Зигмунд Фрейд. Недовольство культурой

Вид материалаДокументы

Содержание


V [Социальная интеграция]
VI [Инстинкт жизни и инстинкт смерти]
Подобный материал:
  1   2   3


Зигмунд Фрейд. НЕДОВОЛЬСТВО КУЛЬТУРОЙ


[Черты современной цивилизации]

Изучая проблему счастья, мы не открыли для себя ничего нового. И даже если мы попытаемся перейти к вопросу о том, почему человеку так трудно быть счастливым, мы вряд ли узнаем что-то новое. Мы уже дали ответ, указав на три источника страданий: сверхсилы природы, слабость наших организмов и неадекватность правил, регулирующих отношения людей в семье, государстве, обществе. Что касается первых двух источников, нам не приходится сомневаться. Мы вынуждены признать их и принять как неизбежные. Мы никогда полностью не подчиним себе природу, и наш организм, сам по себе являющийся частью природы, всегда останется временной структурой с ограниченной способностью к адаптации и каким-либо достижениям. Но признание этого не парализует нашу активность, а напротив, указывает направление нашей деятельности. Если мы не можем ликвидировать все страдания, мы можем сократить их, смягчить некоторые из них — многовековой опыт убедил нас в этом. Что же касается третьего источника, социального источника страданий, наше отношение к нему иное. Мы вовсе не принимаем его; мы не понимаем, почему правила, которые создали мы сами, не должны напротив, быть защитой и удобством для каждого из нас. И все же, когда мы рассматриваем, сколь безуспешны были попытки предотвратить страдания на этой почве, возникает подозрение, что здесь также есть частицы нашего психического склада.

Когда мы начинаем анализировать эту возможность, мы сталкиваемся со столь поразительным выводом, что не можем не коснуться его. Он заключается в том, что цивилизация в значительной степени повинна в наших несчастьях, и если бы мы отказались от нее и вернулись к примитивным условиям, мы были бы гораздо более счастливы. Я называю этот вывод поразительным потому, что как бы мы не определяли понятие цивилизации, очевидно, что все средства, при помощи которых мы стремимся защитить себя от угроз, возникающих из источников страданий, являются частью этой самой цивилизации.

Когда же случилось, что у такого большого количества людей возникло это странно враждебное отношение к цивилизации, на этой основе сформировалось осуждение, обусловленное специфическими историческими событиями. Мне кажется, что я знаю о последнем и предпоследнем таком событии. Я не обладаю достаточными знаниями для того, чтобы восстановить цепочку этих событий на протяжении достаточно длительного периода истории живых видов, но фактор подобного рода, враждебный цивилизации, уже имел место, когда Христианство одержало верх над языческими религиями. Это было тесно связано с тем, что христианская доктрина низко оценивала земную жизнь. Предпоследнее событие подобного рода произошло, когда в результате роста географических открытий было положено начало контактам с примитивными народами и расами. В результате недостаточного наблюдения и ошибочного взгляда на их обычаи и традиции, европейцы приняли их образ жизни за простой и счастливый, с низким уровнем потребностей, недоступный пришельцам, обремененным превосходством цивилизации. Более поздний опыт внес коррективы в некоторые из этих выводов. Во многих случаях наблюдатели ошибочно принимали за отсутствие сложных культурных потребностей то, что на самом деле существовало благодаря щедрости природы и легкости, с которой удовлетворялось большинство человеческих потребностей. Последний случай особенно хорошо знаком нам. Он возник тогда, когда люди знали о механизме невроза, грозившем подорвать даже ту малую долю счастья, которой наслаждались цивилизованные люди. Было обнаружено, что человек становится невротичным, так как не может вынести весь объем лишений, который общество навязывает ему в угоду своим культурным идеалам, и отсюда следовало, то в результате уничтожения или сокращения этих требований они вернут возможность счастья.

