Макаров Андрей Иванович

Вид материала

Содержание

Научная новизна исследования.
Теоретическая и практическая значимость.
Структура диссертации
Апробация результатов диссертационного исследования

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 16

Научная новизна исследования. Впервые с помощью философского анализа концепций памяти и социальности выявляется связь функциональной структуры феномена надындивидуальной памяти с основными концептами философских теорий памяти.

Выявлены социально-интегративная, информационно-селективная и мировозренческо-ориентационная функции. Они представляются автором через различные формы бытования феномена надындивидуальной памяти, что позволяет соотнести их с основными понятиями различных дисциплинарных дискурсов о памяти (социальная, коллективная, групповая, культурная память), и тем самым способствовать выполнению задачи междисциплинарного синтеза с помощью историко-философского знания.

Выявлен особый класс образов памяти – образы группового единства, составляющие основу коллетивной идентичности (мы-идентичность)

Впервые выявлены этапы процесса концептуализации надындивидуальной памяти; они соотнесены с возникновением и эволюцией холистической модели сознания и моделью сознания, созданной в рамках «методологического индивидуализма».

Впервые показана логика первичной философской концептуализации надындивидуальной памяти на раннем этапе становления холистической платонической традиции через соотнесение философского дискрса о памяти с принципом гиполексиса.

Выявлена смысловая связь между решением Платоном, Плотином и Бл. Августином мнемологической апории «присутствия отсутствующей вещи» и осмыслением выхода из кризиса определенных моделей социокультурной целостности, а также мифологическими концептами (мифологемами) «барьер времени» и «плероматическое время-пространство» (вечность).

Впервые проанализированы и критически осмыслены теоретические основания отказа от идеи Мировой души и надындивидуального измерения сознания и памяти в новоевропейском субъективизме (Р. Декарт и Дж. Локк).

Выявлена логика рассуждений И. Канта о трансцендентальной природе схематизмов сознания, которые помогли реабилитировать идею надындивидуальной памяти в западноевропейской философской мысли.

Впервые определен минимум основных концептов, лежащих в основе концептуальных схем феномена надындивидуальной памяти неклассической философии культуры и культурной антропологии. Выявлен эвристический потенциал и практическая значимость концепций надындивидуальной памяти для современной философии культуры в контексте диалога западной культуры и культуры России.

Теоретическая и практическая значимость. Полученные результаты обладают ценностью для дальнейших разработок методологии исследования мнемологической проблематики в философии культуры, антропологии и в ряде других наук, поскольку выявлена связь функциональной структуры феномена надындивидуальной памяти с основными понятиями различных дисциплинарных дискурсов о памяти (социальная, коллективная, групповая, культурная память)

Полученное в ходе анализа знание механизмов взаимодействия индивидуального и надындивидуального модуса памяти в контексте культуры, особенностей функционирования образов группового единства могут быть использованы в разработках методов экспертизы солидаристского потенциала российского общества.

В диссертации представлен новый материал для разработки общих и специальных курсов по философии культуры антропологии и истории философии.

Структура диссертации строится в соответствии с логикой восприятия читателем результатов работы, которая не совпадает этапностью исследования. Поэтому сначала мы знакомим читателя смоделью надындивидуальной памяти, а затем с развитием процесса концептуализации этого феномена в философской традиции.

Работа состоит из введения, 4 глав, заключения и списка литературы из 257 наименований.

Апробация результатов диссертационного исследования. Основное содержание диссертационного исследования изложено в опубликованных работах автора общим объемом 26,7 п.л.

Монографии:

Феномен надындивидуальной памяти (образы–концепты– рефлексия): монография / А.И. Макаров; ВолГУ; науч. ред. А.А. Грякалов Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2009. (12,6 п.л.)

