Александр трапезников похождения проклятых

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 25

Но Алексей и Маша и так были уже «на ногах».

— Бежим! — крикнула моя привыкшая к бегу невеста.

И мы все втроем вылетели в коридор. В дверях мы все-таки пропустили Машу вперед, будто опомнившись. А потом стали по-дурацки деликатничать, соревнуясь в благородстве.

— Прошу! — сказал я, посторонившись.

— Я — за вами, — ответил Алексей.

— Нет уж, только после вас!

— Никогда. Вы — первый!

— А вот дудки. Я вас умоляю.

А стены вокруг уже начали трещать, да и штукатурка посыпалась на головы.

— Олухи! — заорала с нижнего этажа Маша. — Скорее!

Голос ее как-то отрезвил нас. Я, позабыв про свое гостеприимство, довольно грубым пинком вытолкнул Алексея в холл, а через секунду мы уже неслись с ним вниз по лестнице. Но кастрюлю с геранью я все равно нежно прижимал к груди.

И мы успели выскочить на улицу, прежде чем фасад дома обрушился.

Сквозь время — в вечность

...Пятеро сыновей было у благоверного князя Даниила, и каждый воссел в граде своем: Георгий в Переяславле, Борис в Костроме, Александр в Вологде, Иоанн Калита в Москве и Афанасий, самый младший, в Новоторжске. Но вновь вдруг разгорелась распря за Великий престол, дух несправедливости и беззакония витал над Русью. В кровавой брани сошлись Георгий и князь Тверской Михаил. Дважды ездили они в Золотую Орду за ярлыком на княжение. Вначале Великий престол достался Михаилу. А за Георгия хан Узбек выдал замуж свою любимую сестру Кончаку. Возомнился тот и помутился разумом, отпал от христианских заповедей, стал совершать гнусные злодеяния: зарезал Рязанского князя Константина, бывшего у него в плену, наушничал и клеветал Узбеку на Михаила и своих братьев, повел войско татарское с воеводой Кавгадыем на Тверь.

Собрал на совет князь Михаил бояр и священство и спросил:

— Георгий ищет головы моей, терзаясь злобой, нету в нем того благочестия, как в родителе его, но кто из нас более виновен в распре и кто достоин великого княжения?

— Ты, государь, прав перед лицом Божиим, — отвечали ему, — возьми меч праведный и иди на врага. С тобою Бог и верные слуги, готовые умереть за доброго князя.

— Не за меня одного, — сказал он, — но за множество людей невинных, лишаемых крова отеческого, свободы и жизни.

В кровопролитной брани Михаил побил Георгия, обратил его в бегство, освободил много невольников да еще пленил Кавгадыя с Кончакой. Но вскорости отпустил их с богатыми дарами к хану. А по дороге домой любимая сестра Узбека внезапно скончалась. Этим-то и воспользовался коварный и злонамеренный Георгий, обвинил в смерти ее Михаила, стал требовать его на суд в Орду. Вельмож ханских он уже успел подкупить и настроить в свою пользу. И жена и дети умоляли Тверского князя не ездить в татарское логово. Михаил же, исповедуясь перед духовником своим, открыл ему мысль тайную: «Я всегда любил Отечество, но не мог прекратить наших злобных междоусобий; буду доволен, если хотя смерть моя успокоит землю Русскую».

В Орде князя Михаила заковали в цепи и наложили на шею его колодку. Волочили по земле, позорили, пока неправедные судьи, в числе коих был и Кавгадый, не вынесли ему смертный приговор. Разрешили лишь причаститься перед казнью. Взяв у игумена Псалтирь, князь раскрыл книгу и прочел: «Сердце мое смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на мя». Невольно душа его содрогнулась от сих слов. Но игумен сказал ему:

— В том же псалме написано: «Возверзи на Господа печаль свою. Кто даст ми криле, яко голубине, и полещу и почию?»

