Р. М. Ханинова «спички судьбы» велимира хлебникова: поэтика пламени

Вид материала

Подобный материал:

Р.М. Ханинова

«СПИЧКИ СУДЬБЫ» ВЕЛИМИРА ХЛЕБНИКОВА:

ПОЭТИКА ПЛАМЕНИ

По мнению Ю.Н. Тынянова, высказанному в 1928 году, «Хлебников был новым зрением. Новое зрение одновременно падает на разные предметы. Так не только “начинают жить стихом”, по замечательной формуле Пастернака, но и жить эпосом. <…> Хлебников смотрит на вещи, как на явления, – взглядом ученого, проникающего в процесс и протекание, – вровень.

Для него нет замызганных в поэзии вещей (начиная с “рубля” и кончая “природой”), у него нет вещей, “вообще”, – у него есть частная вещь. Она протекает, она соотнесена со всем миром и поэтому ценна.

Поэтому для него нет “низких” вещей» [1, с. 368, 374].

Среди таких предметов-вещей особый интерес для нас представляют обычные спички, которые, становясь метафизическими «спичками судьбы», присутствуют в разных произведениях Велимира Хлебникова, таких как «Дети Выдры» (1913), «Как стадо овец мирно дремлет…» (1921), «Зангези» (1922) и др. Из основных «осад» Хлебникова В.П. Григорьев выделяет три: общефилософскую (и в то же время индивидуально-личностную) «осаду времени», общечеловеческую (но и конкретно-филологическую) «осаду слова» и собственно социальную (и общеисторическую) «осаду множеств» (или «толп»), где «итоговый образ «спичек судьбы» – это и «стадо ручное богов» как результат “осады времени”» [2, с. 34, 263]. Так как «человеческий язык», по Хлебникову, «трепещет, как огонь» (ср. «язык пламени»), и так же неуловим, поэт предлагает: «между ищущих огня/ Ищите, люди, и меня» [2, с. 229], подразумевая свою «осаду слова», иначе «точно спичка о коробку,/ Не зажжешься о меня» («Ночной бал», 1922). Не случайно Прометей, похитивший огонь у богов для людей, ему «собрат» («Дети Выдры»).

Для Хлебникова огонь – одно из ключевых слов в его эстетике, где в семантическом поле огня – солнце, молния, пламя, уголь, огниво, спички. Мифологема огня активно исследуется в хлебниковедении (В.П. Григорьев, В.Р. Дуганов, П.И. Тартаковский, Х. Баран и др.). По Хлебникову, включение времени в один ряд с судьбой (роком) и числом позволяет человечеству сконструировать «спички судьбы» (намек на этот образ 1921 года ощутим уже в «Детях Выдры»), ибо «богоборец и «Судьболов», поэт искал «уравнения рока», набрасывал на мир «сетку из чисел», предлагал людям «безопасные спички судьбы» [2, с. 538, 176].

М.В. Панов, обращаясь к стихотворению «Как стадо овец мирно дремлет…», так поясняет сравнение спичек, мирно дремлющих в коробке: «Коровы и овцы, прирученные звери, в знак своей покорности пребывают в хлеву. Небесный огонь, грозный зверь, тоже покорился: он смирно покоится в своем хлеву – в коробке спичек» [3, с. 320]. Математическая формула, позволяющая предсказывать события, делает человека, по убеждению поэта, властелином судьбы, поэтому, «алчный к победам», лирический герой стихотворения настаивает на своем праве «делать сурово спички судьбы», чтобы «судьбу зажигать, разум в судьбу обмакнув» (курсив наш. – Р.Х.).