Главы в коллективных монографиях:

1. Глава 24. Цвет и культурная память: о роли цвета в управлении поведением // Цвет и свет в экономике и обществе: Монография / под ред. д-ра экон. наук О.В.Иншакова. Волгоград: Волгоградское научное издательство. 2008. - 736 с. (1,1 п. л.)
2. Роль надындивидуальной памяти в процессах солидаризации // Среды: Очерки по теории солидарности: Монография/А.И.Пигалев, Д.Ю.Сивков, А.И.Макаров и др; Под общ. ред. А.И.Макарова и Ю.Ю.Ветютнева. Волгоград: Волгоградское научное издательство. 2008. -120 с. (1,5 п.л.)

Статьи в энциклопедических изданиях:

Грицанов А.А., Пигалев А.И., Макаров А.И. Генон (статья) // Всемирная энциклопедия: философия. М., АСТ, Минск: Харвест, Современный литератор. 2001. (0,6/0,3)

Грицанов А.А., Пигалев А.И., Макаров А.И. Генон (статья) // Новейший философский словарь: 2-е перераб. и допол. изд.. М., Интерпрес-сервис, Книжный дом. 2001. (0,9/0,3 п.л.)

Пигалев А.И., Макаров А.И. Традиционализм (статья) // Всемирная энциклопедия: философия. М., АСТ, Минск: Харвест, Современный литератор. 2001. (0,9/0,3 п.л.)
Пигалев А.И., Макаров А.И. Традиционализм (статья) // История философии: энциклопедия. Минск, Интерпрес-сервис, Книжный дом. 2002. (0,6/0,3)

Пигалев А.И., Макаров А.И. Традиционализм (статья) // Социология: Энциклопедия / Сост. А.А. Грицанов, В.Л. Абушенко, М. Еволькин, Г.Н. Соколова, О.В. Терещенко. Минск: Книжный дом. 2003 (0,6/0,3)

Статьи в ведущих рецензируемых журналах и изданиях рекомендованных ВАК

Образ Другого как образ памяти (Методологические аспекты проблемы репрезентации прошлого) // Диалог во временем. Альманах интеллектуальной истории. 18. М., ЛКИ, 2007
Философия сознания и теория фетишизма: проблема образа и памяти// Мир психологии: Научно-методический журнал. - М.; Воронеж. : Воронеж, 2007г. N 2.
Сновидение и память: проблема образа в античной философии сознания // Мир психологии: Научно-методический журнал. - М.; Воронеж: Воронеж, 2007. N 2 (1 п.л.)
Роль интеллектуала в обществе: интерпретационная функция и культурная память // Личность. Культура. Общество. 2008. Т. 10. Вып. 3-4 (42-43)
Проблема солидарности современного российского общества в свете теории культурной памяти // Власть. 2008. № 10 (0,3 п.л.).
Понятие надындивидуальной памяти: философские аспекты // Вестник Волгоградского государственного университета. Сер.7. Философия. Социология и социальные технологии. Научно-теоретический журнал. № 1(7). -Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2008 (0,5 п.л.).
«Культурологический поворот» в философии памяти // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Сер. социально-экономические науки и искусство. №3 (27). - Волгоград: ВГПУ. Изд-во «Перемена», 2008 (0,3 п.л.).
Политика памяти как элемент региональной культурной жизни // Власть. 2008. № 12 (0,3 п.л.).
Социальная память и проблема реальности // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Сер. социально-экономические науки и искусство. №3 (37). Волгоград: ВГПУ. Изд-во «Перемена», 2009 (0,4 п.л.).
Смерть и истина в философии памяти Платона // Вестник Волгоградского государственного университета. Сер.7. Философия. Социология и социальные технологии. Научно-теоретический журнал. 2009. № 3(9). - Волгоград: Изд-во ВолГУ (0,4 п.л.).
В 1 главе «Феномен надындивидуальной памяти как объект историко-философского анализаФеномен надындивидуальной человеческой памяти: методологические аспекты» решается задача обоснования выбранного диссертантом методологического подхода к исследованию объекта и предмета историко-философского анализа отобранного материала, изложенного в 3 последующих главах работы. Здесь систематизируются основные мнемологические проблемы, результаты их решения и использовавшиеся при этом подходы в таких областях разных научных дисциплинахкак и онтология, философия культуры, философия языка, философская антропология. Показывается, что концептуальное философских поле мнемологических исследований в европейской науке структурируется вокруг диады индивидуальное/надындивидуальное и в этой связи д, и поэтомуоказывается, что основные методолого-теоретические влияния в истории европейской философии памяти исходят от двух парадигм философии памяти: от «индивидуалистической» установки на отрицание реального сущесвованиясуществования интересующего нас феномена и холистической установки на обоснование такого существования. Эта глава играет роль пролегоменов к исследованию логики развития процесса концептуализации феномена надындивидуальной памяти в европейской философской традиции.

