Geum.ru

И. Тихомиров Проблема и метод Кантовой критики познания

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
  1   2   3



И. Тихомиров


Проблема и метод Кантовой критики познания.


Влияние Канта на современную философскую мысль - бесспорно. Вся немецкая философия XIX столетия стоит в прямой или косвенной - положительной или отрицательной - зависимости от Канта. Но и вне Германии лишь немногие философские учения сумели развить свое содержание, не соотнося его так или иначе с воззрениями Канта. Поэтому-то вполне естественно, что первый вопрос, с каким в наши дни всякий исследователь начинает изучение чьей бы то ни было системы, есть вопрос: какое положение занято ею относительно Канта?1 (1. Vgl. H. Vaihinger, Hartmann, Dühring und Lange S. 31. – E. König, Die Entwickelung des Causalproblems B. I: von Cartesius bis Kant, S. 253.) Уже это одно обстоятельство показывает, что правильная оценка явлений современной философской мысли невозможна без определенного взгляда на достоинство тех или иных пунктов Кантова учения, с которым так тесно связаны философские идеи нашего времени. Мало этого, - по справедливому убеждению большинства современных серьезных мыслителей, даже собственные опыты философских работ в настоящее время не могут иметь научного значения, если не хотят считаться с Критикою чистого разума. «Как по Монтекукули, говорит Файгингер, для войны необходимы три вещи: во-первых, деньги, во-вторых, деньги и в третьих, деньги, так, - можно сказать, - и для занятия философией необходимы три вещи: во-первых, Кант, во-вторых, Кант и в третьих, Кант»2 (2 Vaihinger, 1. c. p. 31.). Проф. Н. Я. Грот в предисловии к сделанному В. С. Соловьевым переводу Кантовых «Prolegomena» говорит: «Кант - создатель новейшей философии, новой точки зрения, нового метода и задач философии, и без глубокого понимания Канта нельзя в наше время считать себя в праве произносить слова «философия», «философский» и др. под. Легкомысленно думать, что основоположения Кантовской философии кем-либо окончательно опровергнуты или даже серьезно поколеблены. Лица, думающие так, обыкновенно не понимают и не в состоянии понять даже самых вопросов, над решением которых трудился Кант. Для тех же, кто понимает эти вопросы, - ясно, что от Канта должно отправляться и поныне всякое философское учение, имеющее притязание быть существенным и основательным, хотя бы точкою отправления и являлась строгая критика Кантовских положений». Вообще, положение, что «надо разобраться с Кантом - прежде, нежели можно будет идти далее»3 (3 Vgl. М. Engelmann, Kritik der Kant schen Lehre vom Ding an sich und ihrer Prämissen vom Standpuncte der heutigen Wissenschaft, 1883, S. 6), сделалось, можно сказать, ходячим.

Из всего сказанного можно уже с достаточною ясностию видеть, насколько важной является всякая попытка пролить свет на какую-нибудь сторону в учении отца новейшей философии и так или иначе содействовать оценке этого учения. Общее raison d’être нашего скромного этюда этим вполне определяется. Но и сверх того, мы можем указать два специальных мотива, почему подвергаем исследованию именно проблему и метод Критики: во-первых, относительно этих предметов господствуют весьма большие разногласия среди комментаторов Канта, и - во-вторых, - правильное их понимание дает, можно сказать, ключ к пониманию и оценке всей системы Канта4 (4 Согласно принципу, высказанному еще Бэконом и вполне признанному самим Кантом: «Prudens quaestio quasi dimidium scientiae»). Оценка Кантовских взглядов, если только хочет быть радикальною, должна непременно начинать с этих двух пунктов. На страницах «Вопросов философии и психологии, три года тому назад, велась довольно длинная полемика между проф. М. И. Каринским и А. И. Введенским по поводу истолкования критического предприятия Канта (кн. 25—29). Но эта полемика вращалась преимущественно около других вопросов.


I


Проблема Критики.