А палачи уже подошли к нему, впереди выступали Георгий и Кавгадый. Все отступили от Тверского князя, один он стоял и молился молча. Убийцы повергли его на землю, мучили и били пятами, потом вонзили острый нож в ребра и вырезали сердце. И было это 22 ноября 1319 года. Тело святого страстотерпца-мученика лежало нагое несколько дней, пока нечестивый Георгий не снизошел отправить его в Москву. В обители, устроенной еще великим князем Даниилом Московским, сняли крышку с гроба, и весь народ православный с несказанной радостью увидел целость мощей Михаила, не поврежденных ни дальним путем, ни пятимесячным лежанием в могиле. Так, отечестволюбивый князь вошел в сонм русских святых восслед за благоверным сродственником своим Даниилом.

Вскоре погибли и хан Узбек, и Кавгадый, а жестокого Георгия наказало Провидение Божие. Встретил его сын Михаила Димитрий, прозванный Грозные Очи, и вонзил меч по самую рукоятку ему в грудь. Но и сам был казнен в Орде. Великое же княжение на Руси досталось Иоанну Калите, при котором неотлучно находился любимый брат его Афанасий Новоторжский. Мир и тишина тогда воцарились на земле Русской, татары перестали опустошать города и села и на сорок лет православные избавились от истомы и насилия. Земледельцы могли спокойно трудиться на нивах, купцы — ездить с товарами по городам, бояре — наслаждаться избытком. Москва тогда еще больше возвысилась, сделалась настоящим сердцем России, истинной матерью городов русских...

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

В утренних телевизионных новостях уже во второй раз оперативно рассказывали об обрушении пятиэтажного дома по Байкальской улице. Вернее, развалился не весь дом, а лишь четыре секции во втором подъезде. Вместе с балконами, кухнями и частью жилых комнат. Обнажилась внутренность квартир, словно сдернули занавес перед началом какого-то спектакля из жизни московских обывателей. Декорации были еще те: опрокинутые шкафы и стулья, разбросанное повсюду барахло, взлохмаченные полуголые жильцы с испуганными лицами. Внизу — куча бетона и искореженная арматура. И почему-то очень много собак, сбежавшихся со всей округи.

— Есть жертвы, — несколько раз повторяла ведущая съемочной бригады, молодая бабешка с дурковатой ухмылкой, не сходившей с ее смазливой рожицы. — Точных данных у нас нет, но жертвы непременно есть, можно не сомневаться. Мы уже спрашивали у представителя МЧС: что же это могло быть? И вот какой ответ получили. Это не похоже на взрыв бытового газа, как думали первоначально. Вряд ли стоит вести речь и о террористическом акте. Есть версия, что на обрушение дома повлияло строительство рядом, буквально в ста метрах отсюда, станции метрополитена. Работы там сейчас полностью прекращены. Очевидно, они велись с какими-то техническими нарушениями. А дом построен еще при советской власти и явно нуждался в капитальном ремонте. Но существует, как нам объяснили специалисты, еще одна теория. Сейсмическая. Многие в этом районе Гольяново ощущали ночью какие-то толчки. Но почему пострадал только один дом? — бабешка выразительно уставилась в очко кинокамеры, продолжая ухмыляться как-то даже обиженно, будто негодуя за столь малые разрушения. А мне показалось, что она смотрит прямо на меня и вопрос этот адресован именно мне и моим ночным спутникам. Они сидели рядом и молчали. Маша нервно курила, а Алексей оглаживал бороду. Час назад мы уже видели эту передачу в предыдущих новостях.

— Начало землетрясения в Москве? — спросила ведущая, чуть ли не радостно. — Мы не можем сейчас дать полного и обстоятельного ответа на этот вопрос. Дождемся приезда более компетентных и официальных лиц. Нам уже сказали, что сам мэр Москвы должен приехать с минуты на минуту. А пока расспросим очевидцев происшествия. Ну хотя бы... вот этого мужчину.