В 1§ 1.1 «Реальность и реальное надындивидуальной памяти» анализируются аргументы указанных методологических установок по вопросу об онтологическом статусе феномена надындивидуальной памяти. Изложение методологических аспектов исследования генезиса и актуальных функционалов феномена надындивидуальной памяти начинается с рассмотрения вопроса о том, как логически и функционально связаны истина, реальность и память. Первой версией философско-антропологической концептуализации надындивидуальной памяти как реально существующего феномена была метафизическая теория, которая опиралась на мифологические интуиции о связи мнемонических процессов с некой внешней инстанцией, духовной сущностью (Род, Космос, Душа), жизнь которой намного превосходит по своей длительности и сложности жизнь отдельного человека. Эта начальная точка истории философии памяти стала истоком возникновения одной из самых влиятельных методологических установок – холистической установки на тематизацию и проблематизацию надындивидуального измерения памяти с помощью концепта «истинного слоя реальности» («последняя реальность»). Оппозиционная позиция в истории философии представлена т.н. «методологическим индивидуализмом», в рамках которого вопрос об истинности образов памяти прошлого модифицируется в проблему конвенциональности и полезности знания о прошлом. Так или иначе, но связка память / истина фундирует собой весь философский дискурс о природе памяти: от теорий, в которых этот феномен наделяется онтологическим статусом, до теорий памяти, в которых напрочь отрицается объективная реальность надындивидуальной формы памяти. Поэтому мы начинаем наше изложение методологических аспектов исследования генезиса и актуальных функционалов феномена надындивидуальной памяти с вопроса о том, как логически и функционально связаны истина, реальность и память.

Вопрос об истине, рассматриваемый в антропологической перспективе, есть вопрос об адекватности познания человеком проявления принципов истинно сущего (первопринципов) в сущем. Система первопринципов – это код, или метаязык реальности. Ключевым для проникновения в тайну языка реальности является вопрос о том, где – в прошлом, настоящем или будущем – нужно искать код реальности. Конечно, «местоположение» кода реальности часто именуется вечностью, вневременностью. Но метафора «вечность» не снимает вопроса о модусе времени, при погружении в который яснее видны извечные принципы бытия.

Разрешающие возможности человеческого разума (интеллекта) детерминированы свойствами восприятия – чувственностью, памятью, фантазией, интуицией, которые темпоральны. Поэтому искомые принципы должны быть явлены сознанию в виде интеллигибельных объектов, а это означает, что схватывание «вечных» истин требует выбора посредника из числа перечисленных познавательных способностей. Этот посредник занимает высшее место в иерархии способностей познания. Память рассматривается в этом случае в качестве основного гносеологического средства проникновения в тайны бытия, а проблема реальности вращается вокруг следующего вопроса: каким образам нам дана реальность, каким способом, с помощью каких средств мы можем её осмыслить. Память, наряду с мышлением, выступает как одно из средств познания реальности. Здесь важно, что и мышление, и память неразрывно связаны с деятельностью. Обосновывая продуктивность для анализа темы надындивидуальной памяти именно такого идейного контекста, дадим определения понятий действительности, реальности и истины, которые сориентированы на аспекты проблемы сохранения опыта прошлого, которые мы будем затрагивать в нашем исследовании.

