Эра милосердия

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 20

Ну, и, конечно, дома у нас не было работы.

ХХХХХХХХ

Учитель, узнав о том, кто такие иностранцы, приглашенные родителями жениха на свадьбу, долго смеялся. Но объяснить причину веселья гостям отказался.

В любом случае, - отсмеявшись, сказал он им доверительно, - я более чем уверен, что эта свадьба останется для вас незабываемым впечатлением за все пребывание в Молдавии. Хотя, конечно, вы не раз еще убедитесь, что мы, молдаване, - очень радушный народ.
Кстати, - спросил его отчаянный социалист Джон, - почему на нашем столе еды раза в три больше, чем на других? Это что, имущественное неравенство? Заискивание перед буржуазией? Может, мне сказать хозяину, что до того, как попасть в «Красный крест», я работал в доке, который закрылся?
Нет, нет, - поспешил разубедить гостя учитель, - этого делать ни в коем случае не надо. Социальный статус гостя в Молдавии не имеет для хозяина никакого значения. А количество еды на вашем столе означает не что иное, как желание хозяина сделать вам приятно. Остальные гости с ним солидарны. Попробуйте передать им что-нибудь с вашего стола, и вы увидите, как они будут возмущены!
Джон, - попросила американка, - нам лучше, как это здесь говорится, не лезть со своим уставом в чужой монастырь.

Джон согласился, тем более, что им на стол передали еще одно блюдо с этой вкусной и почему-то твердой кукурузной кашей, которую местные жители смешно называют «мамалыга». Молодой социалист приналег на мамалыгу, и лишь изредка поглядывал на краснеющих в уголке сельских девушек.

А почему они, - кивнул на них Джон, - сидят отдельно от людей среднего и пожилого возраста.
О, - охотно пояснил учитель, - все дело в том, что у нас есть обычай рассаживать людей по возрастному признаку. Есть так называемый «стол для молодых», есть «стол для посаженных родителей», есть «стол для стариков». Ну, и так далее.
А мы, - догадался Джон, - сидим за столом для гостей.
Совершенно верно, - расцвел в улыбке собеседник, - вы все схватываете на лету. Это я, как учитель, вам говорю.

Американцы и англичане вежливо посмеялись довольно дерзкой шутке туземца, и вновь подняли бокалы.

Ах, - сказала голландка Амалия, невесть как затесавшаяся в сообщество бриттов, - как гостеприимен и чуден этот народ!

С ней все согласились. Дед Андрей, издалека увидевший оживление за гостевым столом, медленно побрел к нему. Перед ним то и дело вскакивали приглашенные гости, желавшие выпить с настоящим хозяином свадьбы. Американец Джон автоматически отметил про себя, что старик-молдаванин похож сейчас на большую китовую акулу, вокруг которой то и дело снуют рыбы-лоцманы. Чем-то сравнение Джону не понравилось. Сосредоточившись, он понял, в чем дело: китовая акула совершенно безопасна и неагрессивна. А этого о деде Андрее, глядевшем на людей внимательно и зло, сказать было нельзя. Старик улыбался только ртом. А из-за того, что губы у него были очень красные, казалось, что кто-то взял, да и полоснул ножом по лицу Андрея, из-за чего у него и возник шрам, по недоразумению названный ртом.

О, - восхитился сам себе Джон, и полез в боковой карман брюк за блокнотом.

Молодой американец решил, что обязательно напишет книгу о Молдавии, когда вернется домой. Вообще Джону казалось, что он вполне может быть писателем. Поэтому парень все время старался записывать удачные сравнения и мысли, приходившие ему в голову. В первую очередь, конечно – сравнения. Мысли это не так важно, ведь Джон собирался быть писателем, а не философом.

