Однако жизнь русско-советской литературы продолжалась, и в этой жизни были свои благословения и свои рукоположения. Ахма- това благословила Бродского, а Пастернак — Вознесенского, и это создавало впечатление полноценной и законной преемственности литературной традиции. Но в действительности дело обстояло не совсем так, ибо и Ахматова и Пастернак являлись представителями серебряного века, и, хотя они жили и творили в эпоху бронзового века и сохранили творческую активность даже в первые годы же- лезного века, все же по своим поэтическим установкам и методам и, самое главное, по типу поэтического высказывания они целиком и полностью принадлежали генерации серебряного века. Ни Пас- тернак, ни Ахматова практически не были осведомлены о новаци- онном шаге обэриутов и, стало быть, их благословение не включа- ло в себя и не несло в себе обэриутский опыт, в результате чего оно не могло обладать полнотой традиции, и к тому же соверша- лось как бы «через голову» или в обход целого поэтического поко- ления. Все это привело к искажению исторической перспективы и к тому, что для восприемников этого благословения, как, впрочем, и для всего поколения, которое они представляли, фундаментальные достижения непосредственно предшествующего поколения были практически вычеркнуты. Так, например, в начале 1960-х годов нам представлялось, что проблема абсурда — это целиком и полностью «западное ноу-хау», связанное с именами Беккета и Ионеско. Мы зачитывало до дыр самиздатские переводы «Стульев», «Лысой пе- вицы» и «В ожидании Годо» и не имели ни малейшего представле- ния о существовании «Елизаветы Бам» и «Ёлки у Ивановых». В си- лу этого в нас создавалось стойкое впечатление, что основные но- вационные события в литературе происходят на Западе, а мы нахо- димся где-то на периферии этого процесса и вынуждены повторять «западные зады» в надежде когда-нибудь со временем достигнуть таких же результатов. Тогда нам и в голову не могло прийти, что за Два десятилетия до Беккета и Ионеско Хармс и Введенский уже возвели абсурд в ранг литературного метода и создали на этой ос- нове непревзойденные тексты, которые сейчас представляются мне кульминационным пунктом русской поэзии XX века.
Выпадение литературного наследия обэриутов из поля зрения поколения эпохи хрущевской оттепели было чревато не только ис- кажением исторической перспективы, ибо гораздо важнее оказа- лось то, что на какое-то время был предан полному забвению глав- ный обэриутский урок, заключающийся в сомнении по поводу силы и возможностей прямого высказывания. Ведь в конечном итоге
главный результат деятельности обэриутов заключался не столько в создании ряда выдающихся текстов произведений, сколько в об- ретении нового типа взаимоотношений текста и социума и выте- кающего из этого нового отношения к тексту. Вообще история ли- тературы — это не столько история создания различных текстов, сколько эволюция типов взаимоотношений текста и социума. Пере- ход от одного типа взаимоотношений к другому образует эволюци- онный шаг, а последовательность таких шагов образует литератур- ную традицию. Подлинно причастным литературному процессу ста- новится не тот, кто создает тексты сообразно своему таланту и ра- зумению, но тот, кто вписывается в последовательность эволюци- онных шагов и кто способен стать медиатором, или посредником, через которого соответственные эволюционные шаги реализуются в конкретном тексте. Тексты, созданные только на основании соб- ственного таланта и разумения и не вписывающиеся в последова- тельность эволюционных шагов, могут быть крайне интересными, талантливыми и умными, но они навсегда останутся эволюционно пустыми, эволюционно ненаполненными текстами. К такой эволю- ционной опустошенности текстов может привести вольное или не- вольное игнорирование предыдущего эволюционного шага, что и произошло в русско-советской литературе 1950-х-1960-х годов. По- этому в данном случае следует говорить скорее не о выпадении ли- тературного наследия обэриутов из поля зрения поколения эпохи хрущевской оттепели, но о выпадении самого этого поколения из естественного следования эволюционных шагов литературной тра- диции. Сознание поэтов-шестидесятников, не соприкоснувшееся с обэриутским опытом и не воспринявшее их эволюционного шага, оказалось на позиции, предшествующей этому шагу, т. е. оно ока- залось на позиции сознания серебряного века с его верой в силу и в неограниченные возможности прямого высказывания. Даже такой выдающийся поэт, как Бродский, и тот не смог преодолеть поле тя- готения прямого высказывания, вернее, скорее всего у него и в мыслях не могло быть ничего подобного, ибо, получив рукополо- жение от Ахматовой, он совершенно естественно пребывал в про- странственном измерении серебряного века, никак не реагируя на эволюционный шаг обэриутов. Значение и последствия этого шага стали осознаваться несколько позже — где-то в середине 1970-х годов, причем осознание это начало приходить не через непосред- ственные благословения или рукоположения, но некими опосредо- ванными окольными путями, часто даже через другие виды искус- ства. Так, литературному осознанию эволюционного значения обэ-
