Geum.ru

С мест, скандалили, увлекаемые на расправу. Ваши билеты, сказал контролер, останавливаясь напротив отсека

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   28

я и сам повешу за... Ну, узнает, когда повешу.

-- Он, Виктор Сергеевич, про вас песню сочинил. Ругательную.

-- Ну-ка, отцы, давайте, наяривайте.

Чебыкин перетащил гитару со спины на живот, заиграл и запел на мотив

старого шлягера "Миллион роз":

Жил-был Географ один,

Карту имел и глобус.

Но он детей не любил,

Тех, что не метили в вуз.

Он их чуханил всегда,

Ставил им двойки за все,

Был потому что глиста,

Старый, вонючий козел...

Служкин хохотал так, что чуть не упал с лестницы.

-- А вы, говорят, Виктор Сергеевич, тоже песни сочиняете?

-- Кто говорит?

-- Машка Большакова из "А" класса, -- сознался Овечкин.

-- Спойте нам песню, -- жалобно попросил Тютин.

-- За мах, -- согласился Служкин. -- Я пьяный, мне по фиг.

Он взял у Чебыкина гитару, забренчал без складу и ладу и надрывно

завопил на весь подъезд:

Когда к нам в Россию поляки пришли,

Крестьяне, конечно, спужались.

Нашелся предатель всей Русской земли,

Ивашкой Сусаниным звали.

За литр самогону продался врагу

И тут же нажрался халявы.

Решил провести иноземцев в Москву

И лесом повел глухоманным.

Идут супостаты, не видно ни зги,

И жрать захотелось до боли.

И видят: Сусанин им пудрит мозги,

Дорогу забыл алкоголик.

От литра Сусанин совсем окосел.

Поляки совсем осерчали,

Схватились за сабли и с криком "Пся крев!"

На части его порубали.

Но выйти из леса уже не могли,

Обратно дорога забыта.

И, прокляв предателя Русской земли,

Откинули дружно копыта.

От служкинских воплей в подъезд вышла Надя.

-- Ты что, с ума сошел? -- спросила она. -- Молодые люди, как вам не

стыдно пьянствовать с ним? Ладно -- он, он ни трезвый, ни пьяный не

соображает, что можно, а чего нельзя учителю. Но вы-то должны понимать, что

можно, а чего нельзя ученикам!...

-- Все-все, Надя, -- торопливо поднялся Служкин. -- Дома разберемся...

-- Он пошел вниз, оглянулся и подмигнул: -- Спасибо, что поздравили, отцы. А

сейчас мне задницу на британский флаг порвут. Пока!

-- Нашел с кем дружить! -- с невыразимым презрением сказала Надя в

прихожей, запирая дверь.

-- Бог, когда людей создавал, тоже не выбирал материала, -- мрачно

отозвался Служкин.


Темная ночь


-- Вовка, я с Шурупом домой пошла! -- громко объявила Ветка. -- Ты

оставайся, если хочешь, а меня Витька проводит. Надя, отпустишь его?...

Надя фыркнула.

Шуруп был усталый и сонный, молчал, тяжело вздыхал. На улице Служкин

взял его за руку. Тьма была прозрачной от свечения снега.

-- Представляешь, Ветка, я недавно одной своей ученице рассказывал

историю нашего выпускного романа, -- неожиданно признался Служкин. --

Приврал, конечно, с три короба... Она затащилась, а мне грустно стало. Давай

как-нибудь съездим снова на ту пристань?

-- Зачем в такую даль ехать, когда и дома можно?

-- Дура ты, -- огорчился Служкин.

Они по заснеженным тротуарам тихонько дошли до клуба, и тут Служкин

обнаружил, что забыл дома сигареты.

-- Блин, Ветка, -- пробормотал он. -- Можно я до киоска сгоняю?...

-- Сгоняй, -- согласилась Ветка. -- Только не долго. Я жду тебя дома.

Служкин побежал по улице, оставив Ветку с Шурупом, обогнул здание клуба

и углубился в парк, который все называли Грачевником. Фонари здесь не

светили, и Служкин сбавил ход до шага. В Грачевнике стояла морозная, черная

тишина, чуть приподнятая над землей белизною снега. Тучи над соснами размело

ветром, и кроны казались голубыми, стеклянными. Дьявольское, инфернальное

небо было как вспоротое брюхо, и зеленой электрической болью в нем горели

звезды, как оборванные нервы. Служкин свернул с тропы и побрел по мелкой

целине, задрав голову. Ноги вынесли его к старым качелям. В ночной

ноябрьской жути качели выглядели как пыточный инструмент. Смахнув перчаткой

снег с сиденья, Служкин взобрался на него и ухватился руками за длинные

штанги, будто за веревки колоколов.