Вы журналист? – неверно понял жест молодого американца сельский учитель.
Э… да, - смущенно ответил Джон, пряча блокнот в карман.
Кстати, позвольте полюбопытствовать, отчего у вас на брюках столько карманов? Это сейчас модно.
Да, и к тому же это очень удобно.
На вашем месте, - улыбнулся учитель, начинавший раздражать Джона, - я бы пригласил на танец одну из местных девушек. Поглядите, как они в вас заинтересованы.
Да они в мою сторону и не смотрят!
Вот это, как раз, и означает, что вы им очень интересны. Право же, станцуйте!

Джон вышел из-за стола и неловко подошел к девушкам. К его удивлению, особо приглашать никого не пришлось: при его появлении с места вскочили три девицы. Повезло той, что в центре, - она подскочила к Джону раньше других. Девушка американцу понравилась: в отличие от его соотечественниц, приехавших в Молдавию вместе с ним по направлению «Красного креста», она обладала великолепными формами. Настолько великолепными, что у Джона закружилась голова, и потому он поспешно закружил партнершу в танце. По залу прошел шепоток: восторженные селяне спрашивали родителей девушки, когда та сыграет свадьбу с иностранцем. Довольное и смущенные родители отнекивались.

Танцевать получалось у американца не очень хорошо: Вероника (так звали девушку) была повыше ростом и поплотнее, чем он. Джон даже вспотел, но списал это на алкоголь и духоту.

Как вас зовут? – спросил он партнершу.
Вероника, - девушка, не знавшая английского языка, догадалась, о чем спрашивает ее парень.

Английский в школе Вероника, конечно, учила, но из-за постоянных отлучек на занятиях (родители часто брали ее с собой работать в поле) язык этот почти не знала. Поэтому старательно пыталась услышать в речи молодого американца, пригласившего ее на танец, знакомые слова.

Как вы прекрасны, - заплетающимся языком сказал Джон, и вновь положил горячую влажную руку на ее талию. – В Америке редко встретишь красивую девушку вашего возраста в провинции. У нас такие красавицы, едва им исполняется восемнадцать, уезжают покорять Голливуд.
Сниматься в Голливуде, - смутилась Вероника, - ну, что вы…
Да, в Голливуде, - подтвердил Джон, - ведь красивая девушка у нас всегда мечтает о кино.
А кем? – от волнения Вероника даже чаще задышала.
Простите, не понимаю.
Я вас не понимаю. Вы говорили про кино, и что-то про Голливуд.
О, да, конечно, я был в Голливуде. Это прекрасное место. Американская мечта.
«Дрим»? – озадаченно переспросила девушка (распространенная когда-то в Молдавии марка дешевых сигарет – прим. автора), и яростно замотала головой. – Нет, что вы, я не курю.
У вас нет мечты? – удивился Джон. – Но разве можно жить без мечты?!
Нет, нет, - отнекивалась Вероника, - не хочу я курить. Не дай Бог, узнает мама…
О, - Джонку показалось, что он понял девушку, - так ваша мечта – быть мамой? Как это прекрасно, поверьте. Ведь крепкая семья и много детей это то, о чем должна мечтать каждая женщина.
Да хватит, - рассердилась вероника, - мне такое предлагать. Что я, гулящая девка, какая, или городская, чтобы этот ваш «Дрим» курить?
Мечта, мечта, - с улыбкой закивал Джон, - да, конечно, это прекрасно. Простите, что неправильно понял вас, когда решил, что у вас нет мечты. У такой прекрасной девушки как вы, может быть только прекрасная мечта. Прекрасная, как роза.
Не Роза, - поправила партнера девушка, - а Вероника.
Да, - довольно засмеялся Джон, - сейчас, мне кажется, я вас прекрасно понял. Вы решили, что я назвал вас Розой, думая, будто это ваше имя. Я понял, понял, что вас зовут Вероника. Но вы прекрасны, как роза. Цветок. Как цветок, понимаете?

Довольная Вероника поняла, что ей хотели сделать комплимент, и молча прижалась влажной щекой к щеке Джона. Девушка томно прикрыла глаза: начинался медленный танец.

