Рождение волшебницы побег

Вид материала

Книга

Подобный материал:

• Рождение волшебницы погоня, 7346.97kb.
• Рождение психоаналитика, 4014.43kb.
• «Побег», 555.88kb.
• В. А. Сухомлинский. Сердце отдаю детям Рождение гражданина, 10155.76kb.
• "Рождение трагедии, или Элиннство и пессимизм" рождение трагедии из духа музыки, 1524.2kb.
• Лекция 17. Половое размножение цветковых растений, 66.31kb.
• Внеклассное мероприятие в 1-м классе "Загадки волшебницы Зимы", 87.97kb.
• Исмаил Ахмедов служба в сталинском гру и побег из него бегство татарина из разведки, 13248.04kb.
• Социально-значимый проект «рождение гвардии» Новосибирск 2012 год, 77.18kb.
• Этот старинный метод получил в наше время свое второе рождение и научное обоснование, 51.3kb.

Стражники сели ему на ноги и на спину, опасаясь буйства, но сопротивление было уже невозможно. Удаливши меч, они приготовили укрепленные медными кольцами и пластинами кожаные ножны.

– Дай я, дай я! – горячился рукастый детина с необыкновенно маленькой для широких плеч головой.

После недолгой борьбы с товарищами детина овладел орудием и аж передернулся в сладострастном задоре.

– Только не очень, – пробормотал тут державшийся в стороне дворянин.

Новые сомнения омрачили и без того унылую душу служаки. Не в силах избавиться от недобрых предчувствий, он опять начинал склоняться к полумерам, совершенно неуместным при любых обстоятельствах: сводилось ли дело к тому, чтобы слегка высечь отъявленного мошенника и самозванца или же чтобы смягчить порку для государева тестя.

Не очень! Да куда там не очень!? При нетерпеливых ожиданиях густо толпившихся зевак,

– Еще спасибо скажешь! – осклабился детина, встретив взгляд растянутой, придавленной к земле жертвы.

И-ах! – врезал детина. И вломил! И всыпал! С оттяжкой и со всхлипом.

Поплева же только вздрагивал.

Развязанный, он поднялся, не замечая толпы, с бесстыдной обстоятельностью подтянул штаны и оделся. Окинув затем взглядом глумливые рожи стражников, он сказал:

– Все могу простить, кроме палачества добровольного, – и кивнул широко ухмыльнувшемуся в ответ детине.


Просто глупое недоразумение! – сказала государыня, явившись в проеме двери. – Кабатчик дурак, он все напутал. Пойдемте, – резко добавила она.

Оборвалась на забывшемся барабане музыка. И государыня оставила харчевню, не соизволив успокоить сбитую с толку свиту. Только у самой кареты перед крутой подножкой она задержалась взглядом на юном Дивее и одними глазами... велела? разрешила? поманила? Юноша подал государыню руку и замешкал у дверцы, чтобы получить разъяснения.

– Садитесь со мной, Дивей, – сказала Лжезолотинка, недовольная задержкой.

Они остались вдвоем, дрогнули и поплыли по сторонам кривые стены и окна с прильнувшими к ним лицами. Зимка похлопала по подушке, повелевая юноше перебраться с переднего сидения ближе. И он опустился рядом, необычно молчаливый и встревоженный.

– Вы очень меня любите? – спросила она, бросив беглый взгляд на собеседника и, тут же о нем забыв, уставилась перед собой отсутствующим взглядом.

Обычные развязность и красноречие оставили Дивея. Совершенно ясный вопрос поверг его в замешательство, которое можно было бы понять и в оскорбительном для государыни смысле, когда бы она и в самом деле придавала значение ответу. Но она глядела перед собой сузившимися глазами, большой рот сложился жесткой складкой.

– Могу ли я доказать любовь делом? Будет ли мне позволено доказывать? – скованно сказал Дивей.

– Да, будет. Позволено, – отрывисто возразила государыня.

Краска разлилась по нежным щекам Дивея. В повадке обнаружилось нечто деревянное. И при сильном толчке кареты, как деревянный, не умея сохранить равновесие, он неловко привалился к Золотинке, попав губами на открытое плечо. И еще раз ткнулся – в лилейную шею.

