Geum.ru

I. Святой Франциск и его время Глава II

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   22


Эта монументальная работа, основание всей современной францисканской критики, тем более поражает, что она рождается в век Вольтера. Незадолго перед этим Стендаль в своем «Словаре» на слово «Francois» рассказал изысканные непристойности; нечестивая и насмешливая «Энциклопедия» с вольтерианской элегантностью царапает францисканцев когтями кавалера Жанкурта: «Ils s’appellaient au paravant «pauvre mineurs», nom qu’ils changerent pour celui de frere minieurs», - утверждает с бесстыдным незнанием истории Жанкурт, и добавляет: «Ce «pauvre» leur deplut». И здесь ехидство превышает незнание. Среди выдающихся людей Ордена он называет только Роджера Бэкона «за преследования со стороны его собратьев, которым он подвергался в мрачное время». Свидетельствуя о силе францисканцев, он приводит данные об их количестве: их было пять тысяч на генеральном капитуле в Ассизи девять лет спустя после основания. «Сегодня, хотя протестанты завладели невероятным количеством их монастырей, у них остается еще семь тысяч мужских общин под различными названиями и девятьсот женских монастырей. На их последних капитулах насчитывалось сто пятнадцать тысяч мужчин и около двадцати девяти тысяч женщин». Это перечисление цифр, полезное для нас, потомков, сыграло не лучшую роль в то время: под ним скрывается сигнал правительствам, и они помнят о нем.


В то самое время, когда «Энциклопедия» находилась в процессе публикации, появился францисканец-теолог и апологет, начавший оспаривать ее, - Хуберт Хайер, который в сотрудничестве с адвокатом Соре и другими католическими писателями начал в 1757 году серию Cahiers, пятнадцать выпусков в год, названных «La Religion vengee ou Refutation des auteurs impies par une societe de gens de lettres». В своих писаниях францисканец-журналист называет Стендаля, «идола неверующей нации», ответственным за современный атеизм. И он был прав. Но жизнерадостные Cahiers угасли в 1762 году, в то время как издание «Энциклопедии» продолжалось. Она была неизбежна. И чем более она развивается во второй половине века, тем более трудной становится научная и литературная защита веры, она как будто робеет перед оружием новых врагов, более страшным, чем кровавые преследования, - осмеянием. И что хуже всего, ученым осмеянием, вооруженным софизмами, которое не грубо поражает людей, как безудержный смех Средневековья, а нападает на основы; оно колеблет догмы, снижает добродетель, разрушает пьедесталы святых, когда называет их фанатиками или больными. Ученая защита веры спасается в эрудиции.


Францисканская культура и ее распространение


После того, как окончился период религиозности семнадцатого века, Италия с предромантической чувствительностью и светским духом возвращается к гуманистической культуре. У францисканства тоже были свои эрудиты, хотя и не сравнимые с Муратори, с Тирабоски, с Беттинелли. Одним самых деятельных и значительных по занимаемому месту и по количеству влиятельных друзей является директор Пармской библиотеки, отец Ириней Аффо, который прославил Орден и особенно свою область значительнейшими архивными изысканиями и тем, что за несколько лет опубликовал 129 трудов и состоял в тринадцати академиях, что не мешало ему жить по-францискански и умереть жертвой своего служения, то есть из-за сыпного тифа (он заразился, когда помогал умирающему).


В восемнадцатом веке нет недостатка в ученых францисканцах, латинистах, математиках, архивистах; у каждой францисканской провинции, в каждом уважающем себя монастыре были свои, а библиотеки были полны философских, теологических, моральных, биографических трактатов и исследований, исторических известий, опубликованных теми монахами, которые познали свой краткий миг славы в своем маленьком центре, осуществляли апостольскую деятельность среди учеников и почитателей и даже сегодня могут предложить документы или фрагменты жизни, полезные для понимания всего века. Но ученых, которые оставили след, не так много: Вильгельм Смит, основавший в Антверпене музей священной филологии для изучения еврейского и Священного Писания; Поликарп Понселе из Вердуна, внимательный исследователь в области органической химии; и достойный особого упоминания Фортунат Брешианский, из числа ломбардских реформатов, живший и умерший при испанском дворе, отличившийся в области естественных наук, согласовав схоластику с научными открытиями и самым строгим научным методом, основанным на использовании микроскопа. Убежденный, что знание клеточной анатомии - это ключ к секретам природы, отец Фортунат Брешианский утверждал важность двух вещей: во-первых, необходимость изучения гистологического устройства различных органов для выяснения их функций; во-вторых, разделение этих органов на элементы в соответствии с их эмбриологическим происхождением. Несмотря на многочисленные возражения, этот принцип, так ясно объявленный отцом Фортунатом, начал преобладать, как известно, век спустя в физиологии и патологии и привел к самым значительным биологическим открытиям. На этом поприще отец Фортунат является предтечей, потому что только век спустя Биша указал путь, по которому нужно следовать. Верный своей цели, отец Фортунат не дал отвлечь себя виталистическими спорами своих современников и не терял время в поисках «пластической силы» и nisus formativus; он ограничился тем, что изучал под микроскопом части организма и сумел классифицировать ткани и органы на полвека раньше Биша, которому, однако, достались все лавры классификатора. Фортунат Брешианский был первым, кто разделил ткани органов, системы тканей органов, описал с относительной точностью соединительную ткань и костную ткань и распространил свои исследования на животных, особенно насекомых. Поэтому не будет преувеличением назвать этого францисканца первым ученым морфологии и настоящим пионером микроскопической анатомии.


Пионером в сельскохозяйственных реформах был отец Никола Онорати, который хотел добавить к своему имени Колумелла, потому что был влюблен (как он сам утверждает во введении к одной из своих значительных работ) в классического автора «Re rustica». Человек разностороннего ума и энциклопедической культуры, он, после того, как преподавал философию в Болонье, был приглашен в неаполитанский университет на кафедру сельского хозяйства и ветеринарных наук, потом на кафедру естественного права и теологии по принципам Скота. Но он специализировался в агрономии и в 1792 году опубликовал важную работу, «Delle cose rustiche, ovvero dell’agricoltura teorica trattata secondo i principi della chimica moderna», которая была высоко оценена также за границей, и в 1804 году появилось второе, расширенное издание в 10 томах. Прекрасный монах, отец Онорати Колумелла не мог из-за любви к науке забыть апостольство, которое составляет первый долг каждого францисканца, следовательно, он проводил свои научные исследования для общественной пользы, когда писал трактаты и памятки, например, «Coltura e l’uso economico dei pomi di terra, detti volgarmente patate» или «Coltivamento e industria della bambagia nel regno di Napoli»; а чтобы прямо обратиться к сельскому населению, о невежестве и нищете которого отец Онорати был прекрасно осведомлен, он публикует свой основной просветительский труд: «Dell’agricoltura pratica e pastorizia e di molte altre dottrine che riguardano la medicina veterinaria e l’economia domestica per gli dodici mesi dell’anno», карманный справочник для крестьян, с собранием народных изречений и пословиц, которая переиздавался вплоть до 1854 года. Среди ученых полезно упомянуть Луиджи Гальвани, ученого болонского врача, который был вернейшим терциарием с 1779 года до смерти и в 1791 году объявил об открытии самой революционной силы в истории науки до того времени: «De viribus electricitatis in motu muscolari commentarius».


В области священных наук выделяются Лоренцо Коцца и Лучио Феррарис. Первый, генеральный министр и кардинал, выдающаяся личность по яркости и гениальности духа, будучи Хранителем Святой Земли в период с 1709 по 1715 год, среди дел, мыслей, всякого рода трудностей и переписки, занимавший весь день, нашел время, чтобы написать трактат «De graecorum schismate», насыщенный его личным опытом отношений с греческой Церковью; трактат, который вместился в четыре тома ин-фолио, но его вес огромен. Лучио Феррарис - автор «Bibliotheca Canonica Juridica, Moralis, Theologica», настоящей энциклопедии религиозных наук, которую ученый консультант Святого Престола составил с францисканским терпением для пользы потомков, объяснив каждое слово согласно постановлениям понтификов, декретам советов, резолюциям святых конгрегаций и придерживаясь в своих суждениях правильного пути между строгостью и мягкостью, встать на который ему помогла, как говорит он сам, сияющая кротость святого Бонавентуры. Этот труд своим крепким построением побеждает время: с необходимыми дополнениями он переиздавался до 1899 года. Были хорошие комментаторы Скота, например, Фрассен, умерший в начале века, или Бойвен и Криспер. Были хорошие составители, например, народный далматинский поэт Андреа Касич, автор «Elementa periphatetica iuxta mentem subtilissimi doctoris Joannis Duns Scoti», или Джироламо да Монтефортино, который воплощает (возможно, не зная этого сам) план Эвтропия Бертрана и составляет «Summa» Скота согласно порядку и построению «Summa» святого Фомы Аквинского. Однако они не восполняют недостаток оригинальных мыслителей. Еще хуже то, что мы чувствуем, что эти образованные последователи Скота далеки от высокомерного сознания того века, которое идет иными путями и уже не понимает язык схоластики. В заключение нужно с сожалением отметить, что францисканство не нашло себе места среди мыслителей 18 века; разве что мы можем обнаружить его, по признаку его внутренней жизненной силы, у основания учения самого великого и самого одинокого мыслителя - Джамбаттиста Вико.


