Geum.ru

Патрик Бэйтмен красивый, хорошо образованный, интеллигентный молодой человек

Вид материалаДокументы

Содержание


Видео прокат и d’agostino’s
У косметолога
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   28




СОВЕЩАНИЕ

Моя секретарша Джин, которая в меня влюблена, входит без стука ко мне в кабинет и сообщает, что в одиннадцать часов у меня важное совещание. Я сижу за столом от Palazetti со стеклянной столешницей, смотрю в монитор сквозь очки Ray-Ban, жую нуприн и потихоньку отхожу от вчерашней кокаиновой вечеринки. Началась она вполне невинно: сначала мы с Чарльзом Гамильтоном, Эндрю Спенсером и Крисом Стаффордом поехали в клуб «Shout!», потом двинули в «Princeton Club», потом — в «Баркадию», а закончилось все в «Nell’s» около половины четвертого утра, и я даже вспомнил про совещание сегодня утром, когда после четырех часов тяжелого липкого сна отмокал в ванной, попивая «Кровавую Мэри», но потом снова о нем забыл, пока ехал в такси на работу. Сегодня на Джин — жакет из жатого шелка, трикотажная юбка из вискозы, красные замшевые туфли с атласными бантиками от Susan Bennis Warren Edwards и позолоченные сережки от Robert Lee Morris. Она стоит передо мной, явно не замечая моих страданий, и держит в руках папку.

Почти минуту я делаю вид, что не замечаю ее, потом, наконец, снимаю темные очки и откашливаюсь:

— Да, Джин? Что-то еще?

— Сегодня ты мистер Ворчун, — она улыбается, аккуратно кладет папку мне на стол и ждет, чтобы я… чего она ждет, интересно? Чтобы я рассказал ей в красках о прошлой ночи?

— Да, простушка ты моя. Сегодня я мистер Ворчун. — Я изображаю сердитое рычание, беру папку и кладу ее в ящик стола.

Она непонимающе смотрит на меня, а потом говорит, окончательно смутившись:

— Звонили Тед Мэдисон и Джеймс Баркер. Они хотят с тобой встретиться во «Fluties» в шесть.

Я смотрю на нее и вздыхаю.

— Хорошо, и что нужно сделать?

Она нервно смеется, ее глаза расширились:

— Я не знаю…

— Джин, — я встаю, чтобы выпроводить ее из кабинета. — Что… нужно… сказать?

До нее не сразу, но доходит, и она испуганно отвечает:

— Просто… сказать… «нет»?

— Просто… скажи… «нет», — я киваю и выталкиваю ее за дверь.

Перед тем, как выйти из кабинета, я принимаю две таблетки валиума, запиваю их «Перье (Perrier)», потом протираю лицо очищающим лосьоном, который наношу влажными ватными шариками, и смазываю увлажняющим кремом. Сегодня на мне твидовый костюм и полосатая рубашка от Yves Saint Laurent, шелковый галстук от Armani и новые черные туфли от Ferragamo. Я полощу рот антибактериальным опоаласкивателем Plax и чищу зубы, а когда я сморкаюсь, сопли, смешанные с кровью, пачкают мой носовой платок от Hermes, за сорок пять долларов, который, увы, не был подарком. Однако я выпиваю чуть ли не двадцать литров минеральной воды Evian в день и регулярно хожу в солярий, так что одна веселая ночка вряд ли как-то повлияет на гладкость моей кожи или на цвет лица. Вид у меня по-прежнему безупречный. Три капли визина приводят в порядок глаза. В итоге имеем следующее: чувствую я себя дерьмово, но выгляжу великолепно.

Я прихожу в зал заседаний первым. Луис Керрутерс бежит за мной как щенок, путаясь у меня под ногами, и садится рядом со мной, а это значит, что мне придется выключить плейер. На нем шерстяной спортивный пиджак из шотландки, шерстяные брюки, хлопчатобумажная рубашка от Hugo Boss и галстук с узором пейсли; брюки, по-моему, от Brooks Brothers. Он начинает трепаться о «Propheteers», ресторане в Фениксе, о котором мне и вправду было бы интересно узнать, но только не от Луиса Керрутерса, хотя принятый валиум в количестве десяти миллиграммов слегка примиряет меня с действительностью. В сегодняшнем Шоу Патти Винтерс выступали потомки участников «Доннер парти»[15]].

