Институт научной информации по общественным наукам политические отношения и политический процесс в современной россии

Вид материала

Документы

Содержание Выступление М. С. Горбачева по Центральному телевидению Природа советского режима к 1985 г. и стратегия реформ Изменения в институциональной сфере

Подобный материал:

• Вопросы к экзаменам для политологов 3-го курса ф-та социологии, экономики и права, 1161.25kb.
• Программа дисциплины «политические отношения и политический процесс в современной россии, 391.92kb.
• Курс "Политические отношения и политический процесс в современной России", 6240.48kb.
• Доклад на Всероссийской научной конференции «От СССР к рф: 20 лет итоги и уроки», 140.15kb.
• -, 468.55kb.
• Ю. С. Пивоваров Прошу подтвердить получение, 33.67kb.
• Информационное письмо, 177.14kb.
• Эволюция современной демократии: политический опыт России, 843.88kb.
• Информационное письмо, 169.89kb.
• Информационное письмо, 181.25kb.

Выступление М. С. Горбачева по Центральному телевидению^٭


Дорогие соотечественники! Сограждане!

В силу сложившейся ситуации с образованием Содру­жества независимых государств прекращаю свою деятель­ность на посту Президента СССР. Принимаю это решение по принципиальным соображениям.

Я твердо выступал за самостоятельность, независимость народов, за суверенитет республик. Но одновременно и за сохранение союзного государства, целостности страны.

События пошли по другому пути. Возобладала линия на расчленение страны и разъединение государства, с чем я не могу согласиться.

И после алма-атинской встречи и принятых там решений моя позиция на этот счет не изменилась.

Кроме того, убежден, что решения подобного масштаба должны были бы приниматься на основе народного волеизъявления.

Тем не менее, я буду делать все, что в моих возможностях, чтобы соглашения, которые там подписаны, привели к реальному согласию в обществе, облегчили бы выход из кризиса и процесс реформ.[…]

Я покидаю свой пост с тревогой. Но и с надеждой, с верой в вас, в вашу мудрость и силу духа.[…]


АНАЛИТИКА


Мигранян А. Перестройка как попытка трансформации тоталитарной империи.^٭


Природа советского режима к 1985 г. и стратегия реформ

В советской и западной политологической литера­туре до сих пор нет согласия о природе режима, который Горбачев начал реформировать с 1985 г. У Горбачева и у его окружения также отсутствовало ясное представление о ней к началу перестройки. В советской публицистике укрепилось мнение, что и в СССР, и в странах Восточной Европы вплоть до начала радикальных изменений господствовали тоталитар­ные режимы. Что касается стран Восточной Европы, то мне кажется, что характер их режимов достаточно точно отражен в работе польского политолога Ежи Вятра, я же попытаюсь вкратце охарактеризовать особенности советского режима.

Основная масса советологов как на Западе, так и в СССР после смерти Сталина и особенно после XX съезда КПСС считала, что в СССР характер режима серьезно изменился. Термин «тоталитаризм» применительно к режиму в СССР превратился из научного в пропагандистский и используется в идеологической борьбе.

Такой подход действительно отражал наличие серьезных изменений в характере советского режима от Сталина к Хрущеву. Однако эти изменения, на мой взгляд, не давали серьезных оснований для того, чтобы охарактеризовать ре­жим в СССР как нетоталитарный.

Сторонники «тоталитарной» школы, изучая СССР, вслед за Х.Арендт переоценили значение таких факторов, как на­личие однопартийной диктатуры, массовые репрессии и гос­подство единой идеологии. Поэтому, как только при Хрущеве были остановлены массовые репрессии, ослабли идеологи­ческие путы и была либерализована политическая сфера, а репрессивные органы перестали широкомасштабно приме­няться для решения социальных и политических проблем, тоталитарный характер режима был поставлен под сомнение, так как теоретическая модель тоталитарного режима не давала возможности объяснить изменения, происходящие в советском обществе.

В связи с подобными утверждениями я считаю необходимым отметить одно очень важное обстоятельство. Тоталитар­ная модель действительно была очень важна для анализа советского режима, но она была важна в нормативном смыс­ле, в качестве идеального типа (Вебер). Как дискриптивная модель она всегда была уязвима для объяснения реального функционирования общества. В действительности никогда и нигде не было классического тоталитарного режима. Иначе, как отмечал К.Поппер, «надо было бы арестовать время».

В качестве нормативной модели она и до 1985 г. была достаточно убедительной. Хотя сторонники этой модели не могли объяснить природу изменений в советском обществе, но они были абсолютно правы в том, что сложившийся в СССР режим и социальная система принципиально не реформируемы. Опыт шести лет перестройки доказал безусловную правоту этого фундаментального положения. Меха­нически сцепленные элементы социальной системы в течение всего периода горбачевской перестройки разваливались и дезинтегрировались в разных сферах и в разных направле­ниях независимо от воли и желания реформаторов. Однако, на мой взгляд, для правильного понимания природы режима в СССР, сложившегося в 1985 г., и для понимания того, что за эволюцию пережил режим от Сталина к Хрущеву и Бреж­неву, следовало бы несколько скорректировать тоталитарную модель, предложенную Х.Арендт и другими. В первую оче­редь следует отметить, что главной характеристикой тотали­таризма является тотальное огосударствление собственности и полное уничтожение рынка и рыночных отношений. При­мер выхода из тоталитаризма Германии после войны, а стран Восточной Европы - сейчас показывает, что чем меньше огосударствлена экономика, тем легче идет процесс станов­ления гражданского общества и на этой основе становление вопре­ки всем ожиданиям, из тоталитаризма легче выйти в сферах партийно-политической и идеологической, но гораздо слож­нее в экономической. Собственность в руках государства делает возможным восстановление тоталитарного режима, так как резко сужает возможности развития гражданского общества. Вот почему, в отличие от правого тоталитаризма немецкого образца, для выхода из тоталитаризма в демокра­тию в СССР и странах Восточной Европы требуются два этапа.

Первый этап - выход из коммунизма: устранение от власти коммунистических партий и отказ от официальной идеоло­гии марксизма-ленинизма. Второй этап - переход к рынку, приватизация и постепенная интеграция этих стран в международные экономические и политические институты, струк­туры безопасности, преодоление культурного и идейного разрыва, образовавшегося между СССР и странами Восточной Европы, с одной стороны, и Западом - с другой, за годы господства тоталитарных режимов в социалистическом блоке.

Так что если мы рассмотрим эволюцию советской систе­мы и политического режима, то обнаружим, что по основным параметрам со времен Сталина и до 1985 г. при всех изменениях советский режим не претерпел коренной трансформа­ции. Экономическая сфера полностью контролировалась государством, народ был отчужден от политики, духовная сфера контролировалась на основе несколько обновленных, но все же жестко сформулированных идеологических догм и установок. Однако две вещи поражают исследователей советской политической системы в этот период. Первое - резкое падение способности политического руководства принимать решения и реализовывать их. В результате - резкое падение темпов экономического развития, воспроизводство социаль­ной системы в неизменных параметрах, но с ухудшающими­ся показателями во всех сферах. Второе - накопление в обществе определенной критической массы, проявляющей себя в искусстве, литературе, социальных науках. Возникшая в период хрущевской «оттепели», затем загнанная в подполье в годы брежневского застоя неофициальная духовная жизнь продолжала свое параллельное существование. Практически именно в этой сфере, при внешней неизменности институциональной системы и сохранении отчуждения людей от собственности и власти, шел процесс обретения людьми не подвластной внешнему регламентированию духовной, интеллектуальной жизни, что было бы немыслимо при почти клас­сическом тоталитарном режиме сталинского типа.

Можно сказать, что с XX съезда КПСС и вплоть до 1985 г. именно в духовной сфере шел процесс становления протогражданского общества, когда наряду с официальными культурой, идеологией и ценностями складывались основы иного восприятия жизни, организации общества, роли людей в об­ществе. Именно этот фактор оказался решающим, когда Горбачев начал свою политику перестройки. Изменения в духовной сфере и накопление в обществе критической мас­сы, ориентированной на реформы, создали благоприятные условия для начала горбачевских реформ.[…]

Как показывает опыт функционирования политической системы в СССР, только наличие политических лидеров, вознесенных над режимом и сохранявших свое положение с помощью репрессивного и пропагандистского аппаратов, делает подобный режим функционально эффективным и только при этом поставленные задачи и принимаемые решения реализуются, несмотря на любые издержки.

Особенностью режима при Сталине было не столько то, что он был тоталитарным, с отчуждением масс от собствен­ности, власти и даже от их внутренней сущности, сколько то, что при этом существовал институциональный конфликт между лидером и всей громадой бюрократических структур, пронизывающих все поры общества.

