По просьбе Иосифа Виссарионовича 5 октября, глубокой ночью, я выехал на юг, в сторону фронта
| Вид материала | Документы |
Содержание"Всем фронтам, армиям, танковым дивизиям и бригадам И. сталин |
- А это был особый план спасение Израиля от грядущего голода, б так Бог формировал характер, 353.73kb.
- По эту сторону фронта, 6100.17kb.
- Реферат любаньская операция, 183.78kb.
- То, что развитие как физическое, так и умственное тесно связано с возрастом, понимали, 135.68kb.
- Военно-политическая обстановка в западной сахаре, 168.92kb.
- Махотин Абрам Артемович. Из рассказ, 20.33kb.
- Советского Союза Иосифа Романовича Бумагина предоставляется председателю закон, 25.98kb.
- Герой Советского Союза Евдокимов Григорий Петрович 300 вылетов за линию фронта Проект, 1863.7kb.
- Климов Глава 13 божий народ, 793.69kb.
- Новости день в истории Латвии 24 октября, 65.39kb.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
1
По просьбе Иосифа Виссарионовича 5 октября, глубокой ночью, я выехал на юг, в сторону фронта. Не оговорился: действительно в "сторону", в неизвестность, так как никто не знал, где немцы, где наши и, вообще, существует ли фронт. Точно можно было сказать одно: гитлеровцы в Орле, в нашем глубоком тылу, а в Туле фашистов еще нет, с Тулой имелась надежная связь. Тревога в Ставке была огромная, вот и отправился я хоть что-то выяснить, попытаться определить обстановку. В темноту ехал, в пустоту, где можно было столкнуться с любой неожиданностью, с немецким десантом, с засадой, поэтому вызвал из Ногинска, из 36-го мотоциклетного полка, находившегося в резерве, пять мотоциклов с колясками: две машины были с легкими дегтяревскими пулеметами. Эти две следовали вместе с моей эмкой, а остальные ушли вперед, разведывая дорогу. Шоссе асфальтированное, пустынное, моя легковушка неслась быстро и плавно. За стеклом - чернота, ничего отвлекающего. Было время поразмышлять.
Понимая, сколь страшны последствия обрушившегося на нас удара, я при всем том не мог не восхищаться гениальным (это не гипербола, это определение вполне здесь уместно) маневром генерала Гудериана, точнее, целым каскадом его решительных и дальновидных поступков. Врагу надо воздавать должное, иначе ничему не научишься и всегда будешь битым. Сколько уж раз с начала войны этот немец ставил нас в тупик своими стремительными, неожиданными действиями, но теперь превзошел самого себя. Его дивизии ринулись в наступление на трое суток раньше, чем все другие войска немецкой группы армий "Центр". И не только потому, что танки Гудериана находились дальше их от желанной цели - Москвы. Погода-то была хорошая, и немецкая авиация, еще не занятая на других участках, прокладывала дорогу танкистам бомбовыми ударами, надежно прикрывала колонны от советских самолетов. А еще важнее вот что. Наступая с шумом и треском на широком фронте, Гудериан сосредоточил наиболее сильные и маневренные свои части на очень узком участке, на шоссе Глухов - Орел. И если еще в Польше и Франции Гудериан довольно высокомерно различал свои действия как "марш без боя" или "марш с боем", то на этот раз именно марш особенно удался ему. Марш сам по себе, почти без боев, с ошеломляющей скоростью. За сутки 1 октября его 10-я моторизованная и 4-я танковая дивизии сделали бросок в 130 километров, захватив Севск и Дмитровск-Орловский. А на следующий день, когда группа армий "Центр" только начала наступление, 4-я танковая дивизия ворвалась в город Кромы и повернула на Орел, перерезав наши стратегически важные магистрали. Уже сама по себе эта вражеская операция объективно достойна была самой высокой оценки, но и это не все: увы, далеко не все! По данным нашей воздушной разведки, 3 октября стало понятно, а потом эти данные подтвердились: немецкие танковые дивизии идут не только на север, на Тулу, но все круче поворачивают по шоссе от Орла на Карачев и дальше на Брянск, то есть с востока на запад. Вот и получилось: войска нашего Брянского и частично Резервного фронтов оказались между молотом и наковальней. С запада наступала пехота группы армий "Центр", а с востока, с тыла, катилась танковая лавина Гудсриана. И естественно, Брянский фронт не мог устоять...
