Черный ворон Дмитрий Вересов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   47

VII


   ...Ложе зависло в черной пустоте, озаряемой лишь кровавыми сполохами откуда-то снизу. Он задыхался и вращал глазами, не в силах шевельнуться. Ничто видимое не придавливало и не сковывало его конечности. Их обездвижила сама чернота, бескрайняя и вязкая.
   – А! – простонал он. – А-а!
   На черном фоне проступили тени, еще более кромешные. Они медленно падали откуда-то сверху, замирая прямо над ложем. Вот передняя, отразив нижний свет, оказалась громадным червяком с головой свиньи и лицом академика Захаржевского.
   – Что, племянничек? – зловеще и плаксиво зашипел червяк. – Сладко ли спится? Ты без спросу взял у меня кое-что, теперь мой черед... Беру прыткие ручонки твои. Тоже хочу на фортепьянах, на сиськах, на белендрясах...
   – Глаза мои! – оттеснив червяка, прогудела вторая тень. Под краем черного капюшона он разглядел голубое лицо покойного Лехи Розанова с красными дырами на месте глаз.
   – Молчать! – рявкнула третья тень, закутанная в чернейшую тьму. – Мы здесь главные! Всем хватит, если после нас останется!
   Тень откинула тьму, как сбрасывают плащ, и в гнилостно-зеленом мерцании над лежащим нависла фигура лагерного опера майора Баландина с большими узловатыми рогами.
   – Желаем голову! – прогундосил рогатый опер. – Оченно нам интересно, как эта голова устроена. А вам, радость моя, чего хочется?
   Из-за пазухи у опера вылетела маленькая крылатая чертовка.
   – О-о-о! – голосок ее звенел, как хрустальный колокольчик. – Нам хочется всегда одного. Саменького сладенького...
   Стрекозой облетев вокруг лежащего, опустилась у него между ног и встала в изящной позе, обняв вздыбленный фаллос, как обнимает мичуринец лично им выращенную яблоню.
   Алексей закричал. Опер погрозил ему мерцающим пальцем.
   – Чего разорался? Мигом успокоим. Ну-ка, ро-6я, навались...
   Они набросили ему на лицо мягкую тяжелую перину и прижали. Ложе качнулось и поплыло. Умирая от удушья, он дернулся и резко сел, при этом сбросив с лица Адину ляжку. Она чмокнула во сне губами и, не просыпаясь, перевернулась на бок, ударив его пяткой по голому животу. Он осторожно скатился из-под нее на прохладный пол и немного полежал там, чтобы отдышаться. Потом тихонько встал и осмотрелся.
   Ада лежала поперек широкой супружеской кровати. Ее темные влажные кудри разметались по полосатому матрасу. Свитая в жгутик простыня уползла под подушку, а одеяло бесформенной кучей лежало на полу.
   Он поднял одеяло, встряхнул его, приготовился бережно набросить на Аду – и замер. На белой, гладкой спине, между лопатками сидел коричневый, мохнатый паук.
   – Пшел! – тихо и яростно зашипел Алексей, махнул ладонью. Паук не шелохнулся. Родинка.
   "Не сгоняй паука..."
   Алексея прошиб холодный пот, сердце замерло, пропустило такт и вновь гулко заколотилось.
   – Да что это я, в самом деле... – прошептал он и поспешно прикрыл одеялом спящую Аду. Руки тряслись. Ему было невыносимо видеть ее роскошное тело. Алексей тряхнул головой, сбрасывая необъяснимую, цепенящую истому.
   – Вот черт! – пробормотал он и заметался по комнате: искал папиросы, спички, трусы. Последние вскоре нашел: намедни кто-то из них в игривом раже прицепил его бельишко на рожок люстры. Прочего искомого в спальне не оказалось. Он натянул трусы и на цыпочках вышел в столовую. Жмурясь от неожиданного света – в спальне из-за задернутых гардин стоял полумрак, – он обнаружил пустую смятую пачку вчерашнего "Кэмела" и несколько совсем хилых окурков в пепельнице.
   – Кажется, в бушлате что-то оставалось, – прошептал он. – А нет, так вернусь и чинарики распотрошу. Не покурить – совсем хана!
   Он рванулся в коридор и распахнул дверь отведенной ему комнатки. Его старую одежку за ненадобностью спрятали куда-то, и он не мог сейчас вспомнить, куда. Трясясь от нетерпения, он заглянул в шкаф, в тумбочку, полез под кровать, где пылилась брезентовая котомка, с которой он приехал сюда. Алексей вытащил ее за лямку – и вместе с ней вытащилось еще что-то, завернутое в белую тряпочку. Он развернул ее и воззрился на грубую статуэтку из глины. Огромный член, полустертые следы букв на животе и на спине у куклы... Алексей вздрогнул вслед необъяснимо накатившей и тут же схлынувшей волне запредельного холода.
   Стараясь не глядеть на пол, Алексей встал с корточек, занес ногу, намереваясь вдавить мерзостного глиняного уродца в пол, утоптать в порошок..