Согласно Веберу, можно выделить три группы конфлик­тов в политической системе, которые динамизируют режим и социальную систему и делают их открытыми для изменений. Это конфликты между политиком и бюрократией в сфере исполнительной власти, между сферами бюрократии и демократии, или сферой публичной власти и, наконец, конфликт между харизматическим лидером и политической системой в целом. В СССР и в определенной степени в Германии и Италии в этом последнем конфликте был заложен динамизм режима, так как два других источника конфликта были уничтожены полностью уже в 20-е годы. При этом следует отметить, что этот динамизм режима оплачивался многочисленными жертвами, в том числе и номенклатурными. Смерть Сталина и особенно XX съезд КПСС, когда Хрущев своей критикой Сталина десакрализировал не только его, но и сам институт генсека и правящей партии, действительно внесли очень серьезные изменения в природу режима. Было покончено с массовым террором. Ослаб контроль над духов­ной жизнью общества. Репрессивный аппарат, направленный против как номенклатуры, так и народа, был выведен из сферы обслуживания лично лидера партии и государства.

С одной стороны, результаты оказались благотворными, так как было покончено с системой постоянной «охоты за ведьмами», но с другой - из политической системы ушел харизматический лидер, противостоящий номенклатуре и бюрократическим структурам, что ликвидировало последний источник институционального конфликта, способного динамизировать социальную систему. В итоге воцарилось полное бюрократическое всевластие со всеми крайними проявлени­ями тех негативных элементов, которые при анализе функционирования бюрократии были отмечены Вебером как случайные и второстепенные, так как их негативное воздействие на жизнь общества минимизировалось наличием пуб­личной сферы власти и контролем над бюрократией со стороны общества. Подобная трансформация политической системы от харизматического лидера во главе тоталитарного режима до бюрократического всевластия олигархической структуры - политбюро как вершины бюрократической пирамиды окончательно закупорила систему и лишила ее способности к изменениям. Советский режим прошел следующие этапы в своем развитии. Он сложился как тоталитар­ный уже в 20-е годы, когда от власти и собственности были отстранены народные массы. После этого в ожесточенной борьбе внутри правящей олигархии выделился харизматический лидер, поставивший себя над сложившимся режимом и политической системой. После смерти Сталина и ухода Хрущева в стране снова установился тоталитарный режим при всевластии бюрократии, с правящей олигархией наверху. Уход харизматического лидера парализовал политическую систему, а бюрократическое всевластие привело к ее разло­жению. Именно на фазе разложения режима, при отсутствии массового террора и после определенного духовного раскрепощения стало возможным возникновение и сосущес­твование официальной и неофициальной культур и измене­ние характера самой официальной культуры.

Таков был характер режима, когда в 1985 г. Горбачев пришел к власти, став генеральным секретарем ЦК КПСС.

Какие факторы в первую очередь подтолкнули Горбачева к реформам? Условно их можно подразделить на две группы: внутренние и внешние. Внутренние были связаны с ухудшением экономической ситуации в стране, с падением произво­дительности труда, достижением пределов экстенсивного развития экономики из-за осложнения добычи и использова­ния дешевого сырья. К этому можно добавить еще много фак­торов экономического, морального, психологического поряд­ка. Однако эти причины, при всей своей важности, не были решающими для того, чтобы идти на столь серьезные рефор­мы. Вторая группа проблем была связана с внешнеполити­ческими факторами. К началу 80-х годов СССР фактически оказался в международной изоляции из-за подрыва с его стороны политики разрядки и сомнительных авантюр в Африке, Азии и Латинской Америке с целью продвинуть вперед мировой революционный процесс. Практически с 80-х годов Запад единым блоком противостоял СССР, имея к тому же союзников на Востоке - Японию и Китай, - настроен­ных недружелюбно к СССР. Развертывание нового витка гонки вооружений на Западе в ответ на подрыв политики разрядки с нашей стороны впервые за многие годы стало серьезным вызовом статусу СССР как великой державы. Возникла угроза значительного технологического отставания в военной сфере. Стало очевидным, что разлагающийся тота­литарный режим не сможет выдержать этот новый раунд гон­ки вооружений. Фактически военно-технологический вызов статусу СССР как великой державы оказался решающим фактором, заставившим новое советское руководство серьез-до подумать о возможностях модернизации, с тем, чтобы со­хранить статус страны. Нечто подобное уже происходило в России в XIX в., когда только после поражения в Крымской дойне от европейских союзников и под угрозой потери ста­туса великой державы царизм в России пошел на радикаль­ные реформы: отменил крепостное право и осуществил ряд других реформ по либерализации абсолютистского режима. Процесс реформ в стране начался как ответ на внешний вызов, к чему подобный режим был гораздо более чувствите­лен в силу своего статуса в мире. Только затем этот процесс получил свою собственную внутреннюю логику развития, так как внутри страны в сфере экономики и социальной жизни были свои серьезные проблемы, требующие решения. Важ­ным фактором, способствующим быстрому развитию процес­са реформ, было наличие определенного слоя интеллиген­ции, критически настроенного по отношению к режиму и готового к сотрудничеству с реформистским руководством. На первом этапе перестройки стратегия реформистов своди­лась к тому, чтобы обеспечить мобилизацию как в номенкла­турных структурах, так и особенно вне этих структур соци­альных сил в пользу радикальных реформ. С этой целью на начальном этапе стала проводиться политика гласности, сво­дившаяся к тому, что во главе наиболее влиятельных газет и журналов, таких как «Известия», «Московские новости», «Огонек», были поставлены радикально-реформистски ори­ентированные журналисты, которые, получая поддержку со стороны реформистов в высшем эшелоне власти, вели от­крытую критику ценностной и институциональной системы режима с позиций ее улучшения и исправления допущенных деформаций. Благо марксистская риторика позволяла объяснять все негативные элементы социальной жизни отклонением от подлинного марксизма-ленинизма и социализма и де­формациями социализма Сталиным. Помимо политики глас­ности реформистское руководство, пытаясь расширить свою социальную базу и вовлечь в процесс поддержки реформ широкие массы и особенно молодежь, способствовало разви­тию массовых неформальных организаций. Впервые за многие годы возникли организации и клубы, не регламенти­рованные в своей деятельности партийными или государ­ственными структурами. В стратегии Горбачева и его окру­жения они должны были стать фактором давления снизу на номенклатурные структуры с тем, чтобы принимаемые реформистским руководством решения не блокировались на средних и нижних этажах властных структур.[…] При такой стратегии очень важное значение должно было иметь единство в рядах реформистов на вершине олигархической пирамиды власти…Если до 1985 г. политбюро в при­нципе не возражало против идей «улучшения социализма» и избавления от наиболее одиозных сторон режима, то по мере углубления процесса перестройки стали обнаруживаться серьезные расхождения между олигархами в политбюро и ЦК КПСС относительно глубины реформ. В идеале, как мне представляется, Горбачеву следовало бы после двух лет рас­качивания системы ценностей и институтов не доводить дело до полной их дискредитации и делегитимации. Напротив, он должен был попытаться осуществить в рамках партии и правящей олигархии переворот, наподобие Сталина или Дэн ' Сяопина, чтобы вычлениться в качестве бесспорного лидера режима, с тем чтобы, имея собственную «команду», прини­мать радикальные решения и добиваться их реализации. При этом он и подчиненное лично ему политбюро должны были оказывать давление сверху на номенклатурные структуры, одновременно мобилизуя давление снизу с помощью прессы и неформальных движений. Так как реформа шла сверху и общество не было структурировано, то требовалось на время сохранить как ценности социализма, вкладывая в них иное содержание (как это делали в то время в Китае), так и изменить институты, окончательно не дискредитируя и не делегитимируя их. Это касается особенно партии. Еще в 1988 г., накануне решающей судьбу перестройки XIX партийной конференции, предлагалось на двух важнейших уровнях властной вертикали - в районах и городах - провести пря­мые альтернативные выборы первых секретарей партии с участием всех коммунистов в сочетании с назначением на более высоких уровнях первых руководителей партии Горба­чевым, облеченным диктаторскими полномочиями. Дважды накануне конференции мне пришлось в печати излагать мою позицию относительно желательности данной конфигурации власти для продвижения реформы режима, обосновывая это тем, что такая стратегия сохраняет управляемость институ­циональной системы, так как в стране отсутствовали другие институты, способные поставить под контроль процессы об­щественного реформирования. Это позволило бы открыть политическую систему для конкурентной борьбы не в мас­штабах общества в целом, а вначале только лишь в партии. Нельзя не учитывать, что партия насчитывала к 1985 г. около 18,5 млн. человек. Это означает, что все наиболее мобиль­ные, активные силы смогли бы получить доступ к конкурен­тной борьбе за власть, что открыло бы возможность канали­зации антиноменклатурных настроений в рамках партии, способствуя ее реформированию изнутри. Кстати, все эти силы, когда начались радикальные политические реформы при сохранении неизменности организационных структур в партии и переноса центра власти в Советы, вышли из партии и перешли в Советы, став в оппозицию к партии. Только после определенных успехов в сфере экономической рефор­мы можно было думать о возможностях открытия политичес­кой системы для всего общества, когда в обществе могли бы быть созданы соответствующие структуры, способные на основе консенсуса стабилизировать возможные потрясения, связанные с радикальной политической реформой. Факти­чески предлагаемая мною модель предусматривала разруше­ние сложившегося режима с помощью сильной власти, то есть такой, которая была использована для его создания.

