся и увидел сестру. Он вытер слезы тыльной стороной ладони и шмыгнул носом.

– Я не умею чистить.

– Ну вот, нечего слезы лить. Гляди-ка, я научу тебя.

Она наклонилась над его ботинками и принялась тщательно чистить их. Кто-то из ребят уставился на них и захихикал. Тимоти стало стыдно, он отвернулся, и взгляд его упал сквозь решетчатое окно на главные ворота пансиона. И тут он увидел, как по аллее идет мама, неся в руке его веллингтонские резиновые сапожки^⁴. Не думая ни минуты, мальчик выбежал из раздевалки и помчался по коридору. Какая-то монахиня попыталась жестом остановить его: бегать по коридорам не разрешалось. И хотя на лице ее была улыбка, в глубине души он чувствовал, что если она его поймает, то он уже не увидит маму и никогда не выберется из этого пансиона. Тимоти прошмыгнул под рукой монахини и тут же почувствовал, как та схватила его за рукав, однако вывернулся и, спотыкаясь, побежал к двери. Другая монахиня как раз открыла ее, и на пороге он увидел маму. Мальчик бросился в ее объятия.

Как восхитительно было снова оказаться дома! Целыми днями он бродил по комнатам прямо-таки в гипнотическом восторге, не осмеливаясь ни говорить, ни играть, дабы не рассеять чары и не оказаться снова в пансионе. Но мама пообещала, что он туда не вернется. В Лондоне теперь редко случались налеты. Кроме того, у них появилось свое собственное бомбоубежище. Но не в саду, как у Джил, а прямо гостиной, и напоминало оно большой железный стол. Забравшись под него, можно было спокойно спать на матрасах. Убежище называлось «Моррисон»^⁵ и занимало почти всю комнату. Отец говорил, что от прямого удара оно, конечно, не спасет, но вообще-то лучшей защиты не придумаешь. Как бы там ни было, Тимоти почувствовал себя в безопасности, когда залез в убежище. Пол в нем был застелен матрасами и подушками, а стены соединены проволочной сеткой, чтобы можно было дышать, зато, если на крышу убежища рухнул бы потолок, с вами ничего бы не случилось. Тимоти проводил в «Моррисоне» каждую ночь, а если начинался налет, то мама, спустившись из комнаты, тоже забиралась туда и устраивалась рядом с сыном.

Дядя Джек иногда оставался с ними, когда приезжал на побывку, ведь теперь ему негде было жить. На месте домов Джил и ее соседей теперь был пустырь с нагромождениями кирпича и покореженных труб. Они поросли сорной травой, пока Тимоти не было дома. Один раз он видел, как дядя Джек стоит на развалинах, сунув руки в карманы и уставившись в землю прямо перед собой. Тимоти хотел уже позвать его, но решил не делать этого. Дома он рассказал об увиденном маме и позднее слышал, как она говорила об этом отцу. Мама говорила, что в положении дяди это совершенно естественно, но что предаваться скорби ему не следует. А папа говорил, что Джек винил себя в случившемся, – но что он мог изменить? Из их разговора Тимоти узнал, что же произошло в ту последнюю ночь в убежище. Когда на соседнюю улицу упала бомба, разбудившая мальчика, дядя Джек бросился на помощь. Сначала он кричал тете Норе, но та его не слышала. Когда же она, а вслед за ней и Джил, вышли из убежища в сад искать его, вторая бомба упала уже на их дом, и они погибли. «Погибли» – значит, они умерли, и их похоронили, но души попали в рай.В раю они счастливы, но покинутые ими люди горюют, как дядя Джек. Тимоти вообще-то скучал по играм с Джил, но грустил гораздо меньше, чем в пансионе.

