Geum.ru

Искусства в сатирической интерпретации

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   2   3   4   5

произведениях юмориста нет ненависти, скорее – недоумение, удивление,

сочувствие, неприятие «серости». Люди просто «больны», они заразились

пошлостью и глупостью, а смех способен излечить их. Названия книг говорят

сами за себя – «Рассказы для выздоравливающих», «О хороших, в сущности,

людях», «Позолоченные пилюли». Но все труднее и труднее сопротивляться

засилию серости, и подчас в миниатюрах звучат уже другие ноты. «Я люблю

людей. Я готов их всех обнять. Обнять и крепко прижать к себе. Так прижать,

чтобы они больше не пикнули. Отчего я писатель? Отчего я не холера? Я бы знал

тогда, кому следует захворать.», – здесь, в этом ироничном заявлении из книги

1915 г. «Чудеса в решете» мы можем найти истоки живого сарказма

послереволюционных рассказов писателя.

3. Юмор в освещении «вечных тем» в рассказах А. Аверченко.

В прозе Аверченко есть и мотивы, относящиеся к разряду вечных. Это

неумирающая тема мужчины и женщины («День человеческий», «Жена», «Мужчины»),

Взаимоотношения поколений («Отец», «Старческое»), извечное противостояние

взрослых и детей («О маленьких для больших»)

В рассказе «Мужчины» разоблачается сущность мужчин, их легкомыслие и

безответственность. Перед нами немолодая женщина «с траурным крепом на

шляпе». Она пришла к любовнику своей дочери, которая умерла с его «именем на

устах» и у которой от него родилась дочь. Все это было шесть лет назад.

Женщина подробно рассказывает историю их романа, но не называет имени дочери,

будучи уверенной, что тот ее вспомнил. Но мужчина слушая даму, никак не мог

понять, о ком идет речь. Когда женщина сообщила о ребенке, которого намерена

была отдать ему, отцу на воспитание, мужчина и вовсе испугался. В конце

оказалось, что женщина ошиблась номером, ей нужен был Классевич, а она попала

к Двуутробникову.

Постоянными героями произведений Аверченко являются дети. До революции они

были для писателя воплощением чистоты, искренности, собственного достоинства

и здравого смысла. Он сочинял «о маленьких – для больших», заставляя взрослых

задумываться, во что они превратили свое существование. В годы гражданской

войны детская тема звучит по-новому. Аверченко показывает, как взрослые в

безумии своем калечат детские души. Дети остаются для писателя средоточием

всего самого хорошего, но теперь его герои – дети, лишенные детства.

Счастливы те, кто еще помнит прежнюю жизнь, для кого бризантные снаряды еще

не заслонили окончательно голубую ленточку с малюсеньким золотым бубенчиком

(«Трава, примятая сапогом»). Но все чаще и чаще персонажами рассказов

становятся дети, с недоверием выслушивающие воспоминания об обедах, железных

деньгах и игрушках, дети, для которых нормальная жизнь – не более чем сказка

(«Русская сказка»). Они не знают, что такое «завтракать» («Урок в совдепской

школе»), не могут решать задачи из старых учебников, ибо их детское сердце

отказывается воспринимать написанную там «неправду», и живой интерес вызывают

у них уже не цветы, выросшие на поляне, а совсем другое: «детская

деликатность мешает ему сказать, что самое любопытное из всего виденного

сегодня – человек с желтым лицом, висячим посреди улицы на тонкой веревке»

(«Золотое детство»). Книги им заменяют вдранные страницы, в которые рыбник

заворачивает свой товар («Володька»), а самым ненавистным сказочным героем

становится Красная Шапочка («Новая русская сказка», «Русская сказка»). «Все

детство держится на традициях, на уютном, как ритмичный шелест волны, быте.

Ребенок без традиций, без освященного временем быта – прекрасный материал для

колонии малолетних преступников в настоящем и для каторжной тюрьмы в

будущем», – пишет Аверченко в рассказе «Миша Троцкий». Уничтожив прошлое,

большевики не просто погубили настоящее – они убивают будущее («Отрывок

будущего романа»).