Предполагалось, что Горбачев, вычленившись из олигар­хии и став над режимом, установив собственную диктатуру, сможет динамизировать систему, принимать радикальные решения по разрушению всевластия партии и по отделению государства и общества от партии. Именно с этой целью, даже когда уже прошли выборы народных депутатов, я предложил, чтобы съезд народных депутатов дал диктаторские полномочия Горбачеву, при этом распустив высшие партийно-государственные структуры, блокирующие реформу. Од­нако при выборе стратегии реформ Горбачев то ли не понял необходимости именно такой последовательности шагов при осуществлении реформы политической системы, то ли не смог реализовать ее из-за сопротивления консерваторов в партийном руководстве и в результате выбрал иную стратегию.

Для ослабления влияния и позиций консерваторов он использовал два фактора в стратегии своего вычленения из номенклатурных структур. Во-первых, было принято реше­ние о выборах в Советы под лозунгами возвращения им полновластия, обещанного революцией 1917 г. и отнятого затем КПСС. Выбор этой стратегии привел к дальнейшей дискре­дитации не только партии, но и идеологии марксизма-лени­низма как теории, обосновывающей роль и функции КПСС в советском обществе.

К началу выборов депутатов съезда народных депутатов СССР весной 1989 г. в печати уже стало общим местом, что идеология марксизма-ленинизма, под знаменем которой КПСС реализовала социалистический проект, загнала стра­ну в тупик и что путь освобождения и улучшения жизни лежит не через улучшение модели социализма и обновление КПСС, а, скорее, через решительное отрицание как того, так и другого. Таким образом, горбачевское реформистское крыло предполагало через создание системы Советов обрести новый источник легитимации и, соответственно, возглавить новую вертикаль государственной власти.

Вторым фактором в стратегии Горбачева, способствовавшим выбору данной стратегий, стали события, разворачивав­шиеся в тот период (1988 - 1989) в странах Восточной Евро­пы. Они стали фактором внутриполитической борьбы между реформистами и консерваторами и оказали в дальнейшем решающее воздействие как на судьбу этих стран, так и на дальнейшую судьбу Советского Союза и самого Горбачева.

Для многих исследователей этот серьезный фактор остал­ся малозаметным. Фактически с 1988 г. проблемы ГДР и Чехословакии стали проблемами советской внутренней политики. Относительное благополучие в экономической сфе­ре в этих странах давало основание консерваторам в СССР и их союзникам в руководстве этих двух стран говорить о том, что нет никакой необходимости в осуществлении радикаль­ных реформ по изменению сложившейся модели общества. Они считали, что страны, вставшие на этот путь, например Венгрия, Польша, СССР, показывают дурной пример, подры­вая основы социализма. Реформы не приносят ожидаемых позитивных результатов, и в этих странах углубляется соци­альный и экономический кризис, а в СССР и Польше к тому же еще и пустые полки в магазинах. Реформисты говорили им в ответ, что сам сложившийся строй, а не попытки его модернизации привели к столь печальному положению в экономике и в других сферах и что подобный результат ожи­дается и в ГДР, и в Чехословакии, и если эти страны хотят избежать более серьезных кризисов, то они должны начать реформы немедленно, пока, как говорят в России, «есть кол­баса в магазинах». В борьбе за власть, чтобы выбить козырь из рук консерваторов в СССР, реформистское руководство пошло на отказ от «доктрины Брежнева». Оно оповестило об этом оппозиционные силы ГДР и Чехословакии, опублико­вав в демократической печати ряд материалов, в которых говорилось, что СССР не будет вмешиваться в их внутренние дела в случае массовых выступлений против Хонеккера и Якеша. Статья, опубликованная мною в газете «Московские новости» в августе 1989 г., прямо называлась «Эпитафия "доктрине Брежнева"». Мгновенный развал соцсистемы практически снял проблему возможного улучшения модели социализма в СССР. Оказалось, что внешняя стабильность и относительное благополучие ГДР и Чехословакии держались исключительно на факторе внешней угрозы. Стало очевид­ным, что перед СССР также встала проблема выхода за рамки имеющейся модели социализма. В дальнейшем стре­мительные изменения в бывших социалистических странах стали оказывать обратное воздействие на политический про­цесс в СССР, подгоняя демократов к тому, чтобы быстро выйти из коммунизма путем устранения КПСС из полити­ческой сферы, не учитывая, что соцстраны к 1989 г. прошли длительный путь авторитарного развития, что СССР не смо­жет осуществить при всем желании такие же стремительные изменения, не подвергаясь риску переворота со стороны кон­сервативных сил. Избранная стратегия радикальной рефор­мы в политической сфере под воздействием внешних и внут­ренних факторов привела в итоге не к демократии, а к прямо противоположным результатам: старые ценности и институ­ты оказались дискредитированными, углубился кризис упра­вляемости во всех сферах жизнедеятельности общества, начался распад СССР, власти оказались в «ловушке демокра­тии».

Отказавшись от применения силы и разрушив номенклатуру, реформистское руководство оказалось без инструментов для проведения собственной политической линии. С 1989 г. начались стремительное погружение страны в хаос и неуправляемость, сопровождавшиеся резким падением жизненно­го уровня, разрушением экономики, сферы финансов и потребительского рынка. На мой взгляд, все это произошло из-за неадекватного понимания Горбачевым и его окружени­ем природы режима, который они собирались реформиро­вать, и, как следствие этого, неправильного выбора общей стратегии реформ.

Еще в 1988 г., разрабатывая модель перехода от тоталита­ризма к демократии в Советском Союзе, на мой взгляд, я достаточно убедительно показал невозможность прямого перехода к демократии и настаивал на том, что авторитаризм в политической сфере является необходимым этапом на пути к демократии. Я исходил из того, что трансформации подлежа­ло совершенно уникальное явление - тоталитарная империя. В тоталитарных режимах только структуры жесткой политической власти сцепляют механическим образом собранные вместе элементы социальной системы, как обручи деревянную бочку. Обосновывая необходимость авторитаризма в полити­ческой сфере, я исходил из того, что, начав радикальную ре­форму тоталитарного режима в политической сфере и попы­тавшись немедленно создать демократическую политическую систему, мы просто разрушим социальную систему, как боч­ку, с которой сняли обручи. Этот вывод был тем более актуа­лен для империи, состоявшей из различных национально-тер­риториальных образований. К сожалению, в предложенной мною модели перехода критики увидели не реальную возмож­ность безболезненной трансформации, а, скорее, попытку сохранить империю и задавить намечающиеся ростки де­мократии, пробившиеся с началом перестройки. Хорошо представляя себе природу режима в СССР, я был уверен, что, избрав путь модернизации, когда сначала проводится реформа в политической, затем в экономической сфере и только потом решаются проблемы национально-государственного устрой­ства, мы рискуем потерять возможность проведения реформ без серьезных катаклизмов и на ближайшие годы закрыть до­рогу к рынку и демократии. Мои опасения были связаны с тем, что, как мне казалось, процессы национальной суверенизации будут опережать процесс формирования рынка и создания но­вых эффективных политических структур в масштабах страны.

Учитывая тот факт, что все экономические и любые другие решения принимались политическими органами, замкну­тыми на партии, так как вся социальная жизнь регламенти­ровалась политическими институтами и вся собственность находилась в руках государства, радикальная реформа в по­литической сфере неминуемо сопровождалась бы разруше­нием системы управления и хозяйственных связей между отраслями народного хозяйства и между различными хозяй­ственными регионами. В совокупности все эти факторы - рост центробежных тенденций, усиление хаоса и неуправля­емости в стране - могли бы сплотить консервативные силы, которые, чтобы предотвратить распад страны и хаос в общес­тве, попытались бы предотвратить процесс трансформации социальной системы в СССР.

