Geum.ru

Интернет-роман Дмитрия Глуховского будет обновляться по мере выкладывания автором новых глав в сети

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   26


Листкам в клеточку и в линеечку несвойственна такая вампирическая жажда; конверсионные чудища постсоветской писчебумажной промышленности, из чрева которых выходят школьные тетрадки, готовят их для другого.


Оно находилось внизу не заполненной до конца текстом страницы – почти там же, где на исходе Captulo II располагался рисунок уродца Чака; должно быть, я принял его за картинку ещё и по этой причине. В кляксах, как и в облаках, можно бесконечно угадывать всевозможные очертания, это известно каждому, кому психолог хоть раз подсовывал свои злокозненные бумажки с тестами Роршаха. То, что для одного пациента выглядит как бабочка, другому видится ядерным грибом, а третьему – сиамскими близнецами в профиль. Изобретение Роршаха – камертон для настройщиков человеческих душ.


Моя, видимо, была изрядно расстроена. С одной стороны, я прекрасно сознавал, что бурое пятно на бумаге – такая же бессмысленная клякса, как растёкшаяся тушь на бланках с тестами; с другой – его линии однозначно складывались в силуэт какого-то фантастического животного. Равномерно высохшая кровь делала рисунок вдвойне жутким и невозможным: её не размазывали, добиваясь зачем-то такого сходства, она словно сама легла так на бумагу, которая тут же всосала попавшую на неё жидкость.


Процарапанные карандашом бороздки я заметил не сразу: все следы грифеля были старательно стёрты резинкой, и к тому же, пятно покрывало большую часть надписи. Из-под покрова выбивался только хвостик буквы «й», и я не обратил бы на него внимания, если бы не стал так усердно изучать контуры кляксы. Не понимая толком, зачем я это делаю, я тоже взял карандаш и покрыл пятно лёгкими штрихами. Конспиративный приём из моего детства сработал: сквозь косой грифельный дождь проступили четыре написанные по-русски слова: «они идут за мной».


Как бы удивительно и глупо ни могло это показаться, но первым чувством, возникшим во мне ещё прежде тревоги, была ревность. Так я был не первым человеком, читающим дневник в этом месте пересечения временной и пространственной плоскостей? Значит ли это, что меня лишили привилегии внеочередного доступа к загадкам майя и почётной должности толмача, проводника неведомого заказчика по тропическим лесам Юкатана? Карандаш в моей руке хрустнул и развалился на две части.


Очнувшись, я с недоумением уставился на сжатый и побелевший от напряжения кулак, выпустил обломки, и в мою душу стал медленно просачиваться страх. Кто бы ни переводил отчёт об экспедиции до меня, закончилось это для него дурно. Вслед за ним, я спускался всё глубже в подземелье этой истории, и вокруг уже стояла совершенная темнота: светлый квадрат входа где-то высоко и далеко за моей спиной, который мог раньше приободрить меня, оставляя возможность бегства, больше не был виден.


Оставалось только продолжать спуск. От конца главы меня отделяли всего два абзаца, и ничего ещё более ужасного за те минуты, пока я их читаю, со мной приключиться не могло.


«Что уже на следующий день случилась с нами благая вещь: отряд наш вышел на некую опушку, от которой начиналась с пустого места превосходная дорога, вымощенная великолепным белым камнем; похожие дороги мне случалось видеть и в других местах, но они непременно куда-то вели, и были все в скверном состоянии, и заросли лесом. Эта же дорога казалась проложенной лишь год или два назад, и деревья с кустами сторонились её, так что у неё имелась ещё и обочина.


Что Хуан Начи-Коком назвал эту дорогу «сакб» и сказал, что для индейцев она священна, и зовётся Дорогой судьбы. И что, прежде чем наш отряд вступит на неё, нам следует знать, что обратного пути по ней не будет».


Как только я дочитал последние строчки, раздался грохот, в тишине моей квартиры прозвучавший, как раскат грома. Кто-то возмутительно сильно и требовательно стучал во входную дверь.


Я механически взглянул на часы.


Стрелки показывали полтретьего ночи.


La intrusion


Несколько секунд я сидел, парализованный неожиданностью и необъяснимостью происходящего, вслушиваясь в наступившую после грохота пронзительную тишину и убеждая себя, что стука не было, или, по крайней мере, стучались не ко мне, а к соседям.


Три новых раздельных, чётких удара, обрушившихся на мою – именно мою – дверь, вывели меня из прострации. Укрыв листы испанского дневника в ворохе машинописных страниц, я заставил себя подняться на ноги и сделать первый нетвёрдый шаг вперёд. Путь к входной двери дался мне нелегко: настоянный на страхе, воздух в моей квартире стал плотным, как вода, не пускал и отталкивал меня назад.


