Geum.ru

Сша цитадель мирового капитализма, охраняющая его устои во всех углах земного шара

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4


Правда, под влиянием кризиса официальной идеологии среди американской интеллигенции заметно усилился интерес к марксизму[41]. В последние годы в США все чаще проводятся симпозиумы, посвященные марксизму, о нем говорят и пишут в положительном духе. Широкий отклик в стране вызывает деятельность молодого американского Института марксистских исследований. Растет и популярность Коммунистической партии США.


Однако ни марксистская теория, ни коммунистическая идеология не пользуются пока решающим влиянием среди американской интеллигенции.


Молодая интеллигенция отвергает существующий строй, но не знает, ни чем его заменить, ни как это сделать. С одной стороны, она боится раствориться в массовом движении, потерять свою автономию в жестких организационных формах политической партии. «Многообразие и децентрализация новой левой - одно из ее величайших преимуществ, которое нужно всячески поощрять и поддерживать»,- писали редакторы журнала «Труды левого движения» [42]. С другой стороны, они понимают, что без массового движения интеллигенция бессильна, ее протест не будет замечен. «Трудно быть социальным критиком внутри общественного движения и трудно - без него»,- замечает социолог С. М. Миллер[43].


Критически настроенная интеллигенция горячо осуждает обывательский конформизм и приспособленчество. Но существуют скрытые формы конформизма. Например, интеллектуальная всеядность. Ценнейшее качество интеллекта - способность смотреть на вещи под разными углами зрения, умение стать на чужую точку зрения легко превращается в собственную противоположность, в беспринципный эклектизм.


Сейчас, в век массового производства духовных ценностей, когда с разных сторон человек получает огромное количество самой разнообразной информации, которую он не в состоянии самостоятельно переварить, эта опасность особенно велика. Речь идет не только о трудности выработки подлинно индивидуального стиля, образа мышления, вкуса: страшно равнодушно-потребительское отношение к идеям. То, что какая-либо серьезная книга или фильм имеет успех, еще вовсе не доказывает, что они оказывают влияние. «Успех, потерявший свою реальность, хуже, чем неудача,- замечает Гофштадтер.- Широкая либеральная публика среднего класса, от которой зависит этот прием, теперь подходит к труду интеллектуалов с мягкой, поглощающей терпимостью, которая совершенно отлична от жизненного отклика. Писателю, который только что выпотрошил их образ жизни и их


беспринципные компромиссы, читатели теперь говорят: »Как интересно!?«, или даже иногда: »Как верно!« Такая пассивная терпимость может только бесить писателя, который интересуется не только размером своих гонораров и надеется действительно оказать какое-то влияние на ход событий или внести определенную лепту в моральное сознание своего времени» [44]


Принцип терпимости, который в свое время был выдвинут как оружие против господствовавшего религиозного фанатизма, в руках консерваторов и обывателей превращается в скользкое и аморфное оправдание «статус-кво». Именно против такого понимания направлена замечательная книга Роберта Вольфа, Баррингтона Мура и Герберта Маркузе «Критика чистой терпимости», утверждающая право угнетенных меньшинств «сопротивляться с помощью внелегальных средств, если легальные оказались неэффективными»[45].


Эта опасность существует не только в сфере потребления, но и в сфере производства идей. Далеко не всякий нонконформист представляет действительную угрозу для правящих кругов. Нонконформисты были в любом обществе, и не все они подвергались преследованиям. В первобытном обществе человек, непохожий на других, мог стать шаманом, и тогда его специфическое видение мира воспринималось как нечто само собой разумеющееся. В средние века его либо сжигали, либо он становился юродивым, и тогда к нему относились со смешанным чувством страха, почтения и пренебрежения; его социальная роль давала ему право на необычность, исключая возможность массового подражания. В буржуазном обществе существует немало писателей, художников, философов, поэтов, которых с полным основанием можно назвать хорошо оплачиваемыми нонконформистами. Нет, они не приспосабливаются к господствующим вкусам, они даже оскорбляют их. Но производимый ими шум не потрясает реальных устоев общества, а только щекочет нервы обывателя. «В Америке,- пишет писатель Норман Мейлер,- мало кто поверит в вас, если вы не непочтительны». «Но,- добавляет социолог Кристофер Лэш,- правда состоит в том, что больше всего вам доверяют, если вы прикинетесь бунтарем»[46]. Такая спекуляция возможна и на «левых» идеях, утрачивающих при этом всякую серьезность.