На соседних улицах было много руин от взрывов. И хотя мальчики постарше лазили по ним, по идее этого нельзя было делать. Там могли оказаться не взорванные бомбы, и, если нечаянно наступить на одну из них, она могла взорваться и убить тебя. Мальчишки же искали в развалинах шрапнель. Однажды утром Тимоти нашел осколок шрапнели по дороге в школу. Он валялся в канаве, и когда мальчик поднял его, металл был еще теплым. Осколок был тяжелым и шероховатым на ощупь, словно кусок сухой пемзы в ванной. Джин Коллинз попыталась заставить его выбросить осколок, но мальчик не выпускал шрапнель из рук, даже когда девушка его схватила. Тимоти чувствовал странное волнение, держа в руке этот теплый, шершавый и тяжелый кусок металла: он словно осколок войны, упавший с неба. Мальчик стал коллекционировать шрапнель. Вообще-то надо было ее собирать, чтобы отдать в руки правительства для производства новых снарядов. Но Тимоти хранил найденные осколки в картонной коробке под кроватью.

Он уже ходил в районную школу. Сначала Тимоти был напуган грубостью некоторых ребят, к тому же учителя кричали на непослушных и били их, – но все равно здесь было лучше, чем в пансионе. Постепенно он стал чувствовать себя свободнее на переполненной дерущимися сверстниками игровой площадке. Но что ему больше всего не нравилось – так это надзор Джин Коллинз. Она отводила мальчика в школу и забирала домой, и по идее должна была присматривать за ним, пока его мать вела журналы по нормированию^⁶. Иногда, когда Джин злилась, она грозила мальчику, что как-нибудь Гитлер поймает его и жестоко с ним расправится. Тимоти не верил ей, но не любил, когда она так говорила. Гитлер был вождем немцев. Он начал войну. Он был противным человечком с черными усами. Немцев еще называли нацистами, а если нацисты, то дело нечисто, так что имя было подходящим, думал Тимоти.

Однажды Тимоти вместе с отцом и матерью видел в кино фильм про Гитлера. По идее, это была веселая комедия, высмеивающая фюрера. Персонаж самодовольно расхаживал, выкрикивал и лопотал что-то бессвязное, а весь зал хохотал. Но Тимоти смеялся с запозданием, потому что в глубине души боялся. Он не был до конца уверен, что это просто переодетый в Гитлера актер, потому что тот был очень похож на настоящего, и остальные люди и места в фильме казались реальными. Точнее, не совсем реальными, а скорее походившими на сон или кошмар, в котором все как наяву, пока не проснешься. Впоследствии Гитлер иногда снился ему, и Тимоти просыпался ночью в слезах, а перед его глазами все еще мелькал черно-белый, как в кино, образ.

Как-то раз на школьном дворе старшие мальчишки погнались за Джин Коллинз, задрав ее юбку с криками:

– Синие! Синие панталоны! – Джин покраснела и заплакала, а ребята, и Тимоти в том числе, захохотали. Ему было приятно, что над Джин наконец поиздевались. Но директор все видел из окна, и на следующий день старшие мальчики были наказаны розгами, а Тимоти пытался как можно незаметнее красться по школьным коридорам, боясь, что директор видел, как он смеялся.

В семь лет он принял свое первое Причастие. Перед этим надо было совершить обряд первой Исповеди. Вы заходили в маленькую, похожую на шкаф, комнатку в углу собора с решетчатым окошком, за которым вас ждал один из преподобных отцов, и рассказывали ему о своих грехах, а он вас прощал, вернее это Иисус прощал вас. И тогда душа ваша очищалась от налета греха и сияла, словно день. Грешно было, например, лгать, грубить родителям или пропускать воскресную мессу. Также существовал грех разврата. Мисс Марплз так толком и не объяснила, что это за грех, но Тимоти понимал, что развратом были грубые рисунки в туалетах, оставляемые старшими парнями, или этот случай, когда они задрали юбку Джин Коллинз, (чтобы увидеть ее трусики). Хорошо, что Тимоти не делал подобных вещей: ведь было бы немыслимо сознаваться в них на причастии.