Внимая «теории воображения» Г. Башляра и «воображаемой филологии» В. Хлебникова, В.П. Григорьев считает, что любопытно было бы сопоставить понятие «грезы» – ключевое для Башляра – с корнем – грез -, активным элементом не только в словотворчестве, но и во всем творчестве Хлебникова» [2, с. 392]. В статье «Северянин и Хлебников» Григорьев полагал, что «”странное сближение” – активность корня грез – в обоих идиостилях (у Хл она выше, чем у Сев) – индуцировано в какой-то мере и своеобразным соперничеством поэтов (прямых совпадений в неологии здесь почти нет). Хотя истоки такой активности существенно различны (огрубляя, это «Принцесса Грёза» и (квази)иностранный облик корня для Сев, народные значения (в диалектах: ‘баловство; бред’) – для Хл), такое слово, как грезомыка, отмеченное у Сев еще Р.Ф. Брандтом (1914: 144), создано вполне «в духе» Хл, а огрезьте (НП, 270) или грезоги (СП, 2, 16 и др.) «подошли» бы и Сев» [2, с. 714].

В своей статье «Поэтика пламени в сказке “Девочка со спичками” Г.Х. Андерсена и в рассказе “Шесть спичек” А.С. Грина» мы, опираясь на концепцию «грезовидения» Г. Башляра, указали на связь ее с поэтикой пламени у датского сказочника. Как заметил Г. Башляр, «грезы высоты питают наш инстинкт вертикальности, инстинкт, вытесненный обязанностями обыденной жизни, – жизни плоско горизонтальной. Вертикализирующие грезы – самые освобождающие из всех грез» [4, с. 246]. В фантазиях героини Андерсена, зажигающей спички, вертикаль побеждает горизонталь: вертикаль зажженной печки находится над горизонтом стола с яствами, вертикаль елки с вертикалью пламени свеч – над горизонтом городской площади, вертикаль бабушки-покойницы, возносящей с собой внучку, – над горизонтом земной жизни. В онтологии погруженного в одиночество бытия, по словам философа, огонек пламени – это знак одиночества, соединяющего воедино пламя и грезовидца; благодаря пламени одиночество грезовидца перестает быть одиночеством пустоты [4, с. 222].

В контексте стихотворения Хлебникова «Как стадо овец мирно дремлет…» у лирического героя, в отличие от андерсеновской сиротки и гриновского Босса, хватает мужества спичками «судьбу зажигать,/ Сколько <…> надо/ Для жизни и смерти», – и не только для себя, но и для других, призывая своим примером: «Кто мне товарищ?» [5, с. 132]. На наш взгляд, в фантастическом образе самосожжения поэта-пророка («Я вышел юношей один…», 1922), вносящем, по мнению Х. Барана, редкий момент надежды в мрачную картину поздних произведений [6, с. 62], есть персонификация спички:

Я волосы зажег. <…>

Горело Хлебниково поле,

И огненное Я пылало в темноте.

Теперь я ухожу,

Зажегши волосами,

И вместо Я

Стояло – Мы!.. [5, с. 181] (курсив наш. – Р.Х.)

Ср. с обратными коннотациями в примерах Х. Барана – стихотворение В. Хлебникова «Мрачное» (опубл. в 1914 г.), в котором вызов светилу приводит к гибели героя: «Когда себе я надоем,/ Я брошусь в солнце золотое», или дневниковая запись того же года: «Новости: Хлебников из неумолимого презрения к себе в 101 раз бросил себя на костер и плакал, стоя в стороне» [6, с. 55] (курсив наш. – Р.Х.). Сема огня – солнце золотое, костер – выводит к человеку-пламени, в конечном счете, – к человеку-спичке. Здесь грезовидец у Хлебникова одерживает верх, но миссия пророческая (Я – Мы) сменяется мотивом двойничества, расщепленности, отчужденности («стоя в стороне»).

Лена Силард, рассматривая макроструктуру сверхповести «Зангези» Хлебникова в парадигме символики и архитектоники колоды карт Таро, указала: «”Плоскость” XVII соответствует Аркану № 17, который обычно носит название “Звезда” и символизирует “выбор судьбы”, что у Хлебникова ознаменовано карнавализованной формулой Зангези: “Спички судьбы”» [7, с. 321]. В самом хлебниковском тексте этому предшествует: «О боги, боги, где вы?/ Дайте прикурить./ Я прежних спичек не найду./ Давай закурим на ходу» [5, с. 490]. По мнению Л. Силард, «макроструктура “Зангези”, вслед за Большими Арканами Таро, представляет макрокосм как пространство прогнозирования (на основе соотнесения необходимости/неизбежности с вероятностью) и большой игры как свободного движения в заданных пределах (по принципу максимина) в соответствии с деятельной игрой вселенной (Таро – Rota)» [7, с. 321-322]. Хлебников, внеся свою модификацию в «тарообразную» модель мира, демонстрирует, по словам современного исследователя, «переход пространства судьбы в энергию слова», судя по собственным словам Зангези: «Зангези не умер…» [7, с. 323].