Вспомнилось мне. Вскоре после того как Гейнц Гудериан вернулся в Германию из Казани, из того центра, где по великодушию российскому обучали мы немецких вояк, будущих реваншистов, оный Гейнц взялся за перо, статьи его появлялись одна за другой. Времени свободного много, танков-то у немцев тогда почти не было, на деревянных макетах тренировались. Однако мыслями уносились далеко. В 1935 году Гудериан писал: "Однажды ночью откроются ворота ангаров и гаражей, будут запущены моторы, эскадры поднимутся в воздух. Первый, неожиданный удар будет направлен на то, чтобы захватить часть важнейших промышленных центров и источников сырья, а другую их часть вывести из строя путем налетов с воздуха. Бомбы парализуют пространство и военное командование противника, нарушат транспорт... После достижения первых целей танковые соединения не остановятся, дожидаясь подхода артиллерии или кавалерии. Они завершат прорыв обороны противника".
Иосиф Виссарионович, вместе с которым мы читали статью, сказал тогда, что Гудериану не дают покоя лавры писателя-фантаста Герберта Уэллса. Да, всего лишь в середине тридцатых годов такая картина имела налет фантазии. Но то, что творилось теперь, превосходило любую выдумку, а Гудериан показал себя явным реалистом, умеющим достигать самых трудных целей. Одно только хоть как-то успокаивало меня: немецкому "танковому богу" везло, он еще не сталкивался впрямую с некоторыми нашими полководцами, с тем же Жуковым. А вот встретились его танкисты под Штеповкой с эскадронами генерала Белова, и сразу же срыв у немцев, прокол. Эпизод, не событие из ряда выдающихся, но факт все-таки был показательный, надеждами питавший.
Тут мысли мои пошли-покатились в другом направлении. Роль Гудериана в броске на Орел ясна и понятна. Но кто же не смог разгадать его замыслы, противостоять ему, остановить прорыв, граничивший с авантюризмом, а авантюризм, как известно, может быть чреват сложными последствиями. Прежде всего для самого автора авантюрного замысла. И сразу всплыли две фамилии. Две фигуры. Уже знакомый нам самонадеянный командующий Брянским фронтом генерал-лейтенант А. И. Еременко и командующий Орловским военным округом генерал-лейтенант А. А. Тюрин. Последнего я знал мало, от характеризации воздержусь, изложу только ход событий. Вероятно, Тюрина, как и Еременко, подвела крестьянская, этакая мелкособственническая психология: вот мой двор, мой плетень, а что за плетнем - это не мое дело, хоть трава не расти. Не могли они подняться до обобщений, до забот не только о своем, но и о соседском огороде, помыслить о совместных интересах. К сожалению, много у нас расплодилось руководителей подобного рода, которые дальше своего носа не способны, да и не хотят посмотреть. Иосиф Виссарионович взыскивал за бездеятельность, за непредусмотрительность, за безынициативность, да видно, мало.
Еременко, правда, утверждал (хотя доказательств нет), что 30 сентября он позвонил в Орел, связался с начальником штаба округа (генерала Тюрина в тот день в городе не было) и сообщил об угрозе: немцы начали продвигаться из района Шостка, Глухов, Путивль на восток и главным образом на северо-восток. Таким образом, предупреждение в Орле было получено. О немецком наступлении информировала и воздушная разведка. Для меня было и осталось тайной, как же в таких условиях командование округа не предприняло никаких защитных мер? Не выслало даже дозоры, заставы, разведотряды по дорогам, ведущим к передовой? Это же элементарное требование военного времени, понятное, думаю, для каждого младшего офицера, не говоря уж о генералах.