Качели заскрипели, поехав над землей. Служкин приседал, раскачиваясь

всем телом и двигая качели. Полы его плаща зашелестели, разворачиваясь. Снег

вокруг взвихрился, белым пуделем заметался вслед размахам. Служкин

раскачивался все сильнее и сильнее, то взлетая лицом к небу, то всей грудью

возносясь над землей, точно твердь его не притягивала, а отталкивала.

Небосвод как гигантский искрящийся диск тоже зашатался на оси. Звезды

пересыпались из стороны в сторону, оставляя светящиеся царапины. Со свистом

и визгом ржавых шарниров Служкин носился в орбите качелей -- искра жизни в

маятнике вечного мирового времени. Разжав пальцы в верхней точке виража, он

спрыгнул с качелей, пронесся над кустами как черная, страшная птица и рухнул

в снег.

Кряхтя и охая, он поднялся и поковылял дальше. Опустевшие качели,

качаясь по инерции, стонали посреди пустого ночного парка.

Служкин выбрался к автобусной остановке и прилип к киоску.

-- Бутылку водки, и откройте сразу, -- как пиво, заказал он.

Он сунул в окошко деньги и вытащил бутылку.

-- Паленая? -- спросил он и приложился к горлышку.

-- Настоящая, -- соврали из окошка. -- Закусить надо?

-- После первой не закусываю, -- сказал Служкин и пошел прочь.

Возле подъезда Ветки он долго щурил глаза и считал пальцем окна. Свет у

Ветки не горел. Ветка не дождалась его и легла спать.

В Веткином подъезде Служкин сел на лестницу и начал пить водку.

Постепенно он опростал почти полбутылки. Сидеть ему надоело, он встал и

пошел на улицу.

Потом началось что-то странное. Бутылка утерялась, зато откуда-то

появились так и не купленные сигареты. Какая-то мелкая шпана за сигарету

пыталась перетащить Служкина через какой-то бетонный забор, но так и не

смогла. Потом Служкин умывался ледяной водой на ключике, чтобы привести себя

в чувство. Потом у бани пил какой-то портвейн с каким-то подозрительным

типом. Потом спал на скамейке. Потом на какой-то стройке свалился в котлован

и долго блуждал впотьмах в недрах возведенного фундамента, пытаясь найти

выход. Выбрался оттуда он грязный, как свинья, и почти сразу же рядом с ним

остановился милицейский "уазик".

Служкин пришел в себя только в ярко освещенном помещении отделения

милиции.

-- Ой! -- испуганно сказал он. -- Где я? В вытрезвителе, что ли?...

-- Сидеть! -- заорал на него через стойку сержант.

Служкин присмирел, озираясь, и потрогал физиономию -- цела ли? Из

коридора напротив донесся рев и пьяный мат. Одна из дверей распахнулась, и

наружу вывалился мужик в расстегнутой рубахе и трусах. Ему выкручивал руку

второй милиционер.

-- Хазин, помоги уложить! -- закричал он.

-- Убью, если пошевелишься! -- пообещал сержант Служкину и с дубинкой

побежал на помощь коллеге.

Едва оба милиционера заволокли мужика в комнату, Служкин метнулся к

телефону на стойке и набрал номер Будкина.

-- Будкин, это Служкин, -- быстро сказал он. -- Выручай, я в

трезвяке!...

Вернулся сержант Хазин, сел, подозрительно ощупал Служкина взглядом и

начал скучно допрашивать, записывая ответы. Изображая предупредительность,

Служкин отвечал охотно и многословно, но все врал.

Минут через пятнадцать в отделение решительно вступил Будкин. Он

уверенно пошагал сразу к стойке. Его расстегнутый плащ летел ему вслед

страшно и грозно, как чапаевская бурка. Служкин дернулся навстречу Будкину,

и Будкин одновременно с сержантом свирепо рявкнул:

-- Сидеть!

-- У вас, значит, этот голубь, -- проговорил Будкин, по-хозяйски

опираясь на стойку. -- А я ищу его который час... Какие с ним будут

формальности?

Не меньше получаса прошло, пока Будкин заполнял какие-то бланки и

расплачивался. Наконец он грубо подхватил Служкина под мышку и потащил на

выход, прошипев краем рта:

-- Ногами скорее шевели, идиот!...