В самом раннем метафизическом смысле реальность – это то, что влияет, оказывает давление на субъекта; то, что ему сопротивляется; то, что он каким-то образом различает с действительным, или реальным. Реальность как возможность предстоит сознанию, отличаясь от являмого в сознании реального. Для философии памяти Как же можно о ней этом говорить? Этот вопрос возникает в метафизике и не разрешается окончательно. Впрочем, эта неразрешимость не является каким-то пороком философии; это – т.н. «последний вопрос».

Итак, влияние реальности – это влияние, которое может исходить как оттого, что уже возникло (реализовалось), так и оттого, что только может возникнуть. Эта двойственность формы существования источника давления на психику человека заставляет нас отделять реальность от реального, реальность как возможность от реальности как действительности (реального). Для нашей темы ээто разделение существенно, так как одной из важнейших важнейших ее проблем философии памяти является проблема отделения образов фантазии от образов реального прошлого. Здесь мы будем опираться на трактовку понятия «действительность» и «реальность», которая даётся в немецкой философской традиции. Слово «Wirklichkeit» было введено в немецкую философию М. Экхартом, который так перевёл с латинского языка схоластический термин «actualitas». В понятии «Wirklichkeit» акцентирован компонент «действие». Именно этот компонент позволяет нам произвести дифференциацию понятий «идеальная реальность» (реальность идеи) и «реальное» так, что после этого становится легче уяснить, как понятие «истина» соотносится с понятиями «образ» и «память» в античной и средневековой философии. Именно этот набор понятий создаёт смысловое поле, в котором с помощью понятия «надындивидуальная память» философски объясняются многие процессы, происходящие в сознании.

Реальность – это потенциальное бытие вещи; то, что ещё не реализовалось, но стремится это сделать. В этом метафизическом смысле реальным для субъекта будет то, что заставляет его действовать. Реальность неотделима от реального в силу ее не представленности сознанию. Конечно, здесь опять воникает вопрос: каков ее гносеологический статус, как можно артикулировать существование некой чистой сущности. Несмотря на неотличимость реальности от реального, мы все же можем это сделать абстрактно. Существует зазор между рельным и реальностью, и мы улавливаем этот зазор каким-то образом. В этом смысле сСущность каким-то образом уже есть до существования. И хотя визуального образа у сущности нет, мы ее схватываем как пред-чувствие, как довербальную интуитицию.

В мире явлений, в реальном, потенции реализуются во вполне определенном направлении – в направлении осмысления опыта и его рефлексии. Так на пересечении эстетического в своей основе опыта и мысли возникает действительное «реальное». «Мысль оказывается включённой в пространство эстетического опыта, а этот опыт в свою очередь метафизически «спроектирован» и осмыслен: «реальное» предстаёт в актуальном состоянии становящихся смыслов»^⁶⁷.

Например, если взять человека, то направления реализации человека в качестве особого существа традиционно разделяют на два вектора – физическая эволюция и культурная эволюция. Человек создал вокруг себя культурную оболочку, которая является буфером между его психикой и давлением извне. Эволюция человека – это, в большей степени, эволюционные изменения «культурной оболочки», искусственной символической среды, порождённой человеческой деятельностью. Языки (коды) культуры выполняют функцию преобразования (кодировки) вторгающихся «со стороны» реальности импульсов в потоки информации. Эти коды преобразуют «потаённое действительное» (М. Хайдеггер) в структурированную, определённую и понятную сферу наличного бытия элементов культурного мира^⁶⁸. В этом смысле культура – система текстов, которая репрезентирует реальное, пред-ставляет реальное взору сознания. Такую преобразованную, приспособленную для осмысления человеком сферу бытия корректнее обозначать термином «реальное».