Развитый интеллект позволяет человеку выходить за рамки своей непосредственной групповой принадлежности и заставляет его чувствовать не только свою собственную, но и чужую боль. Но тот же интеллект способен объяснить и оправдать любую гнусность: ведь в конце концов все на свете относительно... Ирония скрывает неудовлетворенность и внутреннюю боль; люди, которые по-настоящему больны ею, стремятся прорвать эту стену, мешающую выражению подлинных чувств. «Не слушайте нашего смеха, слушайте ту боль, которая за ним. Не верьте никому из нас, верьте тому, что за нами» [47], - писал Александр Блок. Но кроме трагической иронии, существует ирония самодовольная, которая позволяет, ничего не делая, пользуясь всеми благами мира, чувствовать себя выше окружающей среды и которую Генрих Бёль метко назвал наркотиком для привилегированных [48].


В отличие от других общественных слоев, у которых социальный протест, пока он носит стихийный характер, как правило, связан с конкретными материальными интересами, интеллигентский протест имеет характер обобщенный и выражается прежде всего в моральных терминах. В этой обобщенности - его сила, поскольку моральный призыв обращен ко всем и каждому. Но в ней же и его слабость. Отвлеченно-моральная критика общества рискует оказаться романтической и чисто негативной.


Американские «критические» социологи исключительно ярко описывают процесс разрушения человеческой личности, бессилие человека перед лицом военно-бюрократической машины, стандартизацию культурных ценностей и т. п. Свою неудовлетворенность миром они пытаются выразить в какой-то одной общей формуле. «Хотел бы в единое слово я слить мою грусть и печаль!..» - что может быть понятнее и естественнее этого желания, особенно, если единственное «практическое мероприятие» состоит в том, чтобы «бросить то слово на ветер, чтоб ветер унес его вдаль»? Но если вы хотите не просто выразить свою неудовлетворенность я тоску, а и разобраться в ее причинах,- одного слова, пожалуй, недостаточно. Иначе оно на ваших глазах превратится в очередное бессодержательное клише.


Именно это происходит со знаменитым понятием отчуждения, которое стало, пожалуй, центральным символом веры левой интеллигенции, символизируя все беды и злоключения человека и общества.


Эта исключительно емкая философская категория несет в себе богатейшее социально-критическое начало, выражая неудовлетворенность существующей социальной действительностью с позиций (по-разному понимаемого) гуманизма. Недаром она была отправной точкой социально-исторических построений молодого Маркса, да и сейчас играет важную роль в марксистской литературе. Но термин этот в высшей степени многозначен. Что же конкретно обозначает он в новейшей американской социологии и философской публицистике? Отчуждение, пишет Джеральд Сайке в предисловии к составленной им одноименной двухтомной антологии,- это «смутная, но реальная беда, которая уже овладела каждым, кто не почувствовал красоты на странице 936, ужаса на странице 52, мудрости на странице 688, пафоса на странице 568. страсти на странице 581. Учебное определение дается на странице 67. Желание сразу же посмотреть эти абзацы свидетельствует только о тяжелом случае отчуждения. Полное отсутствие интереса к ним было бы еще хуже» [49]. Допустим, что это шутка. Но и в специальной литературе этот термин обозначает все, что угодно.