Оказавшись наконец у выхода, прежде чем посмотреть в глазок, я прижался ухом к двери и замер. Мне было отлично слышно деловитое шуршание электрического счётчика над головой, булькание капель, падающих из крана в залитую водой кастрюлю в кухонной раковине, лай и вой собак где-то далеко на улице... Но из-за двери не доносилось ни звука: никто не разговаривал, не переминался с ноги на ногу, не прокашливался, готовясь объясниться с хозяином квартиры по поводу неурочного визита. Надеясь услышать хотя бы чужое дыхание, я затаил своё собственное и опустил веки...


...И тут же отпрянул, оглушённый. Очередные три удара стоявшие в коридоре нанесли, казалось, точно в то место, к которому я прижимался ухом.


–Кто там? – голос подвёл меня, поскользнулся и сорвался в истерический визг.


Не меньше минуты я прождал ответа. В голову лезли мысли о том, что если я загляну в дверной глазок, через него в меня могут выстрелить, как поступают наёмные убийцы в кино. Глупость, казалось бы, невероятная, но предупреждение, проступающее сквозь кровавое пятно на последнем листе перевода, готовило меня именно к такого рода сюрпризам.


Собаки во дворе завыли громче и на этот раз как-то особенно тоскливо. Теперь я уже сказал бы, что они находятся не так уж далеко от моего подъезда. Странно: бродячих псов у нас во дворе раньше не было, а кому взбредёт в голову гулять со своей собакой посреди ночи? И потом, разве на прогулке с хозяином хоть один пёс станет выть? Никогда о таком не слышал... Я был готов думать о чём угодно, лишь бы не вспоминать, что сижу на корточках под собственной дверью, в то время как снаружи меня кто-то ждёт.


Помогла мне не отвага, а стыд. Стыд за нелепость своего положения, за то, что я вынужден играть по чужим и навязанным мне правилам, за то, что другие участники этой неведомой игры заставили меня позабыть о том, что всё это – не всерьёз, розыгрыш. Неужели я так и буду ползать по паркету, прячась от своих страхов как шестилетний мальчишка?


В шесть лет со мной приключилась любопытная история. Родители оставили меня дома одного, как они делали довольно часто – в детстве я был спокойным, самостоятельным и при этом предсказуемым, а моя самодостаточность не то чтобы граничила с аутизмом, но вполне избавляла мать и отца от этических сомнений и нормальной в случае других детей тревоги. Мальчик ведёт себя совсем как взрослый, шалить не станет, будет тихонько играть в конструктор или читать книжку – сущий ангел; не то, что соседский. По поводу незнакомых взрослых, которые могут звонить в дверь, я был чётко проинструктирован. Если в дверном глазке был чужой человек, открывать запрещалось. Милиционеры, пожарные, водопроводчики, – как бы они ни выглядели и что бы ни говорили – нельзя даже было спрашивать, кто там, и никогда – заговаривать с посторонними на улице и отвечать на их вопросы. Меня убедили, что этот простой кодекс полностью оградит меня от любых опасностей, а на самый крайний случай оставался телефон в родительской комнате, по которому можно было набрать написанный прямо на нём номер районного отделения милиции. Сделать это мне так и не представилось случая.


Однако в тот раз, о котором я рассказываю, произошло нечто непредвиденное. Уже начинало темнеть, и я, кажется, пошёл на кухню, чтобы сделать себе бутерброд.


Этот звук раздался из соседней комнаты – дверь в неё была приотворена, но не широко, так что увидеть из коридора то, что творилось внутри, я не мог. Звук был громкий и отчётливый; перепутать его с чем-либо было невозможно. Единственное, что могло бы заставить меня задуматься – это именно его чрезмерная громкость. Однако объяснение можно найти всему.


Так или иначе, в соседней комнате, где, разумеется, никого не было и не могло быть, кто-то тяжело дышал.


Историями о привидениях я никогда не увлекался, хотя в шесть лет уже довольно бегло читал: заботясь о моём воспитании, родители подкладывали мне вполне материалистические и жизнеутверждающие книги, вроде сказок Джанни Родари и Кристиана Пино. Только выросши и просмотрев любимую в детстве книжку сказок, я не без удивления и некоторого ехидства открыл, что Кристиан Пино был председателем французской Компартии. Пусть его перевод на русский и объяснялся соображениями конъюнктуры и прочей интернациональной дружбы, но сказки председатель писал совершенно волшебные – во всех смыслах. Однако руководящий пост не мог не накладывать на сказочника определённых обязательств: призраков, ведьм и прочих глупостей в его произведениях не было. Впрочем, и без них обходилось прекрасно. То же и с Родари, Алексеем Толстым, Степаном Писаховым и Туве Янссон. Весь этот перечень доброй детской литературы, прошедшей суровый отбор редакторов Детлита, я привожу здесь только для одного: чтобы пояснить, насколько я был не готов ко встрече с привидениями.


