Трудовому подвигу советского рабочего класса в годы Великой Отечественной войны эту книгу посвящаю
| Вид материала | Документы |
- «Подвиг саратовского конькобежца и рекордсмена страны Анатолия Константиновича Капчинского, 66.48kb.
- Конкурс сочинений «Подвиг советского народа в годы Великой Отечественной войны 1941-, 186.29kb.
- Великой Отечественной Войны», «Моя малая Родина в годы Великой Отечественной Войны», 80.92kb.
- Атчиков под Сталинградом, являются важным этапом широкомасштабной подготовки к 65-летию, 105.23kb.
- Актуальные проблемы предыстории великой отечественной войны, 270.82kb.
- Паспорт мемориального объекта по увековечиванию Победы советского народа в Великой, 39.71kb.
- Паспорт мемориального объекта по увековечиванию Победы советского народа в Великой, 31.65kb.
- Героическое прошлое советского народа в годы Великой Отечественной войны, 435.39kb.
- Аинтересованными службами района проводится целенаправленная работа по подготовке, 80.92kb.
- «Письма в газету «Кировская правда» в годы Великой Отечественной войны», 334.06kb.
66.61(2)8 Ч-16
О ЧЕМ МОЛЧАЛИ СВОДКИ...
Трудовому подвигу советского рабочего класса в годы Великой Отечественной войны эту книгу посвящаю.Автор
70302-005 Ч 078 (02)-81 БЗ-041-032-80. 4700000000
© Издательство «Молодая гвардия», 1981 г.
Урал сразу за Свердловском встретил самолет порывистыми ударами ветра. Небольшой «Дуглас-3» полка особого назначения с немногими пассажирами бросило вниз. Еще раз! Самолет, ища привычный ориентир, пошел вниз, пробил один ярус облаков, другой... Вновь промелькнула колея железной дороги, идущей из Свердловска на север, к Невьянску, Ивдели, к двум «Турам», Верхней и Нижней, двум «Саддам», тоже Верхней и Нижней...
Малышев, сидевший до этого полузакрыв воспаленные после бессонных ночей и дней глаза, очнулся, пристально посмотрел на открывшуюся внизу даль. Зима несла новые заботы. Малышев смотрел вниз долго, настойчиво... В овале иллюминатора становилась особенно заметной вся усталость его, народного комиссара танковой промышленности. Заострившееся, обветренное лицо с глубоко запавшими в складки его тенями, повышенная резкость движений. Когда он поворачивался к сидевшему справа помощнику, в глазах его, излучавших прежде горячий, словно «брызжущий», голубой свет, застывал под кустистыми бровями холодный синий огонек. Малышев, казалось, не замечал ни воздушных ухабов, ни того, что довоенные, его «скороходовские» ботинки и кожаный реглан, порядком истершийся в последних поездках, — неважная защита от прохватывающих до костей уральских сквозняков.
В это утро — 6 ноября 1941 года — заканчивался второй месяц его затянувшейся прерывистой командировки. События последних недель и ожесточенные бои под Москвой, на Юго-Западном фронте, и эвакуация, как туго скрученные витки, наслаивались друг на Друга...
Знакомый глуховатый голос Сталина узнавался сразу. Малышев отвечал четко — память никогда не подводила его — и молча, напряженно хмурясь, выслушивал новый приказ, улавливая все, даже скрытые тревоги и беспощадное, оправданное ожидание Верховного Главнокомандующего.
«Нужны танки! Сегодня без танков нельзя. Немцы берут массированными танковыми клиньями. Мы им должны противопоставить свои клинья». Ему, наркому танковой промышленности СССР, это было ясно. Танков
5
на фронте у нас было в ту осень в несколько раз меньше, чем у врага. В канун исторического Смоленского сражения — 10 июля 1941 года — в дивизиях первой линии Западного фронта было лишь 145 танков...Время сейчас решало все. Малышева уже давно не покидало состояние того крайнего напряжения, которое выше обычной усталости, тревоги... Исчезал сон, но голова оставалась ясной, и мгновенные, даже рискованные, решения оказывались самыми верными.