Реальное – это имя воплощённой реальности, наличное бытие того сущего, которое вы-является с помощью деятельности сознания и фиксации этой деятельности в мире артефактов. Вместе с тем реальное экранирует реальность, выступая в качестве ширмы, барьера или предела, за которым скрывается нереализованная реальность. Реальность формируется (о-формляется), вы-является с помощью сознания. Как точно говорит Плотин: «Форма – это след реальности, не имеющей формы» (Энеады, IV 7, 33, 30)^⁶⁹. Действительное реальное «изготавливается» сознанием человека в результате культурной кодировки реальности. Эта кодировка осуществляется во внутреннем мире человека с помощью артефактов культуры, т.е. такой системы разнообразных вещей и разноуровневых отношений, которые возникают в результате социальной коммуникации.

Но насколько адекватна реальности выявляемое сознанием реальное, т.е. какие есть у человека возможности для ее выявления. В отличие от животных, человеческое существо реагирует на давление реальности на основе как естественных (генетических), так и искусственных (культурных) программ восприятия и обработки информации. Это главный вопрос философии – вопрос об истине. Реагировать двойственно и значит быть человеком, реализовываться действительно как человек. Человек – существо действующее, совершающее «дело-действие Я» (И.Г. Фихте). Способность человека действовать заставляет его порождать искусственный слой реальности, реальность артефактов. Причём, этот слой помогает человеку жить и заслоняет от него неантропный слой реального.

Двойственность человеческой реальности выражается в двойственности памяти. Наряду с биологической памятью тела, выделяют иные уровни памяти. Так Ю.М. Лотман вполне обоснованно говорит о памяти креативной^⁷⁰. Креативная память работает с толщей текстов культуры. Она панхронна, противостоит текучести времени. Она сохраняет прошедшее как пребывающее. В соответствии с этим и тексты культуры разделяются на тексты-склады и тексты-генераторы^⁷¹. Понятие генерирующего текста выводят нас на проблему соотношения индивидуальной и надындивидуальной памяти.

Что обеспечивает генерирующую способность текста? В культурной памяти хранятся программы, обеспечивающие самотождество культуры и социального организма. Память содержит смысловое ядро традиции, смысловой инвариант для всей совокупности текстов данной культуры. Оно состоит из набора символов групповой идентичности, которые помимо функции обеспечения социализации выполняют функцию ориентации членов цивилизационного коллектива в смысловом пространстве данной культурной общности. Если вдруг они утрачивают способность выполнять эти функции, это влечет за собой распад ориентационных систем культуры, а на психологическом уровне – распад образа мира.

Интеллектуальные элиты создают тексты, согласованные со смысловым инвариантом своей культуры, который позволяет сохранять при всей вариативности толкований самотождество культуры. «Более сложен случай, когда в память культуры вносятся тексты, далеко отстоящие по своей структуре от её имманентной организации, тексты, для дешифровки которых её внутренняя традиция не имеет адекватных кодов», – пишет Ю.М. Лотман. Он поднимает вопрос о механизмах дезинтеграции обществ: «в этой ситуации возникает разрыв между памятью культуры и её синхронными механизмами текстообразования. Ситуация эта обычно имеет общие типологические черты: сначала в текстообразовании наступает пауза (культура как бы переходит на приём, объём памяти увеличивается с гораздо большей скоростью, чем возможности дешифровки текстов), затем наступает взрыв, и новое текстообразование приобретает исключительно бурный, продуктивный характер. В этой ситуации развитие культуры получает вид исключительно ярких, почти спазматических вспышек»^⁷². Описывая ситуацию «культурного взрыва», Ю.М. Лотман поднимает вопрос и о тех моментах истории, когда возникает «зазор бытия», когда сквозь действительное, сквозь мир устоявшихся смыслов начинает просвечивать «последняя реальность», истинно сущее.

