Соттергеймская гроза

Вид материала

Документы

Содержание Чернильница и дьявол Волей руководит мрак Трагедия Лютера

Подобный материал:

• А. Н. Островский в пьесе «Гроза» 2 Назовите персонаж драмы «Гроза», который Н. А. Добролюбов, 76.75kb.
• Какого природного явления стало заглавием пьесы Островского «Гроза»? (гроза), 40.23kb.
• Тема России в драме А. Н. Островского "Гроза", 40.18kb.
• Почему Островский назвал драму “Гроза”, 19.29kb.
• Н. А. Островского «гроза» в 10 классе. Учитель высшей категории русского языка и литературы, 84.87kb.
• Павел Петрович Кирсанов антиподы в романе. Роман «Отцы и дети» в русской критике., 23.5kb.
• Реферат на тему: «Женские образы в пьесах Островского «Гроза», 35.95kb.
• Прощай, Артур – гроза Востока! Драма Предисловие, 529.53kb.
• Примерный план урока. I. Значение слова "гроза" по словарю В. Даля. II. Островский, 50.24kb.
• Александра Николаевича Островского «Гроза» на долгие годы стала хрестоматийным произведением,, 36.47kb.

Соттергеймская гроза

«Я должен сам услышать, что говорит Бог».

«Я получил Евангелие не от людей (не от Церкви), а от самого Христа».

Мартин Лютер


«Мы еще не знаем всего, чем обязаны Лютеру и Реформации. С ним могли мы, вернувшись к истокам христианства, постигнуть его во всей чистоте. Снова мы обрели мужество твердо стоять на Божьей земле и человеческую природу свою чувствовать как дар Божий».

Гете


«И там, где человек один, Я – с ним».

Слова Иисуса из Аграф-Евангелия

Чернильница и дьявол

Человек может ничего не знать об учении Мартина Лютера (1483 – 1546) и о лютеранстве, но до конца своих дней он будет помнить о чернильнице, которой в пылу спора неистовый монах запустил в дьявола с такой силой, что вместе с растекшимся по стене чернильным пятном исчез в рассветных сумерках и сам служитель преисподней. Как хорошо помнятся жесты! Еще и сегодня вам покажут в Вартбургском замке в одном из залов почти выцветшее пятно на стене. В этом замке Лютер пробыл в спасительном для себя заточении полтора года: возвращаясь в родной Виттенберг из Вормса, он был вежливо схвачен неизвестными рыцарями и препровожден с почетом в старинный замок в лесу, где жил под именем рыцаря Георга. Спасительным это пленение было потому, монах и знаменитый университетский преподаватель Лютер, будучи уже отлученным Папой римским от лона католической церкви и преданным анафеме, в Вормсе на грандиозном судилище перед лицом самого императора Римской империи отказался отречься от своих взглядов, и был объявлен вне закона. Возвращался он на верную себе погибель, и слуги саксонского курфюрста Фридриха Мудрого, поклонника и покровителя Лютера, по тайному приказу спрятали правдивейшего, честнейшего как целомудренная девушка монаха в замке средь дубовых германских лесов.

Здесь Лютер, используя внезапно явившееся уединение, занимался беспримерным делом – переводил на разговорный немецкий язык вначале Новый Завет, а затем и Ветхий (вся работа растянулась на десять лет), обложившись книгами, привозимыми для него специально приставленными к нему слугами и гонцами, используя свои незаурядные познания в древнееврейском, древнегреческом и латинском, а также свою уникальную богословскую начитанность. Используя, как сегодня бы сказали, свой перфекционизм – максималистское стремление “во всем дойти до сути”, как говаривал Пастернак, сам страстный переводчик, потерпевший помимо побед немало и поражений на этом поприще. Именно Лютер сравнивал переводчиков с кукушкой, пытающейся воспроизвести пение соловья. (Какой образ!) И все же в итоге грандиозная удача ждала его переводы Священного Писания, до сих пор непревзойденные. А переводы Псалмов, сделанные Лютером, прекрасно, кстати, игравшем на лютне и флейте, прекрасно певшем, еще при его жизни стали любимыми в народе.

Отчего перевод Библии так удался Лютеру, была и еще причина, помимо его необыкновенной самоотдачи всякому делу, за которое он брался. Лютер переводил Библию в духе. То есть еще до того, как взяться за перевод, он пережил Священное Писание, то есть пережил его своим духом. Из чего следует, что еще много раньше Лютера посетил дух. Именно так.