Предоставив философам обсуждать, усвоил ли Вико Скота и насколько он его изменил, оставим без обсуждения, как было написано недавно, что направление, основанное на философии Скота, составляет первый этап философии Д.Вико. Поскольку исследования, проведенные в молодости, оставляют в уме неизгладимый след, мы не только покоримся предвзятому положению, обнаруживая в основании «Scienza nuova» мысли Скота. Так, не преувеличивая влияния многочисленных и теплых дружеских связей с францисканцами на мысль Вико, отметим, что исторически подтверждено, что в ноябре 1725 года он послал первую копию «Scienza nuova» отцу Бернарду Джакки, капуцину, прославленному проповеднику и своему доверенному другу, с такими значимыми словами: «Преданно прошу Вас принять с Вашей обычной высотой души это мое последнее и самое любимое детище, которому, при Вашем добром милосердии, будет удобнее у Вас на грубой шерстяной ткани, чем на тонком пурпурном полотне у грандов». И в конце жизни он призывает капуцина: «Итак, познав, что всякое человеческое средство было для него напрасным и бесплодным, он попросил позвать отца Антония Марию да Палаццуоло, ученого капуцина и своего близкого друга, дабы тот подал ему последнюю дружескую помощь, поддерживая его в последнем трудном пути». На «грубую францисканскую шерстяную ткань», как на материнское лоно, Вико хотел положить только что рожденное творение своей мысли; во францисканских объятиях, как на материнских руках, он хотел ожидать смерти. Так растерзанная современная мысль, которую предвещает Вико и которая потом от него отдаляется, не могла отдать более печальную дань уважения Любви, основе францисканства. Его сила - не в совпадении или случайных отношениях с веяниями времени; она происходит из более таинственных источников и намечает более глубокие пути. Какие?


«Убежища»


В то время как тот век, пресыщенный мишурой и украшениями, стремился к искренности природы, хотя он и представляет ее себе жеманной и академичной, как мы видим это у Аркади, или мифической и мягкой, как у Руссо, францисканцы, удаляясь в «убежища», погружались в природу не для того, чтобы подчиниться инстинктам, а чтобы подавить их. В природе, всегда молодой и плодородной, но и скорбящей и разрушающейся вследствие древнего греха, они прославляют спасенную природу, умерщвляя сами себя. Так, ведя себя противоположно духу времени, они в реальности отвечают его самым глубинным устремлениям, особенно той необходимости убежать из замкнутости общества и сетей устаревших и бесполезных обычаев, возродить простоту и братство, которая бродила в людях «парика и пудры». И не только в них. Бегство от норм и социальных условностей - это вечная мечта цивилизованных людей, так же как существование в плену этих норм и условностей - их неизбежная историческая необходимость. У святого Франциска, среди прочих его заслуг, было и понимание мечты о свободе, которая бьет крыльями в сердце человека; и он смог воплотить ее в единственной свободе, которая была одновременно идеальной и возможной: временное одиночество, освященное покаянием, возвышенное молитвой, одушевленное присутствием Бога в открытой и восхваляющей Его природе. Во францисканстве никогда не было недостатка в кельях на вершинах гор или в чаще лесов; они являются частью природного организма, его легкими; следовательно, скит Греччо и Carceri, хижины обсервации, маленькие капуцинские монастыри могут быть названы братьями «убежищ», основанных блаженным Бонавентурой Барселонским. Они распространились в Тоскане, и когда Козимо III посетил в 1700 году такое «убежище» на Палатине, он захотел иметь подобный институт у себя, попросил его у наделенных полномочиями властей и, наконец, получил его в 1708 году, о чем свидетельствует папское послание Климента XI, которое защищало «убежища». Так возникли «убежища» святого Франциска аль Монте алле Крочи во Флоренции, и святого Франциска аль Палко в Прато. Одновременно общины реколлеции Ордена, соответствующие тому «монашескому житию в скитах», которое рекомендовал святой Франциск, соперничают с «убежищами» в любви к бедности и одиночеству; хотя их истоки исторически различаются, они заканчивают сближением по имени и духу. В течение 18 века те монастыри, которые воспитали святость великих миссионеров Италии, произошли или от домов реколлеттов, как, например, Паломбара и Чивителла, или от «убежищ» блаженного Бонавентуры; они следовали (за редкими исключениями) одинаковой суровости: от двух до трех часов размышления и от семи до восьми часов хора каждый день; семь постов в год; строгое молчание; крайняя бедность; покаяния, которые могут быть названы недостижимыми.


Необходимо отметить, что чем более жизнь умерщвления и одиночества, которая является неотъемлемой частью францисканства, удаляется по времени от его истоков, тем более строго она организуется, появляется обязательность жизни и общих упражнений, с хором и размышлениями в строго определенные часы, что разрушает свободу места, времени и личной инициативы, которую оставил святой Франциск своим первым ученикам. От его ученейших последователей семнадцатого и восемнадцатого века ускользает этот оттенок лика учителя - свободная улыбка. Но это небольшое непонимание, с духовным принуждением, которое оно несет, было, возможно, необходимым, чтобы искупить отклонения материалистического и анархистского века.


Святой Леонард из Порто Маурицио


Двое францисканцев из «убежища» святого Бонавентуры на Палатине, которые в один из дней 1697 года проходили по площади Иисуса в Риме, привлекли внимание молодого лигурийца, уже учащегося в Римском колледже и собирающегося начать медицинские опыты, который, удивленный бедностью одеяния и простым благородством их поведения, последовал за ними до самого монастыря. Он вошел в церковь, когда братья пели «Compieta’», и почувствовал, что его непреодолимо влечет к такой жизни. Сын доброго и честного морского капитана Доминик Казанова стал фра Леонардом из Порто Маурицио. Первые годы послушничества были мрачными. Посланный в Лигурию после строжайшего послушничества Понтичелли, чтобы лечиться от чахотки, которая угрожала ему, он ограничил свою проповедь Дженовезато с 1704 по 1709 год; потом, переместившись во Флоренцию в «убежище» Монте алле Крочи, он начал обращать на себя внимание доблестью жизни и убедительностью слова; проповедуя для миссий в городах и соседних землях, он более двадцати лет был апостолом Тосканы, любимый народом, приглашаемый епископами, уважаемый домом великого герцога, который часто обращался к нему за советом. В 1730 году (ему было пятьдесят четыре года) сфера его деятельности расширилась, так что еще двадцать лет он был апостолом не только Тосканы, но и всей Италии. Призванный в Рим кардиналом Франциском Барберини под предлогом миссии в Веллетри, а на самом деле для того, чтобы защитить «убежища», которым угрожало множество врагов, святой Леонард провел миссию в церкви Сан Карло аль Корсо, которая привлекла огромную толпу. Климент XII плакал от радости. С этого года, года откровения, откровения великий миссионер переходил из области в область, призываемый и желанный для епископов и для правителей; святой подчинялся Папе и генералам Ордена, поэтому часто получал два приказа, один из курии, другой из Арацели; это смущало его в его образцовом послушании, но сам он никогда не выбирал место для миссий; он предоставлял Богу вести себя через волю начальников. С двумя или тремя товарищами, босой, пешком, опираясь на дорожный посох, он пересек всю центральную Италию, почти всю северную и южную до Неаполя, и где бы он ни останавливался, он собирал одинаковое «ужасающее скопление» народа. После первых проповедей церковь становилась маленькой для большой толпы; он должен был говорить на площади, и площадь наполнялась «до крыш»; потом люди осаждали исповедальню, и миссионер, не показывая усталости, исповедовал долгие часы днем и ночью, с упорством военачальника, который не оставляет поле боя, если не уверен в своей победе, и даже после победы преследует врага. «Нужно противостоять аду со шпагой в руках… Я готов бороться с адом пока дышу», - говорил он. Бенедикт XIV называл его «великим завоевателем рая».


Его работа становится политической на Корсике, куда он был послан Папой, чтобы установить мир между Генуей и мятежным островом. В Генуе он уже проповедовал в 1743 и привлекал там так много народа, что он не вмещался на площади, и святой Леонард должен был проповедовать в долине Бизаньо; год спустя он последовал на свою миссию на Корсике; эта миссия была похожа на эпопею. На красивом и простом острове, где гордость доходила до жестокости, дух независимости - до анархии, соперничество - до преступления, где вендетта была долгом, а суд - личным правом, святой Леонард обнаружил фанатичную ненависть, грабежи, убийства и мятеж против Республики. Она с помощью французов задушила корсиканское королевство, провозглашенное десятью годами раньше Теодором Ньюофом, но не могла управлять душами, и правила только в силу их разногласий. Святой говорил в церквах, на площадях, на пляжах, на вершинах гор. Бандиты и непримиримые противники приходили на проповеди святого Леонарда вооруженные до зубов; потом, слушая его, они успокаивались, разряжали в воздух ружья и пистолеты, обнимались. Было очень трудно добиться искреннего и прочного прощения: «О, сколько нужно попотеть, чтобы изгнать прочь вражду и примирить души! К вечеру мы бывали совершенно измучены; но все получалось».