Меня натаскивали на оборону квартиры от угрозы, исходящей извне. Дверь мои родители изображали если и не непреодолимой, то уж точно —вполне осязаемой и реальной преградой на пути гипотетических грабителей. Я таким положением был вполне удовлетворён и о существовании других возможностей даже не задумывался.


Представить себе, что в наш дом кто-то проник, минуя входную дверь, я не сумел, о фантомах почти ничего не знал и при этом был полностью уверен, что никто из знакомых мне людей в квартире находиться не может. В итоге, усевшись на полу в прихожей и, так и не отважившись приоткрыть пошире дверь в комнату, я заревел от ужаса. Когда в промежутках между долгими воплями я затихал, чтобы набрать в грудь воздуха, из комнаты явственно слышалось человеческое дыхание.


За десять минут, проведённые на ковролине в прихожей, я примирился с тем, что в мире есть место сверхъестественным явлениям, и навсегда расстался с ощущением покоя и уверенности в собственной безопасности. И ещё научился задавать себе и другим вопросы, даже когда знал, что вместо ответа меня удостоят в лучшем случае недоумённым взглядом. А потом, за следующие пять минут – преодолевать свой страх, перешагивать через инстинкт самосохранения и, наконец, смеяться над собой.


Когда, обливаясь слезами, я встал с пола и, ещё всхлипывая, толкнул изо всех сил дверь, то понял, что каким-то образом открылось окно, и короткие порывы ветра, рвущегося внутрь и лавировавшего между отворёнными ставнями и мебелью, создавали тот странный шум, который я принял за человеческое дыхание. Окно я тут же запер,дверь в комнату, наоборот, распахнул и припёр стулом, чтобы она больше не закрывалась, а потом включил по всей квартире свет. На этом экзорцистский ритуал завершился.


Так состоялось моё первое знакомство с демонами.


Три десятка лет спустя они вернулись, и что же? Я снова уселся на пол, готовясь расплакаться!


Ноги спружинили сами, и, забыв о предосторожности и о подстерегающих меня с той стороны убийцах со снабжёнными глушителями пистолетами, приникнув к глазку, я повторил «Кто там?!». Как и прежде, отвечать оно мне не стало.


Видно было довольно скверно: лампочка на площадке перед моей дверью перегорела, оставалась только одна лестничным пролётом выше, но и та – ватт на сорок. Чтобы как следует рассмотреть жуткого визитёра, мне пришлось притушить освещение в коридоре. Сделал я это из какого-то противного, липкого любопытства, с каким люди смотрят фильмы ужасов или наблюдают за казнью других людей. Здравый смысл подсказывал совсем иное: скорее запереть дверь на все оставшиеся замки, собачку, забаррикадироваться, вызвать милицию! Вместо этого я повернул выключатель в прихожей и в сгустившемся мраке принялся жадно изучать очертания фигуры, неподвижно стоявшей на лестничной клетке в паре шагов от моей двери.


Она была ненормально огромная, больше двух метров ростом, отчего так и подмывало успокоить себя: это понарошку, это просто какой-то шутник завернулся в плащ и залез на табурет... Но по-настоящему меня испугали плечи – непомерно широкие, делающие мутный силуэт в глазке чуть ли не квадратным, как у каких-нибудьперсонажей в американских мультфильмах. Вот именно, что в мультфильмах: отсутствие привычных глазу человеческих пропорций не позволяло верить в подлинность, реальность этой фигуры. Во мне крепла уверенность в том, что я сплю или брежу.


Несмотря на выступающий над плечами широкий бугор, который, по видимости, должен был быть головой, все очертания вкупе решительно не производили впечатления человеческой фигуры. Даже не окажись головы на месте, мой гость не мог бы статьещёстрашнее. Разглядеть его силуэт лучше мешало слабое освещение и быстро запотевающий от волнения глазок, однако и того, что я мог видеть, было вполне достаточно, чтобы сделать единственно верный вывод: на лестничной клетке меня ждало создание, которому решительно не было места в том, что мы называем «действительностью». Выражение «не от мира сего» приобретало для меня новый, нехороший смысл.