Не надо полагать, что Лютер был неврастеником. Напротив: в нем текла самая наиздоровая крестьянская кровь. Именно потому, что он был исключительно здоров, ему и являлся сатана, пытаясь казуистикой своих аргументов, всегда апеллирующих к логике, сбить с пути интуитивного схватывания первичной истины, которую окружающие Лютера люди по слабости их здоровья не замечали. По слабости крови, по слабости замутненного зрения, видящего лишь грубо внешнее, лишь гротескное. Но и еще одно важно: дьявол не был для Лютера мистической фигурой, приходящей на землю извне ее. Совсем наоборот: дьявол весьма уютно и вальяжно расположился на земле, персонифицированный в великом множестве лиц и их функций. Огромное количество людей являют собой, в своих реальных жизненных проявлениях, энергетически лики и мировоззренческие импульсы дьявола, который иначе бы никогда и не справился со своей работой. Вот почему так часты и конкретны были полемические стычки Лютера с сатаной, начавшиеся еще после его первого четырехмесячного посещения Рима, ужаснувшего августинского монаха цинизмом, прагматизмом, распутством и безверием священнического сословия, особенно высшего. Без глубоко личных впечатлений Лютер никогда бы не исторг из себя этих позднейших скорбно-гневных инвектив: «Прощай, Рим, распутный и богохульный!»

Могут ли люди, не заметившие как в них вошел сатана, привычно дышащие его эманациями, видеть его лики, ужимки и ухмылки вокруг? Конечно, нет. Однако, вдруг начавший замечать это Паскаль, замечать эту “бездну” рядом с собой, уже загораживался стулом с высокой спинкой, - ставил его слева, защищая сердце. Ставил такой оберег, заслон. Исключительно простодушно-правдивый и чистый Лютер буквально изнемогал от яростных атак сатанических сил, после того как открылось у него зрение, и он узрел это грязное сонмище, раздробленное в частных человеческих рожах. (Так видел Гоголь своего Вия, своих Коробочек и Ноздревых). «Столько раз диавол нападал на меня и душил почти до смерти», - вспоминал Лютер о первых годах после Рима. «Более ста ночей провел я в бане холодного пота». «Муки страха были такие, что кажется, если бы они еще немного продлились, душа моя бы уничтожилась».

Страх и ужас, потому что ощущал он себя в безграничном человеческом одиночестве, ибо не могли понять собратья по монастырю, что происходит с братом Августином. Так же точно утешали Паскаля его высокообразованные друзья, наливая в стакан раствор с успокоительными каплями, - помилуй, Блез, какая бездна, поверь нам – нет ничего, жизнь прекрасна, пропасть грезится тебе исключительно из-за переутомления…

Лишь после четырех месяцев, проведенных в Риме и Ватикане, куда он приехал благоговеть и целовать несчетные священные ступени, Лютер потрясенно задумался впервые всерьез о феномене Грехопадения, о котором глухо сообщала Библия. Задумался о реальности этого события, о том, что, скорее всего, так оно и есть: падшесть человеческого естества очевидна. Но очевидно также и другое: реальный институт католической церкви, призванный помочь слабым людям соприкоснуться со святой личностью Христа, на самом деле денно и нощно потакает его падшести, и более того – сознательно закрывает от них лик Христов, подменяя Его зов и Его речь тщеславными комментариями своих служителей.

Волей руководит мрак

Лютер был одним из тех, кто обнаженно-остро постиг, сколь беспомощна и убога сама по себе биологическая машина человека, вне благодати Божьей. Одна только благодать и оживляет вечной влагой душу и тело, нескончаемо разрываемые изнутри конфликтами, (разлом андрогина). Задолго до откровений, явившихся Якобу Бёме, Лютер осознал громаду Первородного греха, и человеческая самоуверенность, полагающая, что точно известно, за какие “добрые дела” можно приобрести билет в царство вечного блаженства, несказанно его раздражала. Особенно, когда он увидел эту тенденцию манипулирования “Божьей волей” в папских “отпущениях грехов”, в морях индульгенций, покупаемых за деньги, когда по городам Германии изо дня в день разъезжали такие торговцы раем и когда заранее каждому было известно, сколько стоит отпущение за отцеубийство или за навет или за богохульство, и все дело проникновения в царствие небесное заключается в том, чтобы накопить необходимую сумму денег или злата. Беззастенчивая наглость Ватикана, превратившая этот сознательный обман в бизнес, и подтолкнула Лютера к восстанию, хотя суть его претензий к католичеству была много глубже.

Должен ли вообще кто-то стоять, какая-либо организация, в которую уж несомненно проберется князь тьмы, между человеческой душой с одной стороны и Отцом, Сыном и Духом с другой? Нет – отвечает Лютер решительно. Есть один посредник – Священное Писание. Церковь, извращая дух Писания, заставляет слушаться не Писания, не голосов пророков и Христа, а “отцов церкви”, то есть своих сиюминутных комментариев к Писанию, так или иначе приспособленных к тому, чтобы властвовать над паствой. Римский папа подменил собой Христа. «Люди вешают воров и рубят головы разбойников; почему же оставляют в покое величайшего из всех воров и разбойников – Папу?» - писал Лютер много лет спустя после своего путешествия, уже не раз сойдясь в полемических поединках с посланниками Папы.

Но почему же клиру удается столь легко обманывать толпы и толпы людей? Потому что вследствие своего космического изъяна – Первородного греха – человек слаб и немощен духовно, он живет в омраченьи. «Первородный грех помутил наш разум и исказил наши чувства; после грехопадения Адама люди смотрят на мир, как сквозь темные очки».