Намеренный завершить политическое посольство, которое было ему доверено, святой Леонард решил бороться с подпольным манифестом (который был известен на острове и подстрекал людей против Генуи) своим «Lettera apoligetica e pastorale a tutti li popoli del Regno di Corsica», распространенным из Ростино 4 августа 1744 года, в котором он опровергал обвинения, обращенные к правительству Республики, и приглашал народ поверить его обещаниям. В то же время, однако, он послал губернатору, находящемуся в Бастии, анонимное письмо корсиканцев с просьбой быстро передать в Геную главы, сформулированные приходами. Вернувшись по причине плохого здоровья в Геную, он защищал там права корсиканцев, как на острове защищал права правительства. «Однажды он более трех часов говорил о Корсике, прося войск и справедливости». Его послание от декабря 1744 года к «Блаженнейшим Синьорам Республики» - это настоящий сборник документов о внутреннем положении дел на острове и действиях, необходимых для господства на нем, а именно: военное правительство, которое не допустило бы угнетения и вендетт, быстро совершая правосудие; образцовые судьи, умные, а не голодные бедняки; комиссар pro tempore, значительный, который посещал бы страну и был бы заинтересован во благе подданных. Эти два письма выражают высокую христианскую мудрость, просвещенное милосердие, сильный характер. Генуя, вовлеченная в войну за наследство Австрии, пообещала сделать так, но не сдержала обещания, и святой Леонард год спустя, прежде чем принять вторую миссию, которая не осуществилась, написал, чтобы получить указания, которые на самом деле были бы гарантиями защиты и прежде всего справедливости для народа: «Миссия не удастся, если она не будет подкреплена добрыми социальными и политическими мероприятиями». Апостол не был услышан. Корсика десять лет спустя восстала под руководством Паскаля Паоли; а когда Паоли умер, она дала Европе Наполеона; но ни тот, ни другой не смогли ни освободить ее, ни улучшить ситуацию, ни вновь пробудить религиозное горение, которое перед распятием францисканского миссионера разряжало оружие бандитов, более грубых, чем скалы, и успокаивало женщин, диких в любви и в ненависти.


Святой Леонард добился своего высшего триумфа в Риме, во время миссий, начавшихся 13 июля 1749 года при подготовке к Юбилею. Площадь Навона стала церковью: прекратили работать фонтаны, чтобы не было шума; кордоны солдат перекрыли въезд на улицы, чтобы устранить повозки; на широкой лестнице церкви святой Агнессы был сооружен алтарь для благословения в конце проповеди; была приготовлена ложа для Бенедикта XIV, который участвовал со своим двором. Для толпы, которая, несмотря на летний зной, наводняла площадь, окружала балконы, ютилась на оградах и крышах с первых часов пополудни, великий миссионер говорил с энергией, какой не знал семьдесят лет; и когда, подкрепляя слова действиями, публично бичевал себя, чтобы вызвать глубокое раскаяние у слушателей, все плакали.


Год Юбилея, подготовленный с большим пылом, завершился церемонией, которая увенчала самые горячие обеты святого Леонарда: проведение Via Crucis в Колизее. Он добился у Бенедикта XIV, чтобы это здание, освященное кровью мучеников, из гнусного места греха, каковым сделала его вековая заброшенность, стало местом молитвы, посвященным Королю и Королеве Мучеников в благочестии Via Crucis. 27 декабря 1750 года процессия монахов и Любящих Иисуса и Марию (новая конгрегация Леонарда) двинулась с большим крестом от «убежища» святого Бонавентуры на Палатине и пошли к Колизею, где святой Леонард говорил о Страстях Господа, пробуждая набожность; потом господин вице-регент очень торжественно благословил кресты, и весь народ совершил Via Crucis. Этот торжественный акт, столь желанный для святого, казался завершением его миссионерской деятельности, потому что он был стар и болен, так что даже получил от Бенедикта XIV запрещение покидать Рим. Однако, настойчиво приглашаемый Луккой и другими городами, он не смог отказаться, поэтому, обутый и в двуколке - две самые последние и болезненные для его бедности уступки, - пустился в путь за душами. Это путешествие было его триумфом и подвигом. Во Флоренции, городе, которому он посвятил двадцать лет апостольства, так много людей вышло ему навстречу к Римским воротам, что он не мог пройти. В следующие дни его носили в портшезе с одного места на другое. Даже в монастыре ему не давали передохнуть, потому что постоянно стекался народ, кто для того, чтобы исповедоваться, кто - чтобы спросить его совета, кто - за его благословением, некоторые - чтобы дотронуться до его руки или одежды в надежде исцелиться.


Когда миссионерское путешествие было завершено, он остановился, обессиленный, в Фолиньо, где, уже умирая, хотел служить мессу, потому что, как говорил он, месса стоит больше всех сокровищ мира. Это была последняя месса. Несколько дней спустя он умер в Риме, в «убежище» святого Бонавентуры на Палатине.


Его социальное апостольство


Притягательность святого Леонарда распространялась не только на массы крестьян и ремесленников, но и на аристократию и клир. Его постоянно приглашали, и он много раз, с небольшими промежутками во времени проводил духовные упражнения для римского дворянства в доме принца Роспильози Паллавичини, пользуясь для этого временем поста, когда он не проповедовал и, как правило, не был занят миссиями. Он осуществлял духовное руководство для таких благородных дам, как графиня Изабелла Аквавива Строцци и Елена Бриганти Колонна, и женщин королевской крови, а именно, Марии Клементины Собьески Стюарт, внучки Иоанна III, короля Польши, и принцесс из рода Медичи Беатрисы Виоланте Баварской, Элеоноры Гвасталла, Анны Марии Луизы, дочери Козимо III и вдовы Иоанна Вильгельма, палатинского принца-курфюрста, «сиятельнейшего Высочества», который в своем брате Жане Гастоне видел угасание рода и который бережно заботился о святом, например, послал ему «часы с будильником», чтобы воспрепятствовать тому, чтобы он спал меньше установленного минимума. Святой Леонард, руководя этими принцессами, осуществлял дело справедливости и социального милосердия; он без недомолвок упрекал их за роскошь и излишние траты, в то время как еще не были оплачены все долги; он убеждал их продать или заложить драгоценности, чтобы не заставлять больше ждать кредиторов. Дворяне и прелаты были его учениками; слушая его голос или читая его послания, они учились прямоте в желании Бога. Когда он останавливался в городе, епископ и капитул участвовали в его проповедях; монахи приглашали его проводить миссии в их монастырях. За ними следовали всеобщие исповеди, возвращения к Правилу, удивительно горячие обновления, отмена привилегий, отказ от собственности. Показателен пример четырех богатейших аббатств в Ардженте, в которых жило много монахов, сделавших в 1747 году, после миссий святого Леонарда, общую исповедь, чтобы вернуться к первоначальной строгости. Святой Леонард не искал обращений в большом масштабе и не был нацелен только на грешников; он понимал, что у миссий и миссионеров два задания: одно связано со сбившимися с пути, другое - с теми, кто старается быть добрым христианином; одно - обращать, другое - исправлять и ободрять. Слова «выращивать» и «утешать» появляются в посланиях святого Леонарда столь же часто, как слово «бороться». Он должен был утешать монахинь, больных или других кающихся, развивать монастыри. Маленькие рыбки ему не менее по душе, чем крупные. В монастырях он находит сообщников и сообщниц своей работе. «Я хотел бы, чтобы все монахини святой Катерины тоже стали миссионерами; я - словом, они - молением».


Чтобы пыл, пробужденный его путешествиями, оставался, святой Леонард побуждал души к некоторым основам набожности: Евхаристии, имени Иисуса, пылу в проповедовании догмы Непорочного Зачатия и особенно к тому, что он называл «королевой набожности»: Via Crucis, в память о Страстях Христа.


Его проповедование


Каким же было содержание этих проповедей, которые влекли за собой массы и поднимались до самых высоких вершин церковной иерархии?