— Эти клиенты совсем придурочные, однозначно, — говорит Луис. — Они хотели пригласить меня на местных «Отверженных», а я уже видел их в Лондоне, но…

— И ты без проблем заказал столик в «Propheteers»? — спрашиваю я, прерывая его на полуслове.

— Ага. Без проблем, — говорит он. — Мы поздно приехали.

— А что вы заказывали? — интересуюсь я.

— Я взял устриц-пашот, lotte[16]] и ореховый торт.

— Я слышал, lotte там хороший, — бормочу я, думая о своем.

— Клиент заказал boudin blanс[17]], жареного цыпленка и сырный торт, — говорит он.

— Сырный торт? — говорю я, смущенный этим пошлым, неправильным списком. — А цыпленок был под соусом или с фруктами? И как его подавали?

— Никак, Патрик, — говорит он, тоже смутившись. — Он был…просто жареный.

— А сырный торт был какой? Теплый? Из какого сыра — рикотта? Или овечьего? Украшенный цветами или посыпанный листьями кориандра?

— Он был…обычный, — говорит Луис, а потом вдруг заявляет: — Патрик, ты вспотел.

— А что баба клиента? — спрашиваю я, не обращая внимания на его слова. — Она что заказывала?

— Салат по-деревенски, гребешков и лимонный пирог.

— А гребешки были на гриле? Сашими? А сколько сортов? — спрашиваю я. — Или они были запеченные?

— Нет, Патрик, — говорит Луис. — Они были…жареные.

В зале воцаряется тишина. Я перевариваю информацию и формулирую следующий вопрос.

— Что значит «жареные», Луис?

— Я точно не знаю, — говорит он. — Но, по-моему, для этого требуется…сковорода.

— Вино? — спрашиваю я.

— Белое, совиньон, 1985 года, — говорит он. — Иорданское. Две бутылки.

— Машина? — спрашиваю я. — Вы, когда были в Фениксе, брали напрокат машину?

— БМВ, — он улыбается. — Маленький черный бимер.

— Ага, — бормочу я, вспоминая прошлую ночь, когда я полностью отключился на стоянке возле «Nell’s» — изо рта шла пена, я ни о чем не мог думать, только о насекомых, о целой куче насекомых, изо рта шла пена, и я, кажется, бросался на голубей, с пеной на губах бросался на голубей. — Феникс. Дженет Лей была из Феникса…

Я замолкаю на пару секунд и продолжаю:

— Ее зарезали в душе. Печальное зрелище.

Я опять умолкаю.

— Даже кровь была не похожа на настоящую.

— Слушай, Патрик, — говорит Луис и сует мне в руку свой носовой платок, мои пальцы непроизвольно сжались в кулак, когда он ко мне прикоснулся. — На следующей неделе мы с Диблом обедаем в Йельском клубе. Не хочешь присоединиться?

— Можно. — Я думаю о ногах Кортни. Ее ноги раздвинуты широко-широко, ее ноги обхватили мое лицо, и когда я смотрю на Луиса, то на мгновение мне кажется, что у него вместо головы — говорящая вагина, и я пугаюсь до полусмерти, и несу какую-то чушь, вытирая пот со лба. — Хороший костюм, Луис.

Я и сам не понял, с чего бы вдруг это брякнул.

Он таращится на меня, словно громом пораженный, а потом вдруг краснеет, смущается и теребит лацканы пиджака.

— Спасибо, Пат. Ты тоже отлично выглядишь… как всегда. — Он протягивает руку, чтобы дотронуться до моего галстука, но я ее перехватываю и говорю:

— Твоего комплимента мне вполне достаточно.

