Geum.ru

Александр Мень. История религии. Том 4

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   65

x x x




Отвлеченные парадоксы Элейской школы могли привлекать лишь изощренные

умы, привычные к миру абстракций. Потому естественно, что никакие аргументы

элеатов не защитили их концепцию от нападок. Религиозная мысль должна была

говорить не только об Едином, но и объяснить мир и человеческую жизнь.

Ответом на эту потребность явилось учение старшего современника Парменида -

Гераклита. Он исходил из того, чем пронизана жизнь природы и общества,- из

движения, и поэтому создал воззрение, диаметрально противоположное

элейскому.

Гераклит (540-470) жил в малоазийском городе Эфесе (10). Он был

свидетелем политических бурь, потрясавших его родину долгие годы. Гегемония

лидийцев, вторжение на полуостров персов, борьба демократии с тиранией и

эвпатридами - такова была обстановка, в которой прошла жизнь философа,

провозгласившего "распрю" движущей силой природы.

Подобно Пифагору, Гераклит был личностью, производившей большое

впечатление, хотя и не всегда благоприятное. В отличие от кротонского

теософа он прославился своими писаниями. Они дошли до нас в отрывках,

которые вполне объясняют его прозвище "Скотейнос" - Темный. Читатели,

вероятно, с большим трудом усваивали его капризный, афористический стиль

изложения, в котором было мало последовательности и связности. Даже Сократ

шутя признался, что все, что понял у Гераклита, прекрасно, но, наверное, еще

лучше то, чего он не понял. Другой древний автор писал: "Не читай быстро

книгу Гераклита Эфесского. Право, путь этот весьма трудно проходимый. Тьма и

мрак непросветный. Но если бы тебя в нее ввел посвященный, то она стала бы

для тебя яснее солнца" (11).

Одной из причин этой "темности" было то, что Гераклит являлся

философом-поэтом, и не потому, что писал стихами, как Парменид, но в силу

самого стиля его философствования. У него повсюду - образ, метафора,

картина. В отличие от Парменида, он следовал не логике, а интуиции, угадывая

истинную суть вещей. И лучшим методом для выражения своих прозрений он,

по-видимому, признавал афоризмы и парадоксы.

С другой стороны, очень похоже на то, что он намеренно прятал свои

мысли в эсотерическую оболочку, недоступную суду глупцов. В самом начале

книги "О природе" он прямо говорит, что люди, услыхав впервые истину, хоть и

существующую от века, "оказываются неразумными" и едва могут ее вместить

(12). Но и таких немного. А всех прочих он сравнивает с теми, кто,

пробудившись ото сна, действует бессознательно. Истина едина, но

"большинство живет так, словно каждый может иметь свое особое разумение"

(13). Здесь уместно напомнить о той роли, которую в древности играл

эсотеризм. Библейские пророки, стремившиеся сделать свою проповедь всеобщим

достоянием, были исключением. Жрецы же Египта и Вавилона, индийские

брахманы, греческие мистагоги и иерофанты ограждали тайну своих учений

глухой стеной, скрывая ее от непосвященных. Это препятствовало широкому

распространению наиболее возвышенных идей и оставляло на долю "народа"

старые суеверия и мифы.

У греческих философов, как правило, не было эсотерических доктрин.

Однако и они старались ограничить число своих адептов избранными. Гераклит

же вообще был одиночкой, который откровенно выражал презрение к людям.

Постоянные сетования на глупость сограждан принесли ему другое прозвище:

"Плачущий философ". В своей оценке людей он порой доходил до желчности и

мизантропии, и приходится лишь удивляться, как этот потомок царского рода

избежал изгнания из Эфеса. "Толпа насыщается подобно скоту",- говорил он, а

демократия означала для него господство этих "скотов". Как Пифагор, он

считал, что страной должны управлять "лучшие". "Один для меня равен десяти

тысячам,- говорил Гераклит,- если он наилучший" (14). Когда друг философа

Геродор был изгнан в результате голосования, Гераклит сказал, что эфесцам

остается теперь удавиться и отдать город в распоряжение детей. Он

демонстративно пренебрегал общественными обязанностями, предпочитая

уединение пещеры или галереи храма Артемиды. Когда граждане укоряли его за

то, что он, мудрый человек, играет в кости с мальчиками вместо того, чтобы

участвовать в жизни города, он отвечал им: "Негодяи! Этим заниматься мне

лучше, нежели вести с вами государственные дела".

До конца дней Гераклит жил, исполненный презрения к глупцам. Люди

полагали, что оно не оставит его и на том свете. Об этом свидетельствует

эпитафия, высеченная впоследствии на гробнице философа:


Я - Гераклит. Что вы мне не даете покоя, невежды?

Я не для вас, а для тех, кто понимает меня.

Трех мириад мне дороже один, и ничто мириады,

Так говорю я и здесь у Персефоны теперь.


Враждебность Гераклита к демократии привлекла внимание при персидском

дворе, где народовластия не любили и боялись. Рассказывают даже, что сам

царь Дарий приглашал философа стать его советником. Но тут в Гераклите

заговорил грек. Он гордо ответил: "Все люди отклоняются от пути

справедливости. Заповедь их жизни - алчность с глупым упрямством, и

стремятся они лишь к суете. Я лично никому не желаю зла и ни одного человека

не могу назвать своим врагом. Но суету двора я презираю и не допущу, чтобы

нога моя ступила на персидскую почву. Я довольствуюсь малым и живу как

хочу". В этом ответе - весь Гераклит: несколько слов передают и его

жизненное кредо, и характер. Он не желает продавать свою мудрость, не хочет

никому быть обязанным, для него независимость дороже всего. Его легче

представить нищим на дороге, нежели царедворцем.

Эта позиция взирания на людей с высоты, хотя и стяжала Гераклиту

нелестную славу гордеца, помогла ему, однако, найти свой путь к пониманию

мира. Более всего он боялся сковать себя властью традиций. "Не следует,-

писал он,- поступать как дети, подражающие своим родителям" (15).

Эфесский мудрец чтил мистерии и оракулы, но к народной вере относился

отрицательно и даже нетерпимо. По его мнению, Гомер заслуживал розог и

изгнания; он призывал небесные громы на "ночных бродяг, магов, вакхантов,

вакханок, мистов" (16). Молиться статуям в его глазах было все равно, что

"беседовать попусту с домами". Он посмеивался и над культом умирающих богов:

если они боги, то не могут умереть, а если смертные, то им не следует

поклоняться. Не только на "толпу" изливал "Плачущий философ" свои сарказмы.

Философам и поэтам - Гесиоду, Архилоху, Ксенофану, Пифагору - всем давал он

уничтожающие характеристики. Словом, мудрым он считал, по-видимому, только

себя, однако эта несколько комическая черта одного из первых великих

мыслителей Европы была связана не просто с гордыней, но с сознанием своей

умственной самобытности.