Вышедший из школы иезуитов, святой Леонард следует, в основных линиях своих проповедей, старшему Сеньери и Сеньери-сыну, которого он, может быть, знал; он похож на них; часто он их копирует; однако вместе с тем он сохраняет свою независимую поступь. Такая же небрежная простота построения его речей - это оригинальность по сравнению с современными ему проповедями, натянутыми, высокопарными, многословными, или с вялым красноречием академий рококо. И эта его простота не испытывает недостатка в непринужденности разговорной, но красивой речи, с очень эффектными римскими и тосканскими выражениями. Он раскрывает фундаментальные темы веры, борется с самыми распространенными пороками, бесчестием, скупостью, клеветой, раздором. Для него в миссиях «самый большой труд - бороться с двумя этими страстями: ненавистью и мирской любовью», тем «дьяволом любви, который собирает обильный урожай душ». Высокое историческое значение имеет его борьба против трех язв того времени: масонства, атеизма, чичисбейства. Он справедливо рассматривал «свободных каменщиков» как огромную опасность для Церкви и государств, бичевал их с амвона и побуждал принцев и понтификов бороться с ними. В лице «свободных каменщиков» он поражал «атеистов и коварных неверующих, которые исповедуют скрытый атеизм, потому что вся их жизнь направлена на удовлетворение чувств, на плохое отношение к Богу». То узаконенное прелюбодеяние, каким было чичисбейство, придает его красноречию паринианские оттенки. Вот очень публицистичная картинка мирской любви в церкви: «Входят девицы, все в лентах, все в цветах, все блестящие, чтобы быть царицами церкви; молодые люди, все напудренные, все намеренные ухаживать, так что они и не смотрят на Святейшую Деву; все люди болтают с таким шумом, как будто в церкви происходит большая ярмарка». Но это еще не худшее. Если протестант войдет в итальянскую церковь в праздничный день, что он должен думать? «Вот мы на пороге. Внутри виднеется море народа, но царит такой лепет и шум, что даже если бы трубы органов лопнули и музыканты задохнулись, ни симфоний, ни мелодий нельзя было бы услышать… Полюбуйтесь на ту группу девушек и юношей, которые смеются и шутят и обмениваются комплиментами; полюбуйтесь на это сборище молодежи, которая вся шумит и шутит; там стоят матери с детьми на руках, которые плачут и кричат, там собаки, которые развлекаются и лают».


Однако эти цветные картины и наброски, изображающие среду, редко появляются в его проповедях, еще реже появляется природа. Его мир - в сознании, а не в вещах и фактах. Святому Леонарду не хватает лирического порыва святого Франциска и радости жизни святого Бернардино Сиенского; для него жизнь - это битва, в которой нет иного утешения, кроме благодати Святого Духа. Но он глубоко проникает в сознания; он проницателен и современен, когда «в высшей степени тщательно анатомирует внутренний мир человека, начиная с мыслей», когда рассматривает людей, живущих в разных общественных условиях - рабочих, солдат, торговцев, студентов, дворян, - выявляя их мысли и страсти с такой правдивостью, как будто читает то, что происходит с их сознании, и ему остается только найти название для того, что он там видит. У святого Леонарда, там, где в проповеднике говорит исповедник, тоже есть убедительно красноречивые страницы, которые трогают душу и ободряют грешников перед покаянием и описывают проповедников того времени и, может быть, всех времен. Когда святой Бернардино Сиенский отдался проповедованию, он оставил исповедальню, и возможно, поэтому, а также в соответствии с тенденциями своего времени видит грех и грешников не извне (сказать так значило бы допустить неточность), а более эстетично и, прежде всего, в комическом свете, который представляет их нерациональность и смехотворность. Святой Леонард видит самые глубокие уголки души, грехи, о которых умалчивают, которые преуменьшают, скрывают, сделки закона и страсти, всегда настаивая на необходимости хорошо исповедоваться и приводя ужасающие примеры монахинь и иных благочестивых людей, осужденных единственно за скрытый в articulo mortis грех, затрагивает язву, унаследованную от семнадцатого века, - лицемерие. Если были столь часты кощунства, если ведя себя как верующий, человек впоследствии продолжал грешить, то набожность того века в самом деле скрывала за собой разложение совести, на котором атеизм мог найти прекрасно подготовленную почву для пышного развития, потому что порочные люди страстно желали освободиться от жала неприятной истины. Как все истинные апостолы, святой Леонард говорил в ostensionem spiritus, не оттачивая выражений. «Мои проповеди - это не красивые слова, а красивые истины… И я использую обычные, общеупотребительные термины, чтобы даже самые грубые и необразованные поняли меня, и вместе с тем стараясь не наскучить самым умным».


У этого рыцаря Христа был вернейший оруженосец, фра Диего Флорентийский, мирянин, который сопровождал его до самой смерти и который потом воздвиг себе и святому памятник, написав, с народной непринужденностью, дневник его миссий. Фра Диего, который именно во имя своей верности позволял себе давать своему руководителю советы, как старая верная служанка, подсказал ему во время последних миссий в Риме «изменить проповеди, потому что, произнося всегда одни и те же, нельзя добиться того же результата, который достигается, если менять их». Но святой, который желал не столько восхищения слушателей, сколько обращения, ответил ему: «Прочь, тщеславный умник, ищущий мирской, а не Божьей славы!». Этот ответ много говорит о человеке и его искусстве. Проповеди святого Леонарда превосходят всех в области священного красноречия первой половины 18 века; но их литературной ценности недостаточно, чтобы объяснить ни влияние написавшего их францисканца на население, ни то великое почитание потрясенных и завоеванных душ, который сопровождает его путь и еще трепещет в письмах, хрониках, воспоминаниях того времени.


Его духовность


О святом Леонардо более говорит его жизнь, чем слово; он более святой, чем проповедник; и это не только святой, создавший лекции во время Великого поста и проповеди миссий. Воспитание его юности, частично связанное со святым Филиппом Нери (поскольку он был кающимся отца Грифорелли), частично иезуитское (потому что он был учеником Римского колледжа), навсегда выплавило его характер; но оно нашло гармонию и развитие только в суровости францисканской реформы. Святой Леонард полюбил и воплотил в жизнь эту реформу во всей ее строгости, и он всегда защищал «убежища» от враждебности понтификов и руководителей, часто пользуясь своими связями с великими мира сего, например, семейством Медичи. Как будто обычной сосредоточенности «убежищ» ему было мало, он в 1716 году попросил у священной конгрегации монахов «соорудить одиночный, настоящий скит, на горе, называемой Инконтро, на расстоянии пяти или шести миль от монастыря Монте алле Крочи», где уже существовала маленькая церковь, отданная под скит. Инконтро, красивая вершина, возвышающаяся над Вальдарно, должна была быть, согласно замыслу святого Леонарда, «убежищем убежищ», то есть домом духовных упражнений для монахов монастырей святого Франциска аль Монте и аль Палко, более убогим, более бедным, чем обыкновенные «убежища»; и он не мог приютить брата более чем на два месяца в году. Святой Леонард и его последователи желали «этой милости, чтобы по очереди удаляться от всех творений и более легко соединяться с Богом». До последнего года жизни святой Леонард опекал «убежища», стараясь сохранить в них характер свободного выбора для францисканцев, которые хотели добровольно укрепиться или подняться до совершенной бедности. К марту 1751 года (он умер в ноябре) относится папское послание Бенедикта XIV, который, побуждаемый святым Леонардом, признает основание «убежища» святого Бонавентуры на Палатине.


Этот столь чистый и кающийся человек упорядочивал свою жизнь со скрупулезностью, которую можно было бы назвать не похожей на францисканскую, если бы ее не уравновешивала разумная широта по отношению к другим и безграничная страсть к проповеди. «Ristretto dei proponimenti», написанное в 1717 году, которое святой Леонард всегда носил с собой, подтверждаемое из года в год опытом проповедника, раскрывает суровость души, которая всегда и во всем выбирает «самое суровое и самое трудное», изучение бедности, исследование презрения и укрепляется в большом количестве мелких обрядов: коленопреклонений, усердных молитв, девятидневных молитвенных обетов, посвящений по крайней мере двадцати четырем святым защитникам, крупные и мелкие умерщвления плоти, от постоянно носимых вериг до самого неудобного положения при молитве, и все это для porro unum necessarium: достичь и сохранить единство с Богом.


Но если в «Proponimenti», то есть по отношению к самому себе, он непреклонно суров и предусматривает и упорядочивает, не оставляя возможности выхода, самые мелкие действия, совершаемые в течение дня, то в «Direttori», написанных для других, он использует синтетические, не принудительные и не стеснительные направления, измерения, пропорциональные индивидуальным силам, которые ведут душу к Богу с простотой и, если необходимо, горением, но всегда избегая всякого излишества. Как духовный учитель святой Леонард удивляет тех, кто знает его только как проповедника, потому что, в то время как в проповедях он стоит между Савонаролой и Сеньери, то в «Direttоrio» «для торговца, боящегося Бога», или для францисканских монахинь-отшельниц Фара Сабина, в посланиях к Елене Бриганти Колонна, Изабелле Аквавива Строцци и другим знакомым и кающимся, он Франциск Сальский. Народ находил в нем миссионера, который не только божественно говорил, но и жил в соответствии со своим словом, добавляя к покаяниям, которые сделал своим правилом, трудность в высшей степени неудобных путешествий, совершаемых босиком, по местностям, населенным волками и медведями, или требующих переправы через По, Арно, Тибр на медленных парусных лодках; трудность говорить по три, четыре раза в день, с «одним куском хлеба в теле» или небольшим количеством воды, а также трудность исповедовать до глубокой ночи, чтобы вновь начать с первым криком петуха.