Одни авторы подразумевают под отчуждением переживания отдельного индивида, не чувствующего себя свободным в своей жизнедеятельности, другие - объективный процесс отстранения определенных социальных групп от тех или иных общественных ценностей (отчуждение рабочего от средств производства, власти - от управляемых, и т. п.). Одни выводят отчуждение из всеобщих условий человеческого существования, другие - из конкретных социальных условий, таких, как частная собственность или общественное разделение труда, третьи - из индивидуально-психологических факторов. Я не собираюсь давать здесь собственную трактовку проблемы отчуждения, тем более что уже писал об этом в другой статье[50]. Я хочу только подчеркнуть, что понятие это обозначает целую совокупность столь же значительных, сколь и различных проблем. Одно дело - объективная закономерность общественного развития, другое дело - стихийность, неуправляемость социальных процессов. Одно дело - необходимость труда вообще, другое дело - его подневольность, принудительность. Одно дело - всеобщая зависимость людей от природных условий или наличного уровня производительных сил, другое дело - социальное неравенство, когда одни люди присваивают себе труд других или обладают монополией на политическую власть. Обозначение всего этого одним и тем же термином отнюдь не облегчает понимание конкретных социальных процессов н возможных способов воздействия на них.


Интеллигенция должна не просто аккумулировать и выражать общественные настроения, но и анализировать, объяснять то, что за ними кроется. Опасно фетишизировать существующее общество, принимать его за единственно возможное. Но не менее опасны социальные утопии, иррациональный активизм, не ведающий, что творит.


Глобальная «критика общества» часто грешит абстрактностью и романтизмом. Описывают, например, отрицательные последствия урбанизации, трудности жизни в каменных джунглях гигантского города-спрута. Но при этом не задумываются над тем, можно ли остановить рост городов и каким образом. Говорят об одиночестве человека в большом городе и о том, как индустриализация подавляет индивидуальность, и забывают о страшной тирании мещанского общественного мнения в маленьких общинах, о которой Джон Чэпмен писал, что по сравнению с ней «старомодная тирания Медичи, пап или Австрии - детская игрушка» [51]. Справедливо критикуют «коммерческое искусство», возмущаются низкими интеллектуальными критериями и т. д., но при этом не умеют разграничить процессы, обусловленные тем, что культура действительно становится массовой, а средства ее распространения индустриализируются, от процессов, обусловленных превращением духовных ценностей в товар; не учитывают историчности самих эстетических критериев; безосновательно говорят о деградации всей современной культуры.


Глобальная критика, при всей своей напряженности, часто играет двойственную социальную роль. Она рождает неудовлетворенность, но не указывает реальных путей деятельности. Чтобы перевернуть мир, нужно все-таки иметь точку опоры. Тотальное же неприятие по самой сути своей иррационально, и то, что кажется безобидным и даже привлекательным на уровне теоретических рассуждений, становится страшным, воплощаясь в действии.


Сделаем небольшое отступление.


Из примитивных историко-философских книжек, где есть только два цвета - черный и белый, трудно понять, почему Ницше, оказавшийся идейным предтечей фашизма, был одно время кумиром многих прогрессивных мыслителей, таких, как Генрик Ибсен, Альберт Швейцер или Томас Манн. Но откройте сочинения Ницше, и загадка рассеется. Немецкий философ отнюдь не был «охранительным» мыслителем. Наоборот, он резко обрушивался на пошлость буржуазной жизни и обосновывавший ее рассудок. Цивилизация идет от победы к победе, самодовольно вещали позитивисты. Нет, отвечал Ницше, наше время - время распада, «нет ничего, что бы стояло на ногах крепко, с суровой верой в себя: живут для завтрашнего дня, ибо послезавтра сомнительно. Все на нашем пути скользко и опасно, и при этом лед, который нас еще держит, стал таким тонким; мы все чувствуем теплое и грозящее дыхание оттепели - там, где мы еще ступаем, скоро нельзя будет проходить никому»[52]. Ницше пишет об обесценении традиционных высших ценностей, об убыли достоинства человека в его собственных глазах. Вместе с тем он отвергает философию глобального пессимизма. «Современный пессимизм есть выражение бесполезности современного мира,- не мира и бытия вообще» [53]. Он осуждает объективизм и гелертерство господствующей культуры, которая заполняет ум человека впечатлениями, не стимулируя его собственной активности. Осуждая отрыв познания от потребностей практического действия, Ницше обращается к человеку, субъекту, личности.