Может, у Тюрина не было сил и средств? Отнюдь. Стрелковых частей в Орле, правда, было немного, зато там располагались четыре противотанковых артиллерийских полка (по штату трехдивизионный полк - 36 орудий!) и еще гаубичный артиллерийский полк. Да поставь ты всю эту артиллерию на дорогах на подходах к городу - любой враг споткнется, завязнет в боях. Но беспечность и безответственность были таковы, что все войска находились в казармах, совершенно не готовые к встрече с противником. Гаубицы - без снарядов. И вся артиллерия попала в руки немцев без единого выстрела. Немецкие танки шли по улицам города, когда ничего не подозревавшие жители пешком и на трамваях добирались к месту работы. А командование округа "испарилось", будто его и не бывало. Я, к примеру, ехал на юг, совершенно не зная о том, что стало с незадачливыми орловскими руководителями.
Наш провал под Орлом - одно из самых постыдных, труднообъяснимых событий с самыми скверными последствиями: я уверен, что мы сдержали бы наступление группы армий "Центр", не допустили бы немцев к Москве, если бы танковая армия Гудериана (к этому времени танковая группа была переименована во 2-ю танковую армию) не разгромила бы наши глубокие тылы, не развалила бы наш фронт на протяжении сотен километров. Позорная страница в нашей военной истории, я тоже принимаю на себя определенную долю стыда. А самым дальновидным, самым предусмотрительным оказался Лаврентий Павлович Берия. Еще в начале сентября, когда угроза Орлу никому не представлялась реальной, Лаврентий Павлович за поздним ужином на Ближней даче высказал в осторожной форме предложение: а не "убрать" ли тех политических заключенных, которые могут так или иначе оказаться в руках наших врагов? Немцы используют их для своих целей. Сталин равнодушно отнесся к этим словам. Обеспокоило его лишь упоминание о Марии Спиридоновой, бывшей руководительнице левых эсеров. Уточнил, в Орле ли она? Я сказал: а кому она мешает, эта взбалмошная, но давно безвредная женщина. Она ненавидит германцев, она и с большевиками-то разошлась по Брестскому миру, на сотрудничество с фашистами никогда не пойдет. "Но немцы могут воспользоваться ее именем", - возразил Берия. А я напомнил вот что: 6 июля 1918 года Спиридонова руководила мятежом левых эсеров против большевиков, против Ленина. Но Владимир Ильич не опустился до жестокой мести политической противнице. Спиридонова была приговорена к году тюремного заключения. Условно. Потом уже была в ссылке, на поселении в Орле, оказалась в местной тюрьме.
Сталин промолчал, но Берия, как всегда, уловил ход его мыслей. На следующий же день по указанию заместителя наркома внутренних дел Б. З. Кобулова был подготовлен список на 170 человек, осужденных за политические преступления и отбывавших наказание в Орле. Из них 76 человек добавочно обвинялись в проведении антисоветской агитации теперь, в военное время. Знаю также, что Сталин подписал постановление Государственного Комитета Обороны, в котором пересмотр дел всех поименованных в списке поручался военной коллегии Верховного суда СССР, то есть фактически В. В. Ульриху, диапазон решений которого не отличался разнообразием. Как правило - расстрел. Вот и в тот раз 161 человек из названного списка был приговорен к высшей мере. Их, в том числе М. А. Спиридонову, врача Д. Д. Плетнева, обвиненного в умерщвлении А. М. Горького и В. В. Куйбышева, расстреляли ночью 11 сентября возле тюремной стены и так запрятали останки, что их не обнаружили и после войны. Не берусь утверждать категорически, но по моим предположениям, там же были расстреляны жены Тухачевского и Уборевича. Какая же в этом была суровая надобность? Не лучше ли расстрелять тех, кто бездарно сдал Орел, открыв фашистам прямой путь на Москву?!
Но это уже свершившееся. Мне надобно было думать не столько о том, что было вчера, а что будет сегодня и завтра. Смотреть вперед гораздо труднее, чем подводить итоги, анализировать минувшее, что вообще-то само по себе тоже важно. Вчерашнее - это фундамент, на котором предстоит строить дом. Но какой, как, из какого материала?!