Существует также дополнительный фактор разочарования. Последние несколько поколений человечества колоссально продвинулись в области естественных наук, их техническом применении и установлении такого контроля за природой, которой раньше был немыслим. Этапы этого продвижения общеизвестны и нет нужды перечислять их. Люди по праву гордятся этими достижениями. Но они, кажется, поняли, что эта новоявленная власть над пространством и временем, это покорение сил природы, которое является реализацией мечты, существовавшей на протяжении тысяч лет, не прибавили им удовольствия в жизни и не сделали их более счастливыми. Признавая этот факт, мы должны с удовлетворением заметить, что власть над природой не является единственным условием человеческого счастья, равно как и не является единственной целью культурного развития. Мы не должны делать вывод о том, что технический прогресс не несет ценности для экономики нашего счастья. Может возникнуть вопрос: "Неужели мы не получаем удовольствия, не усиливаем непосредственного ощущения счастья, если можем слышать голос своего ребенка, живущего за сотни миль, столько, сколько захотим; или если можем узнать в максимально короткий срок, что друг благополучно проделал длинное и трудное путешествие и достиг конечного пункта?" Неужели ничего не значит то, что медицина достигла огромных успехов в борьбе с детской смертностью и опасностью заражения женщины в период родов, в значительном увеличении продолжительности жизни цивилизованного человека? К этому еще можно добавить целый список достижений подобного рода, которыми мы обязаны пресловутому научно-техническому прогрессу. Но здесь слышится голос критически настроенного пессимиста, который предупреждает нас о том, что все это относится к разряду "дешевого удовольствия" — в духе анекдота — удовольствия, получаемого от того, что голую ногу, вынутую из под одеяла на зимний холод, убирают в тепло. Если бы расстояния не были покорены при помощи железных дорог, мой ребенок никогда бы не покинул свой родной город, и мне бы не «надобился телефон для того, чтобы услышать его голос; если бы по океанам не плавали корабли, мой друг не отправился бы в морское путешествие, и мне не нужна была бы телеграмма, чтобы успокоить свои волнения о нем. Какая польза в сокращении детской смертности, если именно это сокращение налагает на нас самые большие ограничения в деторождении, и в общем-то, мы воспитываем детей не больше, чем до воцарения гигиены. И опять же мы создали такие сложности для половых отношений в семейной жизни, что возможно, и действуем вопреки полезным результатам естественного отбора? И, наконец, что хорошего в долгой жизни, если она трудна и лишена удовольствий, если в ней так много страданий, что мы можем только радоваться смерти, как избавлению от них?

Кажется очевидным, что мы не чувствуем себя уютно в нашей сегодняшней цивилизации, по крайней мере сложно определить, были ли, и в какой степени, люди, жившие раньше, более счастливыми, и какие культурные условия оказывали на это влияние. Мы всегда будем стремиться рассматривать людские несчастья предметно, т.е. ставить себя, с нашими желаниями и эмоциями, на их место, и затем решать, что мы найдем там для счастья или несчастья. Такой взгляд на вещи, кажущийся объективным, так как игнорируются различия в субъективной чувствительности, является на самом деле наиболее субъективным, так как он помещает психические состояния человека на место любых других, хотя и незнакомых. Однако счастье есть нечто субъективное по сути своей. Сколько бы мы не содрогались от ужаса, в различных ситуациях представляя раба в период античности, крестьянина во время Тридцатилетней войны, жертву святой инквизиции, еврея в ожидании погрома, — мы, все же, не можем почувствовать то же самое, что эти люди, предсказать изменения, которые природная ограниченность разума, постепенное притупление ума, крушение надежд, более или менее грубые методы наркотизации оказали на их восприимчивость к ощущению счастья или неудовольствия. Более того, в случае наиболее экстремальных причин для страдания, приходят в действие специальные защитные психические механизмы. Мне кажется бесполезным дальнейшее рассмотрение этого аспекта проблемы.

Нам пора обратить внимание на природу этой цивилизации, значение которой для обретения счастья подверглось сомнению. Мы не будем искать формулу для того, чтобы в нескольких словах выразить эту природу до тех пор, пока не расширим свои познания, изучая ее. Таким образом, мы должны доставить себе удовольствие, еще раз повторив, что слово "цивилизация" охватывает всю сумму достижений и правил, которые отличают наши жизни от существования животных предков и которые служат двум целям, а именно: защитить людей от природы и урегулировать их взаимные отношения. Для того, чтобы узнать больше, мы соединим воедино различные черты цивилизации, как это имеет место в человеческих сообществах. Делая это, мы не колеблясь позволим себе руководствоваться лингвистическим принципом или, как иначе называют, лингвистическим чувством, будучи убежденными в том, что мы таким образом внесем ясность во внутренние различия, которые все еще определяют выражение в абстрактных терминах.