Церковь, стремясь обмануть человека и польстить ему, делая вид, что все о`кэй, учит, что воля человека свободна и он сам решает, пойти за добром или злом. Нет, - говорит Лютер, - это прекраснодушная ложь. Человек, не осененный свыше духом, живущий в низинном мире внимания к ценностям, навязываемым ему организациями (в том числе и церковью), всегда избирает зло, чаще всего сам того не замечая. Он выбирает варианты из разнообразия зла, не ведая о добре, не зная даже подступа к нему.

В 1516 году монах и университетский (в Виттенберге) проповедник Лютер для диспута одного из своих учеников написал 95 тезисов-парадоксов. В том числе были там и такие бесстрашные и отнюдь не льстящие человеку, безжалостно бросаемые ему в лицо истины:

«После грехопадения человек подобен гнилому дереву; он ничего не может ни желать, не делать кроме зла».

«Утверждение, будто бы воля свободна в выборе добра или зла, есть ложь, воля – раба».

«Нет ничего в природе человека, кроме похоти и удаления от Бога».

«Мы – не господа наших дел, но их рабы, от начала до конца».

«Делая то, что ему свойственно, человек всегда смертно грешит».

«В праведности человеческой – лишь гордость или уныние, то есть грехи».

«Грешный человек не может естественно желать, чтобы Бог был Богом, но может только часто желать, чтобы Бога не было и чтобы он, человек, сам был Богом».

Что Лютер и видел в институте папства и вообще в чванстве священников, узурпировавших полномочия, им не принадлежащие.

Но откуда же является в немногих избранниках (ведь и у Иисуса было совсем мало учеников) просветляющее начало, живое дуновение целомудрия, веянье “потустороннего света”? Именно-что “с той стороны”. “Когда готов ученик, тогда готов и учитель”, -говорили и говорят на древнем-древнем Востоке дзэнцы. Но учитель сам чувствует эту готовность и сам принимает решение, ему не нужны мирские советчики и подсказчики.

«К Богу любовь в человеке неестественна (т.е. противостоит его природному веществу. – Н.Б.) и может быть только следствием непрестанной Благодати». То есть, выражаясь современным языком, - Харизмы. Вне энергий харизмы, вне вслушивания в эти энергии человек всего лишь мешок с травяными опилками.

«Благодати в человеке ничего не предшествует, только нерасположение к ней или, вернее, возмущение».

«Все дела человеческие, какими бы ни казались добрыми, - лишь смертные грехи, все дела Божьи, какими бы ни казались, - святы».

Без харизмы, без божественной благодати, без “шепота с той стороны”, звучащего внутри нас, - человек творит лишь тлен. Но что есть помощник и катализатор вслушивания в священный напев мира? Священное Писание. Но для большинства людей эта книга закрыта, ибо прочесть ее внутренние смыслы можно, лишь будучи в духе, лишь находясь в состоянии бытийствования, а не обладания, цеплянья за то и сё.

«Если ты говоришь о внутренней ясности Писания, - писал Лютер в полемическом трактате “О рабстве воли” в ответ на сочинение Эразма Роттердамского “О свободе воли”, - то ни один человек не видит в Писании ни единой йоты, если нет в нем Духа Божьего. У всех людей сердце слепо. Так что, даже если они и выучат и будут знать наизусть все Писание, все равно они ничего в нем не поймут и не уразумеют. Они не верят в существование Бога и в то, что они создания Божьи, как об этом сказано в Псалме тринадцатом: “Сказал безумец в сердце своем: “Нет Бога”. Чтобы уразуметь Писание целиком и каждое его место в отдельности, необходим Дух…»

Итак, главное – это “стяжание Духа святого”, что повторяет значительно более позже сказанные слова православного старца Серафима Саровского. Именно это считал он, как мы помним, наиважнейшим делом каждого, кто хочет быть христианином.


Прорыв


Понятно, что Лютер знал оба эти состояния – безблагодатной омраченности, меланхолического пофигизма и благодатной просветленности. Притом, и то, и другое переживалось им с необычайной интенсивностью, ибо едва ли не главной особенностью этого чистейшего сердцем человека, выходца из беднейших крестьянских слоев, была способность потрясаться, переживать все с чистой доски, с наивной свежестью ребенка. Потрясаться тем, что все вокруг воспринимают вяло и безакцентно. Потрясаться всем своим существом.

Если принято считать, что философствование некогда началось с эмоции удивления, то можно сказать, что восстание Лютера против католической рутины выросло из его способности быть потрясенным. Без этого качества он бы, кстати, вообще не оказался на монашеской стезе, ибо делал, и весьма успешно, карьеру ученого философа, а по настоянию отца еще и юриста.

Но вот однажды, собираясь отправиться с другом на время летних каникул в свой родной Мансфельд к родителям, Лютер стучится поутру в его комнату, не слышит ответа, входит и обнаруживает друга в луже крови, убитого и ограбленного. Лютер потрясен. Несколько дней он выглядит со стороны помешанным. Двойная бездна обнажила перед ним свой безблагодатный мрак: бездна тупой человеческой низости, скотства и бездна небытия, стерегущая нас каждое мгновение.