Чтобы не допустить подобного развития событий и придать процессу трансформации системы более управляемый и предсказуемый характер, я предлагал изменить приоритеты в процессе реформ. На мой взгляд, после первоначального мобилизационного периода, в рамках которого необходимо было через политику гласности подготовить общество к новой интерпретации идей социализма и созданию соответствующей конфигурации власти внутри партии путем серьезных внутренних изменений, о чем было сказано выше, следовало бы провести сначала преобразования в экономической сфере, чтобы создать различные формы собственности. Только на этой основе зарождающееся гражданское общество могло бы сохранить целостность страны. Лишь после этого следовало бы провести реформу политической системы в целом. Демократическая политическая система не может быть жизнеспособной без наличия хотя бы основ гражданского общества. Только после того, как рынок и на его основе политическая демократия стали бы если не необратимыми, то, по крайней мере, устойчивыми, можно было бы пойти на реформы национально-государственного устройства - вплоть до решения вопроса, оставаться республикам внутри единого государства или нет.

Таким образом, смысл авторитарного периода трансформации – это обеспечение перехода экономики к рынку, создание по мере продвижения к нему основ демократической политической системы и только в последнюю очередь решение проблемы сохранения или роспуска империи. Оче­видно, что невозможно обособить эти три сферы полностью друг от друга и проводить полностью обособленные по времени реформы в этих трех сферах. В процессе трансформа­ции во всех трех сферах необходимы изменения, однако вся проблема в том, чтобы, одновременно двигаясь во всех направлениях, было ясно, в какой сфере следует «придержать» реформы, а в какой, наоборот, ускорить.

На мой взгляд, именно здесь были допущены серьезные промахи в выборе стратегии реформы. Вот почему Горбачеву не удалось добиться ни одной из поставленных целей. Союз дефакто развалился сразу же после проведения первого эта­па политической реформы. Беловежские соглашения лишь оформили этот распад де-юре.

Но при этом, в декабре 1991 г., после почти семи лет политики перестройки, всерьез начали говорить о реформах по созданию рыночной экономики, а в политической сфере внешние атрибуты демократической системы уже ни для кого не скрывали полное бессилие представительных органов власти и неудержимый рост авторитаризма, необходимого для выхода из хаоса и неуправляемости повсеместно в быв­ших республиках бывшего Союза ССР.


Изменения в институциональной сфере

Политическая реформа, решение о которой было принято на XIX партийной конференции, ставила перед страной и реформистским руководством весьма амбициоз­ную задачу: воссоздание впервые за годы советской власти государства и реальных органов государственной власти - вычленение государства из партии, отделение партии от го­сударства и разрушение прежней тоталитарной системы, где государственные и общественные организации были разны­ми ипостасями партийных органов…

Как в самом процессе подготовки политической рефор­мы, так и сразу же после выборов в Советы, практически единственный институт, который за предшествующие годы советской власти пользовался легитимностью и реальной властью, - партия - оказался почти полностью дискредитированным и делегитимированным. Реформистское руководство, идя на коренную реформу в политической сфере, практически стало разрушать единственную эффективную в рамках старой системы институциональную основу. Этот разгром сопровождался дискредитацией и делегитимацией ценностей, на основе которых была построена прежняя сис­тема и которые придавали легитимность КПСС. XXVIII съезд партии практически закрепил этот разгром КПСС в масштабах страны, когда вслед за секретариатом оказалось разгромленным и некогда всемогущее политбюро, куда во­шли никому не известные второстепенные политики периода перестройки. Однако на съезде была допущена одна серьез­ная тактическая ошибка. Отодвинув партию в масштабах страны от власти и ослабив ее роль в Центре, Горбачев и реформистское руководство не дошли до конца и не распус­тили ее, хотя такая возможность была. Не идя на это, руко­водство, способствуя дискредитации и делегитимации партии и, ослабив функции центральных органов, добилось неожи­данного результата.

Де-факто партия федерализовалась. Центр тяжести в КПСС переместился из центра в республики. Горбачев, со­хранив руководство партией в центре, практически продол­жал идентифицировать себя с дискредитированным институ­том, против которого было направлено острие политической реформы, так как все идеологическое обоснование легитимности вновь возрождающихся Советов было построено на обвинении партии в узурпации власти и нелегитимности ее существования вследствие ее ответственности за все провалы и преступления за годы советской власти.[…]

Возможно, в рамках горбачевской стратегии и правильно было сохранение контроля над центральными органами пар­тии, чтобы воспрепятствовать образованию сильного центра КПСС, способного приостановить процесс перестройки и становление сильных государственных институтов власти, независимых от партии. Однако образование российской компартии на ортодоксальной марксистской основе и пе­ремещение центра тяжести из федерального Центра в рес­публики, главным образом в КП РСФСР, не позволили Горбачеву избежать возникновения в КПСС мощной институционализированной оппозиции. Таким образом, плюсы от сохранения поста генерального секретаря ЦК КПСС вряд ли превышали минусы. Фактически после трех лет политической реформы (1989-1991) в результате дискредитации и деле­гитимации партии как политического института и изменения ее центральных структур она перестала быть эффективным инструментом проведения какой бы то ни было политики реформистского руководства.[…]

Анализ последних почти трех лет становления и функционирования первых настоящих органов власти позволяет сде­лать однозначный вывод о полном параличе практически на всех уровнях государственной власти. Среди множества при­чин я остановлюсь лишь на четырех, на мой взгляд, главных.

Во-первых, проводя реформу политической системы, ее лидеры руководствовались двумя противоположными принципами организации государственной власти. С одной стороны, предлагалось осуществить действительное разделение властей, принцип сдерживания и противовесов, ввести все доказавшие свою эффективность элементы западной представительной системы, основанной на принципах либераль­ной демократии, но, с другой стороны, постоянно говорилось о возврате к полновластию Советов. В итоге на словах мы теперь имели законодательные органы на разных уровнях, но реального разделения властей так и не получили. Советы действительно, взяв власть, стали подминать под себя все остальные органы власти. Если в начале реформы мы не имели в нашей политической системе горизонтального измерения власти и реальной законодательной власти, то после реформы мы фактически лишились вертикальной оси в политической системе и эффективных исполнительных органов. Осознавая этот факт и стараясь восстановить вертикаль­ную ось и исполнительную ветвь власти, Горбачев сначала добился введения президентской системы в масштабах стра­ны в целом, затем ему были даны чрезвычайные полномочия, а вслед за этим во всех республиках была восстановлена исполнительная власть путем введения президентства и пре­доставления президенту чрезвычайных или очень широких полномочий.[…]

Стремясь разделить законодательную и исполнительную власть и преодолеть паралич власти, руководители городских Советов Москвы и Ленинграда попытались ввести там пря­мые выборы мэров. По всей видимости, подобную систему предполагалось ввести и в других городах. Неясно, насколько эффективной была бы исполнительная власть по всей верти­кали после реального разделения властей, но, по крайней мере, изменения институциональной системы свидетельство­вали о том, что предпринимались шаги по преодолению концептуальных противоречий в формировании политической власти хотя бы в этой сфере.

Во-вторых, не казалась теоретически осмысленной и практически решенной проблема конституционного верховенства или парламентского верховенства при реформе ин­ституциональной системы. Все современные успешно функционирующие демократии построены на основе или конституционного или парламентского верховенства. Новая советская государственная власть оказалась парализованной еще и потому, что при ее организации снова столкнулись два принципа: принцип всевластия Советов и принцип конституционного верховенства. Принцип всевластия Советов ближе к принятому в некоторых странах принципу парламентского верховенства. При реализации этого принципа любые реше­ния, принятые законодательным органом большинством го­лосов, являются окончательными. При конституционном вер­ховенстве решения, принятые парламентом (в нашем случае - Верховным Советом на уровне Союза ССР и республик и другими Советами ниже уровнем), должны соответствовать конституционным нормам. Стремление Советов реализовать свое полновластие в рамках новой политической системы сталкивалось с ограничениями, Наложенными Конституцией. Так как Конституция осталась в наследство от старого режи­ма (хотя значительно обновилась), для новых властей повсе­местно она потеряла свою легитимность. Отсюда сплошь и рядом нарушения Конституции со стороны Советов на раз­ных уровнях или же приостановление действия ее различных статей, хотя дальнейшая реформа политической системы шла в сторону преодоления всевластия Советов и действительной реализации принципов конституционного верховенства и разделения властей, как свидетельствуют хотя бы первые президентские выборы в России. Однако, на мой взгляд, даже при принятии новых, более демократических конституций для Союза и для республик и реализации принципа разделе­ния властей вряд ли принцип конституционного верховенст­ва и разделения властей будет эффективно работать в обоз­римом будущем. Опыт России после распада СССР подтверждает этот вывод. Мой скептицизм в этом вопросе основан на том, что подобная сложная политическая система требует наличия достаточно высокой политической культу­ры, легитимной и хорошо продуманной Конституции и - чего наиболее сложно добиться за короткий промежуток времени - действительно независимой и очень компетент­ной судебной системы.