И когда, вы говорите, - спросила, наконец, Вероника, - я поеду с вами в Голливуд?

ХХХХХХХ

Подай, Христа ради.

Нищий маячил перед Андреем, как напоминание о том, что все праздники рано или поздно кончаются. А уж тем более, если расслабиться, и перестать собирать деньги.

Деньги, - объяснял как-то старик батраку, - они как энергия, понимаешь? Помнишь уроки физики в школе? Энергия, она или собирается, а по-умному аккумулируется, или тратятся. И третьего не дано.
Физики у нас не было, - отвечал глуповатый подросток, пасший Андрею скот за еду и два доллара в сезон, - учитель в Италию подался, на заработки.
И правильно, - вздыхал, мелко крестясь, старик, - зачем таким вот неучам физика? Лучше уж здесь, у меня, уму-разуму наберешься. Заодно и по хозяйству поможешь.

Сейчас Андрей стоял у забора, пошатываясь. Старик вышел подышать воздухом, почувствовав стеснение в груди. Это место у забора было его любимым. На глиняных горшках, усеявших столбы, как головы турок – колья во дворе Цепеша, отдыхали звезды. Под забором мелко тряслась замерзавшая собака. Свежий иней приятно холодил разгоряченные руки.

А ты откуда взялся? – грубо спросил нищего Андрей.
Подайте Христа ради, - невнятно пробормотал бродяга, - Христа ради, подайте.
Христа ради работают, а не подают. Вот ведь стервец, - поразился старик, - да ты пьян, как свинья.

Андрей, думавший было сначала накормить нищего, почувствовал в груди обжигающую ненависть. Ходят, пьяные мрази, по селам: развелось их, как блох на паршивой собаке. Все пьяные, все на одно лицо: курносые, с глазами-щелочками, пахнут, не приведи Господь, как дерьмо, и работать не хотят. Все бы им пить, да пить. А Ион его, - сын, кровинушка, - погиб в этой клятой России на заработках. Работал, не покладая рук. Трудился, как проклятый. Все денег хотел на трактор заработать, чтобы хозяйство еще крепче стало. Лежит сейчас, как собака зарыт, в какой-нибудь средней полосе, под березой. Без могилы, без памятника: его ведь, бедолагу, с двумя напарниками засыпало. Так хозяин, - Андрею сказывали, - на месте этом деревянный крест воткнул, да и разогнал в тот же день молдавских работяг, от греха подальше. А те, как псы, разбежались. И никто за них там не вступится – там, в России, - они скот. Русские, и голытьба: чтоб они сдохли. Вот кто всему миру жить мешает.

Андрей тихонько выдохнул, и взял голову в руки. Главное, не убить, подумал он. Старик знал, что в гневе он неуправляем. Не убить, решил старик, и постарался не глядеть на нищего, дыша размеренно и глубоко.

Кушать, кушать. Христа ради, кушать. Кушать дай.

Нищий то ли плакал, то ли смеялся.

Пошел прочь, - едва дыша от ярости, - тихо сказал Андрей. Работать не хочешь, шляешься по селам, пьешь, может, ты еще и вор?

Последнее было явным преувеличением. Вором ослабший бродяжка никак не мог быть. Он и стоял-то еле-еле. А чтобы воровать, в молдавской деревне нужно много здоровья: воров часто ловят, и жестоко бьют. Андрей об этом подумал, но сердце его не смягчилось. Но злость отходила.

Преставилась во мне злость, - негромко сказал Андрей, - и иди отсюда, алкаш. Иди от греха подальше. Глаза б мои тебя не видели.
Не видели, не видели, - радостно захихикал нищий. – Не видели, кушать, кушать дай, ам. Ням. Ам. Дай. Не видели. Не видели. Не видим.

Андрей чиркнул спичкой: обе глазницы бродяги были пустые.