Если вспомнить, что Хлебников, как и его современник Е.И. Замятин, придавал важное значение энергии – солнца, молнии, огня, слова, дела, – тогда понятна торжественность стихотворения «Как стадо овец мирно дремлет…», ведь «праотцев ужас» потомки укротили, придумав спички,

как будто и глупые –

И будто божественные,

Молнию так покорив,

Заперев в узком пространстве.

<…>

Сделали спички –

Стадо ручное богов,

Огня божество победив [5, с. 131].

Это, по словам поэта, «победа великая и грозная», потому что «молнию с неба свели», «небо грозовое, полное туч», теперь – «первая коробка для спичек, грозных для мира» (молния – спичка, небо – коробок), во второй же – земной – коробке «овцы огня в руне золотом/ мирно лежат» (спичка – молния, коробок – небо) [5, с. 131]. Сакральное и профанное создают симбиоз содружества богов (стихий) и человечества, человек становится не только вровень с богом (небом), но и выше, по утверждению Хлебникова, создавая «мыслезем» (ноосферу по Вернадскому).

Спичка становится годной «для печки, для работы», даже для еды. «Поэт грезил о новом питании, позволяющем разрушить кровавую пищевую пирамиду, увенчанную человеком, по слову Гердера, «наивеличайшим убийцей на земле» (кстати, одновременно другой, научный ум, ум Вернадского, уже нащупывал и лелеял идею будущей автотрофности человечества)», – писала С.Г. Семенова об «Утесе из будущего» (1921-1922) из цикла В. Хлебникова «Кол из будущего» [8, с. 79]. Среди прочих радостей в будущем «наслаждение от нового бескровного питания («спички еды», «сладкий дым», «превосходный съедобный дым») <…> позволило роду людскому, наконец, выйти к «уравнению человеческого счастья», – не самостийно утверждать себя в природе и вселенной, а «виться слабым хмелем вокруг ствола мирового», узнавая «глаза и душу» свою и других в неисчислимых живых тварях, явлениях и стихиях мира» [8, с. 79].

« – С вами спички еды?

Давайте, закурим снедать.
Сладкий дым? Клейма Гзи-Гзи?
Да, они дальнего происхождения, из материка А.

<….> И мы снова счастливы: вот лев спит у меня на коленях, и теперь я курю мой воздушный обед» [9, с. 136, 137] (курсив наш. – Р.Х.).

В «казалось бы, странно-юродивых мечтаниях поэта», помимо библейски-христианских упований (С. Семенова), думается, и отзвук хлебниковского деления людей на «изобретателей» («грезомыслецов», если прибегнуть к корнеобразованию в духе Хлебникова, ср. «грезовидец» у Г. Башляра) и «приобретателей». В другой статье Хлебникова «Пусть на могильной плите прочтут…» есть близкие мотивы: «Он вдохновенно грезил быть пророком и великим толмачем князь-ткани, и только ее. Вдохновенно предугадывая ее волю, он одиноким порывом костей, мяса, крови своих мечтал об уменьшении отношения Е/р, где Е – масса князь-ткани, а р – масса смерд-ткани, относительно себя лично. Он грезил об отдаленном будущем, о земляном коме будущего, и мечты его были вдохновенные, когда он сравнивал землю с степным зверьком, перебегающим от кустика до кустика. Он нашел истинную классификацию наук, он связал время с пространством, он создал геометрию чисел…» и т.д. и т.п. [9, с. 148]. В частности, здесь земля-зверек тождественна съедобной для человечества глине в «Утесе из будущего» (ср. съестная земля у Платонова, нефтяная еда у фантастов).