В-третьих, причина институционального кризиса власти крылась в странной трактовке идеи суверенитета и принципа, перераспределения власти во всей политической системе в масштабах страны, получившей широкое хождение в политических кругах с легкой руки Ельцина… реализация идеи Ельцина о не­обходимости перевернуть пирамиду власти на основе лозунга «Берите столько самостоятельности на местах, сколько хоти­те» означала распределение власти снизу вверх и привела практически к полной дезорганизации властной вертикали в масштабах всей страны.

В-четвертых, хотя я специально и не остановился на проблемах выбора общей стратегии реформы и допущенных при этом ошибках, но все же перед тем, как перейти к рассмотрению отношений Центр - республики, хотелось бы отме­тить, что стратегия реформ, согласно которой необходимо было осуществить сначала реформы в политической сфере, а затем лишь в других, была выбрана неправильно, что отмечалось в первом разделе данного очерка. Но даже в рамках этой неправильно выбранной общей стратегии реформы Центр, идя на выборы и создание реальных государственных струк­тур, осознавал, что ему необходимы управляемый на первых порах парламент и такая же исполнительная власть. Было ясно также, что иначе, разрушив партию и не создав другой инструмент для реализации решений Центра, можно оказать­ся без всяких механизмов управления социально-экономи­ческими процессами в стране. С этой точки зрения совер­шенно естественными и обоснованными выглядели не совсем свободные выборы в союзный парламент. Вполне оправданными были и выборы от общественных организаций, и относительно жесткий контроль со стороны старых властей за процессом регистрации кандидатов по территориальным и национально-территориальным округам. Результаты выборов и первый съезд Советов в 1989 г. показали, что руководство добилось своей цели, и Верховный Совет вполне управляем. Однако сочетание нескольких факторов привело к тому, что даже в рамках неправильно выбранной общей стратегии реформистское руководство допустило грубую ошибку. В условиях кампании по дискредитации КПСС и идей социализма внутри страны, достигшей своего апогея в дни работы съезда Советов, институционализации национальных движений в республиках в форме народных фронтов и краха коммунис­тических режимов в Восточной Европе реформистское руко­водство в Москве пошло на самоубийственный шаг, позволив провести свободные соревновательные выборы в республи­канские и местные Советы. До республиканских и местных выборов оппозиция к партийным структурам в республиках и на местах опиралась на поддержку реформистского Центра в своей борьбе с номенклатурными структурами. Основным источником их легитимности было горбачевское руководст­во в Москве. Движения в республиках прикрывали свой националистический характер антикоммунистической и антибольшевистской риторикой и выставляли себя в роли наиболее демократической и радикальной силы перестройки, поддерживающей реформистский курс Горбачева в сторону либерализации, приватизации и создания рыночных механизмов.

Однако республиканские и местные выборы сделали очевидной ошибку, допущенную в процессе политической реформы. В республиках, особенно в Прибалтике и Закавказье, все встало на свои места. Победив на выборах коммунистов, националистические движения, называющие себя демократическими, фактически получили другой, более солидный источник легитимации в лице своих электоратов и перестали рассматривать Центр и Горбачева как единственный источ­ник своей легитимации. Одновременно, так как избиратель­ная борьба в этих республиках открыто шла под лозунгами национального возрождения и национальной независимости, новые республиканские лидеры при отсутствии серьезной оппозиции со стороны местных коммунистов, получив ман­дат от народа на завоевание независимости и национальное самоопределение, тут же переместили центр тяжести своей деятельности, по меткому выражению профессора из Беркли Кена Джоветта, из гражданского измерения в этническое. Конфликт внутри республик в результате выборов перерос в конфликт между Центром и республиками, в которых конфликтующей стороной стали силы, созданные и поддер­жанные первоначально горбачевским руководством в Моск­ве.

Таким образом, просчет руководства и неправильная оцен­ка природы режима в СССР и возможных результатов продвижения политической реформы ниже союзного уровня привели де-факто к дезинтеграции СССР и потере реформистским ру­ководством возможностей через новую институциональную систему - Советы - управлять страной. Сразу же после вы­боров в республиках последовали «война законов» и «парад суверенитетов», о которых уже достаточно много написано. Кризис власти в Центре и неуправляемость в масштабах стра­ны приобрели особенно угрожающий характер, когда Россия сама раздвоилась. После избрания Ельцина председателем Верховного Совета РСФСР и объявления российского сувере­нитета и верховенства российских законов над союзными Центр фактически потерял все рычаги управления страной. Острота конфликта Центр - республики переместилась в сферу конфликта между Центром и Россией, точнее, между двумя Россиями. В одном случае Центр представлял имперс­кое понимание России, в другом - «демократическое». Даль­нейшее противостояние по этой линии привело к конфликтам и в самой России, выборы в автономиях создали серьезную уг­розу целостности Российской Федерации. Подчеркивая идею верховенства республиканских законов над союзными и необ­ходимость разрушения советской империи, «демократы» в России на секунду забыли тот факт, что Советский Союз был не двухслойной, а трехслойной империей. Внешняя империя развалилась в результате перестройки СССР и революций в Восточной Европе, срединная империя разложилась в результате выборов в республиках, объявления суверенитетов и выхода из Союза ряда республик, но на этом процесс не остановился. РСФСР, будучи искусственным образованием, оказалась внутренней империей, разложение которой не за­ставило себя ждать после того, как все автономии заявили о своем суверенитете и верховенстве своих законов над российскими. Таким образом, российское руководство в результате республиканских и местных выборов оказалось в ситуации союзного руководства, потеряв возможность эффективного контроля над своими автономными республиками. Справед­ливости ради надо сказать, что Горбачев немало способство­вал процессам дезинтеграции РСФСР, пытаясь через прямое подключение ряда российских автономий к процессу созда­ния обновленного Союза через подписание союзного договора ослабить позиции Ельцина как представителя единого Рос­сийского государства.

Таким образом, можно констатировать, что проводимая в СССР реформа политической системы, с одной стороны, дискредитировала и делегитимировала старые политические институты - партию и старые квазигосударственные и квазиобщественные структуры, а с другой - привела к институциональному кризису зарождающихся институтов государ­ственной власти, вызванному прежде всего тем, что они создавались на противоположной теоретической основе. Результатом явился паралич новой политической системы.

В заключение остается добавить, что так как реформе подлежала тоталитарная система с почти 100-процентной государственной собственностью и абсолютной нерасчленен­ностью экономической и политической сфер, где все эконо­мические и любые другие решения принимались в сфере политической, нетрудно догадаться, что результатом избран­ной стратегии модернизации стали развал экономики, разру­шение хозяйственных связей, резкое ухудшение социально-экономического положения народа, рост неуправляемости и хаоса в общественной жизни. Все это давало мне достаточные основания, чтобы говорить о возможности диктатуры, чтобы покончить со сложившейся ситуацией.

Трудно однозначно подойти к процессам, которые происходили в различных регионах, но анализ развития национальных процессов в республиках в период политической рефор­мы и вплоть до распада СССР позволяет выделить две группы республик, которые выработали свою стратегию и тактику, исходя из общих изменений, проводимых горбачевским ру­ководством. Первая группа включает республики Прибалти­ки, Грузию, Армению и Молдавию. Во вторую можно вклю­чить остальные республики, хотя среди них РСФСР, Украина, Белоруссия и Казахстан занимали несколько более обособленные позиции. Но условно позицию этих республик можно отнести ко второй группе.

Чем характеризовались процессы, идущие в первой груп­пе республик, в сфере политической реформы?

Во-первых, мне кажется, что основная слабость нацио­нальных движений в этих республиках - в полном игнори­ровании процессов, происходящих в Москве, соотношения сил между консерваторами и реформистами. Результат - непонимание или нежелание понять пределы допустимых уступок или же меру готовности идти на эти уступки со сто­роны даже очень реформистски настроенных лидеров в Цен­тре. Такое поведение со стороны лидеров в первой группе республик - результат недооценки одних факторов и пере­оценки других.