Именно к рассказам о детях обращается писатель, почувствовав необходимость

отрешиться от ужасов последних лет, вернуться к своей прежней – веселой

манере письма. Сборник «Дети» – первая попытка сделать книгу в

дореволюционной стилистике, объединить чисто юмористические произведения.

Сразу скажем, что писателю не удалось обойтись без «Исторического фона» – и

это вполне объяснимо. В книгу вошли рассказы, созданные за последние четыре

года – годы революции и гражданской войны, и, несмотря на то, что юморист

старался отбирать произведения без «злости» и без «надрыва», «мироощущение

эпохи», ее разорванность, безысходность, трагизм чувствуются в каждой

миниатюре. В отличие от ранних юморесок, где время от времени возникал образ

«мальчика с затекшим глазом», сейчас для Аверченко нет плохих детей. Они все

– как душистые гвоздики, любой – яркий цветок средь грязи и серости

окружающей жизни. Но беда в том, что дети растут, превращаются во взрослых:

«Увы! Желуди-то одинаковы, но когда вырастут из них молодые дубки – из одного

дубка сделают кафедру для ученого, другой идет на рамку для портрета любимой

девушки, а из третьего дубка смастерят такую виселицу, что любо-дорого.»

(«Три желудя»). Аверченко постоянно помнит об этом, и для него очень важно

противопоставить страшному, расколотому миру взрослых покой и единство детей:

«Милая благоуханная гвоздика!

Моя была бы воля, я бы только детей и признавал за людей.

Как человек перешагнул за детский возраст, так ему камень на шею, да в воду.

Потому взрослый человек почти сплошь мерзавец.»[20]

Сборник Аверченко «О маленьких для больших» – одна из лучших дореволюционных

книг писателя. Свежесть восприятия, трогательную чистоту и бесхитростную

правду детского мира Аверченко противопоставляет корыстному лживому миру

взрослых. Голос писателя окрашен доброй, возвышенно-романтической интонацией,

за которой почти не слышна ирония. Дети вызывают сочувствие писателя своей

непосредственностью, они выламываются их опостылевшей ему нудно размеренной

обывательской жизни. Аверченко вообще сосредоточивает внимание на тех, кто

разрывает круг привычных моральных норм: дети, весельчаки, пьяные,

легкомысленные женщины. Дружба, любовь, остроумная шутка, земные радости –

вот фактически и вся положительная программа Аверченко. Он совершил эволюцию

от смеха-лекарства к смеху-забвению, в котором, по выражению Блока, можно

было, как в водке, утопить «свою радость, и свое отчаяние, себя и близких

своих, свое творчество, свою жизнь, и, наконец, свою смерть».

Изобретательность и фантазия Аверченко были поистине неисчерпаемы, он обладал

какой-то особой способностью замечать в жизни смешное. Большинство ранних

произведений Аверченко держится на эксцентрически веселом сюжете, на комизме

поз и карикатурности положений.

Аверченко нагромождает одно событие на другое, веселые ситуации без конца

сменяют друг друга. Ему мало улыбки читателя. Он должен довести его до колик

в желудке, кормить смехом, пока тот не запросит пощады. Аверченко

расточителен и не умеет ограничить себя, его смех превращается в гомерический

хохот.

Буйная творческая энергия породила фантастическое количество юмористических

рассказов, которые Аверченко писал с необычайной легкостью и быстротой.

Аверченко создает обобщенные юмористические типы: специалист, проводник,

лентяй, доводя при этом какую-то присущую им характерную черту до абсурда.

Его лентяй настолько ленив, что не хочет поднять выпавшую из рук книгу,

привести в порядок костюм, даже покончить с собой ему лень. Когда он нечаянно

лег на свежую газету, то начал обрывать ее по краям и вытягивать из под себя,

чтобы прочесть. Аверченко пользуется фантастикой, доводит до абсурда юмор

положений.

Аверченко предлагает русскому обществу беззаботный смех как лекарство от

тоски, смехом борется с наступившей реакцией, с болезнью духа. Он описывает

жизненные явления так, что становится очевидной фальшь существующих моральных

устоев и общественных отклонений. В этом смысле смех Аверченко целебен.