От милицейского подъезда они дунули к ближайшей подворотне.

-- Ты чего, в ментовке бомбу заложил?... -- задыхаясь, спросил Служкин.

-- Быстрее надо было, пока этот сержант меня не вспомнил, -- пояснил

Будкин и хехекнул: -- Я в школе у него два года в сортире мелочь вытрясал...

А ты где пропадал? Почему грязный такой? Надька мне уже сто раз звонила.

Чего ты бесишься-то, Витус?

-- Я не бесюсь... не бешусь... Короче, все ништяк.

-- Да-а... -- Будкин закурил, печально рассматривая Служкина. -- Вот

сейчас тебе и будет ништяк...

-- А у тебя нельзя отсидеться? -- робко спросил Служкин.

-- У меня негде. Там сейчас Рунева с Колесниковым.

-- Ни фига себе! -- удивился Служкин. -- А чего они делают?

-- Чего ты с Веткой делал? Торпеду полировал. Вот и они тоже.

-- А ты чего?...

-- Че-че, -- хехекнув, передразнил Будкин. -- Варю суп харчо. Пусть

трахаются, палас не протрут. Пойдем лучше пиво пить. Угощаю.

Только на рассвете Служкин позвонил в свою дверь. Ему открыла

осунувшаяся Надя и посторонилась, пропуская в прихожую.

-- Это я, твой пупсик, -- беспомощно сказал Служкин.

-- Ну что, удовлетворила тебя Ветка как женщина? -- поинтересовалась

Надя, недобро сощурившись.

-- Нет... -- виновато сознался Служкин.

-- Жаль, что квартира твоя и я не могу тебя выгнать... Я надеюсь, что

сегодня твой день рождения уже кончился?

-- Кончился, -- покорно согласился Служкин.

-- Ну и у меня с тобой все кончилось, -- спокойно заявила Надя и с

размаха съездила ему по скуле.


* ЧАСТЬ II. Ищу человека *


Выбираем "лошадь"


В зеленоватом арктическом небе не было ни единого облака, как ни единой

мысли. Серебряное, дымное солнце походило на луну, с которой сошлифовали

щербины. Замерзшие после оттепели деревья в палисадниках переливчато

вздымались хрустальными люстрами и свешивали в разные стороны ледяные

гроздья отяжелевших ветвей.

Служкин запустил девятый "А" в кабинет и раскрыл классный журнал. В нем

лежала иносказательная -- чтобы не поняли другие учителя -- записка,

написанная им самому себе в прошлую пятницу.

-- Так, -- сказал Служкин, когда красная профессура, рассевшись,

угомонилась. -- У меня к вам, господа, вопрос: почему это вы всем классом в

прошлую пятницу сбежали с урока, а?

-- Кто? Мы?! -- искренне изумились девятиклассники. -- Это вы сбежали!

Это вас не было! Мы ждали, мы стучались! И когда дверь пинали, вы тоже не

орали! И в замочной скважине вас не было!

-- Не было вас, -- авторитетно подтвердил Старков. -- Мы честно

проторчали семь минут после звонка и только потом ушли.

-- Почему же я, как пень, сидел весь шестой урок один?

-- У нас география четвертым была! -- закричала красная профессура. --

А на пятом-шестом мы на физре, как сволочи, три километра бегали!

-- Расписание-то изменили, -- пояснил Старков.

-- Посмотреть-то его не судьба была? -- фыркнула Митрофанова.

-- А у нас в учительской на расписании никаких перемен не было!... --

обескураженно развел руками Служкин.

-- Ага, а мы виноваты, -- расстроилась красная профессура.

-- Ладно, не нойте, -- махнул рукой Служкин. -- Что делать будем, если

так вышло? Есть три выхода. Первый -- честно рассказать все Розе Борисовне,

и пусть она решает. Второй -- сегодня провести дополнительный урок. Третий

-- сделать вид, что "я не я и лошадь не моя". Что предпочтете?

-- "Лошадь"! -- дружно закричала красная профессура.

-- Роза Борисовна всех убьет, и вас, и нас, -- рассудительно сказал

Старков, -- и заставит проводить все тот же дополнительный урок. А на него

придет только полкласса, да и то вас слушать не будут. Так что лучше уж

сразу "лошадь", Виктор Сергеевич.

-- Тогда два условия. Первое: вы самостоятельно учите дома еще один

параграф и в следующий раз по нему -- проверочная...