Спустя два года, в разгар лета он возвращался, как всегда пешком, из Мансфельда в Эрфурт и возле деревеньки Соттергейм его застигла гроза, вошедшая в его плоть и душу на всю жизнь. До деревни оставалось только пустынное поле, и Лютер кинулся бежать, как вдруг мощнейший разряд остановил его посреди пшеничной равнины, и молния разверзла землю у самых его ног, а гром оглушил, а едва он продвинулся на пару шагов, как новая молния встала над ним с такой ощутимой и субъектной направленностью мощи, столь явно она грозилась его уничтожить, что Лютер возопил из глубин своих голосом, которого сам не узнал: «Святая Анна, я постригусь!» Так он дал обет монашества, будучи поставленным у края бездны. Кто, кроме Лютера, мог бы столь внимательно следить за знаками судьбы?

Событие грозы случилось второго июля. А шестнадцатого июля 22-летний Лютер, числившийся к тому времени в университете уже магистром и уже познакомившийся со своей невестой, выбранной ему отцом, устраивает прощальную (для друзей) вечеринку и на следующий день, взяв с собой из светских книг лишь Вергилия и Плавта, поселяется в Эрфуртской обители Братства отшельников св. Августина. Горе старого Ганса Лютера было непередаваемо. Как позднее признавался сын, “он чуть не сошел с ума; написал мне письмо, в котором снова обращался ко мне на ты – с тех пор, как я стал магистром, он писал мне вы, - и навсегда отрекался от меня”. (Он простит его спустя два года после преждевременной смерти двух других своих сыновей).

С необычайной страстью человека, идущего прямиком к сути, отдался Лютер монастырской аскезе. «Вся моя жизнь была бдением, постом и молитвой… Я соблюдал монашеский устав так строго, что если бы этим можно было спастись, я бы спасся».

Однако напряжение вопросов лишь возрастало; особенно после путешествия в Рим. Спустя семь лет Лютера переводят в августиновский монастырь в Виттенберге младшим настоятелем. И вот здесь религиозное напряжение разрешается двумя последовательными вспышками просветления. Однажды, молясь в храме, он вдруг почувствовал Крест как молнию – как ту, готовую его испепелить соттергеймскую молнию. Так он простоял на коленях полчаса перед смертельными разрядами Креста, чувствуя, что не осталось в нем ни единого места, не пронзенного этими всполохами.

А однажды он не выходил из своей кельи в Черной башне много дней подряд, погруженный в медитацию по поводу всего двух слов - “Праведность Божия”. Что она есть? Пока не пронзил его свет. «Я вдруг почувствовал, что воскрес, и увидел, что двери рая передо мной широко открылись». Дух вошел в него.¹

Чтобы понять, каким образом Лютер достигал своих “прорывов”, надо привести какой-нибудь обыденный пример. Однажды, когда он жил уже вне монастыря и был знаменитейшим преподавателем Виттенбергского университета, он увлекся толкованием Псалмов Давида. Чтобы не отвлекаться, он взял с собой в кабинет хлеба и воды и, не предупредив никого, заперся и работал, не вставая из-за стола, как в сказке, три дня и три ночи. Домашние, студенты и друзья всюду его напрасно искали; наконец взломали дверь кабинета, так как на стуки никто не отвечал. И лишь когда дверь с грохотом рухнула, Лютер повернул голову в сторону шума и лишь тогда вспомнил, где он находится.

С каким пронзительным максимализмом постигал он реальность любого духовного действия видно по такому, например, суждению, сделанному незадолго до смерти: «Никто не может понять Вергилия в Буколиках, если он не был пять лет пастухом. Никто не может понять Вергилия в Георгиках, если он не был пять лет землепашцем. Я полагаю, никто не может понять Цицерона в его письмах, если не был двадцать лет государственным деятелем в какой-нибудь замечательной стране. Пусть знают, что никто не может разобраться в Священном Писании, если он не направлял Церковь вместе с пророками – Илией и Елисеем, Иоанном Крестителем, с Христом и апостолами».

Что это – предупреждение о редкости события читательского сотворчества, равного творчеству писавшего? Предупреждение о том, сколь уникальна всякая подлинность переживания? Или это сообщение о том, что сам Лютер, пытавшийся поправить Церковь, чувствовал себя со-странником Илии и Елисея, Иоанна Крестителя и апостолов? Вероятно, и то, и то. Без настроя в себе сакрального канала связи, без очищения его невозможно восприятие сакрального измерения ни в каком тексте – будь то книга, пейзаж или живой человек


Трагедия Лютера


В канун дня всех святых – 31 октября 1517 года – ясным днем, на глазах у прохожих и зевак Лютер прибил к воротам городского Виттенбергского собора большой пергаментный лист, где в два столбца были написаны сочиненные им 95 тезисов (снова та же цифра) против Отпущения грехов (индульгенций). Это был прямой вызов Папе.

«Утверждать, что крест с папским гербом равен Кресту Господню, значит богохульствовать», - тезис 77.

«Вечному осуждению подвергаются те, кто учат, и те, кто верят, будто бы Отпущением грехов люди спасаются», - тезис 32.