Была ли эта критика общества, морали и науки XIX века справедливой? Да, очень во многом, и именно это привлекало к Ницше передовые умы его времени. Эти люди хорошо понимали иронию Ницше, его полемические преувеличения. Они видели в нем не разрушителя, а продолжателя гуманистической традиции и не придавали значения его филиппикам против интеллекта, адресуя их исключительно буржуазному рассудку. Но если некоторые радикальные мыслители конца XIX - начала XX века видели в ницшеанском «сверхчеловеке» выражение символического протеста против отчужденного и обезличенного мира буржуазной собственности, тс идеологи фашизма с не меньшим основанием нашли в нем свой собственный прообраз, образ человека-зверя, «освободившего» свои скованные культурой животные инстинкты и призванного «омолодить» человечество именно своим варварством. Индивидуализм Ницше только казался отрицанием буржуазности, но никогда не был им на деле. И хотя Томас Манн возражал против отождествления взглядов Ницше с фашизмом, он не мог не признать их идейного родства. «...Не лучше ли было бы воспитывать в массах уважение к истине и разуму и самим научиться уважать их требования справедливости, чем заниматься распространением массовых мифов и вооружать против человечества орды, одержимые »могучими иллюзиями»?»[54]. - писал он на основе исторического опыта.


О том, куда приводит «невинный» на первых порах антиинтеллектуализм, нельзя забывать и сегодня. Идеологи движения, лишенного четкой положительной программы и определенной организационной структуры, легко приходят к апофеозу стихийности. Само преодоление отчуждения мыслится многими как разрушение любых «заданных» форм и рамок, как торжество самопроизвольного начала.


Конечно, революционное движение не может обойтись без разрушения. Всякая социальная критика является одновременно критикой конкретных форм рациональности, свойственных данной социальной системе, делающих ее не хаотическим нагромождением институтов, а именно упорядоченным целым. Невозможно, например, критиковать капитализм, не ставя под вопрос систему мышления, основанную исключительно на принципе взаимной выгоды (хотя рациональность и эффективность этой системы доказаны опытом капиталистического хозяйства). Но плохо, если бунт против капиталистической рациональности, против рациональности рынков и прибылей становится бунтом против самого разума и организации, как таковых.


Человек, разуверившийся в разуме, не видящий путей рационального разрешения своих проблем, неизбежно впадает в отчаяние; для него типичны чувства беспомощности, растерянности, страха и озлобленности. В индивидуально-психологическом плане это превращается в невроз, а в социальном - рождает стихийный анархический бунт против всех и всяческих общественных норм, против социальной дисциплины и организации, как таковых. Этот анархический бунт легко подчиняют своим целям фашистские демагоги.