Входит Рид Томпсон, в шерстяном двубортном костюме на четырех пуговицах, полосатой хлопчатобумажной рубашке и шелковом галстуке (все — от Armani), на ногах у него -пошловатые темно-синие хлопчатобумажные носки от Interwoven и черные туфли от Ferragamo (в точности, как мои), ногти наманикюренына ногтях — маникюр, в одной руке — Wall Street Journal, а через другую руку небрежно перекинуто твидовое пальто от Bill Kaiserman. Он кивает нам и садится напротив. Вскоре появляется Тод Бродерик в полосатом двубортном костюме на шести пуговицах, хлопчатобумажной рубашке в полоску и шелковом галстуке, все от Polo, плюс — роскошный платок в нагрудном кармане, наверняка тоже от Polo. За ним входит Макдермотт, у него в руках New York magazine и утренний выпуск Financial Times, на нем — новые очки от Oliver Peoples в оправе из красного дерева и черный с белым однобортный костюм в «гусиную лапку» с V-образными лацканами, полосатая хлопчатобумажная рубашка с широким воротничком и шелковый галстук с узором пейсли, все от John Reyle.

Я улыбаюсь, поднимая глаза на Макдермотта, который садится рядом со мной. Он вздыхает, открывает газету и углубляется в чтение. Поскольку он не сказал ни «привет», ни «доброе утро», я делаю вывод, что он обижен и, по всей видимости, на меня. В конце концов, когда я замечаю, что Луис хочет что-то мне сказать, я поворачиваюсь к Макдермотту.

— Ну, Макдермотт, что случилось? — ухмыляюсь я. — С утра была длинная очередь на «Stairmaster»?

— А кто сказал, что что-то случилось? — он сопит и листает Financial Times.

— Слушай, — говорю я ему, наклоняясь поближе. — Я уже извинился, что наорал на тебя тогда из-за пиццы в «Пастелях».

— А кто сказал, что дело в этом? — говорит он напряженно.

— Я думал, мы все уже выяснили, — шепчу я, кладя руку на ручку его кресла и улыбаясь Томпсону. — Я искренне сожалею, что отозвался о пицце в «Пастелях» в таком оскорбительном тоне. Я искренне сожалею и приношу свои извинения. Теперь ты доволен?

— Кто сказал, что дело в этом? — повторяет он.

— Тогда в чем дело, Макдермотт? — шепчу я и вдруг замечаю у себя за спиной какое-то движение. Я считаю до трех и резко оборачиваюсь. Луис, наклонившийся вперед, чтобы послушать, о чем мы говорим, быстро отскакивает назад. Он понимает, что его поймали с поличным, и медленно садится на место; лицо у него виноватое.

— Макдермотт, но это же просто смешно, — шепчу я. — Ты что, вечно теперь будешь злиться за то, что я назвал пиццу в «Пастелях»… жесткой.

— Пересушенной, — говорит он, пытаясь убить меня взглядом. — Ты сказал, что она пересушенная.

— Я извиняюсь, — говорю я. — Но я был прав. Она там такая и есть. Ты ведь читал обзор в Times?

— Вот. — Он лезет в карман и вручает мне ксерокс статьи. — Я просто хотел тебе доказать, что ты не прав. Вот, прочти.

— А что это? — спрашиваю я, разворачивая статью.

— Это статья о твоем кумире, Дональде Трампе. — Макдермотт усмехается.

— Ага, — нерешительно говорю я. — Интересно, а почему я ее не видел?

— И вот… — Макдермотт пробегает глазами статью и тыкает пальцем в нижний абзац, который подчеркнут красным. — Какая пицца в Манхэттене нравится Трампу больше всего?

— Дай я почитаю, — я вздыхаю и отмахиваюсь от него. — Ты, наверное, ошибся. Фотография какая-то неудачная.

— Бэйтмен. Смотри. Я специально обвел, — говорит он.

Я делаю вид, что читаю эту мудацкую статью, но я уже начинаю злиться, поэтому отдаю статью Макдермотту. Я говорю:

— Ну и что? Ну и что?! Что ты, Макдермотт, пытаешься мне доказать?

— Что ты теперь скажешь о пицце в «Пастелях», Бэйтмен? — говорит он злорадно.

— Ну, — я говорю, очень тщательно подбирая слова. — Я скажу, что мне надо пойти туда и еще раз попробовать эту пиццу… — Я говорю это, стиснув зубы. — Но когда я там был в прошлый раз, пицца была…

— Пересушенная? — спрашивает Макдермотт.

— Да, — я пожимаю плечами. — Именно пересушенная.

— Угу, — Макдермотт улыбается с победным видом.