Удивительно, но во мне имелась некая подсознательная готовность к такой встрече. Начиная с определённого момента я чувствовал, что реальность вот-вот может прогнуться и исказиться, как лицо посетителя в комнате смеха (никогда не находил ничего смешного в этих неприятных заведениях) – настолько необычен был попавший в мои руки документ и всё, связанное с ним. Как бы поточнее выразиться? Всерьёз посвятив свою жизнь изучению НЛО, начинаешь не только верить в пришельцев, но даже обижаться на них за то, что они обходят тебя стороной.


Когда мои расширившиеся зрачки смогли зачерпнуть достаточно света, чтобы присмотреться к немуповнимательнее, я смог различить некоторые детали: оно, кажется, действительно было одето в безразмерный тёмный плащ, а огромная голова была тяжело опущена на грудь, – чтобы я не видел лица? Или его отсутствия? Оно стояло абсолютно неподвижно, не издавая ни малейшего звука, словно было не живым существом, а механизмом, выполнившим часть своей программы и замершим до новых приказаний.


Может, и вправду, чья-то глупая шутка? Как-никак, скоро Новый год, люди уже празднуют. Нет ли у нас какой-нибудь народной традиции пугать людей до полусмерти бездарными розыгрышами под праздник? Что-то было связано с Сочельником, вроде бы, когда там этот чёртов Сочельник? Скрутили из проволоки каркас, накинули брезент, постучали в дверь – а сами сидят на лестнице и стараются придушить смех. В этой штуковине на лестничной клетке нет ровным счётом ничего такого, дураку ясно, что она неодушевлённая. Вот выйду наружу и задам им трёпку!


Я так расхрабрился, что, и в правду взявшись за дверную ручку, потянул её вниз. Излишне уточнять, что не будь замок заперт, так куражиться я бы не стал. Дверь я закрываю всегда, как только вхожу в дом, доведённым до автоматизма движением: два поворота влево, потом щелчок – фиксатор уходит наверх; на всё не требуется и секунды. Случалось, конечно, изредка забываться, вынося ведро или спускаясь к почтовому ящику за газетами, но уж сегодня я точно заперся. Ведь правда?


Как только ручка описала дугу до конца, язычок спрятался, и дверь под тяжестью моего тела медленно подалась вперёд. Давно собирался смазать петли – от пыли и ржавчины они безбожно скрипели, наждаком проходясь по слуховым нервам всякий раз, когда я открывал дверь недостаточно быстро. Но подсолнечное масло в петли заливать нельзя, так будет только хуже, – кто-то мне об этом авторитетно рассказывал, а машинное надо было ещё специально разыскивать; в результате, вместо того, чтобы решить вопрос кардинально, я научился чуть приподнимать дверь и отворять её выверенным молниеносным броском, которому могли бы позавидовать многие мангусты. Зато скрежет был не таким мучительным.


Будь петли смазаны, я так и застрял бы в этом гипнотическом полусне, и, конечно, осознал бы случившееся слишком поздно, когда сгустившийся за дверью кошмар скользнул бы уже беззвучно в мой дом, и вышло бы так, что я сам пустил его внутрь. Меня отрезвил протяжный надрывный скрип петель.


В те доли секунды, когда, спохватившись, я уже перестал толкать дверь вперёд, но ещё не успел потянуть её на себя, я ясно ощутил, как с другой стороны за ручку мягко, но властно взялось оно... петли испуганно умолкли, но створка упрямо продолжила движение. Мне пришлось упереться в пол и что было сил дёрнуть обеими руками, – тяжесть была неимоверная, словно я, как силач из книги рекордов Гиннесса, тянул на себя гружёный железнодорожный вагон. Язычок лязгнул и встал на место.


Не давая ему опомниться, я тут же закрепил успех – в полсекунды закрыл один замок, сняв предохранитель, спустил пружину второго, протянул собачку, потом громыхнул выдвижным засовом и только тогда перевёл дыхание. Прижался к глазку – тёмная махина стояла точно там же, что прежде, не сдвинувшись со своего места ни на сантиметр.


Оглушённый и завороженный, я старался обуздать скачущее галопом сердце, вцепившись в отполированный набалдашник на дверном засове, всё ещё упираясь ногами в пол и не отрывая взгляда от фигуры на лестнице. Обдумать творившееся со мной совсем не было времени: как раз в тот момент, когда я думал отлучиться на кухню за мясным ножом, оно сделало шаг вперёд.