Лютер неистово возмущен тем, что таким сатанинским предметом как деньги пытаются подменить живой акт человеческих мук совести, раскаяния и покаяния. Пытаются вытравить из людей их человеческую сердцевину, персональную вечную ответственность за свершенный грех. «Истинно в грехе кающийся хочет пострадать за грех и любить страдание, между тем как Отпущение (индульгенция) освобождает от страдания – и внушает ненависть к нему» - тезис 20.

Как обычно Лютер поступил совершенно спонтанно, “по зову сердца”, ничего не рассчитывая и не пытаясь заглянуть в будущее. Он не задумывался о возможном действии и возможных следствиях всей затеваемой им войны с Римом. Результат был ошеломительный – через месяц не только Германия, но и вся Европа гудела как пчелиный улей: у всех на устах были крамольные тезисы неизвестного монаха. Римские посланники пытаются вступать в открытую с Лютером дискуссию, но он, будучи блестящим собеседником и оратором, каждый раз разбивает их в пух и прах при одобрительном гуле аудитории. Разъяренный Ватикан требует суда над сошедшим с ума еретиком и вызывает его к себе. «С трепетом и ужасом смотрел я, бедный монах, на это дело мое. Я кинулся в него, очертя голову и не рассчитав последствий… Я неосторожно восстал на Папу, которого до тех пор чтил благоговейно…» Но так он говорил много-много позже, увидев конечные итоги своей революционной работы.

А пока что, видя, как закипают по всей Германии страсти, он пишет одну за другой книги, в которых с разных сторон развивает сокрушительную критику католицизма. Книги эти немедленно печатаются его сторонниками, все возрастающими в числе, и почти молниеносно раскупаются. Слово Лютера становится грозной силой, создавшей головную боль нескольким поколениям Пап.

Но что реально произошло? Чему учил и чему научил Лютер народ?

С присущим ему отважным максимализмом Лютер, проецируя свой личный религиозный опыт и путь на всех, поставил каждого отдельного человека один на один с Богом. И он заявил этому отдельному, одинокому на земле человеку: посмотри правде в глаза – ты родился в омраченном сознании, нет в тебе ведения, что есть грех, что святость; сама воля твоя изначально греховна, не будучи просветлена она выбирает всегда лишь из многочисленных вариантов греха. Потому-то формальное следование Закону, предписаниям Моисеева декалога или юридическим законоположениям страны еще ничуть не приближают человека к Богу, ибо сердце его при этом мертво. Закон могут переменить в точности наоборот, и человек послушно будет его исполнять, не чуя своей греховности. Даже так называемые добрые дела ничуть не приближают человека к небу, не преображают его грешную сущность. Так что весь институт Церкви, говорящий человеку – служи мне, слушайся меня и будешь спасен, - лжет, так как объявляет о полномочиях, которых не получал. Спасает единственно Бог и притом по своей личной воле, законы которой нам не ведомы и не могут быть ведомы. Так что мы можем лишь с глубоким трагическим чувством понимать весь катастрофизм человеческой ситуации и верить в искупление греха Христом. И, следуя пути Христа, истинно веруя, мы можем надеяться на Божью благодать, трепетно надеяться, а вовсе не рассчитывать самодовольно, что какая-то человеческая инстанция или наши “добрые дела” проведут нас после смерти тела на Небо.

В споре с Эразмом Роттердамским Лютер берет себе в союзники ап. Павла, обильно его цитируя. «Павел отделяет праведность Божью от праведности закона. Потому что праведность веры приходит по благодати без закона. То, что он говорит “без закона”, не может означать ничего иного, кроме того, что христианская праведность состоит не из дел закона, а также и то, что дела закона для нее не важны и не делают ее достижимой. Подобно тому, как вскоре ниже он говорит: “Мы признаем, что человек оправдывается верой без дел закона”. И как он сказал выше: “Делами закона не оправдается перед Ним никакая плоть”. Из всего этого совершенно ясно, что старание или же устремление свободной воли вообще – ничто. Потому что если праведность перед Богом существует без закона и без дел закона, то не может ли она тем более существовать без свободной воли? Ведь это высшее устремление свободной воли заключается в том, чтобы усердствовать в нравственной праведности и делах закона, и в этом споспешествует ей ее собственная слепота и бессилие. Это слово “без” устраняет нравственно добрые дела, устраняет праведность, устраняет приготовление к благодати; короче говоря, представь все, что можешь, на что только способна свободная воля, Павел будет стоять на своем и говорить: “Без всего этого существует праведность Божья”.² …Павел ясно различает два вида праведности; праведность закона и праведность благодати. Одна достигается без другой, без ее дел; вторая же без первой не оправдывает и ничего не стоит».

Разумеется, Лютер не учил, что не надо делать добрые дела или не повиноваться законам общества, однако в его учении была тонкая провокация к революционной гордыне каждой отдельной личности на свой страх и риск, на свой лад решать все вопросы морали. Сатана в человеке легко мог уцепиться за горделивую мысль самостийно отдаться исключительно вере, пренебрегая законами морали, ибо к спасению они не ведут. Что и случилось в реальности. Тысячи и десятки тысяч людей начали сметать со своего пути этику, полагая, что заключают индивидуальный союз с Богом. Реально Лютер вверг великое множество слабых и глупых людей в соблазн.