Его добровольное покаяние предшествовало каждой миссии и сопровождало ее, как будто он собирал в себе и искупал грехи тех, кого выслушал, чтобы облегчить им обращение или освящение, и к этому его подталкивала та сверхчеловеческая любовь к душам, которая у святых замещает все земные страсти. Он не совершал чудес, но люди обращались к нему как к чудотворцу, потому что чудом была его добродетель, его пыл, сила его живого и молодого, несмотря на разрушающееся тело, слова.


Действие святого Леонарда на дух миллионов итальянцев, богатых и бедных, правящих, государственных деятелей, военных и темных тружеников, не прошло моментально, а, поддержанное и продолженное другими францисканцами, например, Фомой из Кори, святым Теофилом из Корте и блаженным Леопольдом из Гэш, которые были проповедниками покаяния в 18 веке, замедлило в Италии проникновение масонства и воспрепятствовало тому, чтобы итальянское население присоединилось к кровавым толпам Французской революции.


Проповедники и авторы трактатов


Святой Леонард, хотя он и подражал Сеньери, не удалялся от моральной и народной проповеди по францисканской традиции. Среди его современников многие следовали тем же путем; и достаточно упомянуть отца Пьера Марию да Педеробба, проповедника, который пользовался огромным вниманием при дворах в Турине, Парме, Флоренции, Неаполе, в крупнейших церквях Рима и других итальянских городов, был оригинальным человеком и оригинальным ученым, выступающим против Аристотеля, против пробабилизма, против риторики (насколько позволяло ему ораторское красноречие того времени), серьезным проповедником, не тщеславным и не ищущим человеческого уважения. Другие проповедники, по причине ли другого литературного образования, или в соответствии с культурой публики, к которой они должны были обращаться, произносили священные, похоронные, прославляющие речи на французский манер, который обаяние великих французских проповедников времени Людовика XIV распространило во всей латинской Европе. Литературностью стиля, даже при нравоучительности доктрины, обладают речи папских проповедников, например, прославленного Бонавентуры Барберини и ученого Микеланджело Франчески да Реджо, или придворных проповедников, например, отца Бернардо Джакки Неаполитанского, друга Вико и Гравины, исследователя классиков, который был настолько жизнерадостным и любил выразительность, что понимал панегирик как «вид поэмы в непринужденной проповеди», и отцов Иосифа Мадридского, Феликса из Убрик, Дидако Мадридского, Павла Феделе из Бурго, а впоследствии проповедников Карла II, Филиппа V, Фердинанда VI, поминающих в своих похоронных речах испанских грандов, рассказывающих о пышности и пагубе двора; как другие францисканцы в то время осуществляли свою проповедь в армии в качестве военных капелланов, естественно, приспосабливая тон своей проповеди к публике. Излюбленной темой одного из самых заметных проповедников испанского войска, отца Ламберто Лиарте-и-Пардо из Сарагосы было посвящение Деве и особенно Непорочному Зачатию, как будто видением Мадонны он хотел рыцарски направить веру этих военных.


Образцовым военным капелланом был блаженный Диего из Кадиса. Здоровое классическое воспитание, врожденный здравый смысл, францисканская традиция спасли его от поисков необычайно изысканного и метафоричного языка, которые преобладали в то время, удержали его на пути евангельской проповеди, которую рекомендовал святой Франциск и которая, будучи самой простой, была в то же время самой умеренной и самой эффективной. Выйдя, как и святой Антоний, из добровольного испытания смиренным молчанием, так что его называли borrico mudo, он показал себя оратором с ученым и горячим красноречием (после него остались три тысячи проповедей), которое принесло ему титулы, очень разные с самого начала - «святого Хризостома 18 века» и «воскресшего святого Фомы», - а также дало ему такое влияние на испанские массы, что он смог воспрепятствовать восстанию, которое готово было подняться против французов, обосновавшихся в Малаге, из-за казни Людовика XVI. Он убеждал людей, находя религиозному милосердию место в их конкретной жизни, например, проповедовал младшим чинам кавалерии Оканьи их солдатский долг, комментируя в христианском духе военный устав. В последние годы века атлетическая фигура и горячее слово блаженного Диего поддерживали испанскую католическую реакцию против идей и оружия Французской революции.


Верные направлению Pax et bonum, данному святым Франциском всем меньшим братьям, придворные ораторы не менее, чем народные проповедники, старались извлечь из фактов тех дней предупреждения и советы доброго правления; но они не добивались последствий, сопоставимых с их пылом и с публикой. Даже будучи очень благородным и очень авторитетным, их предупреждение не доходило до правящих классов, которые к концу 18 века были представлены уже не принцами и дворами, а адвокатами и журналистами, философствующими интеллектуалами, враждебно относящимися к прошлому, по большей части «свободными каменщиками», которые манипулировали общественным мнением посредством печати. Вот почему, хотя их проповедь трогала некоторых правителей и многих дворян, евангельское слово не проникало в университеты, не достигало правительства, не изменяло политику.


Из опыта проповеди многих проповедников происходили трактаты о священном красноречии, которыми до сих пор интересуется история литературы, например, написанные в конце семнадцатого века «Reflexions sur la maniere de precher», «Veritable maniere de precher selon l’esprit de l’Evangile» капуцина Альберта Феликса Парижского и произведения конвентуала Иоанна Платина, широко известного также как теолога и латиниста, а именно, пять томов «Rettorica», том «Stati Oratori» и «Trattato dell’eloquenza spettante ai tropi»; кроме того, были труды отца Ангела Серра Чезенского, который хотел придать проповеди направление, отличающееся от действительно слишком напыщенного стиля его времени, и развивал новый метод, применявшийся в различных школах и семинариях, в «Compendio delle rettorica», в «Opera analitica sopra le Orazioni di Cicerone», в «Controversia oratoria» и в «Analisi sopra alcune prediche del Segneri».


Когда проповедники, вместо того, чтобы уйти в себя и давать собратьям уроки о препятствиях и средствах для достижения успеха в священном красноречии, смотрели вокруг и изучали трудности слушателей, они давали значительные для своего времени труды, полезность которых зачастую признана и сейчас.


Среди таких работ нужно упомянуть все публикации некоторых известных проповедников о распространении христианского учения. О необходимости преобразовать катехическое образование народа, задушенное или отравленное протестантством, иезуиты уже позаботились в работах Канизио и Беллармино. Францисканцы содействовали им, согласно собственному духовному направлению, особенно в германских странах, и в результате появились «Considerazioni» о большом и малом катехизисе Петра Канизио, написанные отцом Рудольфом Гассером; «Catechismi di morale» о воскресных евангельских чтениях и чтениях в другие праздники после Дня всех святых отца Иринея Дижонского; «Esposizioni» об Евангелиях и Посланиях святого Павла, созданные Бернардино из Пикиньи, «Istruzioni morali» о христианском учении и «Istruzioni catechistiche» отца Идельфонсо Брессанвидо, а также шестьдесят шесть работ Мартина из Кокема, который в конце 17 и начале последующего века рассказал о своей проповеди в римских провинциях: распространении Евангелия, катехизиса, церковной истории, простых и доступных для понимания молодежи книг, больших и маленьких книг для взрослых, и, что значимо и сегодня, книг, которые разъясняют мессу: «Medulla Missae supra mel dulcis». Отец Мартин, в самом деле, считал, что большим недостатком современной проповеди, а также апостольского служения многих приходских священников является «молчание о мессе», в то время как «нет более плодородной темы» для проповеди; он мог с полным основанием утверждать это, потому что три года проповедовал исключительно на тему святой мессы, не утомляя своих слушателей.


В 18 веке не только ослабляется созерцательная мысль, но и теряется оригинальность францисканской аскезы и мистики. Многочисленные духовные упражнения того времени выполнены по образцу «Духовных упражнений» святого Игнатия Лойолы, и самое большее, если наставники Ордена, прежде всего, святой Бонавентура, давали темы, примеры и выражения книгам, в основном опирающимся на другую духовность.


Заметен, и даже сегодня читается с удовольствием труд конвентуала отца Казимира Либория Темпести, являющийся, возможно, очень знаменитым из-за истории Сикста V, «Mistica Teologia secondo lo spirito e le sentenze di san Bonaventura, uniformi allo spirito e alla dottrina dei piu’ Santi Padri e Dottori che di cio’ scrissero». Изысканна по глубине изучения душ и мягкости метода и в большой своей части вдохновлена Франциском Сальским работа отца Амвросия Пейри из Ломбеса, прекрасного духовного руководителя, который, для утешения своих кающихся написал «Trattato sulla pace interiore», «Lettere sulla pace interiore», «Trattato sulla gioia dell’anima», развивая мысль святого Павла: «Плод Духа - радость и мир», ибо был убежден, что мир - это необходимое условие истинной набожности. То же францисканское желание упростить душам путь в рай вдохновляет труды отца Ансельма д’Эш, родившегося и почти всю жизнь прожившего в Люксембурге, высоко ценимого проповедника, автора духовных произведений на латинском, немецком, французском языках, среди которых: «Il cammino stretto del cielo reso facile per mezzo di pratiche familiari che conducono alla perfezione» (короткое название на немецком - «Der enge Weg zum Himmel») и «Morte Santa».