В фашистской пропаганде нередко варьируются те же мотивы, что и в леворадикальной критике: обезличенность общества, всесилие бюрократии, холодность и жестокость мира. Но вместо разумного анализа действительности фашизм апеллирует к эмоциям. Место теоретической программы занимают иллюзии. («Человек может умирать лишь за ту идею, которой он не понимает»,- говорил Гитлер.) Общественная жизнь рисуется как сеть заговоров со стороны врагов (коммунистов, негров, интеллигентов), которых надо разоблачать и уничтожать. «Зримый враг», против которого надлежит сплотиться, дополняется столь же зримым «вождем», носителем благодати, каждое слово которого - откровение. Тот факт, что не все воспринимают это откровение, только усиливает фанатизм его приверженцев, доказывая их «избранность»,- ведь только они видят «истинный свет», скрытый от непосвященных. Жесткая дисциплина, не допускающая индивидуальных вариаций, создает ощущение психологической надежности, устраняет сомнение, снимает проблему личной ответственности. Разумеется, все это не вечно. Фанатизм нужен, чтобы сломать существующий порядок. Затем, как видно хотя бы из истории фашистской Германии, положение меняется. Слишком «беспокойные» штурмовики подлежат уничтожению. Бюрократический аппарат становится жестче, чем когда бы то ни было, энтузиазм сменяется рутиной и принуждением. От широковещательных обещаний ничего не остается, а всякий инакомыслящий становится «внутренним врагом». Но дело уже сделано, власть захвачена и свергнуть ее не так-то легко...


Фашизм, увы, не только история. Обстановка политического кризиса, в котором оказались Соединенные Штаты, способствует консолидации не только демократических, но и крайне правых сил. Идеологам американских «левых» приходится думать не только о том, куда пойдут они сами, но и о том, каков социальный эффект их влияния на другие слои общества, особенно на молодежь.

4


По сравнению с прошлым веком заметно изменилась и сама интеллигенция, и ее социальная роль. Многие проблемы теперь формулируются по-новому. Но и старые истины не потеряли своего значения. Как и раньше, «служенье муз не терпит суеты». Коллективные методы работы, все шире распространяющиеся в науке и технике, не отменяют необходимости творческого уединения, отключения от практических задач не только для поэта, но и для физика или математика. Профессионализация умственного труда рационализирует использование интеллектуальных ресурсов общества, но не уничтожает ни бескорыстных творческих поисков, ни труда «по призванию», хотя то, что раньше мыслилось как отношение между интеллигенцией и «остальными», теперь все же чаще выступает как отношение между разными группами внутри интеллигенции («идеологи» и «техники», «физики» и «лирики»).


Пока интеллигенция была сравнительно узким верхушечным слоем, ее влияние на повседневную жизнь было ограничено. Даже понимая необходимость слияния с народом. она опасалась, что будет отвергнута, что тонкий слой культуры не выдержит напора здоровой, но невежественной массы. «Что. если тройка, вокруг которой »гремит и становится ветром разорванный воздух»,- летит прямо на нас? Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной тройке, на верную гибель»,- говорил в своем докладе «Народ и интеллигенция?» (ноябрь 1908 года) Александр Блок[55]. Интеллектуальная свобода понималась в этих условиях прежде всего как свобода от внешних ограничений, цензурных запретов, вмешательства извне. Бессилие же изменить реальные условия интеллигенция воспринимала как свою трагическую вину перед народом; это чувство было особенно развито у многих дореволюционных русских интеллигентов.


Сегодня интеллигенция стала составной органической частью общества, проникла во все звенья социального механизма. И это значит, что колоссально возросла ее ответственность. Не затворничество в башне из слоновой кости, а активная борьба за реализацию передовых идей - вот путь лучших представителей современной интеллигенции. Свобода как слияние с прогрессивными силами общества не означает отказа от критического созерцания и самоанализа. Сила философа как философа не в том, что он умеет стрелять. Но когда восьмидесятилетний Бертран Рассел участвовал в сидячей демонстрации, это был не только политический акт, а свидетельство серьезности и искренности его убеждений. Если интеллектуалы не просто торгуют идеями, но сами живут идейной жизнью, они не могут уклоняться от борьбы за их реализацию.


«Я требую от вас не чувства вины, а чувства ответственности» - эти слова писателя я драматурга Артура Миллера становятся сейчас моральной нормой лучших людей Америки.