   "Не сгоняй паука, не топчи куклу..." Что это за слова? Где, где он мог их слышать? Аккуратно переставляя ноги, Алексей вышел в коридор...
   Какое-то курево отыскалось на кухне. С третьего захода он зажег спичку, затянулся, не разбирая вкуса, присел на табуретку...
   Толстая, остро воняющая потом цыганка, побирающаяся по вагонам, пока проводники не высадили ее где-то на подъезде к Уралу. Шастала, воровато озираясь, подсаживалась к пассажирам в общих и плацкартных, канючила на хлеб детишкам, предлагала погадать. Ее гоняли, брезгливо отворачивались, покрепче прижимали к себе пожитки, бдительно оглаживали карманы...
   – "Яхонт мой бриллиантовый, позолоти ручку, не прогадаешь..."
   "Иди, иди, Бог подаст".
   "Ай, и ждет тебя, милый..."
   "Пошла вон, я кому сказал?!"
   И на прощание – злобный блеск черного глаза, вкрадчивый шепот:
   "Паука не сгоняй, не топчи куклу – погибель накличешь..."
   Отчего-то эта ахинея билась в голове всю дорогу до Питера, а как попал Алексей на вокзале в родственные объятия – исчезла начисто и вспомнилась лишь сейчас, потому что не вспомниться не могла.
   – Чушь, пустое совпадение, – шептал он. – Нелепица полная. Однако же...
   Находка не требовала объяснений. Алексей вырос в среде, не знавшей запрета на тайные науки. Книжные прилавки и ларьки пестрели изданиями, преимущественно грошовыми и шарлатанскими, по оккультизму, гаданиям, нумерологии. "Звезды и судьба", "История ведовства", "Черные мессы и ритуалы", "Как завоевать сердце любимого" и прочее в том же роде. Газеты были забиты рекламой практикующих магов и прорицателей типа мадам Броверман-Ленорман. Ко всей деятельности такого рода Алексей относился не только брезгливо, а и с опаской, и отнюдь не потому, что не верил в тонкие миры. Наоборот, их существование было для него более бесспорным, чем существование собственное. Но перед каждой душой ворота в эти миры откроются в положенный срок; и до времени ломиться туда – глупо и чрезвычайно опасно для самого взломщика и для всех, кого он, добровольно или помимо их воли, тянет за собой.
   И вот теперь преступная дура, смазливая и коварная, сделала его жертвенным бараном и протащила через взломанные ворота. И самое страшное заключается в том, что ей это удалось вполне. А он-то – и вправду баран! – увидел в ней высокую мечту, идеал... И поддался на убогие уловки суккуба – демона самого низкого пошиба, принявшего женское обличие!..
   – Стоп-стоп, – сказал себе Алексей, пытаясь холодным голосом рассудка заглушить ярость, совершенно неадекватную ситуации. – Привлекательная, молодая, обеспеченная женщина проявила, как умела, свою в тебе немалую заинтересованность. И ее можно понять: за хрычом-дядюшкой сладко ли? Так разве это беда? Тем более, при таком раскладе открываются возможности, о которых ты едва ли мог и мечтать...
   Но тело отказывалось внимать здравым доводам и действовало на особицу, ведомое непонятной силой. Аккуратно сложил всю одежду, которой его наделили в этом доме – дядин костюм, рубашки, белье, носки, купленный ему клетчатый пиджак. Рядом поставил черные лакированные ботинки. Облачился в латаную серую рубаху и суконные штаны (гардероб, в котором он сюда прибыл, нашелся во встроенном шкафу). Отыскал огрызок химического карандаша и принялся за прощальную записку. Несколько вариантов исчиркал и порвал. Нужно было спешить. Он боялся, что Ада проснется и войдет сюда. Тогда... он не знал, что будет тогда, но этого следовало избежать во что бы то ни стало.
   "Эти серьги оставляю Вам в возмещение расходов, связанных с моим пребыванием. Всеволоду Ивановичу скажите, что меня срочно вызвали в Иркутск".
   Сойдет. Придумывать что-то еще нет времени. Безымянная сила гнала его прочь из ведьминского гнезда, на вольный воздух.
   Алексей подхватил котомку и, стараясь не стучать сбитыми кирзовыми сапогами и не скрипеть входной дверью, выскочил из квартиры. Спускаясь по лестнице, он ни разу не оглянулся.
   Антикварные часы в гостиной пробили семь раз.
   – Жаль, – пробормотал он, уловив отголосок часового боя. – Жаль.
   Так и трясся в пустом в этот ранний час трамвае с одной лишь мыслью, которую и мыслью-то было не назвать: "Жаль. Жаль. Жаль". И только на кольце вдруг подумалось: "Но куклу все же не раздавил". И мир начал расцвечиваться вновь.
   Посидел на лавочке у Александринки, вспоминая все, что произошло с ним, поломал голову, что же делать теперь. Выходило, что нечего. Впрочем, не совсем так – оставалось у него в Ленинграде одно пустячное, чужое, в общем-то, дельце...