Спичка может иронической метафорой варьироваться Хлебниковым в стихотворении «Кто?» (1922), посвященном В.В. Маяковскому: «Бывало, своим голосом играя, как улыбкой,/ Он зажигает спичку острот/ О голенище глупости» [5, с. 175] (курсив наш. – Р.Х.). Афористическая концовка, по наблюдению В.П. Григорьева, едва ли не полемична и остраняюще «друга» двусмысленна [2, с. 553].

В возможном сравнительном расширении семантического ядра «дерево» – полено, дрова, доски – актуально привлечение «Единой книги» (1919-1922), «Волги! Волги!» (1921), «Синих оков» (1922), «Досок судьбы» (1922) и других произведений. Так, в «Полужелезной избе» – ужас поэта, ненависть к войне: «В снегу на большаке/ Лежат борцы ненужными поленами,/ До потолка лежат убитые, как доски…», в «Синих оковах» звучит скорбный вопрос: «Случалось вам лежать в печи/ Дровами/ Для непришедших поколений?», а в «Волге! Волге!» матушка-река «теперь сама пожирает трусливо детей,/ Их бросает дровами в печь времени…» (курсив наш. – Р.Х.). Ср. в прямом значении: «Белым поленом кормил тебя,/ Дровоядного зверя огня» («Огневоду», 1917). А в «Трубе марсиан» (1916) есть образ зачеловека в переднике плотника, пилящего времена на доски. Отсюда метафора «досок судьбы» человечества, по которым растекается мыслью «великий числяр», «грезомыслец», читая «похожие на дерево уравнения времени, простые, как ствол, в основании, и гибкие и живущие сложной жизнью ветвями своих степеней, где сосредоточен мозг и живая душа уравнений» («Доски судьбы», 1922) (курсив наш. – Р.Х.).

Книги мировых религий («Веды, Коран и Евангелие»), среди которых «в шелковых досках книги монголов», самопожертвенно горят в костре, чтобы возродиться единой книгой человечества («Единая книга» из «Азы из Узы»), если помнить, что поэт сравнил с книгой лицо человеческое («Моя так разгадана тайна лица…», 1916), которое тоже можно «читать» (семантические ассоциации: дерево – уголь – бумага – книга, древо жизни – человек-древо). Поэтому «деревья шептали речи столетий» («Я видел юношу-пророка…», 1921), поэтому «Вдруг я поверил навеки:/ Что предначертано там,/ Тщетно рубить дровосеку. Много мы лишних слов избежим» («Детуся! Если устали глаза быть широкими…», 1922), поэтому икону «на самоварную лучину <…> бы расколоть!/ И мелко расщепить./ Уголь лучшего качества!» («Ночной обыск», 1921). Наконец, поэтому есть «личики зарезанных стихов» («Всем!», 1922).

В стихотворении «Как стадо овец мирно дремлет…» Хлебников «вычислил» спичку как дикого бога пламени с дубиной, несшей предкам смерть («боги былые огня – спички… <…> Капля сухая желтой головки на ветке»): ср. серная головка спички – голова человека; желтая головка спички, при горении дающая языки (космы, волосы) пламени – желтые волосы человека; «бог <…> в буре красных волос», раньше «пламёна» «пещерным львом/ Рвали и грызли людей,/ Гривой трясли золотой») [5, с. 130-131]. Поэтому герой стихотворения «Я вышел юношей один…», покрытый «до земли тугими волосами», зажег их, «бросался лоскутами, кольцами/ И зажигал кр <угом> себя <нрзб>./ Зажег поля, деревья – / И стало веселей» в ночи [5, с. 181]. В другом стихотворении спички уподоблены трупикам солнца – всеобщая связь бытия через смерть; по словам Р.В. Дуганова, поэт как бы продолжал свое давнее стихотворение «Когда умирают кони – дышат…».

И если ребенок пьет молоко девушки,

Няни или телицы,

Пьет он лишь белый труп солнца,

И если в руне мертвых коз

И в пышнорунной могиле бобра

Гуляете вы, или в бабочек ткани искусной

Не знаете смерти и тлена, –

Гуляете вы в оболочке солнечной тлени.

<…>

Мне послезавтра 33 года:

Сладко потому мне, что тоже труп солнца,

А спички – труп солнца древес – похороны по последнему

разряду.