Хотя в работе “О свободе христианина” Лютер вполне внятно объяснил, что истинный христианин не может не делать добрых дел и не повиноваться законам, однако он отнюдь не рассчитывает благодаря этому стать ближе и милее Богу. В этой книжке Лютер «выставляет два внешне противоречащих друг другу положения: 1) Христианин есть свободный властелин над всеми и никому не подчинен, и 2) христианин всем слуга и всякому подчинен. Дело в том, что христианин вмещает в себе двоякое естество – духовное и телесное. Верой в Христа, а не добрыми делами, этот внутренний духовный человек достигает спасения, и оправданный таким образом христианин не нуждается уже ни в каких внешних актах, ничто не может ему повредить и он сам становится господином всего. Но христианин не только “духовный и внутренний” человек, но и телесный, наружный, поэтому он должен смирять свою плоть и творить добрые дела; и как Христос, живя среди людей, уничижал себя и служил людям, так и он должен сделаться рабом людей и служить им не ради спасения, чтоб угодить Богу, ибо спасение дается только верой, а добровольно, в силу любви, проистекающей из веры». (Б.Порозовская).

В целом следует признать, что столь тонкая диалектика, пленительная для тонких умов и чистых душ, отнюдь не целительна для широкой массы, а тем более для людей, в чьих душах грех бродит в поисках слабых мест, дабы завовевать всю душу.

Кроме того массы простого населения Германии, освобожденные проповедями Лютера от “ига священников” и получив в руки “Новый Завет”, переведенный для них на немецкий язык и ставший, наконец, общедоступным, вычитали там вещь, которая привела их в восторг: собственность – зло, все должно быть общим! Так в Германии разразилась неслыханная война против владеющих: “Грабь награбленное!” Крестьянские восстания, вспыхнувшие в 1524 году и полыхавшие много лет, привели к чудовищному нравственному обнищанию страны. Расчет на духовное обновление провалился полностью. К началу 1525 года вся Германия пылала, залитая кровью. Только в одной Швабии армия бунтовщиков составляла триста тысяч человек. Творилось нечто вроде Пугачевского бунта, но с гораздо большим размахом. Всех дворян, богачей, священников, монахов и монахинь, встречавшихся на пути орд “реформистов”, либо казнили, либо замучивали в пытках. В одной только Франконии было разрушено и разграблено 295 замков и монастырей. «Лютер погрузил Германию в такое безумие, что надежда не быть убитым кажется нам уже спокойствием и безопасностью», - писал в 1525 году дворянин Ульрих Засиус.

Когда одного из главарей бунтовщиков, Томаса Мюнцера, допрашивали перед казнью, он объяснял: «Я хотел установить равенство всех христианских народов. Нашим главным исповеданием было: “Все будет общим!”» Все та же трансформация христианской религиозности в религиозность коммунистическую. Мгновенный скачок.

Подавляли одно восстание, как вспыхивало следующее; так длилось не одно десятилетие. Хрупкая пленочка нравственности и уважения к закону, однажды порванная, никак не могла зарасти и исцелиться. Из ничего рождались ереси, возглавляемые самыми причудливыми, экзотическими новоявленными пророками. Особенно популярными были анабаптисты, учившие второму крещению. Шабаш каких сил попер из людей, можно только изумляться, если не содрогаться. Прибегнем здесь лишь к одной цитате из весьма красочной книги Дм. Мережковского:

«…8-го февраля 1533 года произошло восстание в Мюнстере. Буйные толпы Второкрещенцев бегали по улицам, кричали: “Смерть некрещеным язычникам!” Люди видели в небе Апокалиптического Всадника на белом коне, с мечом в руке и золотым венцом на голове. “Светом неземным озарились от этого видения лица христиан”, - восклицает очевидец. Дети пророчествовали на рыночной площади, и весь народ слушал их с благоговением.

Множество Второкрещенцев – изгнанников из Брабанта, Фландрии, Фризии, Голландии, по тайному зову Роттманна и Книппердоллинга, нахлынули в Мюнстер. Видя это чужеземное нашествие, благоразумные и зажиточные люди, протестанты и католики, одинаково испугались и бежали из города, отдав его во власть черни. Князь-епископ Франц фон Вальдек, государь Вестфалии, осадил Мюнстер, надеясь усмирить его голодом.

21-го февраля избран был новый городской Совет, где возобладали Второкрещенцы. Книппердоллинг и другой именитый горожанин, Коппенбрух, были назначены бургомистрами. В следующие дни народ, с согласия новых правителей, разрушал все монастыри и церкви, грабил их и жег.

27-февраля народ с оружием собрался на торговую площадь, и, между тем как молился, один из главных второкрещенских пророков, Иоганн Маттис, гарлемский хлебопек, погрузился или сделал вид, что погружается тут же на площади в глубокий сон, а когда внезапно проснулся, то закричал: «“Изгнаны да будут сыны Исава; да воцарится сын Якова”, - говорит Господь!»