Первая стадия проста. Мы считаем культурной всю деятельность и все ресурсы, используемые людьми для того, чтобы сделать землю более пригодной для жизни, защититься от стихийных сил природы и так далее. Что касается этого аспекта цивилизации, вряд ли могут возникнуть какие-либо сомнения. Оглянувшись назад, мы вспомним, что первыми шагами цивилизации были: использование орудий труда, умение добывать огонь и строительство жилищ. Среди них выделяется контроль за огнем как совершенно неординарное и беспрецедентное достижение, другие же открыли пути, по которым люди и следуют с тех пор и стимулы для которых легко выявить. При помощи каждого орудия труда человек совершенствует свои собственные, органы, моторные или сенсорные, или же расширяет возможности их функционирования. Двигатели дают в распоряжение человеку гигантские силы, которые, как и свои мускулы, он может использовать в любых целях; благодаря пароходам и самолетам ни вода, ни воздух не препятствуют его передвижениям; телескоп дает возможность видеть на очень больших расстояниях; с помощью микроскопа он преодолевает границы видимости, установленные структурной сетчаткой его глаза. Фотографической камерой он фиксирует мимолетное зрительное впечатление, так же, как и граммофонные диски сохраняют столь же мимолетные звуковые. По сути своей, это является материализацией власти над воспоминанием, над памятью, которую обрел человек. Телефоны дают ему возможность слышать на расстоянии, что считалось невозможным даже в сказке. Письмо по природе своей является голосом отсутствующего лица, а жилище было заменой материнской утробы, в которой человек чувствовал себя комфортно и безопасно, и в которой, по всей вероятности, он испытывает недостаток.

Все то, что при помощи науки и технологии человек сделал возможным на этой земле, на которой он впервые появился как слабый животный организм, и на которую каждый новый представитель его рода должен являться ("о капелька природы") беспомощным младенцем — все это не только звучит сказочным, это и есть фактическая реализация всех, или почти всех, сказочных желаний. Все эти положительные достижения человек может рассматривать как культурное достижение. Давным-давно он сформулировал идеальную концепцию всемогущества и всезнания, которую воплотил в своих богах. Этим богам он приписывал то, что казалось невыполнимым для него или что было ему запрещено. Таким образом, кто-то может сказать, что эти боги были культурными идеалами. Сегодня он значительно приблизился к достижению своего идеала, он сам стал почти богом. Настолько, насколько идеалы обычно достигаются согласно с общими представлениями человечества. Не полностью: в каких-то аспектах не достиг вовсе, а в каких-то лишь частично. Человек стал подобен Божеству. Когда он одевает все свои вспомогательные органы, он поистине величествен; но эти органы временами причиняют большие неприятности. Однако он вынужден утешать себя мыслью о том, что это развитие не завершится в 1930 году. Последующие века принесут новые и, возможно, непредсказуемые великие открытия в этой области цивилизации и еще сильнее приблизят человека к Богу. Но в интересах наших исследований не будем забывать о том, что сегодняшний человек не чувствует себя счастливым в этом богоподобном образе.

Мы признаем, таким образом, что страны достигли высокого уровня цивилизации, если в них имеет место и эффективно используется все то, что помогает человеку возделывать землю и защищать себя от сил природы, короче говоря, все о, что ему полезно. В таких странах реки, грозящие наводнением, усмиряются, и их воды направляются по каналам туда, где испытывается нехватка их. Почвы тщательно возделываются и засаживаются теми культурами, которые могут на них вырасти; подземные минеральные богатства усердно добываются и перерабатываются в необходимые ресурсы и сырье. Средства коммуникации обширны, быстры и надежны. Дикие и опасные животные истребляются и процветает разведение домашних животных. Но помимо этого мы предъявляем и другие требования к цивилизации, и совершенно очевиден тот факт, что именно в этих странах мы надеемся на их реализацию. Мы как будто пытаемся отречься от первого требования, выдвинутого нами, мы будем приветствовать его как признак цивилизации, если увидим, что люди направляют свои усилия на то, что так или иначе не имеет практической ценности, на то, что не приносит пользы — если, к примеру, зеленые пространства, необходимые в городе для прогулок и как резервуары свежего воздуха, будут также украшены цветочными клумбами; или если на окнах домов стоят горшочки с цветами. Вскоре мы увидим, что это самое бесполезное и оценивается цивилизацией как красота. Мы требуем от цивилизованного человека почтительного отношения к красоте, где бы он ни увидел ее в природе, и создания ее в предметах его ручного труда в соответствии с его способностями. Но это далеко не исчерпывает наши требования к цивилизации. Мы также хотим видеть признаки чистоты и порядка. Мы не очень высоко оцениваем культурный уровень провинциального английского городка времен Шекспира, когда читаем о том, что перед домом его отца в Страдфорде была большая свалка; мы возмущены, называем варварством (в противовес цивилизации), если видим замусоренные тропинки Венского леса. Неопрятность в любом проявлении кажется нам несовместимой с цивилизацией. Мы также требуем от человека поддерживать в чистоте его тело. Мы с удивлением узнаем о неприятном запахе, который исходит от Короля-Солнца, и мы качаем головами, когда нам показывают крошечную раковину, в которой Наполеон совершал свой утренний туалет на острове Изола Белла. Действительно, нас не удивляет идея использования мыла как реального критерия цивилизованности. То же и касается порядка. Он, равно как и чистота, применим исключительно к делам человека. Но в то время, как чистота и не предполагается в природе, порядок, напротив, возник от нее. Наблюдение человеком великих астрономических правил не только вооружило его моделью для наведения порядка в его жизни, но и определило основные отправные точки для этого. Порядок является своеобразным принуждением, повторение которого, если правила раз и навсегда установлены, определяет когда, где и как нужно что-либо сделать; таким образом, в сходных обстоятельствах человек избавлен от колебаний и нерешительности. Преимущества порядка неоспоримы. Он дает людям возможность с наибольшей выгодой использовать пространство и время, сохраняя свои физические силы. Мы имеем все основания предполагать, что порядок с самого начала должен был занять свое место в деятельности человека; и нам остается только удивляться, почему люди демонстрируют врожденную тенденцию к беспечности, беспорядочности и ненадежности в своей работе, им нужны усердные тренировки, прежде чем они научатся следовать примеру своих лучших представителей.