Камера развернулась и остановилась на человеке среднего роста, прижимавшего к груди кастрюлю с геранью. Это был я. А за моей спиной стояли Маша и Алексей, обнявшись. Выглядели они неважно. Впрочем, как и сам я — испуганно и растерянно.

— Вы ведь жилец этого дома? — спросила у меня бабешка, тыча микрофон в зубы. — Вы спали, когда начались толчки? Как вы успели выскочить? Что чувствовали? Кто-нибудь из вашей семьи остался? Вам нужна медицинская помощь? Зачем вы захватили с собой герань?

На экране телевизора я открыл рот, как рыба на берегу, но ответить ничего не успел. А очень хотелось. Послать бабешку куда подальше. Хотя я и не сторонник матерных слов. Но передо мной лежали развалины моей квартиры. И еще были слышны стоны из-под бетонных плит. Там уже вовсю работали спасатели из МЧС.

— А вот и мэр, мэр приехал! — заверещала теледеваха и бросилась к кавалькаде черных машин.

Алексей встал и выключил телевизор.

— Сам Хозяин Москвы, собственной персоной, — произнес я. — Уважает погорельцев. Может, теперь и компенсацию выпишет. Аж в одну тысячу долларов. А где жить-то?

— Мы с вами уже знаем, кто подлинный Хозяин Москвы, — уточнил Алексей. — Даниил Московский. А жить, думаю, пока сможете и здесь. Владимир Ильич ведь не возражает. По-моему, очень славный и добрый человек.

Владимир Ильич — это не тот, который Ленин, а совсем даже наоборот — мой сумасшедший пенсионер сверху, Володя. Он вовремя подвернулся, когда мы стояли возле развалин четырех этажей нашего дома. Я тогда еще спросил у Маши:

— Куда теперь-то? Это ты во всем виновата. От тебя одни неприятности.

— Ко мне нельзя, — отрезала Маша. — Я под колпаком. И вообще, можно сказать, в бегах. А дом твой давно пора было сносить.

— Но не так быстро, — возразил я и поглядел на Алексея.

— Ко мне тоже невозможно, — ответил он. — Я ведь сам из Киева, а в Москве временно, жил у Маши. Но в свете последних обстоятельств там нам появляться не рекомендуется.

— Мы хотели некоторое время перекантоваться у тебя, — добавила она.

— Вот и перекантовались, — угрюмо сказал я. И тут откуда-то вынырнул Володя — в разного цвета и формы башмаках и лыжной шапочке на голове.

— Ну, это дело поправимое, — произнес он. — Не горюйте. Моя квартира ведь тоже разрушена — и черт с ней! Я никогда не был в ней счастлив. Зато есть другая, на 9 й Парковой. Вернее, она не моя, а моей бывшей жены. Три года назад Роза вместе с сыном уехали в Израиль. А ключи оставили мне. Так что можно вселяться. И поскольку я бессребреник, то денег с вас не возьму. Мне главное — общение. Я ведь не Амвросий Медиоланский, чтобы всю жизнь молчать.

— А я и не знал, что у тебя есть сын, — недоверчиво сказал я. Хотя мы с ним частенько играли в шахматы и болтали о всякой всячине. — Ты что же — еврей?

— Это у Розы вся родня в секторе Газа. А у меня — с Поморья. Впрочем, хотел бы я быть евреем, да не получается. Я уж терся об них, терся, но никак не могу загадиться. Но знайте, что жидовство в России непременно разовьется поверх христианства и станет основной религией. Это вам не я говорю — Розанов. А я — лишь ретранслятор чужих мыслей. Человек-мэссидж.

— Он очень умный, — пояснила Алексею Маша. — Бывший физик-ядерщик. За его голову в Америке давали миллион долларов, но он не поехал. Теперь собирает милостыню на паперти.

— Да это я так, в шутку! — отмахнулся Владимир. — От нечего делать. Мне моей пенсии хватает. Просто интересно наблюдать людей. Какие они все разные... Когда расстаются с денежкой.