В течение длительного времени в Прибалтике считали, что то, что Москва может позволить себе в Средней Азии, на Кавказе, она никогда не допустит в Прибалтике, например приме­нение силы с человеческими жертвами. Такое мнение укреплялось и основывалось на факте близости Прибалтики к Западу, нелегитимности ее нахождения в составе СССР, особенно после аннулирования советско-германского договора 1939 г. II съездом Советов. Одновременно переоценивалась степень паралича власти в Центре, степень развала и неспособности мобилизации Центром массовой поддержки своих действий по сохранению империи. Резкая конфронтация с Москвой и односторонние действия националистических движений практически не давали возможности Центру принять какие бы то ни было ответные действия на компромиссной основе. На мой взгляд, не совсем адекватно была оценена политика по отношению к Восточной Европе. Прибалтийские республики считали, что на них должна распространиться новая политика СССР по отношению к странам Восточной Европы в связи с отказом Советского Союза от «доктрины Брежнева». Мне кажется, что Москва воспринимала Прибалтику совсем иначе, чем этого хотелось лидерам народных фронтов в этих республиках. Она позволяла им больше, чем другим республикам Союза, но не собиралась строить с ними отношения на той же основе, что и со странами Восточной Европы. Все эти факторы в совокупности привели к тому, что расчет делался на достижение большей свободы от Москвы не с помощью длительных переговоров и торга, что могло бы уси­лить в Москве позиции реформистски ориентированных сил, готовых на постепенную трансформацию отношений Центра с республиками из исключительно вертикальных в сторону установления разносторонних горизонтальных связей.

Была избрана стратегия скорее ультимативно-декларативного характера с расчетом на внешний эффект и на то, что­бы, объявив свои окончательные цели - суверенитет и независимость, поставить перед фактом Москву и весь мир. Возможно, даже эта стратегия при усилении демократичес­ких процессов в самой России, которые дали определенный результат уже в первой половине 1990 г., по крайней мере, до осени, принесла бы большие успехи, если бы местные лидеры не сделали новых ошибок, которые усилили позиции Центра и дали ему легальные и моральные основания для вмешательства. Речь идет о понимании природы режима, который эти лидеры хотели создать у себя, и об их отноше­ниях с некоренным населением.

Мне представляется, что концепция республиканского суверенитета, которая вытекала из конституционных прав республик и давала легальные основания для начала процесса от­деления и получения реальной независимости, сыграла двойственную роль в процессе становления реальной независимости этих республик как до, так и после объявления рес­публиканских суверенитетов и выхода из СССР. В республи­ках суверенитет был понят в его самом первоначальном, неограниченном национально-государственном смысле, то есть имелось в виду, что нация (понимаемая как титульная) и государство полностью совпадают. Повсюду в мире идея наци­онального государства в подобном смысле стала уступать мес­то пониманию государства как транснациональной общности.

В результате иммиграционных процессов почти не оста­лось национальных государств в чистом виде, то есть таких, где в той или иной форме был закреплен особый статус ти­тульной национальности. Это еще в большей степени отно­сится к СССР. Однако в основе движения за независимость в первой группе республик лежала идея не просто республи­канского суверенитета, но, скорее, идея национально-госу­дарственного суверенитета. Под национальным государством имелось в виду государство только коренной национальнос­ти. Таким образом, в основе этих движений, по форме демок­ратических и антиимперских, лежала идея, для второй поло­вины XX в. весьма реакционная, а для нынешней ситуации модернизации страны в целом просто губительная, - идея неограниченного суверенитета государства коренной нацио­нальности. Принятые решения местных властей о языке, гражданстве, избирательных правах и т.д. совершенно ясно свидетельствовали именно об этом. Одновременно стало очевидным, что национальные движения относятся к нацио­нальным меньшинствам в своих республиках гораздо более бесцеремонно, чем коммунистические власти в Москве отно­сились в прежние годы к коренной национальности в респуб­ликах, а местные коммунистические власти - к некоренно­му населению. Апофеозом такой бесцеремонности стало решение парламента Грузии о ликвидации осетинской авто­номии. Аналогичные проблемы возникли с поляками в Лит­ве, с русскими - в Латвии и Эстонии. Такие неприкрытые действия местных властей укрепили меньшинства во мне­нии, что по мере укрепления позиций националистических правительств будет происходить их дальнейшее вытеснение из этих республик с целью изменения демографической си­туации. Это было очередной стратегической ошибкой наци­оналистических движений в республиках. Если они действи­тельно хотели успеха демократических сил в масштабах страны, то в этом случае в отношениях с некоренным насе­лением нужны были особенно осторожные и деликатные шаги, чтобы не вовлечь в решение внутренних проблем рес­публик Москву и центральные органы власти и не дать пово­да для союза лидеров национальных меньшинств с лидерами консервативных сил в Центре.

Если в концепции национально-государственного суверенитета не произойдут качественные изменения и между эли­той коренной нации и элитными группами национальных меньшинств не установятся отношения доверия и компро­мисса, то следует ожидать, что роль Москвы и центра как арбитра во внутренних делах будет возрастать. Это привело бы также к возрастанию легального и морального авторитета Центра. По крайней мере, именно этот вывод напрашивается в результате анализа развития событий в республиках (до развала Союза, после неудавшегося путча), которые про­шли в своем развитии следующий цикл. Стимулированные реформистской деятельностью союзного Центра, в республи­ках сначала возникли широкие массовые движения общеде­мократического характера, которые в процессе своей легитимации и институционализации стали преимуществен­но движениями националистическими. Это внесло осложне­ния как по линии Центр - республики, так и внутри самих республик по линии коренные - некоренные этнические группы. Для продолжения процесса демократизации в стране в целом и изолирования тех сил в Центре, которые хотели, используя межнациональные противоречия, приостановить процесс демократизации повсеместно, требовалась радикаль­ная переориентация национальных движений теперь уже на новом уровне в сторону общедемократических целей и задач, так как розыгрыш национальной карты в одних регионах мог спровоцировать аналогичные процессы с непредсказуемыми последствиями в других.[…]

Другая группа республик, и среди них особенно следует выделить среднеазиатские во главе с Казахстаном, избрала качественно иную стратегию по вопросам отношений Центр - республики.

В принципе, не отступая ни на шаг от идеи полного суверенитета, они, тем не менее, принимали риторику Центра и Горбачева, пытаясь наполнить ее своим содержанием, стремясь превратить будущий Союз в конфедерацию или сообщество. Эта позиция была избрана ими не только потому, что там коммунисты были у власти. Мне кажется, что по части национализма они ничуть не уступали литовским саюдистам. Проблема в другом. Не вовлекая массы в политический процесс, не раскалывая республики и не поляризуя общество по нацио­нальным и социальным линиям, национальные элиты в этих республиках выбрали стратегию, с помощью которой они хо­тели добиться максимальной автономии. На словах поддержи­вая Центр, внешне как бы дистанцируясь от первой группы республик, на самом деле они, как мне представляется, ста­рались не терять времени на разрушительные, дестабилизирующие действия в своих республиках. Хотя общий уровень жизни там ниже, чем в Прибалтике, они стремились использовать открывшиеся возможности для укрепления респуб­ликанских структур внутри существующего Союза, создать необходимую инфраструктуру и подготовиться к реальной са­мостоятельности. Такая стратегия позволяет им на данном эта­пе в меньшей степени рвать экономические связи.

Таким образом, на той стадии они получили двойную выгоду: сохранили связи как внутри республик, так и с Центром, избежали конфронтации и одновременно достигли той степени независимости, которой добивались вступившие в конфронтацию с Центром республики, которые, жертвуя многим, старались добиваться от него уступок. Выбор такой стратегии объясняется еще и тем, что рассматриваемые республики в большей степени были заинтересованы в централизованных капвложениях, и резкое обострение конфликтов по линии Центр - республики и внутри республик на том этапе могло оказаться разрушительным. Таким образом, ни на йоту не отступая от идеи суверенитета и обретения в будущем национальной независимости, национальные элиты избрали, на мой взгляд, более мудрую стратегию. Суть ее заключалась в следующем.