И толпа, как в бреду, кинулась по всем улицам, с криком: “Вон некрещеных язычников!” И, врываясь в дома, хватала мужчин, женщин, грудных детей, стариков, больных, и, не позволяя им взять ничего с собою, ни даже одеться как следует, выгнала их всех за стены города, где одни из них погибли от лютой зимней стужи, под снежной бурей, а другие, попав в руки епископа, были казнены безжалостно.

С этого дня, Иоганн, “Пророк Божий”, воцарился в Мюнстере. Он издавал законы, но для него самого никакой закон не был писан. Он разделил город на общины и, велев собрать в Палату Казны все найденные в домах изгнанников деньги, назначил семь диаконов, чтобы разделить все, “смотря по нужде каждого”, как в первой общине Апостолов.

С марта осада Мюнстера соединенными силами протестантов и католиков усилилась; все пути в город были перерезаны и подвоз съестных припасов прекратился.

В день Преполовения Иоганн велел, “получив на то приказ свыше”, разрушить все “памятники идолопоклонства”, как церковные сосуды, изваяния, иконы, и все книги, кроме Священного Писания, сжечь, что и было сделано в огромном, на Соборной площади разложенном костре, где книг сожжено было на двадцать тысяч флоринов.

Общим объявлено было все имущество города. Каждый должен был, под страхом смерти, приносить в Палату Казны все, что имел, - серебро, золото и драгоценные камни. “Две бесноватые пророчицы доносили на обманщиков, утаивших имения”, и тут же на месте их казнили. Общим объявлено было не только имущество, но и жены и дети. Все ремесло и промыслы сделались “священствами”. Учреждены были общие трапезы, где братья с одной стороны, а сестры – с другой, вкушали молча, слушая проповедь или главу из Писания.

Сделав однажды удачную вылазку, оттиснув осаждавших их до окопов и вернувшись в город с добычей, Пророк так опьянел от победы, что как бы лишился рассудка и объявил, что Бог повелел ему истребить на следующий день все войско нечестивых мечом Гедеона. Как объявил, так и сделал: с тридцатью избранными им людьми выбежал за городские ворота, кинулся на вражье войско и, вместе со всеми тридцатью, погиб.

Тотчас после Иоанна Гарлемского воцарился ученик его Ганс Боккольд, Иоганн Лейденский, поочередно кабатчик, купец, подмастерье портного, актер и всесветный, от Англии до Португалии, искатель приключений, молодой человек довольно приятной наружности, с естественным даром красноречия и очень неглупый.

На Пасхальной неделе 1534 года объезжал он весь город на коне, возглашая громким голосом: “Равенство! Равенство! Равенство! Все высокое на земле да унизится, а низшее да возвысится!”

И велел разрушить все великие дома в городе, башни и колокольни церквей. Но так как это было трудно и утомительно, то скоро перестал, только слегка испортив или разрушив то, что не им было построено.

Книппердоллинга низвел Иоганн из бургомистров в палачи, потому что “первые должны быть последними, а последние - первыми”. Но тот вступил в должность палача с великою радостью.

В Троицын день Пророк заснул на целые три дня, а проснувшись, велел себе подать лист бумаги и написал на нем имена двенадцати “Старшин Израиля”, избранных для него Богом, помощников и советников по делам правления.

После трехдневных богословских прений о таинстве брака обновлен был закон о многоженстве по примеру ветхозаветных патриархов, потому что Царю мало было одной жены, прекрасной голландки Диверы, и он взял себе еще шестнадцать жен-цариц.

Сделанная кое-кем из последних разделенных людей отчаянная попытка свергнуть Пророка была подавлена, и одна половина ста двадцати заговорщиков расстреляна – не с человеческой и не с зверской, а с диавольской жестокостью, старыми женщинами и молодыми девушками – второкрещенками – из маленьких пушек, которые подвезли они, запрягшись в лафеты, из ратуши, где заговорщики спрятались, а другая половина была обезглавлена.

С этого дня наступило царство ужаса. Малейшее несогласие с верой и волей Пророка казнилось немедленно смертью. Книппердоллинг-палач, с двумя подручными, ходил по всем улицам города и убивал подозрительных ему людей без суда.

“Куй железо, пока горячо, - пинк-понк! Пинк-понк!” – пел Томас Мюнцер в 1524 году. Докрасна тогда, в Крестьянском восстании, раскалилось железо на адской наковальне, а теперь, через десять лет, в диавольском апокалипсисе Мюнцера – добела.

В день св. Иоанна Предтечи, 24 июня 1534 года, один из младших пророков, Ганс Таузендшуэр, созвав народ на рыночную площадь объявил:

“Ныне Отец наш Небесный возвещает мне, что Иоганн Лейденский, наш святой пророк, должен быть провозглашен Царем царствующих и Господом господствующих, да воссядет он на престол отца своего, Давида, и да воцарится надо всеми народами до Судного дня, и никто ему не воспротивится!”

Тут же в толпе стоявший Ганс Боккольд пал на колени и воскликнул: “Братья мои возлюбленные, вот уже десять дней, как я это знал, но никому не говорил, потому что Господу было угодно открыть вам это устами другого пророка, чтобы никто из вас усомниться в этом не мог!”