Она глянула распахнутыми глазами... но ничего, казалось, не поняла. Хотя последовавшие затем слова противоречили этому впечатлению:

– Если вы так меня любите, – Золотинкиным голосом сказала Зимка, – можете вы убить человека? Для меня.

– Кого? – с облегчением встрепенулся Дивей. В деревянной голове его все шло кругом.

– Этого... который в харчевне.

– И только-то?

– Но требуется ловкость, – заговорила она с напором и горячностью. – Все как бы случайно… никто не должен и заподозрить...

– Понятно! – воскликнул Дивей и попытался повторить поцелуй, но государыня отстранила вздыхателя локтем.

– Чтобы и тень подозрения не пала на мое имя. Да и на ваше тоже. Наймите людей, возьмите надежных слуг... Пьяная ссора. Не знаю, как это делается. Кувшином по голове, ножом под ребро... в суматохе. И все. Этот человек проходимец. Он оскорбил меня.

– Но это… это ведь не ваш отец?.. – Вновь возникшая доверительность давала как будто бы право и на такого рода вопрос, и все же Дивей запнулся, сообразив, что очень уж далеко зашел.

Она нахмурилась:

– Что такое?! Как это в голову пришло! Проходимец и вымогатель. Просто хотел денег. Делайте, что говорю, вот и все. – Необходимость вступать в объяснения злила ее.


Посольский особняк на Варварке, где разместились Буян с товарищами, представлял собой небольшой белокаменный дворец о двух этажах, с высокой крышей и остроконечными башенками по углам. Огромные окна, нехоженые пространства покоев и затерянные в вышине потолки – там среди нарисованных облаков отсвечивали ляжки парящих, летящих кувырком прелестниц – вся эта чрезмерность изрядно смущала, если не сказать угнетала, привыкших к разумной тесноте пигаликов. Все шесть послов Великой республики и четырнадцать младших сотрудников посольства поселились, в конце концов, на чердаке, где нашли приятную сердцу умеренность. Несуразных очертаний угловатые коморки с прорезанными на скатах крыши окнами, узкие коридоры с часто поставленными дверями, надо полагать, возвращали пигаликов к мысли о выкопанной в горах родине, ее скученном уюте и возделанном очаровании. А взгляд из окна, с непривычной, резко бросающейся в глаза высоты, не позволял забыть об ответственном положении на чужбине.

На чердаке угловой башни, окна которой открывали круговой обзор на посольский двор и крышу, пигалики собрались на совещание. Толстый слой пыли, который укрывал тут позабытый с незапамятных времен хлам, заросшие паутиной стекла – все было исследовано на предмет следов, птичьих ли, крысиных, все равно каких. Осмотр удовлетворил пигаликов, после чего они и начали разговор, поглядывая в окна, по сторонам и вниз, на широкие наружные подоконники, где мог бы пристроиться крылатый оборотень. Сотрудник посольства стоял за дверью, еще один расположился этажом ниже в круглой комнате под чердаком. Не были забыты, разумеется, и дальние подступы к башне.

– Есть у меня предчувствие... – сказал Буян, окидывая взглядом празднично наряженных товарищей, которые присматривались к ломаным стульям и ящикам и все не решались использовать их как сиденья. Пигалики даже ступали здесь, среди развалов, брезгливо – неосторожный шаг поднимал тучи пыли, которые роились в косых столбах света. – Такое предчувствие, – повторил Буян, перебирая пальцы, – что выйдет из разговора в харчевне нечто весьма занятное, и это пойдет нам на пользу.

– Каким образом, Буян? – резко возразил Млин.

Это был узкоплечий пигалик, с каким-то бабьим, несмотря на большие бакенбарды, лицом – нечто бабье, возможно, скрывалось в сварливом выражении всех его рыхлых, текучих черт. Неприязненные отношения Буяна и Млина, их недоброжелательная манера изъясняться, огорчавшая многих пигаликов, не помешали, однако, назначению последнего товарищем посла.