Основной вопрос всей Критики есть вопрос: как возможны синтетические суждения а рriori?5 (5 Кr. d. r. Y. S. 654. Критику чистого разума мы цитируем по изданию Kehrbacha, в основу которого положен текст 1781 года. Относительно различий между этим текстом и изданем 1787 г. мы вполне готовы согласиться с Рилем, опирающимся в данном случае на нарочитое исследование Ибервега (De priore et posteriore forma Kantianae critices rationis purae. 1862 г.), - что принципиально содержание обоих изданий неизменно (unverändert) —Rиеhl Phil. Kritik. В. I. s. 315. Аnm). Шопенгауэр, а отчасти и Куно-Фишер признают разницу между обоими изданиями очень значительной (Куно-Фишер, III, 70. 258). Входить в специальное обсуждение этого вопроса мы не будем. Пролегомены мы цитируем по изданию Schulza в Universal Bibliotheck».) В формулировке задачи, как справедливо замечает один из самых солидных комментаторов Канта, - Риль6, (6 Riehl, Der philosophische Kriticismus, B. I, 1876. S. 315.) - в общем уже намечается путь к ее решению. Какой же смысл имеет вопрос о возможности синтетических суждений а рrиоrи? В этом пункте мы встречаемся с большими разногласиями в понимании Канта. Чтобы удобнее разобраться в этих разногласиях, приведем сначала на память внешний порядок рассуждений Канта, приведших к постановке указанного вопроса.

Введение в Критику чистого разума начинается рассуждениями о различии чистого и эмпирического познания. Первое определяется, как познание «независимое от опыта и даже от всех впечатлений чувств»7 (7 Кr. d. r. V. S. 647. 1-й отдел введения по второму изданию.). Кант называет его «познанием а priori» и отличает «от эмпирического, имеющего свой источник а posteriori, именно в опыте»8 (8 Ibid.). Далее, Кант старается показать, что мы имеем познание а priori и даже общий смысл не лишен их. Признаками познания а priori являются: во 1-х, необходимость, и во 2-х, всеобщность. Тот и другой признак вполне достаточно ручаются за априорность познания, ибо опыт 1) говорит только, что нечто существует таким-то образом, но не говорит, что оно не может быть иначе, - 2) дает только сравнительную, а не абсолютную всеобщность. Индукция, орудие опыта, уполномочивает только сказать: насколько мы знаем, доселе из такого-то правила не было исключений9 (9 Ibid. ss. 648-649, 2-й отд. введ.). Примерами всеобщих и необходимых положений берутся положения математики и естественно-научная аксиома причинности10 (10 Ibid., 649-650.). 3-й отдел введения обосновывает тезис, что «философия нуждается в науке, которая определяла бы возможность, принципы и объем всяких познаний а рriori»11 (11 Kr. d. r. V. ss. 36—39.). В 4-м отделе разъясняется различие аналитических и синтетических суждений и делается вывод, что - 1) «чрез аналитические суждения наше познание не расширяется, а только разлагается, и делается мне самому понятным то понятие, которое я уже имел. 2) При синтетических суждениях я кроме понятия субъекта должен иметь еще нечто другое (х), на что опирается рассудок, дабы предикат, не содержащийся в этом понятии, признать однако ж за принадлежащий ему»12 (12 Ibid. ss. 39—40.). Эмпирические или опытные суждения, по Канту, - всегда синтетические. Основание этого синтеза - свидетельство опыта13 (13 Ibid. 40. Vgl. Prolegomena, s. 42.). «Но, говорит Кант, при синтетических суждениях а рriori этого пособия (Hilfsmittel) совершенно не оказывается»14 (14 Ibid. 41.). Между тем (5-й отдел) «во всех теоретических науках разума содержится синтетические суждения а priori, как их принципы15 (15 Kr. d. r. Y. ss. 650—653.). Так математические суждения, по словам Канта, все - синтетические. В доказательство приводятся известные примеры - суммы 7+5=12 и определения прямой линии16 (16 Ibid.). «Естествознание также содержит в себе суждения а priori, как свои принципы». Примеры: «количество материи при всех изменениях в телесном мире остается неизменным», и «при всяком сообщении движения действие и противодействие всегда должны быть равны друг другу»17 (17 Ibid. 653.). В метафизике, если ее даже рассматривать только как искомое, должны быть также синтетические суждения а priori. «Метафизика, говорит Кант, по крайней мере, по цели своей состоит из положений а priori»18 (18 Ibid.). Так Кант подходит к своему знаменитому вопросу: «как возможны синтетитческие суждения а priori?» - формулировке и разъяснениям которого посвящен последний (6-й) отдел введения19 (19 Ibid. 654.). Все эти разъяснения состоят в том, что названный вопрос есть в сущности вопрос о том, как возможны науки - математика и естествознание и как возможна метафизика с научным характером20 (20 Ibid. 655-657.). Таков общий ход мыслей во ведении к критике.