Красота, чистота и порядок без сомнений занимают особое место среди требований, предъявляемых к цивилизации. Никто не будет отрицать, что они столь же важны для жизни, как и контроль за силами природы или некоторые другие факторы, с которыми мы познакомимся. Никто не отодвинет их на задний план как незначительные мелочи. То, что цивилизация включает в себя не только полезное, уже проиллюстрировано примером с красотой, которую мы отказываемся исключать из сферы интересов цивилизации. Польза от порядка совершенно очевидна. Что же касается чистоты, то нужно иметь в виду, что этого от нас также требует и гигиена, и можно предположить, что даже до того, как существовала научная профилактика, связь между ними не была абсолютно неизвестной человеку. И все же полезность не исчерпывает объяснение этих попыток, действует что-то еще, помимо нее.

Ничего, казалось бы, лучше не характеризует цивилизацию, чем уважение и одобрение высших форм психической деятельности человека — его интеллектуальных, научных и творческих достижений, и ведущей роли идей в жизни человека. Самое значительное место среди этих идей занимают религиозные системы, на сложную структуру которых я попытался пролить свет в других работах. Далее следуют философские размышления и, наконец, то, что можно охарактеризовать как "идеалы" человека — его идеи о возможном совершенствовании личностей, народов или всего человечества и требования, возникающие на базе этих идей. Тот факт, что все эти его творения не являются не зависимыми друг от друга, а, наоборот, тесно переплетены, затрудняет не только их описание, но и установление их психологических источников. Если мы в целом согласимся с тем, что мотивационным источником деятельности человека является стремление к двум сливающимся целям, полезности и удовольствию, мы должны предположить, что это также верно и в отношении проявлений цивилизации, которые мы здесь обсуждаем, хотя это легко проследить только на примере научной и эстетической деятельности. Но без сомнения другие формы деятельности также соотносятся с острыми потребностями в человеке, возможно, что с потребностями, развитыми у меньшинства. Мы не можем позволить ввести себя в заблуждение признанием ценности какой-то отдельной религии, философской системы или идеала. Пытаемся ли мы выявить в них высшее достижение человеческого разума, или расцениваем как заблуждение, мы не может не признать, что факт их наличия, и особенно их главенства, свидетельствует о высоком уровне цивилизации.

Остается определить последнюю, но конечно не менее важную, характерную черту цивилизации: способ регуляции отношений между людьми, их социальных отношений — отношений, которые делают человека соседом, источником помощи, сексуальным объектом другого человека, членом семьи и государства. Здесь особенно трудно выделить то, что является цивилизованным в целом по сравнению с отдельными, частными, идеальными требованиями. Вероятно, имеет смысл начать с того, что элементы цивилизации привносятся с первыми попытками урегулировать эти социальные отношения. Если бы таких попыток не делалось, отношения определялись бы произвольным волеизъявлением индивида: иными словари, физически более сильный человек решал бы все в своих интересах и в соответствии со своими инстинктивными импульсами. Ничего бы не изменилось, если этот сильный встретил бы в свою очередь еще более сильного. Вообще, жизнь людей возможна лишь тогда, когда большинство объединяется и становится сильнее отдельных индивидов, и сохраняет единство перед лицом всех отдельных индивидов. Власть такого сообщества тогда устанавливается как "справедливая" в противовес власти индивида, которая осуждается "как грубая сила". Замена индивидуальной власти властью сообщества являет собой решающий шаг цивилизации. Путь его состоит в том, что члены сообщества ограничивают свои возможности для удовольствия, в то время, как индивид не признает никаких ограничений. Таким образом, первое, что необходимо цивилизации — это справедливость, т.е. уверенность в том, что однажды установленный закон не будет нарушен в пользу индивида. Под этим не подразумевается, что закон имеет этическую ценность. В процессе культурного развития закон, вероятно, перестает быть выражением воли малых сообществ — касты, или страты населения, или расовой группы, которые в ;вою очередь ведут себя подобно сильному индивиду по отношению к остальным, возможно, более многочисленным группам людей. Конечным результатом должно явиться господство закона, в соответствии с которым все, за исключением неспособных стать членом сообщества, приносят в жертву свои инстинкты, и который никого не оставляет, за тем же исключением, во власти грубой силы.