– Каким образом наличие двух опасностей уравновесит друг друга и принесет нам облегчение? Я что-то не улавливаю, – говорил Млин, похмыкивая. – Мы вовсе не знали бы хлопот, если бы взяли под стражу Золотинку еще в ту пору, когда это не грозило войной со всем слованским государством. Не слишком ли дорого обходятся Республике личные чувства и переживания ответственного члена Совета восьми? – он взглянул на Буяна, недвусмысленно показывая, кому назначается упрек.

Лицо посла омрачилось:

– Да, ты уж не первый раз ставишь мне на вид, что я привношу в политику слишком много чувства.

– Никто не требует от тебя бесчувственной политики, – возразил Млин.

– Нельзя требовать невозможного, – тотчас же отвечал Буян. – Признаться, теперь, по прошествии восьми месяцев, – продолжал он затем мягче, как бы извиняясь, что осадил собеседника, – я понимаю меньше прежнего. Меньше, чем, казалось, понимал, когда встретился с Золотинкой. Опасно полагаться на предчувствия и домыслы. Все же до последнего дня я сохранял уверенность, что нынешняя слованская государыня не Золотинка – оборотень.

– Тебя переубедил Сорокон? – спросил Хван, один из молодых послов, получавший тайное, но вполне невинное удовольствие всякий раз, когда имел случай, пользуясь своим нынешним служебным положением, обратиться к члену Совета восьми на ты.

– Да, это уже не домыслы и не предчувствия. Сорокон. Как лбом об стену. Сейчас вот, на празднике Морских стихий, я ощутил излучение Сорокона уже в двух шагах. Словно давление... самый воздух давит. Озноб по коже. Мурашки. Странно, что не все это замечают. – Выразительное заявление не сопровождалось ни намеком, ни взглядом в сторону Млина, который, однако, заерзал. – Самопроизвольное излучение. Такая мощь!.. Сорокон, разумеется, и есть то орудие, с помощью которого Золотинка запустила искрень. Искрень в руках неуравновешенной красавицы… Жутковато. Мы имеем дело с величайшим волшебным камнем, с величайшей волшебницей и, как это ни прискорбно, с величайшей опасностью, которая когда-либо угрожала пигаликам.

– Это преувеличение, Буян, – не утерпел Млин, усевшись в расстройстве на пыльный ящик.

Буян запнулся.

– Да, пожалуй, ты прав, – протянул он. – Но это общая ошибка мышления, Млин. Нам свойственно преувеличивать значение настоящего в ущерб прошедшему и будущему. Опасность, во всяком случае, очень велика. Чрезвычайно велика. Угрожающе велика. Я правильно выразился?

Млин только крякнул да неопределенно повел рукой.

– И конечно же, нам показали Сорокон не случайно. Такими вещами не красуются и не хвастают. Такими вещами угрожают. Отсюда следует, что Золотинка не выполнит договора. Это раз. И второе: приходится отвергнуть предположение, что мы имеем дело с оборотнем. Рукосил не доверил бы Сорокон своей ставленнице, простой сподручнице – исключено. Воображения не хватает представить себе Рукосилова оборотня, который походя поигрывает Сороконом. С другой стороны, тот, кто владеет Сороконом, огражден от насильственных превращений. Итак, что мы имеем в итоге? Приходится признать, что это Золотинка.

– А если сам Рукосил? – вскинул глаза Тарлан, задумчивый губастый малый с легкомысленными золотыми кудряшками на вытянутой от постоянного умственного усилия головы.

– Ни в какие ворота не лезет! – возразил Лысун.

– Не говоря уж о трудностях перемены пола, – подхватил Хван.

– Рукосил – это Лжевидохин, – согласился Буян. – Не вижу причин заново поднимать вопрос. Вернемся к “Красавице долины”. Что там на деле произошло? Можно гадать. Одно ясно: несмотря на Сорокон, Золотинка в сильнейшей степени зависит от Рукосила.

– Яснее ясного это было еще восемь месяцев назад! – заметил как бы сам себе Млин.