Духовные работы святого Леонарда, особенно самые значимые, «Direttorio per la confessione generale», «Discorso mistico morale», распространяют свою набожность на современных ему святых; на святого Павла Креста, который, послушав великого миссионера, признался, что он по сравнению с ним «уголь перед солнцем», на святого Альфонса Лигуори, крупнейшего ученого в области моральной теологии и величайшую религиозную фигуру восемнадцатого века, который восхищался святым Леонардом и принял его метод, избрав свой правильный путь между янсенизмом и квиетизмом. Святой Альфонс цитировал святого Леонарда в «Theologia moralis» и в «Praxis confessoris» и разделял его идею о некотором числе грехов, которое Бог может стерпеть в каждом человеке, из чего следует, что, поскольку мы не знаем этого числа, каждый из нас должен бояться, что новым грехом, добавленным к его старым провинностям, он превысит меру и, оставленный Богом, будет потерян навеки.


Святые


Лучше, чем в книгах, францисканская духовность восемнадцатого века расцветает в святых. Их больше, чем можно было бы представить в эти скептические годы, смиренных, как блаженный Криспин из Витербо, или высоких, как святой Леонард из Порто Маурицио; они распространяют там, где живут или проходят, тот сверхъестественный смысл жизни, который «светила» того века старались погасить. Цепь святых, выкованная в «убежищах» блаженного Бонавентуры, никогда не прерывается. Блаженный Фома из Кори, бедняк по рождению, великий в строгости и милосердии, евангелизируя разбойников римской деревни в уединенном «убежище» Чивителла, воспитывает поколение мужественных людей, которые будут миссионерами и многие станут мучениками. Его ученик и друг святой Теофил из Корте продолжает его дело с бесстрашием паладина Бедности и превосходит его, когда, по приказу генерала оставляет скит Сабины и едет, немного раньше святого Леонарда, на волнующуюся Корсику, чтобы основать там один из монастырей «убежищ», чего сначала не приветствовал никто: ни местные монахи, ни народ, который был настроен враждебно и кричал: «Мы не хотим монахов, живущих в «убежищах», а хотим наших братьев!» Теофил, с волей гранитной, как его остров, но смягченной терпением святого, сказал: «Пусть это сделает Бог! Бог поможет нам! Бог подумает об этом». Изгнанный из одного монастыря, он уходит в другой, пересекает многие мили гористой местности пешком, в снегу, пока не основывает монастырь в Дзуани, хотя очень возбужденная толпа пыталась даже убить его и не все братья были рады его отказу от сбора общих пожертвований зерном и суслом, отказу от даров и милостыни месс, тому, что он выкорчевал виноградники и убрал ульи. Четыре года спустя (1736), уже шестидесятилетний, он вновь начинает такую борьбу в плодородной Тоскане, в Фучеккьо, и здесь тоже побеждает, поддерживаемый властью архиепископа и Жаном Гастоном Медичи; он побеждает, и с Бедностью приносит избыток всех благ в монастырь и область. Святой Теофил наделен тем же духом, что и святой Леонард из Порто Маурицио.


Святой Леонард, умирая, оставляет свое духовное направление другому гиганту «убежищ», блаженному Леопольду из Гэш, который за сорок четыре года проповеди, дополненные неумолимым покаянием, «возделывает» Умбрию и Лацио и как может укрепляет и защищает их от завоевания французскими идеями и отрядами, возражая своим могущественным словом против посадки «деревьев свободы» 8, публичных танцев, разложению нравов. Но он испытывает боль при виде упраздненного дорогого ему монастыря Монтелуко, который благодаря ему стал образцовым убежищем, и необходимости жить в миру в маленьком доме около Сполетто... И, как будто этого было мало, он вынужден был удалиться в ссылку, ибо он честно отказался присягнуть на верность французскому правительству, потому что в нем религиозная защита и патриотическая защита, как в любой прямой душе, совпадают.


У Калабрии есть свой миссионер в лице блаженного Ангела д’Акри, капуцина, который достигает большого красноречия, когда, отказавшись от риторического глянца, использует самые простые слова, подготовленные долгой молитвой.


В Неаполе возгорается очаг совершенствования со святым Иоанном Иосифом Креста, который берет традицию дискальчатов, готовит святых учеников и поражает города своим покаянием и своими чудесами. После него, выйдя из его школы, святая Мария Франческа Пяти Язв подает пример внешне очень простой жизни, которую ведет она в миру, состоя в третьем Ордене; но она так закалена любовью к Богу, что чудеса умножаются вокруг нее, через нее, прямо пропорционально ее страданию; в то время как святая Вероника Джулиани в своем монастыре Читта ди Кастелло подает пример неслыханного покаяния и самых высших добродетелей затворничества. Эти великие друзья Бога покупают ценой страдания право получить сверхчеловеческую благодать для своих товарищей по уединению. Они страдают для искупления и, следовательно, утешения.


Смиреннейший блаженный Бонавентура из Потенцы, много страдавший и спокойнейший святой Пацифик из Сансеверино распространяют из своих монастырей христианский мир.


Более чем мир, - радость, полную жизни радость первых странников Божьих излучают с первой до второй половины века двое мирян: капуцин, который умирает во время юбилейной проповеди святого Леонарда, и алькантариец, который живет так долго, что предсказывает Наполеону бренность его империи.


Блаженный Криспин из Витербо, «ласточка Божья», в детстве бывший сапожником, потом огородник капуцинского новициата в Баньайе, потом повар с девизом, мудрым для каждого, кто находится на кухне: «бедность и чистота», всегда ищущий и в то же время распространяющий мир и благо, похож на первых товарищей святого Франциска своей жизнерадостностью и любовью к гимнам и поэзии, которые восхищали Александра Гвиди и Климента XI, мирян и служителей Церкви. Фра Криспино, повар в Альбано, поет октавы Тассо. Оскорбленному чтецу, который упрекает его, как брат Фацио у Мандзони, он отвечает исключительно францисканской истиной: «Отец мой Чтец, рыба не идет на крючок, если не видит какого-нибудь кушанья по своему вкусу, которое влекло и манило бы ее. Наши посты и власяницы вызывают у мирян скуку, потому что они непонятны им, а особенно отдыхающим, которые приезжают в Альбано. Эти октавы Тассо и другие стихи, с добавлением нескольких духовных речей, должны принести пользу душам тех, кто их слушает». Под его добрым взглядом вся природа становится доброй, а внутренняя жизнь - простой. «Если ты хочешь спастись, - советует фра Криспин, - ты должен воплощать на практике эти три условия: любить всех, делать всем добро, говорить добро обо всех».


В Неаполе был свой алькантариец фра Криспин - блаженный Эгидий Мария святого Иосифа. То повар, то шерстяник, то привратник, то сборщик пожертвований, он воспитывает братьев монастыря святого Паскаля в Кьяйе своими добродетелями, а народ - своей веселой добротой, которая привлекает всех, и дворян, и плебеев. Фра Эгидий Мария не обиделся, когда французский офицер «освободительной» армии ударил его, приняв за бунтовщика из-за толпы народа, которая следовала за ним. А он, бедный мирянин, потом спас этого хвастуна от линчевания этой самой толпой, обиженной за своего «святого», восклицая с францисканской улыбкой: «Оставьте его. Он сделал для меня благое дело, вытряхнув пыль из моего плаща!». Эта веселая доблесть, ставшая отличительной чертой Ассизи, сохраняла францисканскую духовность в народе больше, чем могли ее сохранить те глубокие теологические и аскетические труды, отсутствие которых ставится в вину восемнадцатому веку.