Все пророки возгласили: “Ей, гряди Господи!”

И весь народ, после краткой безмолвной молитвы, единодушно провозгласил Иоганна “Христом Царем”.

С этого дня сам Ганс, бывший подмастерье портного и странствующий актер, муж семнадцати жен, поверил или сделал вид, что верит, будто бы он действительно Христос, и что ему суждено начать возвещенное Христом в евангелии Царство Божие. Он, впрочем, называл себя только “Иоганном Праведным, Царем Нового Сиона, сошедшим с неба на землю”.

Трижды в неделю судил он народ, сидя на высоком престоле, посреди Соборной площади, в золотой, драгоценными камнями усыпанной короне, с царской державой – золотым, двумя крестами пронзенным шаром – вселенной – в левой руке, и с царским скипетром – в правой. Многочисленный двор и семнадцать жен-цариц окружали его. И на ступенях престола, у ног Царя сидел Книппердоллинг, “Палач Христов”, с обнаженным мечом в руке…» И были беззакония, и убийства, и вакханалии, и голод, и мор, и погибель…»

Как же комментировал всю эту чудовищную, не год, не два, не три, не пять лет длившуюся свистопляску Лютер? «Не очевидно ли, что диавол здесь воцарился, или, вернее, целая куча диаволов слипшихся, как жабы в гнезде? Но признаем в этом и великую милость Божию. После того, как Германия столькими кощунствами и кровью стольких невинных заслужила тяжкого бича Божья, Отец всякого милосердия все еще не позволяет диаволу ударить по ней как следует, но остерегает ее отечески этой грубой сатанинской игрой в Мюнстере…, потому что все это дело – только шалость маленького бесенка-школьника, который едва научился азбуке… Или если даже это дело самого Сатаны, великого и премудрого, но все же скованного Божьими цепями так, что он не мог действовать с большею ловкостью. Так остерегает нас Бог… прежде, чем дать свободу такому диаволу, который нападет на нас уже не с азбукой, а со всей своей наукой… Если такой беды наделал диаволенок-школьник, то чего не сделает сам великий Сатана, ученый и премудрый богослов?.. Дай-то Бог, чтобы во всем мире диавол не оказался умнее, чем в Мюнстере… Нет столь малой искры, которой не мог бы диавол, при попущении Божьем, раздуть во всемирный пожар».(Перев. Д.Мережковского).

Через четыреста лет нечто похожее произойдет в России. Был ли немецкий народ в начале шестнадцатого века набожным? В обыденном смысле безусловно. Бесовские энергии размножились и распоясались от маленькой искры бунтарского слова. То же самое – с русским, несомненно, религиозным народом. Правы Бёме и Лютер: омраченность природы человека, случившаяся некогда в космосе, велика есть и подчас не видна невооруженному глазу: множеством строп удерживаем грешный человек в благообразном состоянии: и законом, и “добрыми делами”, и верой. Ослабишь одну составляющую – уже начинает корежить человека изнутри бесовская сила. Русский человек (точнее – часть этого человека) после семнадцатого года не отбросил прочь религию, но моментально трансформировал православную свою религиозность в коммунистическую: в тот косноязычный мифологизированный причудливый бред, что так рельефно изображен Андреем Платоновым. Он поверил в корявую басню, приспособив ее к иррациональной призме веры. Разумеется, я говорю лишь о той “сволочи”, что искренне пошла за большевиками, а не о тех миллионах умных и внутренне чистых русских людей, что были насильственно загнаны за колючую проволоку разных уровней.

Отчаяние Лютера, видевшего, в какой кошмар выродилась его реформа, описать невозможно. Он все яснее понимает, сколь идеалистически он смотрел на бытовую реальность человеческой природы. Его поправки к собственным реформистским взглядам все более клонят его к “уступкам” католической методике управления слабым человеком массы, который, как дитя, нуждается в адаптированном знании. «Я доныне (до Крестьянского восстания) думал, что можно управлять людьми по Евангелию… Но теперь (после восстания) я понял, что люди презирают Евангелие; чтобы ими управлять, нужен государственный закон, меч и насилие». «Большинство государей – величайшие безумцы или злейшие негодяи в мире, но все-таки их надо слушаться, потому что они – палачи и тюремщики на службе у Бога». «Бог установил две власти – одну духовную, действующую на христиан Духом Святым, другую – светскую, для нечестивых…»

Лютер доживет до 1546 года, но так и не увидит нравственного оздоровления Германии. «Мир как пьяный мужик на лошади: сколько ни подсаживай его с одного бока в седло – все валится на другой бок. Миру помочь нельзя ничем: он хочет принадлежать дьяволу»…

Надо ли говорить, сколь ценен был для человечества опыт Лютера. Люди с тонкой внутренней организацией, люди, близкие к просветленности, нашли и находят в его трудах и личности большие внутренние стимулы к новым пониманиям и чувствованиям. Одновременно все увидели воочию, сколь опасно в любой форме заигрывать с массой, с первородной человеческой греховностью.