Еще в середине сентября появилась у меня идея, подсказанная, вероятно, успешными действиями "пожарной команды", кавкорпуса Белова на Южном фронте. А что, если создать и под Москвой некое подобие такой команды, только более крупного масштаба? Резервный фронт - это само собой. Формирование и подготовка новых частей в тылу - тоже. По плану. Но кроме этого, хорошо бы иметь непосредственно в подчинении Ставки сильное, надежное соединение или объединение. Для подстраховки на случай вражеского прорыва. Для нанесения мощного удара по врагу, если представится выгодная возможность.
Борис Михайлович Шапошников, с коим я поделился своими соображениями, сперва только руками всплеснул: "Что вы, голубчик, что вы?! Где войска-то возьмем?! Не до жиру, быть бы живу!" Прав был, конечно. Бушевали сражения под Ленинградом, под Киевом, на юге Украины, всюду требовались подкрепления, не хватало оружия, а тут я со своим прожектом. Однако доводы мои выслушал. Я предлагал создать объединение не сразу, а постепенно, включая в него войска, освобождавшиеся на фронте, хорошо обученные в тылах части. Без ущерба для боевых операций. И понял, что идея-то сама была Борису Михайловичу по душе, но он, реалист, сомневался в возможности ее осуществления. Во всяком случае, я заручился если не поддержкой Шапошникова, то его благожелательным нейтралитетом. Он не стал возражать, когда я высказал предложение Иосифу Виссарионовичу и дал предварительные расчеты.
Сталин высказал свое мнение сразу и категорично. "Положение сложное, но мы не можем жить одним днем. Мы не имеем права не думать о завтрашнем дне. Нам позарез нужна сильная армия. Ударная армия, - сформулировал он. - А чтобы ввести противника в заблуждение, формируйте не армию, а корпус, очень сильный корпус, который в любой момент можно будет развернуть в армию". "Ударный корпус", -сказал Шапошников. "Гвардейский корпус, - уточнил Сталин и, улыбнувшись, добавил: - Я уже думал над этим, а вы предвосхитили мои соображения... Побольше танков, побольше артиллерии, побольше опытных бойцов и командиров. Это должно быть очень сильное объединение", - по своей привычке выделять главное, повторил он.
27 сентября решение о формировании 1-го гвардейского стрелкового корпуса было принято и утвержден его состав. Это 5-я и 6-я гвардейские стрелковые дивизии, имевшие боевой опыт, но требовавшие пополнения. 41-я кавалерийская дивизия из числа новых, сформированных по урезанным штатам, примерно в три раза меньше довоенных кавдивизий. Эти новые формирования называли "легкими дивизиями". Ударную силу будущего корпуса составляли 11-я и 4-я танковые бригады. Особенно выделялась 4-я танковая, которую возглавлял полковник Михаил Ефимович Катуков. Сформирована была эта бригада из танкистов, уже прошедших горнило войны. Новейшую технику - замечательные танки Т-34 получали прямо в цехах Сталинградского тракторного завода, рабочие и инженеры помогли изучить и освоить узлы машины, использовать все ее технические возможности. Формированием этой бригады интересовался, кстати, Иосиф Виссарионович, предполагавший перебросить ее в район Москвы еще до моего предложения.
В 1-й гвардейский стрелковый корпус вошли также два артиллерийских полка, три дивизиона "катюш". Предполагалось включить в него воздушно-десантный корпус. Так что это фактически была бы целая армия (прообраз 1-й ударной армии). Штаб решили создать за счет комсостава военных управлений, учреждений, училищ, находившихся в Москве. Наблюдать за развертыванием нового объединения было поручено мне. Осуществлять на практике свои предложения должен автор этих предложений - таким принципом руководствовался обычно Иосиф Виссарионович. Ты обдумал идею, ты ее выдвинул, вот и доказывай свою правоту. У нас ведь много говорунов, которые наболтают, накрутят с трибун черт те что, обрисуют красивые, заманчивые перспективы, заработают популярность, а сами в кусты. Пусть другие делают. Но наболтать-то можно, что хочешь, не считаясь с реальностью, а вот попробуй-ка воплоти! Сталинский принцип "предложил - сделай" заставлял безответственных говорунов-краснобаев держать язык за зубами.