Он старался не думать о том, чем они занимались с Джил, когда рассматривали друг друга в ванной или трогали друг друга в кровати под крышей убежища. В этом он никогда бы не смог открыться Святому Отцу. Конечно, тот никому не расскажет, да и вряд ли узнает вас по шепоту в темноте исповедальни. Но вдруг он все-таки вспомнит голос или выглянет из-за шторы, пока вы стоите на коленях с остальными мальчиками и девочками, и вычислит, когда ваша очередь? Что тогда? Тимоти попытался представить, как скажет Святому Отцу об играх с Джил, но внутри у него все переворачивалось от одной мысли. Нет, он не сможет! Но нужно было вспомнить обо всех грехах и сознаться в них до первого Причастия, иначе вы совершали самый страшный грех, грех святотатства.

Перед Причастием Тимоти плохо спал, и ему снова снился Гитлер. Лежа в убежище, когда снаружи, в комнате, начало уже светать, мальчик решил сознаться в вымышленном грехе, чтобы умолчать о Джил. И он придумал историю о том, как украл деньги из сумочки матери, хотя за всю жизнь не воровал ни разу. Святой отец спросил:

– И сколько же ты украл, сын мой?

Тимоти не ожидал этого вопроса и ответил первое, что пришло на ум: один фунт. Вроде бы сумма показалась священнику внушительной и он долго еще корил мальчика за такой жестокий поступок, пока Тимоти не перепугался и не пожалел о сказанном. Зато теперь-то он расплатился сполна за то, что умолчал о Джил, подумал мальчик, и принял причастие без особых волнений.

Однажды домой вернулась его сестра Кэт – она бросила школу. Ей было семнадцать. Поначалу Тимоти стеснялся ее, потому что давно не видел. Кэт была толстухой. Когда он ходила по своей комнате на втором этаже, в гостиной дребезжал буфет, а отец, оторвавшись от газеты, говорил:

– Господи, да под ней скоро потолок провалится. Ничего, спишем это на войну.

Дальняя спальня теперь преобразилась от развешанных по стенам фотографий друзей Кэт и открыток с кинозвездами. В ней пахло духами. Помада у Кэт тоже была, хотя ей не позволяли краситься. Как-то раз мальчик подсматривал за сестрой через зазор между шпингалетами и увидел, как она красится этой помадой перед зеркалом. Наверное, Кэт смывала ее, прежде чем спуститься в гостиную. Смешно: зачем же тогда красить губы, если никто не видит?

Прожив дома совсем немного, Кэт устроилась на работу. Каждое утро она вместе с отцом отправлялась на поезде в город, работать в конторе. Конторой управляла некая мисс Харпер, которую Кэт прозвала Бой-бабой. Кэт мечтала лет в восемнадцать вступить в женские ВВС, вспомогательные женские военно-воздушные силы^⁷, но родители были против. Из-за этого, когда мальчик отправлялся спать, в гостиной случались настоящие скандалы, которые обычно заканчивались тем, что Кэт, громыхая по лестнице, хлопала своей дверью. Тимоти поддерживал сестру. Он бы и сам стал пилотом, будь он постарше. Летал бы на «спитфайре»^⁸ и сбивал немцев сотнями.

Его любимыми игрушками были самолетики, подаренные дядей Джеком. Приятель Джека склеил их из дерева, раскрасил камуфляжными пятнами и нарисовал на крыльях красные, белые и голубые кружочки. Среди них были «спитфайр», «ураган» и веллингтонские бомбардировщики. Аэродром находился на крыше убежища «Моррисон». В передней стоял остроугольный темно-коричневый буфет с битком набитыми ящиками, который мальчик терпеть не мог, – это была «Германия», и ее бомбили резиновые сапоги Тимоти. Дядя Джек как раз летал сейчас на Веллингтоне. Когда он приехал к ним после учений, глаза его сияли воодушевлением. Сказал, что ждет – не дождется, когда же, наконец, угостит фрицев их же пилюлями. Это был день рождения Кэт, ей исполнилось семнадцать, и она спросила дядю, можно ли ей вступить в женские ВВС, – от этого снова начался скандал. Сначала дядя Джек промолчал, но после обеда сказал отцу Тимоти, что Кэт надо отпустить в ВВС, если она действительно туда стремится, и что служба – занятие более толковое, чем работа в конторе.

Ладно, Джек. Видно ты прав.