– Чего она боится? За себя? За Юлия? Что здесь мимолетная взбалмошность, а что глубинные свойства натуры? Что искренность, а что напускное? Мы многого не знаем. Тогда, при первой встрече, я почувствовал в Золотинке... Чудилась искренность и та душевная щедрость в сочетании с мужеством и силой страсти, которые порождают великих людей. Но ничего этого здесь нет и в помине…

В дверь постучали, и сразу же, не дожидаясь ответа, вошел Вертун, сверкнул против солнца очками и прижмурился.

– Огромная простыня! – весело объявил он, протягивая Буяну исписанный с двух сторон лист. – Только что получено: большое послание Ананьи к Рукосилу.

При общем молчании Буян углубился в чтение, а когда закончил, передал письмо Млину.

– Она едет в охотничий замок Екшень на встречу с Рукосилом, – объявил он среди напряженного ожидания. – Ананья утверждает, прошу прощения, что “привел засранку в чувство”. К сожалению, не указывает, каким именно способом. Она дала согласие на съезд в Екшене. Обещала отправиться на следующей неделе. И как всегда обозначена только буквой – “З”.

– Следует расстроить встречу, я полагаю, – возбужденно заметил Тарлан, заглядывая через плечо Млина в письмо.

– Напротив. Есть соображение, – возразил Буян. – Сдается мне, нужно способствовать встрече в Екшене всеми возможными способами. Придется поторопиться. Где сейчас разведчики, кто у нас поблизости от Екшеня?.. Вот что, Вертун, – повернулся он, обратившись к ожидавшему у двери очкарику. – Перепишите опять письмо на подлинное перо Рукосила. И немедленно отошлите. Да! И предыдущее, разумеется.


Обстоятельный, с подробностями отчет задержал Ананью допоздна. Отказавшись от мысли покинуть “Красавицу долины” сразу после ухода Зимки, он положил дождаться вечера, чтобы воспользоваться темнотой, если обнаружится слежка.

Сочинительский труд отвлек Ананью от сомнений, однако, покончив с письмом и пустив в небеса перышко, он ощутил неладное. Он подошел к раскрытому на вздыбленные крыши окну. Над сумрачным провалом улицы блуждали беспутные голоса. Ничего не значащий смех вторил слезливым жалобам, и чей-то надрывный крик сзывал потерявшихся на ночь глядя детей. Горькое сиротское чувство нашептывало Ананье беду.

Он выложил на стол несколько серебряных монет, поколебавшись, добавил еще две, а потом бесшумно отворил дверь. В смрадной и теплой темноте различался доносящийся снизу гомон.

За столом у основания лестницы галдели четыре засидевшихся за кувшином вина бездельника. Они составляли не совсем понятное сообщество, по главе которого помалкивал важный господин. В барственной повадке его проступало что-то брезгливое, когда, откинув толстую голову с тонкими усиками, он оглядывал своих случайных товарищей.

То был доверенный человек окольничего Дивея Бибич. Да и прочие принадлежали к кругу зависимых от Дивея людей. Широкоплечий громила с маленькой головой известен был в полку окольничего Дивея под двойным именем Мясник-Чернобес. Сняв меч и доспехи, он остался в грубом жилете воловьей кожи, единственным украшением которого служил широкий усеянный тусклыми бляхами пояс с подвешенным к нему ножом мясницких размеров – более чем убедительный довод при всяком кабацком недоразумении. Двое Чернобесовых однополчан – отличавшийся порочным смехом потаскухи мальчик с падающими на плечи волосами и его разговорчивый напарник с изрытой оспой кирпичной рожей – имели при себе мечи. Отчего, впрочем, они не выглядели более воинственно, чем молчаливо налегавший на вино верзила.

«Да нет, какие это соглядатаи – почудилось», – неизвестно почему решил вдруг Ананья и вознамерился проскользнуть к выходу.

И вправду – то были не соглядатаи. То были убийцы.

Когда занимавший торец стола детина застиг взглядом кривые ноги Ананьи и глянул выше, он непроизвольно отодвинул кружку. Обернулись все четверо.