Итак, на бумаге 1-й гвардейский стрелковый корпус уже существовал. И не только на бумаге, 4-я танковая бригада сосредоточивалась под Москвой, в районе станции Кубинка. 11-я танковая находилась в ста пятидесяти километрах от столицы. Перебрасывались в новый район части 6-й гвардейской стрелковой дивизии. Но все еще было в зачаточном, аморфном состоянии, не имелось ни штаба, ни человека, который возглавил бы новый корпус, а по существу, повторяю, новую особую армию. У меня имелось две кандидатуры на эту должность. Генерал-майор П. А. Белов, уже доказавший свою способность бить врага в условиях современной войны, и опытный военачальник генерал-лейтенант В. И. Кузнецов, тот самый Василий Иванович Кузнецов, которого мы с Шапошниковым предлагали назначить командующим Брянским фронтом. Но Белова лично не знал Сталин, мог заартачиться. А пока я рассуждал да советовался с Борисом Михайловичем, обстановка резко переменилась, Гудериан начал свое стремительное наступление, надо было принимать меры быстрые и решительные.
Хватились: кто сейчас в Москве из фронтовых генералов, кто способен возглавить сегодня формируемый корпус? Было названо несколько фамилий, но Сталин обратил внимание только на одну: Лелюшенко. "Вызовите товарища Лелюшенко немедленно". Я не удивился, эта фамилия была знакома Иосифу Виссарионовичу больше других, тогда упомянутых. Он слышал ее еще во время гражданской войны, да и в мирное время тоже. Семен Михайлович Буденный, любивший похвастаться своими орлами-конармейцами, не упускал случая сказать о Лелюшенко. Вот, мол, простой парнишка с Дона семнадцатилетним вступил добровольно в его, буденновскую, дивизию. В восемь утра получил коня, шашку, встал в строй. А в десять утра вместе со всеми помчался в атаку на беляков под хутором Камышеваха. И себя показал, и жив остался. Так и учились орлы, не слезая с седел. Дорос до генеральского звания... Сталин и я столько раз слышали эту историю, что могли бы дословно повторить ее, даже с интонациями Семена Михайловича.
Из Первой Конной - значит свой, значит надежен. На финской командовал бригадой. Не хуже и не лучше других, но проявил личное мужество. В начале войны с немцами генерал-майор Дмитрий Данилович Лелюшенко возглавлял 21-й механизированный корпус, опять же сражался не лучше и не хуже соседей: как во многих других частях и соединениях, потери были столь велики, что мехкорпус сошел на нет, его пришлось расформировать. А Лелюшенко отозвали в столицу и назначили заместителем начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии и начальником Главного управления формирования и укомплектования автобронетанковых войск - такая должность, что на одном дыхании не произнесешь. Да еще с совершенно конкретным заданием: в сжатые сроки сформировать двадцать две танковые бригады. Срок оказался слишком коротким, но кое-что успели.
Последовал вызов к Сталину, из его приемной Лелюшенко вышел командиром 1-го гвардейского стрелкового корпуса, не имея еще реальной силы, но получив боевую задачу остановить Гудериана, не пропустить немецкие танки от Орла на Тулу. Командный пункт - в Мценске. А войск-то всего у Лелюшенко было - ногинский полк подполковника Т. И. Танасчишина со ста пятьюдесятью мотоциклами и одним танком. Такому полку только разведку вести. С ним и отправился Лелюшенко к Орлу, подбирая, вероятно, по пути отступавшие подразделения. Где он находится и что с ним, я не знал. И сам теперь ехал туда же, в неизвестность.