ХХХХХХХХХ

А денег у тебя много?

Девушка кокетливо глядела на Джона, придерживаясь за руку парня. Пара прогуливалась. Перед тем, как выйти пройтись, Джон, по просьбе Вероники (переводил сельский учитель) испросил на то разрешения ее родителей. Все на свадьбе решили, что брак между американцем и Вероникой – дело почти решенное. Посмеивавшийся учитель не стал разъяснять Джон и его коллегам особенности местного менталитета.

Конечно, прекрасен, - Джон решил, что вопрос девушки относится к прекрасному небу над их головами.

Вообще, небо в Молдавии американца поражало и восхищало. Здесь оно висело над землей очень низко: наверное, в стране, которую за три часа можно объехать кругом, по-другому и нельзя, думал Джон. Высокое небо смотрелось бы здесь неуместно: как высокий потолок в маленькой комнатушке. Джон, играя, потянулся за звездой. Как, все-таки, здесь все романтично. И даже когда ты чуть сходишь с ума, и пытаешься взять в руку свет огромного небесного тела, может быть, давно уже угаснувшего, красивая девушка тянется за ним вместе с тобой. Джон не выдержал, и, повернувшись, поцеловал Веронику. Бормотание, раздавшееся у ограды, американец принял за невнятную связь далеких радиостанций. Очнулся он от боли в руке: вероника перестала его целовать, и тянула обратно к дому.

Нет, нет, - запротестовал парень, - здесь так хорошо, так свежо и прохладно.
Идем, - смеясь, тянула его Вероника, - идем отсюда. Да не в дом, не в дом я тебя тащу. За дом. Понимаешь?

Джон, по блеску глаз девушки понявший, что его ждет какой-то приятный сюрприз, уже не сопротивлялся. Вдруг бормотание под забором усилилось, и парень остановился.

Это еще кто? – удивился он. – Что это за несчастный парень?
Идем, - тянула его Вероника, - идем. Не обращай внимания. Попрошайка. Калека.
Что? Не понимаю.
Пьяница. Инвалид.
О. – осуждающе покачал головой Джон, - нельзя говорить инвалид. Он не инвалид, а – молдаванин с ограниченными физическими возможностями.

Но девушка смотрела так призывно, и так сладко лизнула его в ухо (американец чуть с ума не сошел) что Джон решил вернуться к ограде попозже.

ХХХХХХХХХХХ

Есть, кушать дайте.

Нищий бормотал без остановки. Андрей, вновь вышедший из дома, подумал, что его бы это, стой он у забора все время, сильно раздражало. Но поскольку старик выпил еще пару стаканчиков вина, и вновь закусил, бить бродяжку он не стал. Андрей лишь закурил, и присел рядом со слепым нищим, дрожавшим без остановки.

Вот ты, - начал старик, - хочешь получить от меня еды. Еды я тебе не дам, потому что вряд ли ты от голода помрешь. А вот добрый совет ты, убогий, получишь. Не знаю, как ты без глаз остался, но, чую, без пьянки дело не обошлось. Ну что ж, раз оно так случилось, значит, Бог тебя наказал. А Бог, он справедливый. Вы, голытьба, вечно Бога поминаете, когда по дворам ходите, и у честных трудяг хлеба просите. А я что, рисую его, хлеб этот? И кто сказа: трудитесь в поте лица своего? Не Бог ли? То-то же. Ты вот думаешь, раз тебя Бог за пьянство наказал лишением обоих глаз, то тебе уж и работать не надо. Раз, мол, сирый, да убогий, значит, и трудиться не надо. Так?
Так, так, - быстро и согласно закивал нищий, - кушать, кушать, кушать.