— Слушай, если пицца в «Пастелях» нравится Донни, — начинаю я, скрепя сердце, потому что мне очень не хочется говорить это Макдермотту, потом вздыхаю, почти незаметно, — значит, мне она тоже нравится.

Макдермотт хихикает, он победил.

Я считаю галстуки: три из шелкового крепа, один из шелкового атласа от Versace, два шелковых галстука-фуляр, один шелковый от KenzoКензо, два галстука из жаккардового полотна. Ароматы Xeryus, Tuscani, Armani, Obsession, Polo, Grey Flannel и даже Antaeus смешиваются друг с другом в воздухе и образуют особый запах: холодный и тошнотворный.

— Но я не извиняюсь, — предупреждаю я Макдермотта.

— Ты уже извинился, Бэйтмен, — говорит он.

Входит Пол Оуэн, на нем кашемировый спортивный пиджак, брюки из шерстяной фланели, рубашка от Ronaldus Shamask с воротничком на пуговицах, но главное — его галстук в синюю, черную, красную и желтую широкую полоску полосы, от Andrew Fezza, дизайн Zanzarra, — вот это меня впечатляет. Керрутерс тоже оценил галстук, он наклоняется ко мне и говорит:

— Как ты думаешь, у него и гульфик такой же расцветки? — Не дождавшись ответа, он отодвигается, открывает Sports Illustrated, лежащий на столе и, улыбаясь сам себе, читает статью о соревнованиях по прыжкам в воду на Олимпийских играх.

— Привет, Холберстам, — говорит мне Оуэн, проходя мимо.

— Привет, Оуэн, — говорю я. Мне нравится, как он стильно одет и как у него зачесаны волосы, так ровно и гладко… и это меня добивает, я делаю мысленную пометку, что надо будет спросить у него, где он покупает средства для ухода за волосами, и каким муссом пользуется; перебрав множество вариантов, я думаю, что это — Ten-X.

Входит Грег Макбрайд и останавливается возле моего кресла.

— Смотрел сегодня Шоу Патти Винтерс? Потрясающе. Просто потрясающе. — Мы пожимаем друг другу руки, и он садится между Дибблом и Ллойдом. Бог его знает, откуда они тут взялись.

Кевин Форрест, вошедший вместе с Чарльзом Мерфи, говорит:

— Я так и не дождался звонка. Зуб даю, это все Фелиция.

Я даже не обращаю внимания на то, как они одеты, но вдруг ловлю себя на том, что смотрю на антикварные запонки Мерфи с голубыми хрустальными «глазками».




ВИДЕО ПРОКАТ И D’AGOSTINO’S

Я брожу по Video Visions (это видеопрокат, который находится рядом с моей квартирой в Вест Сайде), и посасываю диетическую пепси из баночки, в наушниках моего плейера Sony играет Кристофер Кросс. После работы мы с Монтгомери поиграли в ракетбол, потом я пошел на массаж шиацу и встретился с Джессом Ллойдом, Джеми Конвеем и Кевином Форрестом, чтобы выпить в «Rusty’s» на Тридцать седьмой. Сегодня на мне шерстяное пальто от Ungaro Uomo Paris, в руках — портфель Bottega Veneta и зонтик от Georges Gaspar.

Народу в прокате больше обычного. В очереди передо мной слишком много семейных пар, так что я не могу взять «Исправительную колонию для трансвеститов» или «Пизденку Джинджер» так, чтобы не чувствовать себя неловко, к тому же, я уже столкнулся с Робертом Эйлсом из «First Boston» в отделе ужастиков, или мне просто показалось, что это был Роберт Эйлс. Проходя мимо, он буркнул: «Привет, Макдональд»; — в руке он держал кассету с седьмой частью «Пятницы, 13» и документальный фильм про аборты; я успел заметить, что у него отменный маникюр, но впечатление портили часы Rolex из поддельного золота.