Итак, вВ онтологическом аспекте, истина – это фундаментальная форма бытия («последняя реальность»), которая определяет структуру всего сущего как целостной сферы проявленного бытия; в гносеологическом аспекте, истина – граница интеллигибельности, предел, за которым разум уже ничего не различает.

Там, за последним пределом реальности, дышит Ничто. И именно то обстоятельство, что истина есть предел, предупреждение о том, что отступать (наступать) больше некуда, заставляет человека действовать, совершать поступки или проступки. Возможность волящего разума, возможность действия связана с тем, что истина (взятая в её гносеологическом аспекте) толчком возвращает человека из умозрительного мира идей в предметный мир вещей, в миро-здание. «Бытие, - это бытие-в-мире. Понимайте это "бытие-в..." в смысле движения. Быть - это прорываться в мир, это исходить из небытия мира и сознания, чтобы внезапно прийти к сознанию-прорывающемуся-в-мир», – говорит М. Хайдеггер^⁷³.

ЕЕсли рассматривать проблему истины в контексте движения, деятельности (как предлагает М. Хайдеггер), то истина может быть определена как основание, или стена, от которой отталкивается воля и запускается моторика мышления. Мышление, мыслительная деятельность вырывают человеческое сознания из-под власти небытия. Истина, воля и мышление, соединившись, порождают феномен смысла. В свете этого определения дадим операциональные определения для истины и смысла. Они послужат нам концептуальными рамками анализа феномена надындивидуальной памяти.

Истина - это «приказывающий смысл», «смысл смыслов», т.е. смысл, порождающий потоки смыслообразов, мотивов действия и их материальных и духовных последствий.

Смыслы – это те символические образно-понятийные комплексы, которые способны направлять волю, вызывать действие в определённом направлении, и тем самым определять (программировать) поведение людей.

Осмысление реальности создает действительность, мир ноуменов и феноменов. Реальное, или действительно существующего – это сфера произведённого, ставшего видимым (ведомым). «Первоначально слово «производство» означало не материальное изготовление, а скорее «делать видимым», «показывать» или предъявлять»: производить (produсere)» ^⁷⁴. План идеального слоя реальности с реальностью действительного взаимодействует через посредство истинного смысла. Проблема истины как истинного смысла приобретает особую актуальность в условиях утраты убедительности и устойчивости общественной системы ценностей (системы смыслов). Эта проблема становится насущной, экзистенциальной проблемой для мыслителей, живущих во времена разрушения систем ориентации людей (индивидов и коллективов) в реальности. Когда же общественный организм и его представитель находятся в состоянии относительного покоя, то проблема абсолютной истины отходит на второй, третий план – превращается в проблему достоверности или полезности знания.

Идея абсолютной истины, истинности последнего слоя реальности появляется вместе с философией и сопровождает ее как путеводная звезда в мире становления, чреватого смертью. Это идея некоего незыблемого столпа, на котором стоит мировоззрение, которым можно подпереть разрушающееся здание мира или утвердить новое мироздание. По нашему глубокому убеждению, проблема истины предметно ставится философами в условиях обрушающихся символических универсумов, в условиях «рискованного риска»^⁷⁵.

Произведенная нами тематизация проблемы соотношения концептов «истина» и «смысл» позволяет пролить свет на центральный вопрос мнемологической проблематики – вопрос об истинности следов прошлого. Этот вопрос принимает различные формы в истории науки о памяти: в историографии он становится вопросом о критериях истинности анализа исторических источников, а в философии памяти этот вопрос (со времен Платона) формулируется в виде апории «присутствия отсутствующей вещи», присутствия в памяти образа отсутствующей в восприятии вещи.
В определённом смысле вещи ускользают в прошлое сразу же, как только дали о себе знать сознанию, поэтому можно сказать, что проблема присутствия отсутствующей вещи – это проблема и восприятия, и памяти, и воображения. На эту апорию Платон выходит в связи с общей для всей его философии проблемой диалектического взаимодействия сущности и существования. В этом контексте решение этой апории зашифровано в парадоксальном тезисе: сущность существует до существования.