Это было так нелепо, что Андрей не смог удержаться от смеха. Похлопав себя по ляжкам, старик снова закурил, мечтательно выпустил дым в лицо попрошайке, и продолжил:

И вот получается, что если я тебе сейчас поесть дам, то совершу грех. Потом что силы в тебе еще, наверняка есть, раз стоишь, и бормочешь здесь что-то, вместо того, чтобы пойти к стогу сена, зарыться в него, поспать, а завтра заработать на кусок хлеба.
Хлеба, хлеба, хлеба, - скороговоркой поддакивал нищий.
Что ты все заладил, - рассердился старик, - одно слово говорить. Ты как дятел. Дятел, дятел, дятел.
Есть, есть, есть.

Андрей потушил вторую сигарету, встал и потянулся. Становилось скучно. Нищий с надеждой прислушался с шуму палой листвы под ногами человека, но понял, что тот уходит. Бродяжку пошатнуло, и он упал на колени.

Обернувшись, старик увидел это, и крикнул:

И не проси даже!

ХХХХХХХХХХХ

Джон встал у ореха, и расстегнулся. Внизу на ощупь все было липким, но брезгливый обычно американец на этот раз трогал себя с удовольствием. Ведь то, что он трогал, только что побывало в роскошном теле молдавской девушки Вероники. О! Вероника была лучше всего, что было у Джона. Лучше всех женщин. Лучше даже мужчин, с двумя из которых, - один преподавал в их школе физкультуру, - и Джона были половые контакты. Именно так. Половые контакты. Потому что в сравнении с тем, что у него было только что с Вероникой, все остальные плотские утехи любовью, или даже сексом, назвать было нельзя.

Скромные репетиции перед великой битвой, - негромко сказал себе Джон, и довольно хмыкнул.

Вероника была лучше первой школьной подружки, Вероника была лучше украинской шлюхи, которую Джон оприходовал в Албании, где работал в организации «Американские добровольцы против торговли женщинами из Восточной Европы на Балканах»; она была лучше руки, смазанной жидким мылом, в ванной, тайком от родителей, лучше замужней подружки, зашедшей как-то выпить чаю со льдом к безработному Джону, лучше девушек, которых приводил Майкл.

Майкл. Брат. Интересно, как он там? Джон почувствовал на глазах слезы. Он завидовал Майклу: завидовал всегда, с детства, но после того, как Майкл вступил в армию и поехал в Ирак. Ирак. Вот где здорово, и интересно!

Джон встряхнулся, и застегнул ширинку. Сзади на плечи ему легли нежные руки.

Безусловно, мы должны пожениться, - сказал он мечтательно Веронике, - и чем скорее, тем лучше.

Молодой американец представил себе, как ему будут завидовать парни из квартала, где он вырос. Молодая, отлично сложенная телка, которая и готовит, наверняка, отлично, покорная, нежная. И одевается, как надо. Без всех этих дурацких прибамбасов наподобие бесформенных комбинезонов или военных брюк, которые так любят напяливать на себя женщины у него на Родине. Нет, конечно, ничего против он не имел: американская женщина заслужила право быть наравне с мужчиной. Но это же американская женщина, а Вероника, слава Богу, молдаванка. Подумав, Джон расстегнулся, и, взяв на руки Веронику, и путаясь в штанах, вновь понес ее за сарай.

Кушать, - напутствовал их вслед нищий, зарывшийся в кучу листьев под орехом.

Близорукий Джон помочился прямо на него.