Это трудно, очень трудно. Когда кругом торжествует варварство и нужно заботиться лишь о том, чтобы как-то сохранить для будущих поколений хотя бы фрагменты культуры, уже простое непризнание господствующей тенденции и несотрудничество с нею становится подвигом. Однако в обстановке политического кризиса простого неучастия недостаточно. Старый вопрос: «С кем вы, мастера культуры?» - приобретает новую остроту. Как никогда в «мирные» периоды, в условиях кризиса проявляется социальная неоднородность интеллигенции, одна часть которой уже сейчас объективно принадлежит к рабочему классу, другая же верой и правдой служит буржуазии. Политически это требует размежевания буржуазно-либеральных и левосоциалистических течений. Американские либералы могут выступать за равноправие негров и против бомбардировок Вьетнама, но они целиком остаются на почве буржуазного общества. Напротив, леворадикальное движение стремится (это стало особенно заметно в последние месяцы) «связать свою оппозицию к войне с общей критикой американского капитализма», «перевести демократические ценности в социалистические термины» [56].


Получится ли это и насколько значимы будут эти социальные идеалы? На этот вопрос едва ли кто-нибудь может ответить. Темп событий в США нарастает. Я не успел закончить статью, как пришло извещение, что «Труды левого движения» перестали существовать. Одна часть редакции решила сосредоточиться на практических вопросах политическом тактики, другая больше заинтересована в вопросах теории. Возможно, что к тому времени, как эта статья выйдет в свет, обе группы уже выпустят первые номера своих новых журналов. Растет и массовость политического движения, причем в него постепенно, хотя и медленно, включаются вопреки сопротивлению реформистского руководства отдельные профсоюзы. Это особенно важно, так как одна интеллигенция, даже если бы она была гораздо более политически сплоченной, не может одержать победу, без поддержки рабочего класса ее протесты задохнутся. Именно неверие в революционные потенции рабочего класса делает пессимистами многих левых теоретиков вроде Герберта Маркузе. Уровень политического классового сознания американских рабочих действительно оставляет желать лучшего. Но агрессивная политика американского империализма, требующая все больших средств, оборачивается новыми материальными тяготами для трудящихся, способствуя росту всеобщего недовольства... Не стоит, конечно, питать иллюзий. При всей напряженности политической атмосферы в США, это далеко еще не революционная ситуация. Но важно то, что с американского общества сброшена маска стабильности и благополучия. Революционный интеллект можно временно подавить, его можно усыпить, но его нельзя уничтожить.


Опубликовано в журнале «Новый мир», 1968, №1. - С. 173-197.

Сканирование и обработка: Виктор Цайтлер.

По этой теме читайте также:


«Парижская коммуна и французские интеллигенты»

Самарий Великовский


«Десятилетие позора»

Александр Тарасов


«Тщательно скрываемые бунты»

Александр Тарасов


1. 1. L. Coser Men of Ideas. N. Y. 1965, p, 48.


2. 2. "Новый мир", № 8, 1966, стр. 215.'


3. 3. Цифровые данные, см.: М. Gen dell and Н. L. Zetterberg, eds. A sociological almanac for the United Slates, 2-nd ed. N. Y. 1984, L Coser, op. cit, p. 277.


4. 4. L.. Coser, op. cit.. p. 267,


5. 5. К- Маркс и Ф, Энгельс Сочинения, т. 26, ч. 1, стр. 421.


6. 6. См.; R, Holsladier. Anti-intellectualism in American life. N. Y. 1963, p. 10-11


7. 7. W. Lloyd Werner a. o. The American federal executive. New Haven. 1888, pp. 107-108.


8. 8. "A sociological almanac for the United States", p. 50.


9. 9. C. W. Mills, Power, politics and people. N. Y. 1963, p. 605.


10. 10. К. Маркс и Ф Энгельс. Сочинения, т. I, стр. 201.


11. 11. Там же, стр. 206.


12. 12. R. Hofstadter, op. cit.. p. 428.


13. 13. L. Соser, op. cit., р. 321.


14. 14. Там же, стр. 323.


15. 15. Y. Bensman, В. Rosenberg. Mass, class and bureaucracy. N. Y. 1963, p. 312.