Миссионеры


Святость скрыто, избегая исторических исследований, расцветает в миссиях за границей, которые создают и уничтожают своих героев анонимно. В Китае четыре провинции, назначенные Иннокентием XII францисканцам - Шан-Тонг, Хон-Коанг, Хан-Си и Хен-Си - наслаждаются миром во время правления Канг-Си, который в 1692 году установил свободу вероисповедания; но преследования возобновляются в 1707 году, когда кардинал Турнона осудил китайские обряды, обостряются в 1722 году после смерти императора и при его последователе из-за политических подозрений; это означает изгнание всех миссионеров, сосредоточение в Кантоне оставшихся, преобразование церквей в школы и пагоды. В Пекине еще работали иезуиты; в провинциях трудились туземные миссионеры; в Хан-Тонге итальянские и испанские францисканцы ночью посещали единоверцев, тайно пересекали области, бросая вызов смерти, крестили, успокаивали таинствами верных, примиряли отступников, пока их не ловили, не заключали в тюрьму, не высылали; но они скрытно возвращались и с еще большим риском продолжали апостольство. Католичество в Китае в 18 веке вновь вспоминает страницы катакомб, и несть числа миссионерам, которые, распространяя Евангелие в сложнейших условиях, умирали в зловонной камере, страдая от голода, жажды и мучений. Типичным выражением их святой одиссеи стало письмо-обращение, написанное отцом Луиджи Ланди из Синьи руководителю своей провинции. Он, родившись в 1749 году, ставший францисканцем в Кортоне в 1767 году, посланный в Египет в 1777 году, переведенный в Пекин священной конгрегацией пропаганды веры, приезжает в Кантон в 1783 году. После тяжкого двухмесячного путешествия он добирается до Хан-Си, одетый как китаец, соблюдая самое строгое инкогнито. Когда до прибытия оставалось всего десять дней, жадность христианина-отступника выдала его китайским солдатам, которые арестовали его вместе с товарищами по миссии, отцом Иосифом из Бьентины, отцом Иоанном из Сассари, отцом Дж. Баттиста из Манделло. Заключенных, судимых, пересылаемых от трибунала к трибуналу, потом связанных тремя цепями, окруженных китайскими полицейскими и солдатами, их отправили к императорскому двору в Пекине, и они «получили честь жить в тридцати семи тюрьмах, потому что нужно было тридцать семь дней пути, чтобы дойти дотуда». В Пекине они были заключены в тюрьму вместе с другими китайскими и европейскими священниками и оставались там год и три месяца. Многие умерли от голода или болезней; «китайские священники, оставшиеся в живых, были с огромными группами христиан осуждены на пожизненное рабство в западных татарских землях»; западным миссионерам после приговора о пожизненном тюремном заключении было разрешено выбрать между тем, чтобы навсегда остаться в Пекине (с запрещением выходить в провинции) или вернуться к себе на родину. За исключением трех, все направились к Кантону; и путешествие, расходы на которое выделил император и которое поэтому должно было быть относительно удобным, стало из-за скупости надсмотрщиков-мандаринов хуже, чем первый переход из Хан-Си в Пекин. Бедные христиане были вынуждены идти день и ночь в течение двух месяцев, и, наконец, их погрузили на корабль, идущий из Кантона на Филиппины, куда они и прибыли в апреле 1786 года. Как только ситуация в Китае стала менее опасной, четверо миссионеров, среди которых был отец Луиджи Ланди и его итальянский собрат, имели смелость секретно вернуться в Макао. Unus post alium они во второй раз направились каждый в свою провинцию, используя самые странные средства, чтобы скрываться, и страдая от разного рода страхов и неудобств в этом «ужаснейшем путешествии». Луиджи Ланди оставался в Хан-Си восемь лет, все время испытывая недомогание, страдая от пережитых испытаний, от климата и пищи тех отдаленных областей и от страха быть обнаруженным и осужденным, но он был очень деятельным в том большом винограднике, где было так мало работников. Он и его товарищи жили в домах туземных христиан, одеваясь и говоря по-китайски, проводя богослужения на переносных алтарях и проповедуя в очень скрытых капеллах. «Если один раз в год можно увидеть священника, это происходит по особому расположению Господа». Отец Ланди, избранный епископом и викарием трех провинций, приглашает миссионеров из Италии, потому что в его викариате, который насчитывал двадцать пять тысяч христиан на сто миллионов жителей, было только трое европейских священников, все пятидесятилетние: «Я, - как пишет он, - с пятьюдесятью годами за спиной,.. в то время как нива стоит уже белая, спелая, созревшая для жатвы». Идеальный миссионер, по мнению отца Ланди, должен быть молодым, не старше тридцати лет, чтобы он смог изучить этот труднейший язык, «хорошо образованным, в высшей степени преданным милосердию и склонным выстрадать многое ради Иисуса Христа; и нужно, чтобы у него было, если это возможно, мало растительности на лице и она была черная, чтобы у него было круглое лицо, средний рост, смуглая кожа, потому что с такими данными он будет меньше страдать при том образе жизни, который приходится вести, то есть быть всегда в пути и с суровой необходимостью скрываться от язычников». Луиджи Ланди не увенчал свое апостольство кровавым мученичеством, как многие его собратья, но большая часть его жизни была мученичеством и почти живым символом миссий в Китае, которые утверждались и возрастали только ценой крови. То же самое можно сказать об отце Франциске Хермоза святого Бонавентуры, который более чем двадцать лет проповедовал на Филиппинах, в Сиаме, в Кохинхине и умер в море во время возвращения домой.


Такими же болезненными стигматами отмечены африканские миссии, которые в течение 18 века слабеют в Мозамбике и Нижнем Египте, умеренно распространяются в Верхнем Египте и Ливии, вокруг Триполи, благодаря королевской семье Караманли; добиваются кратковременного успеха в Эфиопии.


Эта страна, уже обращенная отцом Либерато Вейссом, который умер, варварски забитый камнями монофиситами в 1716 году, вновь просыпается в 1751 году, когда ее король, Иясу II, отправил к префекту францисканской миссии, находящемуся в Каире, посла, принесшего в мешке из золотой парчи письмо, написанное по-гречески, в котором Иясу просил миссионеров. Префект решил послать троих человек, готовых к мученичеству, потому что только недавно они с помощью одного турка избежали смерти на колу, троих прекрасных францисканцев: двух из Богемии и одного из Халеба, который бегло говорил по-гречески, по-еврейски, по-турецки и немного по-итальянски и хорошо играл на органе. Они отправились с турецким караваном; в три самых жарких месяца года пересекли пустыни Египта; переплыли по Красному морю до Суэцкого канала, спасшись от преследований греков-схизматиков; они плыли в ужасных условиях, питаясь окаменевшими сухарями и затхлой водой; они сошли на берег в Массауа и по непроходимым горам, на четвереньках карабкаясь по скалам и шипам, добрались до Гондэра. Здесь, слава Богу, ситуация изменилась: им был оказан очень хороший прием; они нашли при дворе Калии благоприятную среду, выучили халдейский язык, развили активную апостольскую деятельность в Корте. Но зависть монофиситов, которые видели, как уменьшается количество их последователей, преследовала их вплоть до изгнания из царства: еще на девять месяцев остался только отец Антоний из Лекко, чтобы перевести Пятикнижие на арабский язык, а остальные с бесконечными трудностями вернулись в Каир.


Дела стражи на Святой Земле обстояли не лучше. Там в начале века Лоренцо Коцца познал эгоизм различных религиозных орденов, интриги схизматиков и деспотизм турок. Но он не видел самого худшего, а именно штурма Гроба Господня в канун Вербного воскресенья 1757 года, совершенного группой греческих фанатиков, подстрекаемых монахами, чтобы похитить или варварски разрушить драгоценные лампады, поставленные Царю Царей европейскими правителями. Францисканцы, избитые и оскорбленные, вместо того, чтобы добиться справедливости, теряют, после ужасного и неожиданного декрета Османа II, подкупленного греками, базилику Вифлеема, часть Гроба Господня и захоронения Богородицы, а год спустя их совсем изгоняют из базилики Успения Марии. У европейских правительств не было больше ни веры, ни силы, чтобы защищать права францисканцев, которые, однако, хоть и такие беззащитные, остаются, «вцепившись» в Святую Землю, чтобы сохранить ее для Церкви ценой своей крови.


Новый Свет более щедро отвечал на усилия миссионеров, чем Старый. На севере, как и на юге Америки, колонизация продолжалась вместе с обращением; и если бы испанские и португальские власти следовали духу миссионеров, европейское завоевание было бы легким, а обращение неверных устойчивым. В Чили, в Перу, в Эквадоре, в Аргентине, в Боливии, в Бразилии францисканская деятельность была напряженной и неутомимой, но ей препятствовала алчность правительств, страстная, воинственная, дикая природа туземцев, недостаток, а подчас и отсутствие сообщения между бескрайними областями, разделенными непроходимыми лесами, отступничества и предательства, которые часто опустошали только что засеянное поле, убивали пастырей, рассеивали стадо, отбрасывая его назад к язычеству. Именно провокаторское поведение европейских колонизаторов возбудило среди племени чиригвани в Боливии восстание против белых людей, включая миссионеров, разрушившее более чем пятидесятилетнее терпеливейшее апостольство брата-мирянина Франциска дель Пилара, о легендарной доброте которого до сих пор жива память у населения.


Чтобы усилить свою деятельность, францисканцы основывают миссионерские колледжи в основных центрах, например, Керетаро, Гватемале, Сакатекасе, Мехико, Пачуке и других. Очень большое внимание в этих колледжах, очагах призвания, питомниках привлеченной среди населения молодежи, прибежищах для закалки духовности и отдыха пожилых людей, уделялось внутреннему образованию молитвы и самоотречения, культурному образованию, то есть изучению наречий и местных условий и способов катехизации туземцев.