— Володя, а сколько вы нас сможете перетерпеть? — спросила Маша. — Неделю, месяц?

— Год, — ответил он. — И еще шесть дней. Потом наступит конец света. Я это физико-математически вычислил.

Алексей долго мялся, но все же задал мучивший его вопрос:

— Позвольте полюбопытствовать: а почему вы ходите в разных ботинках?

— А потому, чтобы меня об этом постоянно спрашивали, — отозвался Владимир и подмигнул ему.

Так мы оказались в его двухкомнатной квартире на 9 й Парковой. Была она вся в пыли и паутине, но вода из кранов текла и лампочки горели. Запах только стоял какой-то кисло-сладкий, словно где-то под диваном лежал труп, забытый перед отъездом в сектор Газа. Но оказалось, что это всего-навсего полмешка с картошкой. Точнее то, во что она превратилась за эти три года.

— Типичная еврейская помойница, — выразилась Маша, первым делом выбросив гнилой картофель в мусоропровод. Потом взяла веник и принялась наводить порядок. Но очень быстро утомилась и села рядом с нами смотреть последние теленовости. Сам Володя к этому времени вернулся на развалины, в надежде собрать кое-что из своих вещей. Мне на мои вещи было плевать. Кроме того, наш разговор с Алексеем еще далеко не был закончен...

2

Странно, но мною сейчас владело и некое безразличие к собственной судьбе, и в то же время необычайное нервное возбуждение. Я по натуре ипохондрик с элементами здорового цинизма, если не сказать еще хуже: разочарованный странник. Поэтому не вижу ничего скверного в переезде с одного места на другое, из одного мира — в иной.

Поливая из чайника свою спасенную герань в кастрюле, я произнес:

— Итак, продолжим нашу увлекательную беседу. Пока не развалился и этот дом. А то это уже станет доброй традицией. Сами-то вы как думаете: с чего подобная чертовщина приключилась? Только не говорите мне о силах из преисподней, которые вас преследуют. Лучше уж принять версию о взрыве бытового газа.

— Землятресение, оно ведь тоже из преисподней, — как-то уклончиво отозвался Алексей. — Но преследуют нас вполне конкретные люди. Или нелюди, как вам больше понравится.

— Не нравится мне ни то, ни другое, — сказал я. — И вообще я лицо постороннее. Даже уже не жених.

— Но был им, — с обезоруживающей женской логикой возразила Маша, будто ставя мне на лоб штамп.

Оставалось лишь горько усмехнуться и спросить:

— Так от кого вы скрываетесь? Алексей кивнул в сторону нашей невесты:

— Пусть Машенька и расскажет. Поскольку это была ее затея.

То, что мне довелось услышать в ближайшие полчаса, казалось невероятным... Впрочем, и все последующие события стали приобретать какой-то ирреальный, фантастический оборот.

— Пока Алеша бродил по Оптиной пустыни, я оставалась в номере гостиницы, — начала говорить она. — Обычно в такие номера казарменного типа набивается по двадцать, а то и тридцать паломников. Но в этот раз нас почему-то было лишь трое. Я, пожилая женщина и молоденькая девушка, которая называла свою старшую спутницу «тетушка». Обе они были в темных скромных платьях и платках, как положено. Держались очень скованно и напряженно. Я, как ты знаешь, девушка компанейская...

— Не то слово! — вставил я.

— ...но разговорить их не могла. Никак. Да они и между собой-то почти не разговаривали. И еще я обратила внимание на их довольно странную поклажу. Это был старый сундучок. Не чемодан, а именно сундучок, скорее всего фанерный, обитый кожей, перетянутый ремнями и с замочками. Такие я видела только в кинохронике. В каком-то документальном фильме о революции. Я еще подумала, что этот сундучок, наверное, страшно тяжелый, и как они его сумели дотащить до гостиницы? А когда обе паломницы на минутку покинули номер, я не удержалась и взялась за ручку на сундучке, чтобы поднять.