Спускаясь, Ананья вышел из тени. На пути к воле нужно было обогнуть стол. Последним сидел верзила. Ананья не поднимал глаз.

– Эй, слышишь! – Мясник перегородил рукою проход и сграбастал невольно прянувшего вбок лазутчика.

Ананья слышал. И видел. И сердце его упало.

– Простите, не слышал. Без всякой обиды... – молвил он елейно, схватывая мечущимся взглядом непробиваемый кожаный панцирь, весь в шрамах и пятнах, и мясницкий нож на поясе, и чьи-то щербатые зубы в оскале... И опрокинулась под ретивым локтем кружка – хлоп!

Вино хлынуло и растекалось по столу, капало на колени.

– Ну, коли не глухой, так выпей с нами! – усмехнулись Вельможные Усики.

– И делу конец! – хохотнул Потасканный Мальчик.

– А ты, браток, часом не брезгуешь? – требовательно полюбопытствовал Кирпичная Рожа.

– Ни в коем случае, – жарко отвечал Ананья. – Я вижу вас первый раз. Зачем же мне вас не уважать? – Он оглянулся и, когда застывший с полотенцем в руках кабатчик Синюха отвел глаза, понял, что дело швах. – С удовольствием... стаканчик вина не помешает. С удовольствием выпью за ваше здоровье, уважаемые господа и друзья.

– Да ты, видать, умный человек! – непонятно из каких соображений приветствуя это редкое качество смехом, хохотнул Потасканный Мальчик.

– Своего не упустит! – подтвердил Кирпичная Рожа. – Парень хват!

А тот, с ножом – Мясник широко ухмыльнулся:

– Еще спасибо скажешь!

И припечатал Ананью рукой, завалив его на скамью.


Опозоренный и обескураженный, Поплева, по правде говоря, не чувствовал расположения к немедленной встрече с Золотинкой. Тащился зачем-то вдогон за поездом и с облегчением оставил эту затею, как только убедился, что поздно и все равно заблудился.

И так, промаявшись остаток дня, Поплева вернулся к мысли о “Красавице долины”, где следовало искать источник недоразумений, а, может, сверх того, и ночлег. Солнце уже зашло за крыши, когда, миновав шепоты и шорохи смрадного переулка, Поплева отыскал вывеску, изображавшую простертую на запрокинутом ложе женщину, которая, как видно, пыталась покончить с собой, воткнув себе ниже горла что-то вроде стрелы или короткого копья. Что там случилось на самом деле, что за злой рок преследовал “Красавицу долины”, Поплеве было все равно.

– Дай я! Ну, дай я! – взвопил вдруг знакомый голос. Внезапный рев, захлебнувшийся крик, стук опрокинутой скамьи: – Дай я!

Поплева проскочил в дверь: верзила с маленькой головой размахивал кувшином над упавшими в драке людьми – двое питухов подмяли под себя третьего, а верзила расталкивал нападающих.

– Господа! Господа! – голосил кто-то из непричастных – немногие посетители харчевни повскакивали, не понимая, однако, на чей стороне правда.

Поплева же знал ответ. Ему не нужно было ломать голову. Он отгадал ответ в тот самый миг, когда узнал верзилу с маленькой головой, гнусный голос которого живо обращал мысль к обожженным ягодицам. И Поплева выскочил на подмостки:

– На! – выпалил он, когда Мясник, раскидав шушеру, взмахнул убийственным кувшином: дай мне! – На! – выдохнул Поплева, старый кабацкий боец, и дал – в висок.

Верзила екнул на просевших ногах и в совершенном тумане, не соображая, что, у кого он намеривался брать или кому давать, повернулся, протягивая кувшин. Так что Поплеве осталось только принять сосуд и сейчас же вернуть любезность. По лбу!

Мир треснул брызнувшими черепками – и Мясник соскользнул в бездну, закатывая залитые вином глаза.