Испанские францисканцы чудесно работали также в южной части Северной Америки: Мехико, Нью-Мексико, Техас, Аризона, Калифорния, Флорида, связывая имена своих святых с местами своего апостольства; два из них до сих пор свидетельствуют об их щедром труде: Санта-Фе, названное сначала «Королевским городом святой веры блаженного Франциска» 9, и Сан-Франциско, столица Калифорнии. Странности истории! Страна, когда в ней нашли золото, была освоена рыцарями бедности и начала свою историю с патриархальной жизни, в которой все управлялось и разделялось сообща, как в первых христианских центрах. Отец Джинепро Серра, приехавший в Калифорнию в 1749 году с двумя товарищами, Франциском Палу и Иоанном Креспи, основал в той обширной местности те христианские общины, названные «Riduzioni», любимыми и почитаемыми главами которых были миссионеры, благодаря мудрости и мягкости своего управления. Человек кипучей энергии, основательно образованный, ведущий святую жизнь, отец Джинепро решил проникнуть в Верхнюю Калифорнию, оставив начальником старой Калифорнии Франциска Палу. С верной ему группой, поддерживаемый щедрыми испанскими жертвователями, апостол-исследователь с трудом, но непобедимо продвигался вперед, встречая бесплодные и каменистые земли, саранчу, эпидемию, враждебность испанского правительства, но никогда не падая духом, потому что его поддерживала идея завоевать новые народы для Великого Царя, абсолютно исключая всякое личное удовлетворение. Отец Палу написал потом драгоценные «Noticias de la Nueva California» и «Vida del padre Serra», важнейшие документы для истории молодого государства. Но секрет героической доблести отца Джинепро Серра можно понять только из его писем, впервые опубликованных в 1946 году.


Открытая посвященным, если и не терциарием святого Франциска, обращенная в большей части францисканцами, Америка рождается для цивилизации под знаменем святого, который кажется далеким от ее исторического развития и ее нынешнего состояния, но который, как alter Christus, лучше других избранных обладает, согласно обетам Учителя, источниками живой воды для всех веков; и в особенности его интуитивная и деятельная природа подходит американцам. Святой Франциск смотрел в будущее.


Францисканцы и Французская революция


Обесценивая прошлое, жертвуя светом Истины ради света разума, властью ради свободы, верой в жизнь вечную ради веры в прогресс и мирской земной рай, возжаждав свободы и справедливости, и с другой стороны, в действительности накопив провинности и безумства, 18 век подошел к Французской революции, которая должна была быть триумфом этих назревших принципов во время своего течения и стала отчасти их катарсисом. Настоящие католики перед лицом преследований обнаруживали веру, которая творит мучеников. Террор рассеял пыль мира, которая опустилась на монастыри и ризницы, отделил искреннее призвание от сомнительного или искусственного, оценил многое, что легкомыслие того века признавало посредственным. В течение немногих лет история Франции написала тома осквернения и боли, насилия и героизма, и отзвуки тех событий прокатились по всей Европе. Третьего февраля 1790 года учредительное собрание проголосовало за окончательный запрет торжественных обетов, за которым последовала перепись монастырей, допрос монахов, принуждение их выбирать между общей жизнью, без тени свободы, или частной жизнью; за этим следовало собрание и заключение в небольшом количестве общин тех монахов, которые избегали входить в мир, за этим следовала распродажа собственности аббатств и монастырей. Когда у кларисс Амьена по закону потребовали объявить об их имуществе и доходах, они наивно ответили «нашим господам представителям национального собрания», что уже 345 лет живут милостыней, и смиренно умоляли «славное национальное собрание христианнейшего государства» оставить их жить в этой святой бедности, не отдавать их имущества и доходов. Наивные монахини! Собрание ответило уничтожением монастырей, преследованиями, гильотиной. После гражданского основания клира, которое дало новую причину для ненависти якобинцев, францисканцы были сосланы, осуждены, убиты вместе с другими монахами - по Правилу и священниками. В трех францисканских Орденах насчитывается 180 мучеников.


Антирелигиозное движение быстро распространяется в Европе. В Италии, где масонство уже давно готовило почву для этого, вопреки разоблачениям святого Леонарда из Порто Маурицио, разрушительная волна прокатилась вместе с наполеоновскими войсками, которые не только занимали монастыри и рассеивали монахов, но и грабили монастыри и церкви, крали сделанные по обету иконы, разбивали мозаики, ковчежцы и священные сосуды с яростью мародеров. И они варварски разрушали старые монастырские библиотеки. Достаточно только примера Арацели. Во время Тиберийской республики, которая в период с 1789 по 1799 опустошила Рим и отдала сокровища церковной утвари в руки евреев, сначала 2500 французов, потом 3000 поляков остановились в монастыре Арацели, который был очень привлекательным из-за своего удобного и мощного расположения на Кампидольо. Братья при первом взятии монастыря оставили его за три часа, и часть из них укрылась в монастыре святого Варфоломея алль’Изола, часть в монастыре святого Франциска в Рипе, часть в монастыре Санти Кваранта, а часть в монастыре святого Бонавентуры; позже они присоединились к монастырям областей Марке и Умбрии. Оккупанты не уважали ничего: они ограбили ризницу, церковь, монастырь; в аптеке, на кухне, в библиотеке не осталось ни одного стола, ни даже решеток, дверей, окон, труб для подведения воды; не осталось ничего, что можно было унести. Они открыли захоронения и ограбили даже мертвых. После пятисот сорока семи лет пылкой францисканской жизни от монастыря Арацели остались только стены и часть крыши. Но, как замечает хронист того времени, самым большим ущербом было разграбление архивов и книгохранилища, «чудесно выстроенного и обогащенного томами отцом Иосифом Марией Эворским, позже епископом Порто». Экземпляры Ваддинга и его продолжателей были проданы или по весу бумаги мелким торговцам мучными изделиями, или за несколько байокко торговцу книгами Джунки. Важнейшие печатные книги и рукописи «vili pretio salsamentariis et porcinariis (o rem dictu foedam, auditu, miserrimam) ad lucanicas, harencos, aliaque istiusmodi circumvolvenda»; остатки архива попали к торговцу красками. Утварь, предметы обихода, двери келий, мастерских, сами стены монастыря были восстановлены, «потому что сегодня, слава Богу, все восстановлено, но эти рукописи, эти записки уже не могут быть вновь созданы». Судьба Арацели в 1799 году представляет, в общем, то, что затронуло все монастыри, находившиеся на пути «освободителей». Священный монастырь и базилика в Ассизи, монастырь Великого святого Франциска в Падуе до сих пор несут на себе эти следы. Особенным выражением воинствующего антиисторизма восемнадцатого века, который умирает, сжигая мосты к прошлому, является разрушение библиотеки и архивов, при котором ни один голос не поднимался в их защиту. Революция должна была начать «новую историю». От этой грабительской ярости, возможно, меньше всего мучились францисканцы, потому что истинный францисканец испытывает безотчетную радость, когда обстоятельства отнимают у него чувства, которые труд и время накапливают вокруг его бедности.


Восемнадцатый век и францисканство


За исключением исследований булландистов, восемнадцатый век - это век, который меньше понимал и любил святого Франциска. Из рационализма, отрицающего недоказуемые истины, которые и есть самые глубокие, из насмешливых непристойностей Бейля, из натурализма и морализма Руссо, из мысли и жизни 18 века, превозносящих разум и природу, исходя из принципов, несовместимых с догмой о падении человека и Искуплении, не мог возникнуть источник симпатии к идеалу Ассизи, литература, которая изучала и перерабатывала бы его, искусство, которое выражало бы его. Тот, кто хочет, обнаруживает францисканское призвание и в вычурной элегантности рококо; но, в общем, великие художники 18 века далеки от святого Франциска, как леса Аркадии далеки от Carceri и Верны, как Павел и Виргиния - от «Цветочков».


Однако францисканство дало искусству своих людей даже в этот век: таких художников, как Джузеппе Сакки, Феличе Чиньяроли, Умиле из Фолиньо, Феличе из Самбуки; таких архитекторов, как отец Павел Лодоли, большой друг Д.Б. Вико; резчиков по дереву, продолжателей блаженного Иннокентия из Палермо, и выдающегося гравера - Изабеллу Пуччини, жившую в монастыре Святого Креста в Венеции, которая, продолжая отцовское искусство, работала, непобедимая и скрытая, чтобы помочь своими заработками монастырю. Ей приходили заказы от многочисленных типографов Венеции и монахов и мирян со всех концов Италии, которые ценили ее гравировки, выполненные в прекрасной технике и с глубокой чистотой линий, хотя они и не были гениальными по своему замыслу.


Музыке 18 века францисканцы дали, среди многих уважаемых маэстро, большого эрудита, контрапунктиста и историка, отца Дж.Б.Мартини, у которого многому научились Россини и Моцарт, и прекрасного исполнителя и композитора, настоящего мастера своего искусства, отца Валлотти, который вновь возвысил Schola cantorum Падуанской капеллы, где в то время под защитой святого нашел покой, после мучительного вдохновения «Дьявольской трели», великий Тартини.


Когда были заняты монастыри, разрушены библиотеки, подавлены религиозные ордена, непристойно осмеян святой Франциск, что осталось от францисканства в конце восемнадцатого века? Остались францисканцы: немного, одна десятая часть, но они были больше францисканцами, чем раньше. Отвернувшись от всего необязательного, от чего оторвала их революция, они налегке пошли по дорогам мира, готовые только к своей первоначальной миссии быть глашатаями Великого Царя, и им хватало только Евангелия и благословения Рима. Свободные той единственной свободой, которая есть у нищих духом, они пошли навстречу «новой истории».