Глава 3.

Сатирическая направленность послереволюционного творчества А. Т. Аверченко.

1. Политическая проблематика в сатирических рассказах Аверченко.

Переломным в творчестве Аверченко стал 1917 г. В начале года возглавляемый им

«Новый Сатирикон» приветствует свержение монархии. Стоявший всегда в

оппозиции к царскому правительству Аверченко видел в Николае II и в

абсолютизме источник многих бед России и, в первую очередь, военных

поражений. Не радовала его и достаточно жесткая цензура, существовавшие

ограничения гражданских прав и свобод.

У Аркадия Аверченко был псевдоним – «Фома Опискин», которым он чаще всего

подписывал рассказы-фельетоны на политические темы. Автор выступал и против

демагогической болтовни в Государственной думе, и против многочисленных

партий – крайне левых, крайне правых, а заодно и центристских. Многий, в том

числе и Аверченко, искренне верили, что с падением династии Романовых

начнется эпоха всеобщего процветания.

Однако, демократическая эйфория продлилась недолго. Наблюдательность и

здравый смысл позволили писателю быстро разобраться в сложившейся ситуации.

Позже, в фельетоне «Две власти», прозвучит скорбное признание писателя:

«Так после такого со мной обращения «рабоче-крестьянской», для меня

золотопогонник приятнее родного любимого дяди!

Потому, что ежели что выбирать из двух, то я предпочитаю, чтобы мне на ногу

наступили, чем снесли пол черепа наганом». (с. 115)

В «Новом Сатириконе» начинают появляться все более резкие выпады в адрес

Временного правительства и лично новоявленного «вождя и спасителя отечества»

– А. Ф. Керенского. Пожалуй, никому так не доставалось от Аверченко. Были

люди, которых Аверченко сильно ненавидел, но не было человека, которого бы он

глубже презирал. «Много есть людей, у которых ужасное прошлое, но ни одного я

не знаю, у кого бы было такое стыдное прошлое, как у вас», — напишет

Аверченко в 1923 г. в книге «12 портретов» (в формате «будуар»). Именно

Керенский, как пишет Аверченко, «тщательно, заботливо и аккуратно погубил

одну шестую часть суши, сгноил с голоду полтораста миллионов хорошего народа,

того самого, который в марте 1917 года выдал» ему «авансом огромные,

прекрасные векселя». За считанные месяцы Председатель Временного

правительства и Верховный Главнокомандующий сумел полностью подготовить почву

большевикам для захвата власти. Троцкому было за что благодарить «Сашку-

какашку».

Летом 1917 года еще сохранялись какие-то надежды на изменение к лучшему,

окончательно развеянные октябрьскими событиями.

«За гробом матери» – так называется фельетон опубликованный в 43 номере

«Нового Сатирикона» 1917 года, с которого начинается «новый Аверченко». «Мы

не можем смеяться, — пишет он от имени сатириконцев. — мы могли бы плавать в

смехе, в этом чудовищном бурлящем океане смеха, а мы, беспомощные, лежим на

берегу этого океана на песке, и только судорожно открываем рот.» (с. 31)

Когда серость пришла к власти, когда толпа начала диктовать, у Аверченко

действительно родилась ненависть, и если б он был холерой, то не побоялся бы

устроить эпидемию. Но ненависть сама по себе вряд ли способна создать

значительные художественные произведения. Яркими рассказы Аверченко делает

любовь – любовь к России, любовь к жизни, любовь к искренности, чистоте,

справедливости, уму и глубоким чувствам, любовь к настоящим людям – любовь,

породившая ненависть к силе, утверждающей грязь, обман, бесправие и безверие,

вознесшей звериные инстинкты выше искры Божьей. Аверченко уже не снимает

траурной повязки, не смолкнут проклятья, не затянется рана в сердце, не

высохнут слезы, и надолго исчезнет прежний веселый, беззаботный, радостный,

вдохновенный смех.

После Октябрьского переворота сатира окончательно вытесняет юмористику со

страниц «Нового Сатирикона». Рядом с заглавием журнала, там, где раньше – с

1914 года – была надпись «Война!», теперь появились слова «Отечество в

опасности».