И постоянная неприязнь к пустословию срабатывала ныне в Малышеве крайне бурно. Он мог яростно прерывать холостые речи, притуплявшие суровый смысл событий:
— Не чирикайте! Вы не то говорите, вы не на то совещание попали. Вы не в то время живете: враг под Москвой, а вы говорите так, будто у вас лампочка перегорела в чулане!
Кипучая энергия, железная воля, непреклонное стремление круто изменить положение на заводах переполняли его, казалось, не умещались в нем. Он чаще, чем обычно, курил, а шишка на бугорчатом правом виске, и раньше выдававшая его волнение, гнев, сейчас то и дело становилась лилово-розовой.
...Снеговая целина за бортом светлела, становилась чуть синеватой, свет ноябрьского солнца скупо сочился на землю. Память неумолимо восстанавливала события.
Два раза за это время он возвращался в Москву. В конце сентября началась конференция трех держав, объединивших свои усилия в борьбе с гитлеризмом, — СССР, США и Англии... Государственный Комитет Обороны поручил ему, как заместителю Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, А. И. Шахурину, наркому авиационной промышленности, адмиралу Н. Г. Кузнецову представлять в советской делегации оборонную промышленность. Что ж, переговоры как переговоры... Для союзников, говоря их языком, «бизнес как обычно»... Неторопливые, подчеркнуто вежливые речи лорда Бивербрука, американского посла А. Гарримана. Иная скорость, иная академичная «тревога»!
Он улетел на Урал на третий день, не имея времени быть на традиционном приеме. Успешные во многих других аспектах, и прежде всего политическом, укрепившие антигитлеровскую коалицию, эти переговоры в
6
«плане танковом» положения ничуть не спасали. Союзники обещали поставлять с 1 октября 1941 года лишь половину из того, что запросила советская сторона, что было крайне необходимо фронту и тылу. Несколько сот «стюартов», «валлентайнов», «матильд», «шерманов», танков с зеркалами, с мягкими, как в кабинете дантиста, креслами, часами со светящимися циферблатами. Приходилось брать их скрепя сердце. Тысяча тонн броневого листа, триста тонн молибдена. Это нужно. Но... В те дни как раз началось новое наступление гитлеровских войск на Москву, замелькали названия — Вязьма, Можайск. Пресловутый гитлеровский «Тайфун» торопился промчаться, и эта помощь предстала почти микроскопичной.
Второй раз — это было совсем недавно — он появился в Москве перед 16 октября. Кризисная ситуация этих дней еще свежа в памяти. Кое-где не было никаких войск перед наступающими танками и мотопехотой врага. Введение в Москве осадного положения 19 октября, суровый лаконизм первой строки постановления Государственного Комитета Обороны: «Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100—120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии тов. Жукову...» Начало интенсивной эвакуации Московского промышленного района. В эти дни только героическая работа Совета по эвакуации во главе с Н. М. Шверником и его заместителями А. Н. Косыгиным (именно благодаря личному участию А. П. Косыгина в эвакуации западных промышленных районов танковая индустрия на Урале была возрождена столь быстро) и М. Г. Первухиным спасла наши дороги от хаоса встречных грузопотоков, не дала им захлебнуться.
Эвакуация шла и сейчас... Небо чуть очистилось, и взгляд Малышева привлек длинный состав, черная, припорошенная снегом цепочка теплушек, платформ с явно разногабаритным грузом. Состав шел внизу, под крылом самолета, в одном с ним направлении, то исчезая, то появляясь вновь, упрямо брал подъемы, будто надеялся не отстать от «Дугласа».