16. 16. Cм. H. B. Новиков, Технократические иллюзии в американской социологии. "Вопросы философии", № 7, 1967.


17. 17. R. Hofstadter, op. cit., p. 36.


18. 18. См.: "The American Behavioral Scientist". Vol. VII, № 9, May. 1964. p, 7.


19. 19. См.: "The American Behavioral Scientist". Vol. VII. № 6, February," 1964, p. 15.


20. 20. Hans L. Setterberg. Social theory and social practice. N. Y.. 1962, p. 183.


21. 21. Цит по Loren Baritz. The Servants of power. Middletown. Conn. 1960, p. 201.


22. 22. W. H. Whyte, Jr. The organization man. \ Y. 1957. p. 200.


23. 23. Цит. no L. Baritz.. The Servants of power, p. 201.


24. 24. E. Shils. The calling of sociology, in: T. Parsons a. o. eds. Theories of Society. N. Y. 1961. Vol. II, p. 1141.


25. 25. E. A, Shils. Social science and social policy. "Philosophy of science", Vol. XVI (1949". pp. 222 223.


26. 26. Alvin W. Gouldner and S. M. Miller, eds. Applied sociology. Opportunities and problems. N. Y. 1965, p. 20.


27. 27. Alvin W, Gоuldner and S. M. Miller, eds. Applied sociology. Opportunities and problems, p. 80,


28. 28. Tам же, стр. 81.


29. 29. P. F. Lazarsfeld and W. Thiе1еns, Jr. The academic mind. Social scientists in a time of crisis. N. Y. 1958, p. 46.


30. 30. Там же, стр. 72.


31. 31. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, стр. 283--284.


32. 32. Michael Harrington, The accidental century. N. Y. 1965. p. 163.


33. 33. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 10, стр. 314.


34. 34. Paul Jacobs and Saul Landau. The New Radicals. A report with documents. N. Y. 1966, p. 269.


35. 35. "The New York Times Magazine", January 16, 1966.


36. 36. "Saturday Review", August 27. 1966.


37. 37. См, К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 1, сер. 69.


38. 38. R. Hofstadter, op. cit.. pp. 14-№.


39. 39. L. Соser, op. cit.. pp. 95-96. Разрядка Козера.


40. 40. См.: Р. Орлова. Молодые левые. "Новый мир", М 6, 1967.


41. 41. См. об этом подробнее: Герберт Аптекер. Некоторые тенденции в идеологической жизни США. "Проблемы мира и социализма", N 10, 1966.


42. 42. "The New Radicals", p. 279.


43. 43. A. Gouldner and S. M. Miller. Applied Sociology, p. 454.


44. 44. R. Hofstadter, op. cit.. pp. 418-419.


45. 45. См.: R. Wоlff, B. Moore, Jr. H. Marсuse A critique of pure tolerance. Boston, 1965.


46. 46. С Lasch. The new radicalism In America. N. Y. 1967, p. 343.


47. 47. А. Блок. Собрание сочинений в 8-ми томах, т. 5, М,-Л. 1962, стр. 349.


48. 48. Г. Бёль. Бильярд в половине десятого. М. 1961, стр. 94.


49. 49. Gerald Sykes, ed., Alienation. The cultural climate of our lime. Vol. I. N". Y. 196-1. p. XIII.


50. 50. См.: "Иностранная литература", № 5, 1966.


51. 51. Цитирую по R. Hofstadter, op. cit., p. 411.


52. 52. Фридрих Ницше. Полное собрание сочинений, т. IX. М. 1910, стр. 43.


53. 53. Т а м же, стр. 24.


54. 54. Томас Манн. Собрание сочинений в 10-ти томах, т. Ю. М. 1961, стр. 364.


55. 55. А. Блок. Собрание сочинений, т. 5, стр. 328.


56. 56. "Studies on the Left", Vol. 7, № 1, 1967, pp. 17, 14.