А Поплева не расслаблялся. Тут же сразу пришлось ему резко прянуть: вскочив, обнажил меч гривастый юнец. Отчаянным прыжком Поплева перемахнул через стол под лестницу, а юнец, пытаясь не упустить противника, запоздало саданул мечом стол – по блюду! Брызгая жиром, курица подскочила, Поплева цапнул ее на лету и расчетливым броском запечатал разинутую в матерном выкрике пасть. Таки врезал в зубы: на! Подавившись неразделанной птицей, юнец рухнул.

В несколько мгновений упокоив двоих противников, Поплева получил возможность осмотреться: что тут вообще, собственно, происходит? Сзади Поплеве не могли угрожать, там была лестница, а стол отделял его от немедленного нападения оставшихся молодцов. Один из них, дородный, с вельможными усиками господин, похоже, не рвался в бой, уступая честь кабацкого поединка своему простоватому товарищу, сутулому детине с кирпичной рожей. Этот в поощрении не нуждался – он скинул перевязь, отбросил ножны, а потом, не сводя глаз с Поплевы, перехватил меч двумя руками.

Поплева понял предупреждение. Немедля он подхватил скамью и швырнул, заставив Краснорожего отпрянуть, что и спасло его. Скамья грохнула посреди кабака, где мычал на полу зашевелившийся было Мясник. Силился он приподнять мутную свою, обильно политую вином голову – и тюкнулся ниц под саданувшей в темя скамьей. Тогда как зашибленный курицей юноша беспомощно передернулся. Скамья, мало что тяжелая, отличалась значительной протяженностью, и совсем уже обескураженный юноша напрасно мыкался отличить длину от ширины, чтобы как-то из-под тяжести высвободиться: бессильно приподнимая скамью, он опять ронял ее на себя.

Случайные посетители харчевни, несколько испуганных любителей пива, жались к стенам и не выказывали ни малейшего поползновения вмешиваться.

Между тем Поплева, вторично упокоив Мясника и озадачив Потасканного Мальчика, должен был отступить перед Краснорожим, который медленно подступал к столу, тиская рукоять меча. Шаг, еще шажок – Поплева уперся спиной в преграду.

Неловко перескочив скамьи и простертых на полу товарищей, Краснорожий вспрыгнул на стол – Поплева нырнул вниз. Детина ткнул мечом под столешницу и соскочил назад, едва не попав ногой на Мясника. Все менялось мгновенно – под надсадный сип и хрип, удары клинка о камень и дерево, под топот, лязг сбитой посуды, бессвязные вскрики. Краснорожий – туда, Поплева – сюда, шустро выкатился к лестнице и, не успев подняться, бросился обратно под стол, едва Краснорожий снова на него вспрыгнул. И сейчас же, упершись в столешницу снизу, Поплева рывком встал – так что внезапно вознесенный под потолок молодец мгновение лишь ловил равновесие... И грохнулся среди града кружек, тарелок и кувшинов. А вслед поверженному Поплева забросил чудовищным толчком и стол, который опрокинулся на скамьи и на людей, перегородив харчевню.

От ужасной такой неожиданности Вельможные Усики, господин в кружевах и лентах, обнажил клинок. Однако и Поплева успел выдернуть завалившийся в нагромождении лавок под опрокинутым столом меч – неизвестно уже чей. Меч так и лег в руку.

И тогда нечаянный взгляд на дверь подсказал Вельможным Усикам выход. Усики рванулись вон из харчевни и оставили побоище без малейшего для себя ущерба.

Тем временем дважды поверженный, нагруженный рухнувшим столом еще и в третий раз верзила, – отличавшийся младенческой головой Мясник, упорно мычал и ворочался, высвобождаясь из-под груды тяжких дубовых ребер и углов. Не вовсе еще разобрав, что, чего и откуда, он покачнулся, кое-как все же разогнувшись, чтобы встать на колени. Увидел на полу меч. И, как не проснувшийся толком ребенок, потянулся к любимой игрушке. Но тут уж терпение кончилось даже у припертых к стенам любителей пива, которые все это время только охали, ахали и шарахались. Вооружившийся большим медным сосудом молодой человек примерился пустить его в ход – и точным ударом сверху насадил сосуд на маленькую головку Мясника! И провернул ручки с излишним даже усердием – явственно захрустело.