Как ответ на вопрос о причинах присутствия отсутствующей вещи, или формах присутствия сущности вне существования, и возникает первая развернутая теория памяти и теснейшим образом связанная с ней античная теория символа, которая является частью учения об образах памяти. Проводником в хранилища памяти являются особые образы. Это – символические образы. В этом смысле символ можно определить как образ, вышедший за собственные пределы^⁷⁶. Появлению в сознании символа мешают образы фантазии, поэтому выявление истинного образа является актом философского поиска. Охота за истинными образами памяти есть ускользание от власти Леты. Эта центральная для философии памяти проблема будет разрабатываться Платоном и Аристотелем, но они будут её рассматривать уже в контексте вопроса о взаимодействии надындивидуальной памяти, или Мировой Души, являющейся хранилищем знания и памяти индивидуальной души как психической способности запоминать (мнеме) и вспоминать (анамнезис).

В выбранном нами ракурсе зрения ключевой является проблема «истинных образов памяти» является ключевой. Ведь чЧеловеческая память генетически укоренена в конкретном – в звуке, жесте, письме. Запоминание и припоминание имеет дело с опытом эстетического переживания образа. Вспоминать значит видеть, ведать; забывать – значит погружаться во тьму, не видеть. Метафора памяти, отмечают лингвисты, моделирует феномен памяти, прежде всего как визуальное внутреннее пространство ^⁷⁷.

Вместе с тем нужно отметить, что существует и исторический слой представлений о памяти как о сфере невидимого, без-образного. В этом отношении показательна фигура Тиресия, двуполого слепца, который был выбран богами, чтобы вечно нести в себе неугасающую память, знание прошлого и будущего. Сократ в «Федре» заявляет ученикам о том, что истина (которая постигается анамнестически) живёт в полях Гадеса-Аида. Для древних греков Аид-Гадес символизировал смерть и мрак, был страшным из-за его без-образности: поля Гадеса не освещены, там отсутствует условие для присутствия визуальных образов. Люди боятся того, чего нельзя увидеть и поэтому смерть страшна, тем, что она безόбразна и невидима^⁷⁸.

Как возможно без-образное присутствие чего-либо в сознании субъекта? Концептуализацией невидимого присутствия обосновывается интуитивный момент образности памяти, внезнаковый момент. Проблема без-образного, интуиции логически связана с концептом образа. Понятие без-образного указывает на истоки процесса образоформирования.

Способность производить образы является необходимым условием того, что люди запоминают, сохраняют и воспроизводят следы прошлого. Прошлый опыт и опыт прошлого может существовать толькосуществуют в его предметной представленности с помощью символического кодирования (систем символов). Сохранение опыта работает с производством знаков, которые генетически связаны с эстетизацией мира. В этой связи субъекту воспоминаний атрибутируется необходимость чувственного восприятия (в случае с конкретным пространством) или созерцания (в случае с абстрактным пространством). Это означает, что субъект воспоминаний имеет тело. Как показывает анализ категории «пространство» (на примере анализа лингвистического материала В.Н. Топоровым и на примере анализа культурологического материала Э. Кассирером) любой тип представлений о пространстве оформляется вокруг такой «точки отсчёта» как человек и его тело. Согласно типологии В.Н. Топорова, и антропоморфное лейбницевское пространство (Пространство 2, 3) и отвлеченное о человека ньютоновское пространство (Пространство 1) осмысляется через концепт Наблюдателя: эмпирический наблюдатель или рефлексирующий субъект создают образ пространства^⁷⁹. Э. Кассирер, проанализировав африканские языки манде, выдвигает тезис о том, что «первичной сеткой координат» сознания человека всегда служит его тело^⁸⁰.