О, ветер солнечных смертей, гонимых роком… [10, с. 60].

В предпоследней строчке метаморфоза спичек – трупов деревьев усилена в смысловом ряду их мнимыми похоронами (скрытием, укрытием, прятанием) в коробке-гробу (домовине). (Ср. «И молния синею веткой огня/ Блеснула по небу/ И кинула в гроб травяной/ Как почести неба» («На родине красивой смерти – Машуке…») или «Умеем написать слова любые/ На кладбище сосновой древесины») («Синие оковы»)) (курсив наш. – Р.Х.). Р.В. Дуганову видится в этом стихотворении «сознание полного слияния личного с внеличным, полного тождества Я и Мира, истории и природы. Солнце здесь столько же художественный образ мировой энергии, сколько и вполне реальное светило и источник земной жизни» [10, с. 60].

По убеждению Ю.М. Лотмана, «новые вещи, вещи вне традиции обладают повышенной символичностью. А семиотика вещей порождает мифологию вещей» [11, с. 636]. В мифопоэтике В. Хлебникова спичка оказывается связанной не только с мифами разных народов об огне-солнце, в том числе с древнегреческими о Прометее, об аргонавтах и др., но и участвует в создании писателем-ученым мифов современности и будущего (например, спички судьбы, спички еды и др.). В известных оппозициях времени и пространства, небесного и земного, сакрального и профанного, духовного и телесного, верха и низа, жизни и смерти, огня и холода Велимир (повелитель мира) Хлебников парадоксальным образом сводит в коробке спичек, казалось бы, несоединимую поэтику бытия, потому что объединяет эти и иные оппозиции, по убеждению автора, разум человека, его умные руки. Три осады «времени», «слова», «множеств» манифестируют для Хлебникова-изобретателя управление человеком событиями, а не наоборот. Идиостиль художника транслирует на протяжении всего творческого пути, с одной стороны, классические традиции миссии поэта-пророка, медиатора между Богом и тварным миром, с другой – сталкера во всех временах и пространствах Вселенной, Прометея слова.

Примечания

Тынянов Ю.Н. О Хлебникове // Тынянов Ю.Н. Литературная эволюция: избранные труды. – М.: Аграф, 2002. – С. 363-376.
Григорьев В.П. Будетлянин. – М.: Языки русской культуры, 2000.
Панов М.В. Сочетание несочетаемого // Мир Велимира Хлебникова: статьи, исследования (1911–1998). – М.: Языки русской культуры, 2000. – С. 303-332.
Башляр Г. Пламя свечи // Башляр Г. Избранное: поэтика пространства / пер. с франц. – М.: РОССПЭН, 2004. – С. 213-278.
Хлебников В. Творения. – М.: Сов. писатель, 1986.
Баран Х. К истокам солнцеборческого мифа // Баран Х. О Хлебникове. Контексты, источники, мифы. – М.: Российск. гум. гуманит. ун-т, 2002. – С. 50-67.
Силард Л. «Зангези» Хлебникова и Большие Арканы Таро // Силард Л. Герметизм и герменевтика. – СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2002. – С. 312-323.
Семенова С.Г. «Зачеловеческие сны» Велимира Хлебникова // Русская литература. – 2002. – № 2. – С. 69-88.
Хлебников В. Утес из будущего: проза, статьи. – Элиста: Калм. кн. изд-во, 1988.
Дуганов Р.В. Велимир Хлебников: Природа творчества. – М.: Сов. писатель, 1990.
Лотман Ю.М. Технический прогресс как культурологическая проблема // Лотман Ю.М. Семиосфера. – СПб.: Искусство – СПб., 2001. – С. 622-638.

Азия в Европе: взаимодействие цивилизаций: науч. конф. «Язык, культура, этнос в глобализированном мире: на стыке цивилизаций и времен»: материалы междунар. конгресса: в 2-х ч. – Элиста: Издательство КалмГУ, 2005. – Ч. I. – С. 186-192.

Blog

Р. М. Ханинова «спички судьбы» велимира хлебникова: поэтика пламени

Примечания