— Не удивлюсь, если бы ты еще и заглянула внутрь, — сказал я.

— Замки мешали, — с искренним очарованием ответила Маша. — Так вот, сундучок оказался необыкновенно легким, словно пушинка. Его мог бы унести и ребенок. Он казался практически невесомым. Будто сейчас же мог воспарить, как воздушный шар. Скорее всего, он был абсолютно пуст.

— Умели делать в те времена, — задумчиво произнес Алексей. — Ничего лишнего.

— Когда паломницы вернулись и увидели меня возле сундучка, они ужасно рассердились, — продолжила Маша. — Особенно, «тетушка». Нет, она не кричала, но так зыркнула на меня глазами, что я сразу же отскочила на десять метров. Больше они от своего сундучка не отходили. Я сидела себе тихонько на своей кровати и читала Авву Дорофея «Душеполезные поучения»...

— Не лукавь! — погрозил я пальцем.

— Ну хорошо, — поправилась она. — Это был не Авва Дорофей, а новый роман Проханова. И прислушивалась к их разговору. Они говорили шепотом, и ни слова нельзя было разобрать. Но у меня создалось такое впечатление, что они о чем-то спорят. Или даже ссорятся. Через полчаса паломницы встали, взяли свой сундучок и ушли.

Я подумала, что насовсем. Потому что девушка забрала и свою сумочку, которая висела возле дверей. Там же, кстати, была и моя сумка.

— Внимание! — поднял палец Алексей.

А я и так слушал, развесив уши. Хотя ничего пока не понимал. Я просто уже устал их понимать, обоих.

— Дальше началось вообще что-то несусветное, — продолжала Маша. — Уже давно стемнело, а Алексея все нет — он должен был за мной зайти...

— Я в это время стоял возле того заброшенного скита, — напомнил он.

— Где тоже подслушивали разговор, — добавил я. — Кстати, кто же были те двое? И что вы узнали из их беседы?

— Потом, потом! — замахал он руками и вновь обратился к Маше. «Лабиринт какой-то!» — подумал я, но больше не перебивал. Пусть все течет, как положено.

— Я прилегла на кровать и вздремнула, — продолжила свое повествование Маша. — Но сон как-то не шел, было ощущение густого плотного тумана. И вдруг я увидела в проходе старика. Как он сюда попал? Дверь же была закрыта. Старик этот имел неприглядный и страшный вид: борода всклокочена, брови нависли, а из-под бровей — глаза-колючки, будто иглы... Словно впиваются в самое сердце. И он ко мне двигался! Да еще клюкой размахивал. Господи, я испугалась так, что вскочила с кровати и забилась в угол. А старик начал шипеть, бормотать всякое. Примерно следующее, хотя я тогда и не все понимала: «Я тебе покажу!.. Хочешь от меня уйти?.. Врешь, не уйдешь!.. По монахам стала шляться, каяться хочешь?.. Я тебе покажу покаяние!.. Я тебя и в грех, и в блуд введу, так и знай!.. Где сундучок, куда спрятала?..»

Маша довольно красочно изображала «шипение и бормотание» старика, а вместо клюки размахивала пультом от телевизора. Все-таки в ней пропадала хорошая актриса. Если не великая, то хотя бы «второго плана». В азарте она нажала на пульте кнопку, телевизор включился, а на экране вновь возникла панорама моего обрушившегося дома. Шли очередные новости. И в который раз мне тыкала в зубы микрофон корреспондентка, а я продолжал трогательно прижимать к груди кастрюлю в геранью. В следующем кадре появился мэр в кепке и с разъяснениями.

— Говори, оторва проклятая, куда сундук дела? — зашипела Машенька. — Почто от меня прячешься?

— Мы разберемся и с этим происшествием, — ответил мэр. — Все виновные, даю вам обещание, будут наказаны.

— Кто же это был? — ошарашенно спросил я.