Поскольку порнография мне сегодня явно не светит, я брожу по отделу комедий, и чувствую себя так, как будто меня изнасиловали; я беру фильм Вуди Аллена, но мне этого мало. Прохожу через отдел музыкального видео — там ничего, — захожу в комедийные ужастики — тоже ничего, — и вдруг меня прошибает какое-то непонятное беспокойство. Здесь, блядь, слишком много кассет, я не знаю, что выбрать. Захожу за большой рекламный щит с постером новой комедии с Дэном Эйкройдом и принимаю две таблетки валиума по пять миллиграмм, запивая их диетической пепси. Потом, уже почти на автопилоте, словно меня кто-то запрограммировал, я беру с полки кассету с «Двойным телом», — я брал этот фильм уже тридцать семь раз, — и иду к кассе, где мне приходится ждать почти двадцать минут, после чего меня обслуживает какая-то некрасивая девица (фунтов пять лишнего веса, сухие вьющиеся волосы). На ней мешковатый свитер, не поддающийся идентификации — но точно не дизайнерский, — вероятно, она его носит с единственной целью, чтобы никто не заметил отсутствие груди, и хотя глаза у нее действительно красивые — кого это ебет? Наконец, подходит моя очередь. Я отдаю ей пустые коробки.

— Это все? — спрашивает она, забирая мою карточку. На мне черные перчатки от Mario Valentino. Членство в этом прокате стоит мне всего двести пятьдесят долларов в год.

— У вас есть фильмы с Джеми Гертц? — спрашиваю я, пытаясь заглянуть ей в глаза.

— Что? — рассеянно спрашивает она.

— У вас есть фильмы с Джеми Гертц?

— С кем? — Она забивает что-то в компьютер и говорит, не глядя на меня. — На сколько дней будете брать?

— На три, — говорю я. — Вы что, не знаете, кто такая Джеми Гертц?

— Нет, не знаю. — Она вздыхает.

— Джеми Гертц, — говорю я. — Она актриса.

— Я не знаю ее, — говорит она таким тоном, как будто я до нее домогаюсь, но ее тоже можно понять: она работает в видеопрокате, такая сложная работа, так что ее стервозность вполне оправдана, правильно? Что бы я сделал с этой девицей, будь у меня молоток, какие слова я бы выбил у нее на теле, будь у меня ледоруб! Она отдает мои коробки парню, стоящему у нее за спиной, и я делаю вид, что не замечаю его испуга, когда он видит коробку из-под «Двойного тела» и узнает меня, — но все же ему приходится пойти в подсобку, чтобы принести мне кассеты.

— Вы ее наверняка знаете, — вежливо говорю я. — Она снимается в рекламе диетической пепси. Вы должны знать.

— Нет, я такую не знаю, — говорит она, и ее монотонный голос выводит меня из себя. Она вбивает в компьютер названия фильмов, которые я беру, и мой регистрационный номер.

— Мне нравится в «Двойном теле» один момент… где женщину трахают до смерти… электродрелью…— говорю я, почти задыхаясь. В прокате вдруг становится очень жарко, я бормочу себе под нос: «О господи», — и опираюсь рукой о прилавок, чтобы унять дрожь. — И кровь льется с потолка. — Я делаю глубокий вдох, голова ритмично покачивается, я продолжаю что-то говорить и сглатываю слюну, думая об одном: мне надо увидеть ее обувь. — Я пытаюсь заглянуть под прилавок, чтобы посмотреть, какая на ней обувь, но, к моему прискорбию, это всего лишь кроссовки — не K-Swiss, не Tretorn, не Adidas, не Reebok, а какая-то дешевка.

— Распишитесь здесь. — Она отдает мне кассеты, даже не посмотрев в мою сторону, она не хочет понимать, кто я на самом деле; дыша тяжело и сбивчиво, она переходит к следующим клиентам, семейной паре с маленьким ребенком.

По пути домой я захожу в D’Agostino’s и покупаю на ужин две большие бутылки ПерьеPerrier, упаковку кока-колы, головку салата рукола, шесть киви среднего размера, бутылку тархунного уксуса, банку сметаны, упаковку тапас, тофу и у кассы беру батончик из белого шоколада.

Я выхожу из магазина, не обращая внимания на бомжа, который просит милостыню под плакатом «Отверженных», у него в руках картонка с надписью: Я ПОТЕРЯЛ РАБОТУ Я ХОЧУ ЕСТЬ У МЕНЯ НЕТ ДЕНЕГ ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА. У него на глаза наворачиваются слезы, когда я проделываю с ним трюк под названием подразни-бомжа-долларовой-купюрой, а потом говорю:

— Господи, побрейся ты, что ли.