ХХХХХХХХХ

Вы, американцы, - ласково говорил Андрей гостям, - дали нам все.
Почему же вы так бедно живете?
Э, - презрительно отмахнулся старик, - что значит «бедно»? Бедно живут неудачники. Голытьба. Наверняка, и у вас они есть. Но у нас больше. Это потому, что коммунисты отучили народ трудиться. До того, как пришли «красные», у моего отца было много земли, два стада коров, табун лошадей. На него работали пятьдесят, а иногда и сто человек! Представляете себе?! А потом пришли Советы, и все отобрали. Моего отца назвали кровопийцей, и расстреляли. А что плохого он сделал?! Давал работу людям. А потом землю раздали колхозам, где нас заставляли трудиться, как скот, и ничего за это не платили. Слава Богу, Советы рухнули. И вы, американцы, помогли нам разработать программу «Земля». По ней каждому человеку дали пусть клочок, но все-таки свой, земли.
Для клочка ваши поля слишком обширны, - перевел сельский учитель.
Так ведь землю можно было купить у тех, кто не справился! – оправдался старик. – И вот теперь каждый, кто хочет работать, зарабатывает. Можно сказать, у нас теперь коммунизм.
Это как?! – смеялись иностранцы.
Каждый зарабатывает по способности, - острил дед.
Джон бы сказал вам, - улыбнулась веснушчатая голландка, - что мелкие земельные хозяйства теперь нерентабельны.
А они и не будут мелкими! Мы, зажиточные крестьяне - подлинные трудящиеся, рано или поздно всю землю скупим.
Мы действительно принесли вам демократию?
Конечно! И равенство, и процветание. Конечно, вначале было трудно. Приходилось ездить на заработки в Россию, чтобы собрать денег на начальный капитал, - помрачнел дед Андрей, - многие там, в России, умирали или пропадали без вести, но теперь это все в прошлом. Пусть в деревне будет пять процентов богатых, а остальные – на них работают. Зато мы встанем на ноги, и прокормим страну!
Мы искренне рады вашим словам!

Сельский учитель устал переводить, и испросил соизволения выйти, и, пошатываясь, побрел к дверям. Он чувствовал, что опьянел. Выйдя во двор, учитель отвязал от ограды свой велосипед, тайком прихватил серп, лежащий под дверью сарая (оттуда доносилось хихиканье – молодежь гуляет, - равнодушно подумал смертельно уставший учитель), и поехал к окраине деревни.

Андрей, также уставший от бесед с иностранцами, оставил их, и вышел во двор, прихватив кусок хлеба. Бродягу все-таки стоило бы накормить. Правда, во дворе его не было.

Походив немного по двору, старик увидел, наконец, какую-то кучу под орехом, и, приглядевшись, увидел бродягу.

На, жри, - бросил Андрей хлеб бродяжке, - не подавись только.

Бродяга не подавился. Правда, он и не ел. Бродяга умер, и душа его, отрезвев, мучительно пела что-то в павших листьях ореха. Вздохнув, и перекрестившись, Андрей поволок тело, от греха подальше, за забор, на пустой участок земли, и там закопал несчастного. Если бы пьяница умер чуть позже, когда начинало светать, то Андрей увидел бы в кармане пиджака, наброшенного на голое тело, мятую, грязную справку. Большинство букв стерлись, но кое-что старик бы разглядел: «…удостоверяющий личность. Выдана Иону Брагишу, выписанному из больницы города Пскова…».

Похоронив сына, старик вернулся в дом.

ХХХХХХХХХХ

Хряк Боржом наклонил голову, и почесал ее о косяк. Потом привалился горячим боком к двери, и блаженно засопел. В хлеву было темно, но для Боржома это ровным счетом ничего не значило: свиньи прекрасно видят в темноте.

Если бы Боржом был человеком, из него бы вышел прекрасный разведчик. Впрочем, это было не так. Потому что, будь Боржом человеком, его никто и никогда не заставил бы ничего делать. Боржом был патологически ленивым хряком. Он бы не пошел в разведку. Ни с кем, и никогда. Вполне может быть, что Боржом, стань он человеком, подался бы в буддисты.

Самец свиньи Боржом, - названный дедом Андреем в честь минеральной воды, излечившей его, деда, от хронического гастрита, - жил в этом хлеву вот уже семь лет. За это время он покрыл несчетное число самок, которых для хряка деда Андрея привозили со всей республики. Все хотели поросят от хряка деда Андрея. Ведь Боржом был породистый рекордсмен.

Blog

Эра милосердия