«Самое важное» – так называется фельетон Аверченко, опубликованный в первом

номере за 1918 год. Политика властно вторгается в жизнь простых растерявшихся

людей, и они уже сами не ведают, что творят. Они уже не люди – они кадеты и

социал-демократы, имперцы и федералисты, правые и левые. Доктор, прежде чем

лечить маленькую девочку, придирчиво расспрашивает отца о его политических

взглядах – как тот смотрит на отделение Украйны, за какой список голосовал в

Учредительное; влюбленные сорятся, потому что ему нравится Керенский, а ей –

большевики.

«Трусливая, крадущаяся, как шакал, фигура штатского» подходит к стройной

шеренге солдат, «начинает нашептывать что-то – одному, другому, третьему.», и

рота солдат превращается в кучу разбойников.

В детстве для автора «не было на свете чудеснее человека, чем черноморский

матрос», «но. из грязного вонючего переулка, вихляя задом выполз шакал,

шепнул вам два спутанных по своей простоте и доступности словечка – и вот уже

полетели на Малаховом кургане головы ваших благородных офицеров, и носите вы

по притихшим от ужаса славным севастопольским улицам эти головы, вонзив их на

обагренные святой кровью штыки.» (с. 83)

В рассказе «Болотная кровь» Аверченко не обвиняет солдат, ему еще кажется,

что те могут одуматься, ужаснуться содеянному. Большевики виноваты в страшном

превращении орлов в коршунов-стервятников:

«Нет! Нет! Пусть не на них кровь мучеников – бедные они, темные, задуренные,

затуманенные люди! Видите вы эту шакальную морду, которая хохочет во мраке?

На ней кровь.» (с. 21)

После прихода к власти большевиков юмор Аверченко стал менее добродушным и

бесшабашным. В его рассказах, зарисовках, фельетонах звучали нотки горестно-

саркастические, а то и злые, свидетельствующие о душевной боли писателя.

«Гляжу я искоса в зеркало. – и нет больше простодушия в выражении лица

моего», – признавался Аверченко в «Заключении» к сборнику «Записки

простодушного».

Озлобленным «почти до умопомрачения к белогвардейцам» назвал Ленин Аркадия

Аверченко. Только кто же на самом деле сошел с ума – Аверченко, его

персонажи, или те, и другие?... Русский человек, задумавшийся о судьбе

России, попадает в сумасшедший дом. «Все там будем», – с грустью говорит

сатирик.

В 1918 году Аркадий Аверченко сравнительно мало пишет, пытаясь осмыслить

происходящее. Более того, с середины года с редактором «Нового Сатирикона»

объявляется Аркадий Бухов. Веселый смех сатириконцев смолк, но это время

Аверченко впоследствии будет вспоминать с гордостью: «Смеялся мой «Сатирикон»,

смеялся мой «Барабан», смеялся мой «Бич» Аркадия Бухова, и от каждой нашей

улыбки, от каждой смешинки – на упитанном большевистском теле оставались

розовые, долго не заживавшие царапины»1.

Было очевидно, что большевики не собираются долго терпеть враждебную прессу, да

и само пребывание в Петрограде становилось небезопасным. 18 июля 1918 года

«Новый Сатирикон» запретили. Конец журнала знаменует и завершение сатирического

периода творчества писателя.

Аверченко преследовали власти. Он решительно осудил Октябрьский переворот

семнадцатого года. Ленина, Троцкого и их приспешников он заклеймил на

страницах «Сатирикона» как германских провокаторов, «жуликов и убийц».

Однажды к его дому по Троицкой улице (ныне улица Рубинштейна) подкатил

грузовик с незваными гостями, – им надлежало арестовать писателя и

препроводить его в ЦК на Гороховую. Но Аверченко, который назовет

«чрезвычайку» самым ярким порождением Третьего Интернационала, а лозунг

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» переиначил в «Палачи всех стран,

соединяйтесь!» (рассказ «Чертово колесо»), в Петрограде уже не было. Узнав о

готовящейся над ним расправе, он спешно уехал в Киев.