-- Не пройдет, -- прокомментировал Старков. -- Никто учить не будет. А

впрочем, мы никогда не учим географию, а все проверочные пишем на пятерки.

Ладно, принимаем это условие. Давайте второе.

-- Второе -- чтобы об этом не узнала Роза Борисовна.

Волнение концентрическими кругами пробежало по классу и сошлось наконец

почему-то на Маше Большаковой.

-- Она не узнает, -- чуть покраснев, пообещала за всех Маша.

В учительской Служкин оживленно пересказал историю своего договора с

девятым "А" Кире Валерьевне.

-- Знаешь, -- поморщившись, сказала Кира, -- я не люблю, когда мне

показывают голый, грязный зад и при этом радуются.

Служкин осекся, помолчал и ответил:

-- А я не люблю, когда ставят сапоги на пироги.

-- Ты ничего не забыл? -- холодно поинтересовалась Кира.

Служкин возвел глаза и начал вспоминать, загибая пальцы:

-- Зубы почистил... Ботинки зашнуровал... Ширинку застегнул...

-- А где журнал девятого "А"? -- устало спросила Кира.

-- Роза Борисовна забрала, -- блекло ответил Служкин.

Едва он вошел в квартиру, заорал телефон.

-- Витька, это ты? -- раздался голос Ветки. -- Ты чего, с ума сошел?

Куда ты пропал тогда? Колесникова всю ночь дома не было! Мы бы с тобой так

оторвались!...

В это время дверь открылась, и в прихожую вбежала Тата.

-- Ветка, потом поговорим, -- торопливо сказал Служкин и положил

трубку.

-- Папа дома! -- ликующе крикнула Тата Наде.

-- Ты рыбу коту купил? -- не здороваясь, спросила Надя. -- Нет? Своим

ужином его кормить будешь. Пока не разделся, сходи в подвал, поищи его.

Потом мусор выброси.

С ведром в руке Служкин вышел из подъезда. Он направился вдоль

фундамента дома, кискиская в разбитые подвальные окна. Из одного окна в

ответ раздалось задумчивое бурчание и скрежет когтей по водопроводным

трубам. Служкин присел возле этого окна на корточки и позвал снова:

-- Кис-кис-кис... Пуджик, гад... Кис-кис-кис... Ты чего сбежал? Кормят,

что ли, плохо? Или дорогу домой забыл? Кис-кис-кис... Иди сюда, куда

исчез?... Кис-кис-кис... Опять пропал, сволочь... Кис-кис... Ладно -- я, а

ты-то чего выпендриваешься?


Собачья доля


После школы Служкин пошел не домой, а к Будкину.

-- Ты чего в таком виде? -- мрачно спросил он Будкина, открывшего ему

дверь в трусах и длинной импортной майке.

-- Я же дома, -- удивился Будкин. -- А в каком виде мне ходить?...

-- Как я -- на коне и в броне, -- пробурчал Служкин.

На кухне он грузно уселся на табуретку и закурил. Будкин, хехекнув,

продолжил поедание обеда -- водянистого пюре из картофельных хлопьев. Больше

он ничего не умел готовить. Чтобы было не так противно, Будкин закусывал

шоколадными конфетами "ассорти" из коробки.

-- Чего такой злой? -- поинтересовался он.

-- Школа достала.

-- Так уволься, -- просто посоветовал Будкин.

-- Уволься... -- недовольно повторил Служкин. -- А я вот не хочу. Вроде

отвратно, а тянет обратно. Наверное, это первая любовь.

-- Ну, валяй, рассказывай, -- предложил Будкин. -- Для этого пришел?

-- Опять у меня сегодня баталия с зондер-командой была, -- начал

Служкин. -- У нас при столовке ошивается шавка, помои там жрет -- болонка,

белая, как плесень, злющая, трусливая, в общем, гадость на ножках. И вот

перед самым уроком Градусов затащил ее в кабинет.

Все развеселились, орут: она у нас новенькая, она географию учить

хочет, запишите в журнал... А я уже усвоил, что зондер-команде ни в малейшем

уступать нельзя. Со всемирными потопами компромиссов не бывает. Ну, я и

заявляю Градусову: либо ты на уроке, либо эта шавка.