Одного этого шага оказалось довольно, чтобы понять, как глупо и наивно было надеяться на рациональное объяснение происходящего. Движение далось созданию тяжело: оно медленно оторвало от пола ногу (нижняя часть его тела оставалась для меня невидимой, зато верхняя, почти целиком укладывавшуюся в обзорное поле глазка, перекосилась, левая сторона с какой-то тектонической неспешностью и монументальностью вздыбилась, а потом приблизилась к глазку. Затем с таким же усилием чудище (ничто не могло бы теперь убедить меня в том, что передо мной человек) передвинуло вперёд и другую половину своего колоссального тела. Самым жутким показалось мне совершенное, невозможное беззвучие, с которым оно перемещалось. Подобравшись поближе к двери, тёмный силуэт заполнил собой всё видимое пространство. Меня буквально отбросило назад; сам я предпочёл тогда списать это неосознанное движение на инстинкт самосохранения, однако позже, анализируя свои ощущения, понял, что оно было окружено полем ужаса, отталкивающим от него всё живое... словно некий дьявольский магнит наоборот. И тут же раздался стук – точно так же, как и раньше: три неспешных тяжких удара.


Горло пересохло, и сглотнуть никак не удавалось. Игра явно зашла слишком далеко; но главное – ход перешёл к другим участникам, о существовании которых я раньше догадывался, но верить в него отказывался упрямо.


По счастью, телефон у меня стоит на столике в прихожей, значит, я мог набирать номер, не отходя далеко от двери. Десять секунд на то, чтобы метнуться на кухню за ножом (как будто он сможет меня спасти!) и, вернувшись, наскоро обшарить все замки – да, вроде всё заперто... Потом, осторожно отходя спиной вперёд, не поворачиваясьзатылком к входной двери, дотянуться до телефона. Ступать как можно тише – скрип паркета не должен заглушить ни малейшего шороха, который может донестись с той стороны. Теперь остаётся только набрать нужный номер.


Гудок в трубке был сипловатый и чуть приглушённый. Арбатская телефонная станция, наверное, оставалась последним оплотом сопротивления старых, аналоговых узлов – все остальные уже пали под неудержимым напором современных коммуникационных технологий. Качество связи было весьма сомнительным: даже голос соседа из квартиры двумя этажами выше звучал из моей трубки так слабо, будто ему пришлось добираться сюда из Западного полушария по проложенному по дну океана трансатлантическому кабелю. Случалось, на станции что-то барахлило, и тогда меня соединяли совсем не с теми абонентами; бывало и так, что в шведском телефонном оборудовании начала прошлого века, установленном на нашем узле, замыкало неведомые контакты, и в мой разговор неожиданно вклинивались ещё два посторонних человека.


Не помню уже, когда мне приходилось звонить в милицию, но за последние десять лет такого точно не случалось ни разу. Я не имел ни малейшего представления, сколько надо ждать, пока на другом конце провода некий кинематографический мужественный оперуполномоченный с волевым подбородком скажет «Вас слушают?». Поэтому, набрав сакраментальное «02» и напряжённо выслушав пять долгих гудков, после которых трубку всё ещё никто не снял, я встревожился.


Шесть... десять... семнадцать... двадцать пять... На тридцать четвёртом гудке в мою дверь снова постучали – так сильно, что в ответ в кухонном буфете задребезжала посуда. Я попробовал дозвониться до пожарных и неотложки – безрезультатно. Казалось, я остался в этом мире один на один с чудовищным посланником из чьих-то ночных кошмаров, осадившим мою квартиру и терпеливо ожидающим моей капитуляции.


Трубка так и пролежала на столике всю ночь, через равные промежутки времени испуская тонкий и неуверенный писк. Продрожав от страха и усталости ещё два часа, я в конце концов не выдержал и забылся пустым чёрным сном. Когда я очнулся, на улице уже стоял день. На лестничной клетке никого не было; но я успокоился, только пронаблюдав за ней в глазок минут десять и увидев спускающуюся вприпрыжку соседскую девочку.


Я подошёл к столику, повесил трубку, но затем из простого любопытства перенабрал «02». Не знаю уж, что я хотел себе этим доказать. Уже через два гудка в динамике что-то мягко щёлкнуло и низкий мужской голос произнёс:


–Милиция. Вас слушают?


Что можно сказать в таком случае человеку в форме? Всю ночь у меня под дверью торчал голем, скорее приезжайте? Несмотря на предупреждения, я продолжил читать манускрипт пятисолетней давности, и теперь тёмные силы пытаются заставить меня прекратить это делать, защитите меня от них? Поколебавшись несколько секунд и так ничего и не сказав, я отключился. Потом отпер все замки и вышел наружу.