— Это был взрыв бытового газа, вне всякого сомнения, — пояснил мэр. — Так, по крайней мере, утверждают специалисты. Строительство станции метрополитена здесь ни при чем. Работы велись технологически...

— У-у-ууу!.. — зловеще взвыла Маша. — Да ты знаешь, кто я такой?.. Что я могу с тобой сделать?..

— Я сделаю все, чтобы пострадавшие обрели новое жилье, — нисколько не испугался мэр и даже лихо поправил кепку. — Новое, улучшенной планировки...

— И на том свете, — добавил уже я, отобрал у Машеньки пульт и вырубил телевизор. — Остынь, детка. Не пилиў воздух руками, сядь и успокойся.

Она рухнула в кресло, улыбнулась и произнесла:

— А знаешь, как было страшно?

— Да тебе, наверное, все это просто приснилось.

— Да? А синяки на руке? Он ведь еще и щипал меня, старик этот. Гусь лапчатый.

— Кто же тогда был этот... — я посмотрел на Алексея.

— Ну, тут-то все просто и понятно, — отозвался он. — Лев Толстой.

Нечасто у меня отваливается челюсть.

— Чего-о?!

— Да-да, он там давно появляется, еще с двадцатых годов прошлого века, об этом многие паломники рассказывали, есть свидетельства. Особенно любил свой номер, но когда ту старую гостиницу снесли, теперь по другим шляется. Путает. Вы же знаете, что Священный синод отлучил его от церкви за хулу и глумление над Господом. Страшно повторять, но Толстой писал, что Христос оттого называл себя Сыном Божиим, что был незаконнорожденный, что был нищий, которого высекли и повесили... Не зря Иоанн Кронштадтский писал, что этот «графчик яснополянский, наш русский антихрист» смутил всю нашу интеллигенцию, развратил молодежь и сотни тысяч пошли за ним. А отчего ж не пойти, коли весело, свободно и все дозволено? Коли Бога нет.

— Как нынче, — кивнул я.

— А когда Лев Толстой умер, то один прозорливый старец с Валаама поведал о своем видении: стоит он на скалистом острове возле храма, а на озере поднялась страшная буря. И вдруг видит несущуюся по воздуху массу бесов, впереди которой несется Толстой и стремится к церкви. Бесы преграждают ему путь и, наконец, окружают и увлекают за собой в пучину у самого обрыва скалы, на которой стоял храм. Старец лишь потом узнал, что в этот день Толстой умер. Неудивительно, что Лев Николаевич настолько стал «своим» в том страшном мире, которому служил своими «проповедями», что в его образ перевоплощается нечистая сила. Вот на Машеньку «она» и набросилась.

— Только что не кусалась, — подтвердила «актриса».

— Возле Оптиной всегда бесы крутятся, как и у любого монастыря или храма, — добавил Алексей. — Внутрь зайти не смеют, а рядом...Хотя. Был ведь и такой случай. И именно в Оптиной, во Введенском храме, еще в 1904 году. Шла утреня, служил иеромонах отец Палладий. На клиросах пели «Честнейшую Херувим», отец Палладий ходил с каждением по церкви, алтарь был пуст, даже очередной пономарь куда-то вышел. Народу было много. Вдруг в раскрытые западные врата храма степенно и важно входит некто, совершенно голый. У самой этой двери стоит ктиторский ящик, за ним — двое или трое полных сил монахов. Монахи и в трапезной, кругом — люди. Но на всех нашел такой столбняк, что никто с места сдвинуться не мог. Голый человек столь же важной походкой прошел мимо богомольцев, подошел к иконе Казанской Божией Матери, что за правым клиросом, истово перекрестился, сделал перед нею поклон, потом — налево и направо. Отвесил поклоны и всем молящимся. Никто в храме так и не пошевельнулся. Но когда голый человек вступил на клирос, все клирошане — и монахи и миряне — как осенние сухие листья под порывом ветра посыпались в разные стороны. Один даже под скамейку забился, только ноги торчат.

Blog

Александр трапезников похождения проклятых