А Градусову только того и надо. Напустился он на собачонку, как черт на

репу. Ловить стал. Носился по всему классу, прыгал с разбега, под парты

кидался. Схватил швабру, строчил из нее, как из пулемета, метал, как копье,

пока я не отнял. Он тогда стал засады устраивать, гавкал, мяукал, умолял

собачонку сдаться, головой об пол стучал, рыдал. Собачонка визжит, класс

свистит, топочет, хохочет. Я не выдержал, в удобный момент сцапал Градусова

и вышиб в коридор.

Он сразу в дверь пинать начал. Я открыл -- он убежал. А зондер-команду

после Градусова разве утихомиришь? Я поорал, побегал между парт, пригоршню

двоек поставил -- хоть сам успокоился. Тут стук в дверь. Я купился, открываю

-- Градусов в кабинет рвется, чуть меня с ног не свалил, поганец. Вопит:

пацаны, портфель мой заберите! Я снова его вытурил. В классе -- рев, как на

пилораме. Я еще чуток побегал, дневники поотбирал, наконец стал писать на

доске тему урока. И тут снова в дверь барабанят. Ну что за хреновина!... Я

дверь распахиваю -- а в коридоре темнотища, смерти своей не разглядишь -- и

с разгону как рявкну: еще раз в дверь стукнешь -- шею сверну!... Глядь -- а

там Угроза Борисовна.

Меня едва Кондрат не треснул. Вплывает она в кабинет. За ней Градусов,

как овечка, семенит. Зондер-команда вмиг преобразилась, я даже остолбенел:

все сидят, все пишут без помарок, все хорошисты, все голубоглазые. Один я

Д'Артаньян стою: глаза повылазили, из свитера клочья торчат, с клыков капает

и в руке указка окровавленная. Ну, Угроза сперва зондер-команду по

бревнышкам раскатала, потом за меня взялась. Дети, мол, ходят в школу не для

того, чтобы слоняться по коридорам, а если из вас педагог, как из огурца

бомба, так вы -- трах-тарарах-тах-тах. От меня после этого вообще одна

икебана осталась. Посадила Угроза Градусова на место, пожурила и ушла. А я

стою перед классом, как сортир без дверки.

Мерзкая же собачонка, про которую все уже забыли, тем временем тихо

пристроилась за моим столом у доски и -- бац! -- наложила целую кучу. У

зондер-команды истерика, а у меня руки опустились. Все, говорю. Урок вы мне

сорвали -- хрен с вами. Но отсюда не уйдете, пока дерьмо не уберете. Журнал

под мышку и вон из класса.

Покурил на крылечке -- полегчало. Тут звонок на перемену. Я возвращаюсь

к своей двери -- зондер-команда колотится, вопит. Я спрашиваю: убрали?

Оттуда: сам убирай, географ, козел вонючий! Добро, говорю, сидите. Пошел на

их следующий урок, объяснил все училке в пристойных выражениях. Она и рада

от зондер-команды отделаться, тем более за мой счет.

Целый урок бродил вокруг школы, на перемене вернулся. Как настроение?

-- через дверь спрашиваю. Убрали, говорят. Но я не лыком шит. Разойдись от

двери, приказываю, я в замочную скважину посмотрю. Не расходятся. Значит,

врут. Ладно, хорьки, говорю, пошел второй тайм. Они орут: дверь выбьем, окна

высадим, выпрыгнем!... Валяйте, соглашаюсь, и пошел со следующей училкой

договариваться.

Осада продолжается. Этот урок у них последний по расписанию. На

перемене традиционно стою у двери. Зондер-команда орет, стучит, уже паника

начинается: мне ключи отдать надо! Меня ждут! В туалет хочу! Ну, думаю, дело

сдвинулось с мертвой точки. Пока не уберете, говорю, будете сидеть хоть до

вечера, хоть до утра, хоть до второго пришествия.

На уроке от двери не отхожу, подслушиваю. В кабинете до меня уже никому

дела нет, там гражданская война. Орут: это ты притащил, ты и убирай! -- это

ты придумал! -- это ты подговаривал! -- сволочи вы все! -- и кто-то уже

рыдает. Но звонка я дождался.

Со звонком спрашиваю: убрали? Убрали, кричат. Разойдись от двери,

говорю, я смотреть буду! Заглянул в скважину -- и правда, перед доской

чисто. Отомкнул я замок, они лавиной хлынули. Умчались. Зашел я в кабинет --

мамочки!... Все окна раскрыты, накурено, парты повалены, пол замусорен, мой

стол и стул обхарканы, доска матюками про меня исписана. А самое-то главное,

что дерьмо собачье попросту шваброй мне под стол свезли, и все! Так ничего я