Паровоз работал с одышкой, бросал то серые, то черные завитки дыма прямо на крыши первых вагонов. Было видно, что сражение с подъемами дается ему нелегко. Опытным глазом бывалого машиниста Малышев оцепил
7
сразу все. Машину швыряло на «кривых» так, что колеса высекали искры, ей не хватало пара к концу подъема. Машинист вел состав явно наугад, не зная профиля пути, помощник, не давая сгореть углю до конца, швырял, видимо, в топку лопату за лопатой. Так и есть! Высокий, сразу переломившийся на ветру, столб черного плотного дыма повалил из трубы. «Медведь через трубу полез...» Это давнее словцо былого наставника в депо Подмосковная вспомнилось сейчас. И нечто подобное улыбке чуть смягчило лицо Малышева, он понимал этого машиниста... Откуда же знать ему и всей бригаде, работавшим где-нибудь на тяговом плече под Ясиноватой или Лисичанском, здешний профиль пути? Да и в этом ли главное? Главное — доехали. Главное — не сдались, не растерялись, вывезли все, успев разобрать, закрепить на платформах, протиснуться среди встречных военных грузопотоков.Сражающийся народ! Отечественная война!..
Все осенние месяцы 1941 года Малышев почти физически, как прямое продолжение самого себя, ощущал эти десятки тысяч составов с людьми, станками, заделом готовых деталей и заготовок, технической документацией. Они двигались в невиданной тесноте через станции и полустанки Поволжья, Предуралья, пропуская воинские эшелоны, скапливались у немногих волжских мостов. «Плечо» Южно-Уральской дороги от Златоуста до Челябинска — это сплошная цепь эшелонов.
Он видел свои составы, добравшиеся до Челябинска, Свердловска, Северного Урала... С темными полосами копоти на стенках теплушек — следы самодельных дымоходов. Простроченные очередями вражеских самолетов. Буксы вагонов, несмазанные, готовые вот-вот загореться... Но прибывали в них не беженцы. Они не походили на толпы испуганных, трясущихся, потерянных людей. Рабочие Запорожья, Ворошиловграда, Одессы, Ленинграда, Ростова, вывозя турбины и станки, котлы и кузнечные молоты, уже нанесли врагу первое поражение, сорвав планы экономического подавления Советской страны.
Второй удар по врагу — скорейший выпуск танков на новом месте! Без всяких перерывов, пауз! Сжать время до предела, соединить быстрее эти сотни заводов, уральских и прибывающих, в единые комбинаты производства оружия...
В Малышеве в ту ночь с 6 на 7 ноября 1941 года ощутимо присутствовало еще и вошедшее в плоть и кровь его чувство человека переднего края. Случилось еще то, что буквально в полдень после многочасового ночного собрания, где говорил Малышев, вдруг «очнулись» заиндевевшие репродукторы на столбах, динамики в кабинетах заводоуправления. Знакомый голос диктора возвестил о том, о чем все помнили, но на что в этот раз почти не надеялись:
«Говорят все радиостанции Советского Союза... Центральная радиостанция Москвы начинает передачу парада частей Красной Армии, посвященного XXIV годовщине Великой Октябрьской социалистической революции...»
Речь Малышева была созвучна тому, что донеслось сюда, на Урал, из опоясанной огненным полукольцом Москвы. И карандашная стенограмма тех дней, как старый восковой валик, отчасти передает его интонацию, его голос:
«Сегодня у нас должно сердце зачерстветь и помнить только одно, что нам нужно выпускать танки. Необходимы жесткие средства и отсутствие всякого сострадания. Надо помнить, что, если мы будем добренькими, мы подвергнем опасности сотни тысяч людей. Нам надо выжимать тысячи танков!»
Поражало то, что нарком убежденно планировал вместе с людьми, только что пережившими эпопею эвакуации, невиданное в истории военной индустрии контрнаступление на врага. Урал достаточно могуч, чтобы победить в яростной промышленной контратаке!
«...Завод этот прекрасный, — продолжал Малышев. — Но надо на ходу уметь перестроить его и давать продукции больше, чем на старых заводах. Вы должны быть организаторами повой промышленности на заводе и из мирного завода сделать танковый завод и должны давать через некоторое время 50 танков в день».