Получать все выгоды экономической интеграции, насколь­ко это возможно в той ситуации, для укрепления позиций республиканских экономических систем. Это тем более важно, что даже при самой настоящей политической независимости, как показало развитие событий в этих республиках после распада СССР, они с наибольшим рвением (кроме Туркмении) стали отстаивать идеи экономического союза внутри СНГ. Выступая единым фронтом, чему трудно противостоять, если это делалось внутри союзных структур, они одновременно не дали повода союзному Центру вмешаться во внутренние дела республик, предотвращая поляризацию в республиках по принципу коренные - некоренные, но, не забывая при этом, стимулировать процесс изменения этнодемографической ситуации внутри республик. События в Азербайджане и Прибал­тике стали катализатором бегства оттуда русских и других не­коренных народов. Видимо, есть понимание со стороны элит в этом регионе, что открытая поляризация, особенно в Казах­стане, Узбекистане, Туркмении и в других местах, приведет к институциональному оформлению требований к России и со­юзному Центру со стороны некоренного населения. Это, в свою очередь, может привести к распаду этих республик или к длительной междоусобице и внутренним конфликтам, с неиз­бежным усилением великодержавного национализма в Рос­сии, с усилением опасности правого переворота. Общая обстановка в Прибалтике и Азербайджане оказывала психо­логическое давление на некоренное население, создавая угро­зу его существованию, так как ослабевшая власть в Москве уже не гарантировала от возможных массовых погромов. До­статочно вспомнить, например, погромы армян в Баку и Сумгаите, турок-месхетинцев в Узбекистане. Эта стратегия преследовала двоякую цель: не дать возможности представи­телям некоренной национальности организоваться для сопротивления, одновременно создавая невыносимые экономичес­кие, политические, бытовые и психологические условия, чтобы вынудить их навсегда уехать из этих республик. Этот процесс все еще продолжает идти полным ходом и, на мой взгляд, также чреват серьезными последствиями. Как мне представляется, в республиках Средней Азии и Казахстане при Горбачеве национальные и политические элиты в своих отношениях с Центром выбрали более разумную стратегию и с большей ответственностью и осторожностью относятся к такому фактору, как возможная реакция русских националистов.

Очевидно, что многие республики пострадали в результа­те целенаправленной политики прежнего Центра, преследовавшего цель изменить там демографическую ситуацию. Однако действия республик по немедленному исправлению негативной политики бывшего Центра, проводившейся в течение многих десятилетий, затрагивали жизненные интересы не старого Центра, а миллионов людей и не могли быть оправданы ни политически, ни юридически, ни нравственно. Демонстрационный эффект этих действий очевиден, но столь же очевиден и их негативный эффект. В конечном счете, для политики важно достижение результата, а в данном слу­чае - усиление позиций республик, консолидация на пути к демократии, рынку и независимости. Демонстрационные дей­ствия, подчеркивающие курс на достижение независимости, привели к борьбе элит коренной национальности с элитами других национальных групп, скорее, отдалили их друг от друга, посеяли сомнения в реальности демократических ус­тремлений лидеров движений коренной национальности и осложнили достижение единства в республиках в противо­стоянии с Центром. В то же время эти действия осложнили положение либерально настроенных реформистов в Центре и групп некоренного населения, чувствующих свою незащи­щенность в национальных республиках и добивающихся от Центра каких-либо действий по защите их интересов.

Таким образом, если вновь использовать терминологию Кена Джоветта, замена национальными движениями в республиках гражданского измерения политики этническим привела к осложнениям и поставила весь процесс перехода к демократии в стране под серьезную угрозу. Новые национальные движения, пришедшие к власти, если хотели сохранить вокруг себя ауру демократичности, должны были бы критич­но относиться к своей политике и воспринимать как право­мерную критику Москвы и представителей некоренных национальностей в их адрес в связи с нарушением международных норм в области гражданских прав.

Третья проблема, на которой мне хотелось бы остановить­ся в заключение, касается возможного развития националь­ных процессов в России.

Уникальность ситуации, сложившейся в России, особенно после республиканских и местных выборов, дает основания говорить, как минимум, о трех Россиях. Горбачевский союз­ный Центр олицетворял, условно говоря, коммунистическую имперскую идею. Ельцин являлся символом «демократичес­кой России» как одной из республик, пытающихся добиться собственного освобождения от господства Центра. Наконец, была идея создания новой России на основе национальной русской идеи в русле славянофильской традиции в ее различных вариантах - от российского изоляционизма Солженицы­на до российского великодержавия. Главная проблема пере­стройки для страны в целом зависела от того, какая из этих России возьмет верх и с какими идеями. Как отмечалось выше, идя на политические реформы, реформистское руко­водство потеряло институциональные структуры для эффек­тивного управления социально-экономическими и политичес­кими процессами в стране. Однако и республики и в первую очередь Россия не обрели эффективных средств для проведе­ния собственной политики. Не сумев добиться победы в мас­штабах страны, но, придя к власти на антикоммунистической и популистской волне в парламенте и во многих промышлен­ных центрах России, демократы оказались во многом дискре­дитированными в глазах населения. Меньше чем за год, фор­мально находясь у власти, так как они контролировали Верховный Совет и Советы некоторых крупных индустриаль­ных городов, демократы, не имея контроля над реальными ин­ститутами власти, особенно над силовыми структурами, вы­нуждены были нести ответственность за ухудшение ситуации в стране в целом, и это способствовало дискредитации демок­ратического движения и демократических ценностей. К кон­цу 1990 г. паралич власти и невозможность добиться реализа­ции выдвинутых реформистским руководством программ оказались очевидными для всех, и прежде всего для самих де­мократов. Перед ними стояла совершенно очевидная пробле­ма: как наиболее достойно уйти в оппозицию. Эта проблема стала особенно актуальной после неудавшихся попыток уста­новить военное положение в Прибалтике в январе 1991 г. Пос­ле этих событий я высказал предположение, что Ельцин и де­мократы попытаются сделать все, чтобы заставить Горбачева силой вынудить их уйти, стараясь во что бы то ни стало сохра­нить лицо, доверие народа. Это было нужно для того, чтобы вернуться к власти уже на союзном уровне на новой фазе подъ­ема демократических сил и кризиса власти. Дальнейшие дей­ствия Ельцина, Попова, Собчака и других демократов, с одной стороны, и российских, в первую очередь коммунистов-ортодоксов и консерваторов, - с другой, доказали правоту моих предположений. За публичным требованием по всесоюзному телевидению об отставке Горбачева последовало объявление войны против него и требование судебного расследования против тех руководителей Советов, которые сохранили свое членство в КПСС. Ельцин и другие демократы последователь­но эксплуатировали два очень важных популистских элемен­та в политической ситуации начала 1991 г. - публичное недовольство КПСС и Горбачевым. Расчет был прост: любая попытка избавиться от Ельцина и демократов была бы воспри­нята широкими массами однозначно негативно. Они сочли бы их невинными жертвами Горбачева и партийной номенклату­ры, и никому не было бы никакого дела до того, что никто не приложил столько усилий для разрушения всемогущества но­менклатуры, как Горбачев. Трагедия Центра и Горбачева лич­но в сложившейся ситуации заключается в том, что, потеряв контроль над процессами изменений в стране при выходе из коммунизма, Горбачев лишил себя возможности сохранить стабильность своего руководства, не обеспечив две фазы пе­рехода от тоталитаризма к демократии: фазу выхода из комму­низма и фазу перехода к рынку и демократии. Тем самым он лишил себя возможности стать одновременно и Ярузельским, и Валенсой. Место оппозиции, пустое вплоть до республикан­ских выборов, по крайней мере в России, на первых порах ста­ло заполняться напоминающей чешский гражданский форум аморфной организацией «Демократическая Россия», выдви­нувшей своим лидером Ельцина в качестве российского Валенсы. Резкая конфронтация лидеров демократов в России с союзным Центром происходила на фоне перегруппировки со­циальных сил и их резкой поляризации. Шахтерские забас­товки и массовые демонстрации, организованные демократа­ми, с требованием отставки Горбачева совпали с подготовкой консерваторов для удара по Ельцину и демократам в России на чрезвычайном третьем съезде Советов РСФСР. Поражение консервативных сил на съезде и победа Ельцина и демократов создали в стране очень серьезную угрозу возможных силовых действий против демократов с целью ликвидации конфликта между Россией и Центром, Центром и республиками. Угроза подобного развития вытекала, на мой взгляд, на тот момент из неверной трактовки демократами сложившейся ситуации в стране и реального соотношения сил. Победа демократов на чрезвычайном съезде Советов России на фоне усиления забастовочного движения в стране и антигорбачевских выступлений, особенно в связи с повышением цен и резким снижением жизненного уровня населения, породила иллюзию, что демок­раты могут не просто спасти лицо и почетно уйти в оппози­цию, но и попытаться пойти на прямой штурм горбачевского Центра. Подобная стратегия демократов консолидировала консерваторов на той же антигорбачевской платформе, чтобы лишенного поддержки демократов Горбачева заставить покончить с нерешительностью Центра и установить диктату­ру национал-коммунистического образца, отбрасывая страну снова в объятия тоталитарного режима, лишь заменив его ин­тернациональное измерение национальным. Увлеченные антигорбачевской риторикой, демократы просто не осознавали, что им не выжить при крушении горбачевского союзного Цен­тра. Если даже им удалось бы парализовать страну забастовка­ми и массовыми демонстрациями и свалить центральные институты власти, то распад силовых структур, лишенных ру­ководства из Центра, лишь усилил бы общий хаос и неуправ­ляемость в стране. Это, в свою очередь, могло бы привести к новым межнациональным и социальным столкновениям в еще больших масштабах. Может показаться странной параллель, но у меня нет сомнений, что возможное крушение весной горбачевского Центра могло бы быть приравнено по своей значимости и по трагическим последствиям к крушению последнего из Романовых и династии вообще, так как после февраля 1917 г. любая власть потеряла свою легитимность и большевикам пришлось штыками утверждать свое право на власть.