За писателем началась настоящая охота «Ты гонял меня по всей России как соленого

зайца» – вспомнит Аверченко в «Приятельском письме Ленину», полном едкого

сарказма.1 Из Киева Аверченко перебрался

в Харьков, потом в Ростов, в Екатеринодар, Новороссийск, Севастополь,

Мелитополь, затем в Константинополь. Остановился же он в Праге, где долгие годы

продолжал театральное и писательское творчество.

2. Анализ сборника «Дюжина ножей в спину революции».

Лучший из своих рассказов Аверченко собирает в две книги – «Нечистая сила:

Книга новых рассказов» и «Дюжина ножей в спину революции». Последняя вышла в

1921 году в парижском издательстве. Однако в 1920 году в симферопольской

газете «Таврический Голос» было опубликовано объявление, в котором желающим

приобрести новую книгу Аверченко «Дюжина ножей в спину революции»

предлагалось обращаться в издательство «Таврический голос». Таким образом,

можно предположить, что сборник составлен еще в первой половине 1920 года и

его следует рассматривать при анализе данного периода творчества писателя.

«Нечистая сила» же вышла в Севастополе в 1920 году.

Показательно, что первые две книги, подготовленные Аверченко после отъезда из

Петрограда, – сборники политической сатиры.

В предисловии книги «Дюжина ножей в спину революции» писатель восторженно пишет

о революции: «Революция – сверкающая прекрасная молния, революция – божественно

красивое лицо, озаренное гневом рока, революция – ослепительная яркая ракета,

взлетевшая радугой среди сырого мрака!...», «рождение революции прекрасно, как

появление на свет ребенка, его первая бессмысленная улыбка, его первые

невнятные слова, трогательно умилительные, когда они произносятся с трудом

лепечущим, неуверенным в себе розовым язычком.»

1

Писателю хочется верить, что вот-вот остановится русский человек, схватится

за голову, прогоняя пьяный угар. Тяжелым будет похмелье, но все же закончится

наконец бессмысленное буйство:

«Сейчас русский человек еще спит. Спит, горемыка, тяжким похмельным сном. Но

скоро откроет заплывшие глаза, потянется и, узрев в кривом зеркале мятое,

заспанное, распухшее. лицо – истошным

голосом заорет:

— Человек! Бутылку сельтерской! послушай, братец, где это я?»1

Начиная с рассказа «Человек! Бутылку сельтерской.» в произведениях Аверченко

звучит безысходность. Миниатюра состоит из двух частей, и если начало второй

части, процитированное выше, сулит надежду, то в финале настроение меняется:

«Широка, ой как широка натура у русского человека.

Разойдется – соловьев на шпильках в каминах жарит, стерлядь кольчиком вместо

галстука носит, а проспится, придет в себя – только ладонями об полы хлопает.

— Мать честная чего же я тут надрызгал?!

Да поздно уж.

Вон там, в туманной дали уж и счет за выпитое, съеденное и попорченное – не суд.

— Видишь?» (с. 23-24)

Революция здесь понимается как «переворот и избавление», «светлое, очищающее

пламя», в котором за несколько дней сгорает все уродливое, старое, скверное.

Аверченко принимает февральский переворот, гордится, что боролся «против

уродливости минувшего царизма». В том же предисловии Аверченко пытается

развести революцию и ее последствия – «хорошую» по определения революцию

испортили «плохие» люди. Еще в Петрограде писатель задумывается над истоками

происходящего, да и в самом названии сборника, несмотря на попытки

«оправдаться» в предисловии, слышны несколько иные ноты. В дальнейшем сатирик

перестанет разделять революцию и ее последствия – и именно февральская

революция (не октябрьская) станет рассматриваться как переломный момент.

Сборник «Дюжина ножей в спину революции» стоит ближе всего к творчеству

писателя «сатирического» периода. Аверченко стремится создать в книге

целостную, объемную картину жизни, собирая под одной обложкой очень разные

произведения, объединенные лишь общей проблематикой и авторским восприятием.

«Фокус великого кино» – попытка на нескольких страницах описать весь период

«меж двух революций», заведомая неправдоподобность приема – «прокрутить»