Из окон кабинета были видны внутризаводские пути, где повсюду еще лежали под снегом колеса, рамы, тележки... На стене висели циферблаты, совсем подавно показывавшие ход сборки вагонов... Цифра — 50 танков в день — ошеломляла, казалась немыслимой. Директор завода Юрий Максарев помнил: перед отъездом на восток в августе и сентябре завод вышел, исполняя малышевский же приказ, на пять-шесть машин в сутки... Это
8
9
был подвиг даже в условиях налаженного производства.Малышев не оставлял места для сомнений и колебаний. Показав на застывшие «вагонные» циферблаты, Малышев выделил главное:
«Урал — это и кузница, это и огромная литейная... Взгляните на свой новый завод чуть пристальнее. Надо не ныть и сетовать — здесь нет станков, нет механической обработки, здесь не на чем делать танки... Здесь великолепные кузнецы, сварщики, литейщики. Они давали тысячи колес, которые не надо было обрабатывать на станках. Надо опереться на заготовительную базу уральского завода, пересмотреть конструкцию танка, соединить высокую культуру механических цехов танкостроительного завода с высокой культурой заготовительных цехов уральского завода...»
Это было смелое оперативное решение, обеспечившее в достаточно короткое время выход завода на 40—50 танков в день! А перед 9 мая 1945 года, когда не осталось и следа от гитлеровских танковых клиньев, на пьедестал почета перед тем североуральским заводом был поставлен последний из 35 тысяч танков, выпущенных здесь... И в этом танке на пьедестале, безмолвном и величавом, как и в десятках тысяч других, — частица разума, горячего сердца, железной воли Вячеслава Малышева, коммуниста ленинского призыва.
В тот же ноябрьский день обращение Верховного Главнокомандующего прозвучало и здесь призывом к борьбе:
«На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»
Военные сводки огненных дней 1941 года, естественно, не сообщали ни о бессонных ночах наркома, ни о полетах в пургу, ни тем более об инженерных его решениях. Чем
дальше уходит от нас эпоха Великой Отечественной войны, тем удивительней становится тот факт: у молодого Советского государства в момент самых суровых испытаний все нужное для победы оказывалось как бы... под рукой! Фашисты уже рассчитывали, как они перечеркнут историю, былую, настоящую и будущую советского народа. Буржуазные политики старого типа на Западе самоуверенно взвешивали, «сколь велика еще способность русских к сопротивлению». Но в сражавшейся великой стране нашлось все: и солдаты, что устояли перед лязгом гусениц и огнем танков врага, и рабочие руки, и маршалы индустрии, не испугавшиеся временпого превосходства врага.
ХЛЕБ РАННИХ ЛЕТ
В октябре 1947 года Малышев, министр транспортного машиностроения СССР и заместитель Председателя Совета Министров СССР, впервые за много лет подписал короткий документ, относящийся лично к нему, заставивший вспомнить прожитое. Написанный деловито, строго, он объясняет очень многое в его характере и стиле его жизни.
«В течение 10 лет я не был в отпуске. В нынешнем году в связи с очень напряженной программой, — писал Малышев одному из руководителей правительства, — и большой работой по восстановлению заводов я также отказался от отпуска. В то же время чувствую потребность хотя бы в кратковременном отдыхе.
Учитывая, что в октябре месяце заводы работают с большим подъемом, особенно в связи с предстоящей 30-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции, прошу Вас разрешить мне отпуск на одну педелю, с 12 по 19 октября с. г. и использовать эти несколько дней для охоты в районе Калининграда.
7.Х В. Малышев».
Десять лет!.. А кажется, совсем недавно, в предвоенный 1939 год, 37-летний Малышев принял дела первого «своего» наркомата... Это был именно его, малышевский, заново образованный в 1939 году Наркомат тяжелого машиностроения. Прошел лишь год, и пришлось осваивать другой участок — в 1940 году он стал наркомом среднего машиностроения... Отдых, семейные «тихие» радости,
10
11
поездки с семьей на лодках по Оке в воскресные дни, в Коломне это было возможно, — все ушло в далекое прошлое... Война, Наркомтанкпром... Отдых тогда — это дорога, вырывавшая на несколько часов из стихии совещаний, расчетов, переговоров.Странная ассоциация, но перед Малышевым возникала недавняя картина военного времени... На одном далеком заводе он, ко многому привыкший, увидел (вернее, услышал вначале!) необычайное зрелище... Танк бешено вращал гусеницы, ревел мотор, но машина не двигалась!