Тогда Кэт бросилась отцу на шею и расцеловала его, а затем и дядю Джека. А потом мама вернулась из кухни и всплакнула, и дядя Джек предупредил:

Только не думай, что попадешь к Уорралс.^⁹

Кэт ответила, что уже не читает подобной чуши. На следующий день сестра поехала туда, где принимают в женские ВВС, но ее не взяли, так как она не прошла медосмотр. Кэт пришла домой и рыдала три дня и три ночи, а потом вернулась в свою контору, и все встало на прежние места. Но с каждым днем становилось скучнее.

Кэт была угрюмой и неразговорчивой. Дядя Джек больше не приезжал в гости. Мама объясняла, что станция, где он служил, была далеко. Однажды она сообщила, что Джек пропал без вести. А это означало, что его самолет не вернулся из рейда. Но, может быть, дядя Джек все-таки выпрыгнул из самолета с парашютом, и его взяли в плен. А когда кончится война, он вернется в Англию. Тимоти очень жалел, что Джек был в немецком плену. Участь пленника, думал Тимоти, похожа на жизнь в католической школе, когда ты совершенно один и не надеешься вернуться домой.

А война все продолжалась. Мама с папой часто говорили о довоенных временах, но только вот Тимоти не мог уже вспомнить толком, какими они были. Помнится, он ездил на море и ел банан на пляже – такой хрустящий банан, потому что мальчик уронил его в песок. И наверное, это было до войны, ведь бананов сейчас нигде не достать. Еще в витрине магазина стояла украшенная рождественская елка – и это, наверняка до войны было, так как вечерние улицы были освещены фонарями и иллюминацией – и никаких коротких замыканий. Особенно часто родители вспоминали о мирных временах в рождественские дни: как много лакомств можно было достать тогда – бананы и апельсины, виноград и инжир, финики и столько сладостей и миндаля, сколько душе угодно, не то, что по карточкам. И все это должно было вновь появиться после войны. Но война все продолжалась, день за днем.

На Рождество Кэт подарила Тимоти атлас. На первом развороте была изображена карта мира. Великобритания и все страны Британской империи были на ней розовыми. Британия была крошечной, но розовых стран было множество и некоторые – очень большие. Германия же – маленькой и желтой, а Италия – маленькой и зеленой. Когда Тимоти сравнил их по размеру с розовыми странами и с Америкой и Россией, получилось, что война велась нечестно, хотя он гнал от себя подобные мысли. С Японией мы тоже воевали, но и она была крошечной. Германия, Италия и Япония начали войну, и если проиграют ее, то сами будут в этом виноваты, однако их уже долго никто не мог победить. Тимоти любил рисовать гонки: авторалли, соревнования самолетов и лодок. Каждую машинку, самолет или лодку он снабжал флажком одной из стран. На рисунках обычно был изображен финал соревнований, при этом первое место неизменно принадлежало Англии, второе Америке, третье России, четвертое Франции, Италия была пятой, Германия приходила к финишу шестой, а Япония – последней. Иногда Германия и Япония сталкивались или тонули, так и не придя к финишу.

Как-то раз Кэт привела домой американского летчика по имени Род – она познакомилась с ним на танцах. Он был загорелым и облачен был в форму из мягкой тонкой ткани, не то, что жесткая шерстяная форма дяди Джека. Род подарил Тимоти свою жевательную резинку «Джуси фрут»: такую большую, в пластинках, которые приходилось ломать пополам, чтобы положить в рот. Род громко и раскатисто смеялся, обнажая белые зубы. Он называл Тимоти «младшим», а его отца «сэром». В следующий раз Род принес молочный шоколад для мальчика и его мамы, а также сигареты для отца. Род понравился Тиму: все-таки здорово, что американцы воевали на их стороне. Однако американец больше не приходил. Вечером, когда все думали, что Тим спит, внизу разразился скандал. Отец кричал, что Кэт не должна встречаться с женатым мужчиной, Кэт же взбежала по лестнице прежде, чем мальчик успел снова нырнуть под одеяло, и хлопнула дверью своей комнаты.