О том, что Лелюшенко жив и действует, я выяснил в Туле, куда прибыл ранним холодным утром. Сразу - в обком партии. Опыт идущей войны приучил меня к тому, что самой устойчивой структурой являются именно партийные органы, отвечающие практически за все. В прифронтовой полосе бесследно растворялись местные Советы разных рангов, исчезали всякие там профсоюзы, работники аппарата внутренних дел. А вот партийное руководство держалось до последней возможности, до вступления немцев в город или район, и только тогда либо отходило с армией, либо оставалось в подполье. Очень сказывалась роль единой дисциплинированной партии, скреплявшей сверху донизу все наше сложное многонациональное государство. Без такой партии в трудные моменты государство не выдержало бы, сломалось. Сам я человек беспартийный, но с полной уверенностью говорю об этом. В американских Штатах все проще, там случайно собравшиеся разноплеменные народы не имеют своих территорий, своих корней. Объединяются по горизонтали: одной экономикой, общими законами, гражданством. А у нас у каждой самой малой народности есть свои истоки, своя культура, свои территориальные притязания. Отпусти вожжу - разнесут.
В Тульском обкоме, конечно, не спали: дежурил один из секретарей с небольшой группой помощников. Здесь-то мне и сказали, что Лелюшенко проехал через город, в обкоме не появлялся, был только в артиллерийском училище, которое теперь выступило в сторону Орла. Обстановка неясная, штаб Орловского военного округа неизвестно где, туляки готовятся к обороне. С Мценском есть связь: только что звонил секретарь Мценского горкома партии Иван Суверин, там никакой паники, идет эвакуация. Про Лелюшенко Суверин не знает, но есть хорошая новость: на станцию прибыл эшелон, выгрузились полтора десятка танков... Это очень обрадовало меня. И удивило. Танки? Откуда?!
Помня о том, что Сталин просил срочно сообщать о любых новостях, я связался из обкома с Москвой. Трубку снял дежурный генерал. Узнав, с кем разговаривает, заколебался:
- Спит. Лег недавно.
- Понятно. И не будите.
Продиктовал короткую телефонограмму, затем спросил, с кем из военного руководства могу связаться сейчас. Генерал ответил, что переключает на Василевского. Милейший Александр Михайлович не меньше меня обрадовался тому, что в Мценск начали прибывать танки. И пояснил:
- Целые сутки сижу на телефонах, задействовал всех, кого можно. Комбриг четвертой танковой Катуков сразу начал грузиться, это, наверно, его машины и проскочили. Одиннадцатая танковая готова к отправке. Поворачиваем на Орел эшелоны шестой гвардейской дивизии. Отправляем два дивизиона реактивной артиллерии. Надо выиграть хотя бы день-два. Да! - вспомнил Александр Михайлович. - В районе Мценска есть пограничный полк Пияшева, он выдвигается на шоссе.
- Спасибо за ориентировку.
- Организуем поддержку с воздуха, сегодня постараемся прикрыть Мценск и железную дорогу... Звоните чаще, у нас очень скудная информация.
Разговор этот взбодрил меня. Холодное утро не казалось слишком уж хмурым. Не в пустоте я, не один, многие люди волновались, действовали, выполняя свой долг. Словно бы плечами ощутил плечи друзей. И как бы ни было трудно, отразим, уничтожим всех врагов, намерившихся раздробить наше Великое государство. Без такой веры и жить нет смысла. Ради себя одного, что ли, жить-то? Так это не жизнь, а животное существование.
2
После войны, как всегда бывало, на прилавки книжных магазинов хлынул поток мемуаров. Первыми начали немцы, от Гудериана до Типпельскирха. Сотни книг. Битые генералы оправдывались, сваливая вину за поражение на Гитлера, на погоду, друг на друга. Но главным образом все же на Гитлера. У нас, мол, у военных, были блестящие замыслы, но безграмотный фюрер вмешался в дела командования и все завалил. Гитлер был мертв, его и сделали козлом отпущения. На живых-то не отыграешься. На Сталине начали отыгрывались лишь после его смерти.