- Что за выдумки?
- Это, Вячеслав Александрович, все та же обкатка, пробег... Дороги на десятки километров уже разбиты, колея так глубока, что танки проходят под закрытыми заводскими воротами... Так вот, ставим машину на стальные листы, закрепляем ее и крутим. Испытываются и ходовая часть, и многие узлы.
Листы под машиной были отполированы до блеска, почти раскалены, стесаны кое-где траками... Металл ходил по металлу. Этот рев стреноженных тридцатьчетверок и много лет спустя оставался в памяти.
Послевоенные годы... Что ж, сейчас, в 1947 году, уже чуть легче, чем весной 1945 года, когда он вновь после танков взялся за паровозы, тепловозы, вагоны: дороги наши были тогда «разуты и раздеты»...
Малышев еще не знал, собираясь в эту недельную поездку на болота и затопленные, богатые утками поля Калининградской области, что в декабре 1947 года партия вновь поручит ему новое дело: возглавить и, по сути дела, создать Государственный комитет Совета Министров по внедрению передовой техники в народное хозяйство (Гостехнику СССР).'
И так, в неистовом темпе, на огромной скорости, прожил Малышев всю жизнь... Многое вспомнилось, но до впечатлений детских лет и мысль и чувство восходили редко: часто не было и времени для неторопливых воспоминаний, рассказов о детстве.
Трудно судить, сожалел ли Малышев, что среди множества дорог его жизни ни одна не привела его в далекий северный город Усть-Сысольск, переименованный в 1930 году в Сыктывкар (на коми языке — «город на Сысоле»)... Там многие годы прожили его родители, Александр Николаевич Малышев и Елена Константиновна Малышева, там родились еще шесть его братьев и
сестер, там 16 декабря 1902 года он появился на свет и прожил первый год жизни.
...В августе 1942 года, прилетев в Сталинград в канун ожесточенной воздушной атаки на центр города и прорыва фашистских танков к тракторному заводу, Малышев при всей сложности своих дел вдруг смягчился, потеплел, встретив в обкоме партии земляка... Издали он узнал могучую фигуру с запоминающейся огненно-рыжей копной волос, — это был Зосима Алексеевич Шашков, народный комиссар речного флота СССР. И поспешил ему навстречу.
— И ты здесь, земляк... Ну так давай помогай... Теперь я тебя не оставлю без дела.
Землячество их было странным... Познакомившись до войны, когда Малышев был директором Коломенского завода, а 3. А. Шашков, который тогда же, в тридцать пять лет, стал самым молодым наркомом, они скоро после горячих расспросов Малышева выяснили одну радостную подробность.
В те годы, когда Малышев работал машинистом на паровозе, когда еще был жив его отец (Александр Николаевич Малышев умер в 1928 году в Великих Луках), Шашков плавал матросом, помощником капитана, наконец, капитаном на Сысоле, Вычегде, Двине... Малышев, узнав это, чуть покраснел и воскликнул:
— Да мы же, Зосима, земляки! Это же моя ро
дина...
Голубые глаза его загорелись радостным блеском...
Когда же 3. А. Шашков сказал, что управление пароходства, которое он возглавил в 1927 году, находилось в Усть-Сысольске, где родился Малышев, чувство землячества стало несомненным.
Излучина Сысолы... Устье Кирульской Курьи... Котлас, Усть-Кулом, Яренск и двухдечные пароходы «Северного пароходного общества». Ощущалось, что Малышеву в его зрелые годы необыкновенно дорогими стали эти слышанные в детстве названия, та среда, где жили отец, мать... Как занавесом время закрыло их, но эти неотчетливые, как размытые фотоснимки, образы, знакомые по рассказам отца картины далекого города, чем-то волнуют. «А я вот не был там... И помню смутно только, как мы плыли — недели три — через все реки, из Сысолы в Вычегду, из Вычегды — в Двину... Вода...