И вот, в один прекрасный день Кэт уехала из дому – отправилась работать секретарем в американскую армию в Челтенгем. Мать с отцом не хотели отпускать ее, но она донимала их до тех пор, пока они не согласились. В каждом письме она уверяла, что прекрасно проводит там время, что на американцев очень приятно работать и что она может есть все, чего здесь не достать в магазинах. Мама предположила, что Кэт окончательно растолстеет. А папа сказал, что янки хорошо за собой следят. Кэт работала на подразделение Чаплена, что, по крайней мере, было удобно и безопасно, по маминым словам. Кэт не могла рассказать больше о своей работе, так как это была секретная информация. Все это из-за шпионажа и тому подобного – Тимоти был в восторге.

Вскоре после отъезда Кэт в Челтенгем наступил день высадки союзников в Европе^¹⁰. Все радовались, дома весь день не смолкало радио. Отец сказал, что война скоро закончится, и Тимоти с облегчением вздохнул, потому что дядя Джек вернется домой. Но вечером перед сном мама сказала ему, что дядя Джек не вернется. Оказывается, они давно уже знали, что дядю Джека убили, когда сбили его самолет, но Тимоти не говорили, потому что он был еще маленьким. А теперь он уже большой мальчик и должен понимать, что люди погибают на войне, и от этого войны так ужасны. И поэтому он должен молиться каждый вечер за упокоение дядиной души, как раньше молился за Джил и ее маму. Тимоти захотелось плакать, но он не смог. Зато его переполнила ненависть к немцам за то, что они убили лучшего человека из всех, кого он знал.

Потом начались обстрелы самолетов-снарядов. Казалось, война началась заново. Самолеты-снаряды напоминали бомбардировщики, только без пилота. И летели они очень быстро, так что их трудно было сбить. На самом деле они звались В1, а за гудение получили имя «ревуны»: когда их рев прерывался, раздавался оглушительный взрыв. Один из них упал на соседний городок Вулсворт, и там многие погибли. Отец сказал, что им с мамой опасно оставаться в Лондоне, и пришлось вернуться в Блайфилд. Но на этот раз не к мисс Тонкс, а в дом мистера Бравуда. Старик недавно овдовел и не взял с них ни пени, потому что мама Тимоти готовила и убиралась в его доме.

Дни и ночи напролет бомбардировщики летели над Блайфилдом бомбить Германию. Он слышал отдаленный шум моторов, когда гулял в саду или ловил бабочек в поле неподалеку: при этом мальчик бросал сачок и всматривался в небо, сложив ладонь козырьком. Шум медленно нарастал, пока не заполнял собой, казалось, все небо, и ощущение было странным, потому что самих самолетов все еще не было видно. И вот, высоко в небе появлялась крошечная серебристая щепочка, а увидев ее, вы вдруг замечали и сотни остальных – они словно плыли по небу клином. Иногда они оставляли за собой следы из белоснежного дыма, и их было куда легче заметить. Это были американские бомбардировщики, которые назывались Летающими крепостями из-за множества орудийных башенок.

Иногда по выходным отец Тимоти приезжал навестить их в Блайфилд. Он рассказывал, что теперь Лондон бомбили не только самолетами-снарядами V.1, но и ракетами V.2, которые были настолько быстрыми, что сбить их никому не удавалось. Не успевала включиться сирена Тревоги, как вы замечали в небе вспышку, и тут же раздавался взрыв. «Хорошо, что Джерри не придумали их раньше, – вздохнул отец. – Слава Богу, что вы здесь, а Кэт в Челтенгеме», – добавил он, вздохнув.