Память так же имеет протяженность и местоположение^⁸¹. Когда речь идёт о месте памяти в мире, имеется в виду, прежде всего, локализация в особом пространстве, в хронотопе социального. Ведь основная функция надындивидуальной памяти – обеспечивать коммуникацию. Эта функция реализуется через обеспечение условий для возникновения эффекта транперсональности смыслов. Транперсональность необходима для функционирования культуры в качестве мегасреды общения людей. Транперсональность смыслов детерминирована именно надындивидуальной формой памяти.

Память наряду с забвением есть темпоральный модус бытия человека и общества, имеющий непреходящее значение. В этом смысле память – константное основание человеческого существования, его историчности и культурности. По авторитетному мнению К.Г. Исупова,О онтологические и экзистенциальные константы человеческого бытия «есть априорное наследие культурной памяти». Этот вывод опирается на утверждение, что именно надындивидуальное измерение памяти определяет проективно «работу механизмов духовного преемства, новаторства и палингенеза»^⁸².

Надындивидуальная память является антропологической константой, прежде всего, в смысле ее интенциональной представленности. Память обладает объективными (а не только ментально-понимательными) характеристиками: своим пространством, своим местом^⁸³.

Резюмируя, отметим следующее: надындивидуальная память как явление социальное неразрывно связана с коммуникативной природой культуры. В этом смысле память имеет социокультурную природу (социальная память, культурная память). Интересно то, что в свою очередь культура может быть названа «машиной памяти»^⁸⁴. Диалектическая взаимосвязь этих моментов составляет специальный интерес для нашего исследования.

То, что память и культура социальны – факт для философии культуры хорошо известный. Наш вклад в это конвенциональное знание состоит в следующем утверждении: надындивидуальная память есть актуальный феномен. Актуальным этот феномен является в силу того, что основная функция надындивидуальной памяти - солидаризация людей во времени истории и пространстве культуры. Она осущесвляется благодаря тому, что определенная система образов (образы групового единста) для своего существования требует переживания (режима «здесь и сейчас») связи с символическим универсумом своей референтной группы.

Символический универсум коллектива является частью более масштабных социокультурных целостностей, формирующихся под воздействием событий истории всего рода человеческого. Однако всеобщий смысл образов надындивидуальной памяти переживается всегда только в локально-исторических формах (коллективная память), задаваемых историческим становлением того или иного символического универсума. Так, например, историческая память является одной из таких форм. Проблема выявления общечеловеческого в конкретно-историческом возникает потому, что общечеловеческие моменты имеют более скрытый характер. Анализ механизма памятования показывает, что общечеловеческое относится не столько к форме воспоминания, сколько к его смысловойструктуре. Наиболее интересным моментом здесь является то, что смысл не исчерпывается содержанием образа памяти; форма воспоминания конституирует смысл как причину появления мысли, мотивирующей человека на определенное действие^⁸⁵.

Следовательно, сСуть нашей позиции состоит в том, что надындивидуальная память онтологически укоренена в том смысле, что этот феномен создает необходимую предпосылку культуры как формы бытия человека. Кроме того, феномен надындивидуальной памяти обладает реальным существованием и в силу интенциональности человеческого сознания: ведь интенциональность требует протенциональности. В связи с этой принципиальной установкой нашей мнемологической концепции еще раз акцентируем внимание на том, что мы понимаем онтологическую укорененность феномена надындивидуальной памяти в духе феноменологической традиции. Феномен – это нечто, что имеет онтологическое существование или значимость^⁸⁶. Это вовсе не означает, что не признается никакой реальности вне сознания человека, речь идет о том, что онтическое и когнитивное, переплетаясь образуют специфическую форму человеческого бытия. Надындивидуальная память выступает необходимым условием интенциональности сознания человека.

В

Blog

Макаров Андрей Иванович

Содержание