12
13
Большая вода... Отец так и говорил, что я родился у большой воды, — признался Малышев. — Да и вся моя память о раннем детстве — это рассказы отца и матери»....История появления в Усть-Сысольске новгородского мещанина "Александра Малышева в 90-х годах XIX века, весь его характер идеалиста-бессребреника, гаснущего в серых буднях, в сумерках былой российской провинции, — это живой вариант судеб чеховских героев.
Выпускник Петербургского учительского института Александр Малышев попал в Усть-Сысольск не сразу после окончания института.
Он был послан вначале на работу даже не в Усть-Сысольск, а в более глухой угол Зырянского края городок Яренск. На гербе Усть-Сысольска был изображен медведь — правда, не тот яростный, потрясающий острогой медведь ярославского герба, а медведь, лежащий в берлоге. И это было выражением полудеревенского городка. Яренск же вообще, как говорят, «из лаптя вырос»... Назначение сюда было одновременно и ссылкой.
В Яренске молодой учитель преподавал зоологию, ботанику и был, конечно, сразу же замечен. В сплошь деревянном городке, выросшем у места слияния Яренги и Вычегды, было тогда около двух тысяч жителей. Очень скоро у него появилось множество друзей среди охотников, а в его квартире — десятки застывших в той или иной позе зверушек, чучела белки, совы, лиса с бусинками глаз... Было чем очароваться в этом крае, на первый взгляд монотонном, получившем единственное богатство — обильные воды, леса да болота, осыпанные клюквой!
Красота эта не обжигала, как пышная яркость южной природы, а скорее пленяла, покоряла души, склонные к идеальному созерцанию, к неспешному самоанализу. Любовь к природе, своеобразное тяготение к ней А. Н. Малышев воспитал и в детях. Два его старших сына — Авенир и Леонид стали затем художниками. А Вячеслав Александрович до конца жизни предпочитал любому виду отдыха своего рода труд на природе — многокилометровые дороги по болотам, топям за утками, погоню через сугробы и густые чащи лесов за зайцами, лисами...
В Яренске, Усть-Цильме, недалеком Сольвычегодске, на Печоре было много ссыльных. История, активная жизнь «ушла» из этого края. И одинокие монастыри, селения по рекам — на сотни верст один от другого — были удобным местом ссылки.
В Яренске ссыльные жили и во флигеле одного местного мещанина, земского служащего К. Н. Попова. К ним и стал ходить в гости А. Н. Малышев. Едва ли он осознавал, что сам хозяин дома, отец восьми дочерей, из которых иные были уже на выданье, с некоторых пор более чем заинтересованно смотрит на нового учителя. Вскоре Поповы, как и прочие яренские жители, убедились, что этот очень непрактичный, книжный, но честный человек — достойный муж для одной из дочерей. В 1892 году Александр Николаевич и женился на Елене Константиновне Поповой. Вскоре же А. Н. Малышев переехал на новую работу, в Усть-Сысольское городское училище, где он и проработал вначале преподавателем, а затем учителем-инспектором, вплоть до рождения Вячеслава, четвертого ребенка в семье.
А. Н. Малышев уже давно стремился выбраться в центральные губернии, вел переписку с друзьями, работавшими в таких же училищах на новгородской, псковской земле. В 1904 году, получив весть о том, что в училище в Великих Луках есть вакантное место, А. Н. Малышев пароходом по Сысоле, Вычегде, Северной Двине со всей семьей выехал в город на реке Ловать...
В последний раз сверкнул голубой купол Стефанов-ского собора, скрылся за поворотом и сам город на Сысоле, россыпь деревянных домов.
Все детские и отчасти юношеские годы Вячеслава Малышева, вплоть до 1920 года, когда он, по сути, вошел в рабочий коллектив железнодорожников, обрел иной центр интересов, прошли под несомненным воздействием отца, создавшего особый нравственный климат в семье. Но это взаимодействие характеров — отцовского и юного, формирующегося характера будущего командира социалистической индустрии — было удивительным, почти парадоксальным. Вячеслав с его стремительностью и энергией, искавший какого-то реального дела, был полной противоположностью абстрактному мечтателю, становившемуся все более благообразным и кротким (соседи так и прозвали его «Аполлон»), отцу. Ни крупицы отцовской слабости, расплывчатой мягкости