Затем от Кэт пришли потрясающие вести. Дело в том, что уже неделю как не приходило от нее письма, и мама собиралась уже звонить ей, и тут оказалось, что Кэт в Париже, освобожденном всего три недели назад. Американскому командованию понадобились в Париже секретари-волонтеры, и Кэт решила поехать, никого не спросив. Она сказала, что их не поставили в известность о месте назначения, и только когда самолет стал кружить над аэродромом, девушки увидели Эйфелеву башню и радостно закричали – даже те, кто болел. По словам Кэт, в Париже она была в безопасности и восторгалась поездкой, как самым невероятным приключением в своей жизни. Тимоти казалось, что Кэт очень храбрая, ведь во Франции до сих пор сражались с немцами. А что если немцы снова начнут побеждать и возьмут ее в плен? Мальчику показалось, что и маму тревожит эта мысль. Она сказала, что волнуется, потому что Кэтт совершенно одна в Париже, ведь она так молода, а вернуться в Челтенгем ей не позволят. Каждый день, завидев почтальона, мама спешила к дверям в надежде на весточку от дочери. Письма от Кэт были написаны на одинарном листке бумаги, согнутом в форме конверта. Это была так называемая военная корреспонденция, V-Mail, c красными полосками с внешней стороны и штемпелем цензуры.

Буква V в слове V-Mail означала «победу». На фотографиях он видел, как Уинстон Черчилль делал этот победный знак V пальцами одной руки, а в другой держал сигару. Мистера Черчилля все любили и называли его Винни, хотя обычно этим именем называли девочек, но в то же время оно служило уменьшительной формой от «Уинстон». Черчилль был главой британцев, Рузвельт – главой американцев, а Сталин – русских. Русские тоже побеждали немцев, но в другой части Германии. У Тимоти был комикс про русского мальчика по имени Казак, который всячески дурил немцев, и они отступали.

Тимоти вернулся в школу при женском монастыре, где учился раньше. Обычно мальчики старше семи лет не принимались сюда, но из-за военного времени для него сделали исключение. Странно было вновь вернуться сюда, хотя и сестра Тереза, и сестра Схоластика покинули монастырь. Было скучно учиться в классе с одними девчонками: исключение составляли только он и еще один его ровесник. Но все равно лучше, чем ходить в деревенскую школу. Тимоти боялся грубых деревенских мальчишек, но в то же время их презирал. Они всю жизнь провели в Блайфилде и ничего по сути не знали. Война для них была всего лишь очередной сбитой ракетой V.1 или гудящими над головой бомбардировщиками. Они не представляли, каково было жить в Лондоне с его руинами, бомбоубежищами и шрапнелью, разбросанной на улице. Но Тимоти изнывал по Лондону, вспоминая его улицы, магазинчики, красные автобусы и трамваи. Он любил ездить с мамой в Гринстед, единственный крупный, хотя и не очень большой, город в районе Блайфилда, на автобусе Грин Лайн. В Гринстеде был госпиталь, в котором залечивали ожоги у летчиков, которых вытащили из горящих самолетов. Их часто можно было увидеть на улицах: они были одеты в ярко-голубую больничную одежду и перевязаны белыми бинтами. У некоторых из них все лицо было замотано бинтами, с небольшими щелями для глаз и рта. А у некоторых не было ни бинтов, ни лица, а вместо него как будто маска из растопленного воска. Когда они встречали таких солдат в переулке, мама хватала Тимоти за руку и спешила прочь. По ее словам, было невежливо смотреть на лица несчастных, и мальчик соглашался с ней. Но ему казалось, что так же невежливо проходить мимо и смотреть в другую сторону. Сложно понять, как вести себя в подобной ситуации. Поэтому Тимоти пытался угадать, какое поведение пришлось бы по душе этим раненым.

Тимоти ликовал, когда мама пообещала, что они поедут домой на Рождество и, скорее всего, там останутся. Ракеты V.1 и V.2 больше не бомбили Лондон, и отец мальчика сообщил, что там стало безопасно. Эти хорошие новости вселили во всех надежду, что война скоро закончится. Но когда отец встретил Тимоти с мамой на Викториа Стэйшн, он первым делом сказал:

– Что-то мы снова проигрываем войну.

Конечно, это была шутка, но Тимоти заметил, что папа взволнован. Немцы снова пошли в наступление, и американцам пришлось отступать. Газеты назвали это сражение «Битвой при Балге». Рождество было испорчено, ведь родители волновались за Кэт. Но в день подарков новости были явно получше. По радио объявили, что американцы перешли в наступление, а немцы стали вновь отступать. Кроме того, пришло письмо от Кэт. Мама прочла его вслух за завтраком:

«

Blog

Дэвид Лодж Покидая убежище