И тут мой взгляд, как радар, засекает красный «Ламборджини-Countach», припаркованный у тротуара, он сияет в свете уличных фонарей, и я замираю на месте, с трудом глотаю таблетку валиума, и он неожиданно бьет мне в голову, причем весьма ощутимо, и все вдруг становится далеким и абсолютно неважным: черные парни под крэком идут к ближайшей дискотеке, стая голубей вьется в небе, сирены скорой помощи, гудящие такси, какая-то крошка в платье от Betsey Johnson, — это все тает и дергается, как при покадровой фотосъемке — но при этом как будто в замедленной киносъемке, — солнце садится, город темнеет, а я вижу только красный «Ламборджини» и слышу только собственное ровное, тяжелое дыхание. Не знаю, сколько прошло времени, но я все еще стою там и пускаю слюни.




У КОСМЕТОЛОГА

Я ухожу с работы в четыре тридцать, иду в Xclusive и занимаюсь там со свободными весами ровно час, — потом беру такси и еду через парк в салон Gio’s, расположенный в гостинице Pierre, чтобы сделать массаж лица, маникюр, аеслиа если время позволит, то и педикюр. Я лежу на высоком столе в одном из кабинетов и жду Хельгу, моего косметолога, которая займется моим лицом. Моя рубашка от Brooks Brothers и костюм от Garrik Anderson висят в шкафу, туфли без шнурков от A.Testoni стоят на полу, носки за тридцать долларов от Barney’s засунуты внутрь туфель; на мне остались только шестидесятидолларовые трусы-боксеры от Comme des Garcons. Легкая рубашка, которую я должен был надеть, осталась в душе; я хочу, чтобы Хельга видела мое тело, чтобы она увидела мою грудь, чтобы она заметила, каким крепким и, блядь, накачанным стал у меня живот с тех пор, как мы с ней виделись в последний раз, хотя, честно сказать, она старше меня — ей лет тридцать или даже тридцать пять — и я вообще не собираюсь ее ебать ни под каким видом. Я потихоньку пью диетическую пепси, которую мне принес Марио, служащий — я попросил пепси с измельченным льдом, хотя пить мне не хочется.

Я беру сегодняшний номер Post, который лежит на стеклянном журнальном столике от Smithly Watson, и просматриваю колонку светских сплетен, потом мне на глаза попадается статья про этих тварей, которые наполовину птицы, наполовину грызуны — по сути дела, это голуби с крысиными головами и хвостами, — их обнаружили где-то в канализации в центральной части Гарлема, когда они пытались пробраться к центру города. Статью сопровождает нечеткая фотография, но эксперты, по утверждению Post, полностью убеждены в том, что это фальшивка. Как обычно, эта история не пугает меня — напротив, я испытываю смутное раздражение, когда думаю о том, сколько времени и сил потратил какой-то дурак, чтобы это придумать: подделать фотографию (да и подделка, надо заметить, паршивая; штуковина на снимке похожа на ебаный бигмак), послать фотографию в Post, потом Post долго думает (споры, дебаты, попытки в последнюю минуту послать это к черту), нужно напечатать фото, нужно, чтобы кто-нибудь написал статью, взял интервью у экспертов, и, в итоге, статью все-таки публикуют в сегодняшнем номере на третьей странице, чтобы сотни тысяч людей обсуждали ее за обедом.. Я закрываю газету и, устав от раздумий, просто лежу и смотрю в потолок.

Дверь в кабинет открывается, и появляется девушка, которую я раньше не видел. Она входит, сквозь прикрытые веки я вижу, что она достаточно молодая, судя по всему, итальянка и выглядит на все сто. Она улыбается, садится в кресло у моих ног и приступает к педикюру. Она выключает весь верхний свет, за исключением галогеновых светильников, освещающих мои ноги, руки и лицо; комната сразу погружается во мрак, и теперь я уже не могу разглядеть, какое у нее тело, я вижу только ее ботинки из серой замши и черной кожи от Maud Frizon. В сегодняшнем «Шоу Патти Винтерс» рассказывали об НЛО, которые убивают людей. Появляется Хельга.

— А, мистер Бэйтмен, — говорит Хельга. — Как поживаете?