К счастью, очень скоро демократы осознали всю опас­ность для себя возможного отстранения Горбачева от власти и, фактически идя на компромисс с Горбачевым, предотвра­тили в апреле попытки консерваторов отстранить Горбачева от руководства партией на апрельском пленуме ЦК КПСС и от руководства государством - на сессии Верховного Сове­та. Соглашение 9+1, подписанное накануне атак консерва­торов по всему фронту, устранило непосредственную угрозу для Горбачева и демократов, но, к сожалению, не решило ни одну из проблем, стоящих перед страной. Перевод шахт из ведения союзного Центра в ведение Российской Федерации вряд ли можно рассматривать как серьезную победу Ельцина и демократов, скорее, это была очередная тактическая побе­да Горбачева. Он отдал шахты и шахтеров под крыло Ельци­ну и переложил ответственность за них на российского лидера и российский парламент. Не являлись шагом к пре- одолению институционального кризиса и достижение Ельци­ным и демократами согласия относительно введения поста президента и прямые выборы 12 июня первого президента России.

Идя на эту уступку, Центр практически преследовал несколько целей. Во-первых, на время переместить центр противостояния с вертикальной оси - Ельцин - Горбачев - на ось горизонтальную - Ельцин - Рыжков - Бакатин и далее.

Во-вторых, попытаться максимально ослабить пози­ции Ельцина в этой борьбе и дискредитировать его. В-треть­их, выявить более ясно позиции автономий по отношению к будущему устройству самой России. Так как ни у Ельцина, ни у демократов нет достаточно ясной концепции будущего устройства России, кроме идей федерации, то многие автономии, а возможно, и территории могут быть заинтересованы в получении более широкой автономии или даже полной независимости от российского Центра.[…]

Перед тем как остановиться на возможностях консервативных сил России в обозримом будущем, хотелось бы обратить внимание на два очень важных новых элемента, появившихся в политическом процессе страны в связи с президентскими выборами в России. Во-первых, серьезную тревогу вызвал сам факт прямого вовлечения военных в по­литический процесс. Выдвижение кандидатом на пост прези­дента генерала Макашова и кандидатом на пост вице-президента генерала Громова без их предварительного ухода в отставку стало беспрецедентным явлением в политической жизни страны, так как они в этих выборах участвуют не как частные лица, а как представители армии - института, за­нимающего особое место в политической системе.

При кризисе политических институтов армия, как прави­ло, выступает в качестве последнего стабилизирующего эле­мента общества, стараясь восстановить закон и порядок. Участие генералов в выборах свидетельствует о публичном признании краха политических институтов и может рассмат­риваться как первый сигнал готовности страны к возможной военной диктатуре. Еще не так давно мне приходилось пи­сать о невозможности военного переворота в СССР. Тогда, исходя из особенностей нашего режима, я выразил серьезные сомнения в том, что армия может осуществить переворот и управлять страной. Однако в связи с быстрыми изменениями политической ситуации в стране такая возможность не ка­жется мне столь уж невероятной. Мои первоначальные со­мнения были связаны с тем, что, так как почти вся экономи­ка находится в руках государства, армии пришлось бы не только восстановить закон и порядок, но и управлять про­цессами производства и распределения. После отстранения партии от непосредственного управления экономикой и об­ретения государством своих естественных функций по уп­равлению народным хозяйством и особенно в связи с нача­лом отделения сугубо политических и экономических сфер друг от друга возрастают возможности армии непосредствен­но взять на себя функции управления государством при ин­ституциональном крахе политической системы и росте хаоса и неуправляемости в стране. Мне кажется, что участие гене­ралов в выборах стало первой ласточкой в возможно более глубоком вовлечении армии в политический процесс при сохранении политической нестабильности и экономического развала. Вторым важным элементом на выборах, что требует глубокого осмысления, стал фактор русского национализма, который впервые был открыто использован в политической борьбе с целью мобилизации поддержки избирателей.

Никого не должно вводить в заблуждение то, что силы, выступающие под флагом национализма, на выборах в российский парламент потерпели серьезное поражение и на выборах российского президента не пользовались большой поддержкой. Это факт, что в наибольшей степени России удалось удерживать, по крайней мере, до сих пор, политические процессы, имеющие антикоммунистический и общеде­мократический характер, в русле борьбы за создание граж­данского общества. Но из этого не следует делать далеко идущие выводы. Поражение националистов на этих выборах во многом объясняется тем, что многие идеи традиционного русского великодержавия были интегрированы коммуниста­ми в господствующую идеологию и использованы коммунистической пропагандой и тем самым были дискредитированы в глазах широкой общественности.

Кроме того, победа демократов была достигнута не в результате политического взаимодействия дифференцированных социальных интересов, а, скорее, в результате негатив­ной акции, направленной против дискредитировавшего себя режима, его институтов и ценностей. Так что сама русская великодержавная идея под своими собственными лозунгами не имела возможности заявить о себе в полный голос. К это­му надо добавить еще два фактора.

Во-первых, этнические русские оказались в большей степени лишенными своей национальной идентичности. Это была цена, которую платили власти за сохранение коммунистической империи. Во-вторых, средства массовой информа­ции в первые решающие годы перестройки в основном оказа­лись в руках демократов в Центре (такое положение существует и сегодня), которые пытались внедрять в сознание русского народа общедемократические, либеральные идеи и представления вместо дискредитировавших себя универсалистских идей догматического марксизма-ленинизма. В-третьих, горбачевское руководство, все еще стремясь сохранить целос­тность страны, пыталось, используя общедемократическую риторику, противостоять крайним проявлениям русского на­ционализма. Это и привело, на мой взгляд, к кратковременной победе антикоммунистических и на первых порах очень ак­тивных групп демократов в Верховном Совете России и мно­гих регионах республики. Однако вскоре за этим последовало их поражение на внутреннем фронте вследствие неспособнос­ти осуществить серьезные реформы в экономике. В свою оче­редь, это сопровождалось уменьшением массовой поддержки, ухудшением экономического положения в результате движе­ния к рынку и ростом национализма в России. Рост национа­лизма в России стимулируется ростом национальной нетерпи­мости в республиках по отношению к некоренному населению, в первую очередь к русским. Все эти факторы, вместе взятые, могут подготовить взрыв русского великодержавного национализма с катастрофическими последствиями как для России, так и для республик и мира в целом. Оголте­лая националистическая политика в республиках вынуждает сотни тысяч (их число может достичь миллионов) к бегству в центр России. На фоне крайнего обострения экономической ситуации это даст шанс заинтересованным силам разыграть национальную карту и внутри России. А это неминуемо может привести к победе великодержавной русской идеи.[…]

Из всего сказанного вытекает, что, во-первых, процесс реинституционализации политической системы вылился, скорее, в процессе деинституционализации, когда старые институты оказались дискредитированными и делегитимизированными, а новые так и не обрели ни легитимности, ни эффективности. Во-вторых, деинституционализация привела сначала де-факто, а затем и де-юре к роспуску империи, и на разных этажах бывшей империи одновременно идет процесс как деинституционализации, так и реинституционализации. Однако первый процесс пока опережает второй. В-третьих, все эти процессы в сфере политической реформы привели к экономическому развалу, хаосу и росту неуправляемости в стране. В-четвертых, победа любой из вовлеченных сил - демократов, умеренных сторонников твердой власти, консерваторов в политической борьбе в республиках бывшего Со­юза, и особенно в России, потребует восстановления вертикальной оси власти и усиления авторитарного характера исполнительной власти. В-пятых, становится все более и бо­лее очевидным, что в сложившейся ситуации мы вынуждены делать выбор не между авторитаризмом или демократией с целью выхода из хаоса и анархии, а, скорее, между авторитаризмом, ориентированным на создание рыночных механизмов и гражданского общества, и тоталитаризмом национал-коммунистического типа.

С сожалением я должен заключить, что демократия как релевантная (адекватная) форма правления в этот переход­ный период не имеет серьезных шансов на создание жизнеспособных институтов для реализации необходимой социальной, экономической и межнациональной политики.[…]

Будущее России, так же как и других республик бывшего Союза (за исключением, может быть, прибалтийских) неопределенно. Ясно одно: ни в одной из республик нет реальных возможностей для установления действенной демократии. Нет сомнения, что во всех этих республиках наиболее веро­ятным результатом политической борьбы станет установле­ние авторитарных режимов.