Свобода индивида не является завоеванием цивилизации. До возникновения последней, свободы было значительно больше, хотя справедливо и то, что тогда она в основном не имела ценности, так как индивид вряд ли мог защитить ее. Развитие цивилизации навязывает ограничения, справедливость требует от всех их соблюдения. То, что в человеческом обществе ощущается как стремление к свободе, может быть протестом против какой-либо существующей несправедливости, и, таким образом, может стать благоприятным фактором для дальнейшего развития цивилизации. Но это также может быть порождено пережитками первобытной личности, не укрощенной цивилизацией, и, следовательно, стать основой враждебного отношения к ней. Отсюда следует, что стремление к свободе возникает как реакция на отдельные формы и требования цивилизации или же направлено против цивилизации. Ничего не может заставить человека изменить свою природу и уподобиться термитам. Нет сомнений в том, что он всегда будет защищать свою личную свободу от воли группы. Большей частью борьба человечества концентрируется вокруг одной простой задачи поиска взаимного компромисса — такого, который бы принес счастье — между запросами индивида и культурными запросами группы; и одна из проблем, касающихся судьбы человечества — возможно ли достижение такого компромисса путем каких-то особых форм цивилизации, или этот конфликт неразрешим.

Руководствуясь здравым смыслом в решении вопроса о том, какие же черты человеческой жизни можно рассматривать как признаки цивилизации, у нас сложилось впечатление об общей картине цивилизации, но верно и то, что мы ничего не добавили к общеизвестным истинам. В то же время мы старались не скатиться к предрассудку о том, что цивилизация синонимична совершенствованию и является дорогой к совершенству, предначертанной людям. Но вот точка зрения, которая может увести нас совсем в другом направлении. Развитие цивилизации представляется любопытным процессом, который претерпевает человечество, и в котором кое-что поражает нас как вполне знакомое. Мы можем охарактеризовать этот процесс с точки зрения изменений, которые он привносит в обычные инстинктивные склонности людей, удовлетворение которых в конечном счете является экономической задачей нашей жизни. В большинстве случаев этот процесс совпадает с процессом сублимации инстинктивных целей, с которыми мы уже знакомы, но иногда может и отличаться от него. Сублимация инстинкта является наиболее характерной чертой культурного развития; это как раз то, благодаря чему высшая психическая деятельность, научная, творческая или идеологическая, играет такую важную роль в цивилизованной жизни. На первый взгляд может показаться, что сублимация — это превратность, полностью навязанная инстинктам цивилизацией. Но будет целесообразно рассмотреть этот вопрос глубже. И, наконец, в-третьих, и это кажется наиболее важным, невозможно не заметить, что в значительной степени цивилизация основана на отказе от инстинктов, и чаще всего предполагает именно неудовлетворение (подавлением, уничтожением или другими способами) волевых инстинктов. Эта "культурная фрустрация" доминирует в значительной области социальных отношений между людьми. Как мы уже знаем, это является причиной враждебности, с которой приходилось бороться всем цивилизациям. Это также выдвигает жесткие требования к нашей научной работе; и нам здесь придется многое объяснить. Нелегко понять, как стало возможным оставить инстинкт без удовлетворения. Это сопряжено с опасностью. Если потеря не компенсирована экономически, можно быть уверенным в том, что возникнут серьезные нарушения.

Но если мы хотим выявить ценность нашей точки зрения, согласно которой развитие цивилизации — это особый процесс, сравнимый с нормальный становлением личности, мы, очевидно, должны рассмотреть еще одну проблему. Мы должны спросить себя, под влиянием чего сформировалась цивилизация, как она возникла, и что доминировало в этом процессе.