— Все хорошо, Хельга, — говорю я, напрягая мышцы живота и груди. Глаза у меня закрыты, и кажется, что мышцы действуют сами по себе, без моего участия. Но Хельга аккуратно надевает на меня рубашку и застегивает ее, делая вид, что она не замечает волнообразных движений под чистой загорелой кожей.

— Быстро вы к нам вернулись, — говорит она.

— Я был тут два дня назад, — говорю я смущенно.

— Я знаю, но…— она замолкает и идет к раковине мыть руки. — Ладно, неважно.

— Хельга? — говорю я.

— Да, мистер Бэйтмен?

— Я шел сюда и увидел пару мужских мокасинов от Bergdorf Goodman, они стояли около соседнего кабинета, кажется, их должны почистить. Чьи они, ты не знаешь? — говорю я.

— Мистера Эрлангера, — говорит она.

— Мистера Эрлангера из Lehman’s?

— Нет, мистера Эрлангера из Salomon Brothers.

— Я тебе когда-нибудь говорил, что мне хочется надеть маску с такой желтой рожицей и улыбкой во весь рот, включить CD-версию песни Бобби Макферрина «Don’t Worry, Be Happy», взять девушку и собаку — колли, чау-чау или шарпея, неважно — а потом включить аппарат для переливания крови и перелить кровь собаки в тело этой девки, ну и наоборот, разумеется… я тебе этого никогда не говорил?

Пока я говорю, я слышу, как девушка, которая занимается моими ногами, начинает тихонько напевать себе под нос одну из песен из «Отверженных», потом Хельга проводит мне по лицу влажным ватным шариком, чтобы очистить поры. Я истерически смеюсь, делаю глубокий вдох и дотрагиваюсь до груди — ожидая, что мое сердце бьется сейчас быстро и нетерпеливо, но из груди не доносится не звука, такое ощущение, что я уже умер.

— Тише, мистер Бэйтмен, — говорит Хельга, проводя мне по лицу губкой из люфы, которая колется, а потом холодит кожу. — Расслабьтесь.

— Хорошо, — говорю я. — Расслабляюсь.

— Мистер Бэйтмен, — говорит Хельга, — у вас такое шикарное тело. Сколько вам лет, если не секрет?

— Двадцать шесть.

— Ага, тогда понятно. Такая чистая и гладкая кожа. — Она вздыхает. — Просто расслабьтесь.

Я плыву по течению, я закрываю глаза, песня «Don’t Worry, Babe» в попсовой версии звучит у меня в голове и вымывает оттуда все плохие мысли, я думаю только о позитивных вещах — о свидании с девушкой Маркуса Холберстама, Сесилией Вагнер, которое назначено у меня на сегодняшний вечер, о пюре из турнепса в Union Square Cafe, о том, как я катался на лыжах с горы Баттермилк в Аспене на прошлое Рождество, о новом диске Huey Lewis and the News, о белых рубашках от Ike Behar, дизайна Joseph Abboud, о красивых телках, смазанных маслом, которые лижут друг другу писечки и попочки под ярким светом юпитеров, о горах руколы и кориандровых листьев, о моем загаре, о том, как выглядят мои мышцы спины, когда у меня в ванной на них падает свет под правильным углом, о том, как руки Хельги ласкают мое лицо, мою гладкую кожу, втирают в нее кремы, лосьоны и тоники, как она восхищенно шепчет: «О, мистер Бэйтмен, у вас такое чистое лицо, такое гладкое, такое чистое…» — о том, что мне не приходится жить в трейлере и работать в боулинге, не приходится ходить на хоккей и есть ребрышки-барбекью, о том, как выглядит здание AT&T в полночь, только в полночь. Входит Джинни и садится делать мне маникюр, сначала она стрижет ногти, потом полирует их, чтобы сгладить все оставшиеся неровности.

— В следующий раз мне хотелось бы, чтобы ногти были подлиннее, Джинни, — говорю я ей.

Она молча опускает мои пальцы в теплый ланолиновый крем, потом сушит обе руки и наносит увлажнитель для кутикулы, потом отодвигает кутикулу деревянной палочкой и чистит под ногтями другой деревянной палочкой с намотанной на нее ваткой. Она массирует мне руки и запястья тепловым массажером и под конец полирует ногти: сначала замшей, а затем специальным лосьоном.