Переходя к истолкованию сделанной Кантом постановки критической проблемы, мы начнем с толкования Куно-Фишера. Сделать это нас побуждает как высокий научный авторитет этого историка новой философии и широкое распространение, какое имеют его взгляды в заграничной литературе, так, - с другой стороны и в особенности, - то обстоятельство, что у нас в России доселе всякий приступающий к изучению философии впервые знакомится с Кантом, если не по одному изложению Куно-Фишера, то непременно при его пособии и под его влиянием. До некоторой степени взгляд Куно-Фишера может быть назван у нас conceptio recepta (общепринятое понимание) кантовой философии. Поэтому мы думаем, что прямой задачей всякого, кто у нас стал бы писать о Канте, будет сказать: вот в чем – «dissentio ad iis, quae ipse21 (21 Т. е. Куно-Фишер. Приведенная латинская формула в средние века употреблялась в отношении к Аристотелю.) dixit».

Куно-Фишер следующим образом разъясняет смысл кантовой постановки проблемы. Критическая философия, в отличие от догматической, которая «была предположением познания, хочет быть изъяснением его»22 (22 Куно-Фишер. История новой философии, перевод Н. Н. Страхова, т. III, 16.) «Поэтому основной вопрос критической философии таков: как возможен факт познания?».

«Но прежде, чем должно начаться исследование, каким образом возможен факт, нужно быть уверенным, что он вообще возможен, что он существует. По крайней мере, в точных изысканиях никто не допустит себя исследовать такой случай, который, может быть, принадлежит к области химер. Следовательно, мы должны поставить вопрос предварительный: познание вообще составляет ли факт? Известно, что эта точка зрения не принадлежит к числу несомненных, и что остроумие скептиков давно уже вместе с возможностию познания оспаривало и его действительность. При том этот вопрос не так легок, чтобы отвечать на него без всяких околичностей. Если о какой-нибудь вещи нужно решить, существует ли она, то необходимо прежде с точностию узнать ее признаки. Если мы не знаем, что такое эллиптические или параболические линии, то мы не можем отвечать на вопрос, есть ли в действительности эллипсисы или параболы. Следовательно, прежде всего нужно спросить что такое познание?»23 (23 Ibid. 244-245)

«Итак, основная критическая задача, при строгом взгляде на нее, разлагается на три вопроса: 1) что такое познание? 2) Познание есть ли факт? 3) Каким образом возможен этот факт? Вопросы эти поставлены в таком порядке, что последующий может быть поставлен только тогда, когда разрешен предыдущий. Весь этот прием, которым Кант начинает свою критику разума, имеет очень много сходства с ходом юридического исследования. Если требуется разрешить какой-нибудь случай из юридической жизни, нужно прежде всего установить со всевозможною точностию самый факт. Прежде всего случай установляется (констатируется), потом он обсуждается и решается (дедуцируется) на юридических основаниях. Канту предстояло решить юридически вопрос человеческого познания; он хочет, выражаясь юридическим языком, начать процесс с познанием. Первое дело в процессе - произвести следствие; второй - найти решение. Следствие по делу о познании производится так, что показывается, в чем состоит познание, и что оно действительно есть. Дело решается тем, что доказывается возможность познания, т. е. указывается, по силе какого права оно существует, другими словами, оно дедуцируется в юридическом смысле. Первый вопрос есть Quaestio facti; а второй— Quaestio juris. К Quaestio facti относятся два первые вопроса: что такое познание? и есть ли познание? К Quaestio juris - третий: как возможен факт познания?»24 (24 Ibid. 245-246).

«Итак, что такое познание? Первое определение, которое делается в элементарной логике, говорит, что каждое познание есть связь представлений, такая связь, в которой одно представление высказывается о другом, как его предикат, - положительно или отрицательно. Кратко сказать: познание есть суждение. Между тем очевидно, что не всякое суждение есть вместе с тем и познание. Никто не станет принимать за научные познания тех суждений, которые понятны сами по себе. Итак, при каких ближайших условиях суждение делается познавательным суждением? Когда два представления связываются в одном суждении, возможны два случая. Эти представления или однородны, или различны. Предикат или содержится в субъекте, как признак, или нет»25 (25 Ibid.) и т. д. - выступает на очередь различение аналитических и синтетических суждений26 (26 Ibid. 247). Такой порядок мыслей, по мнению Куно-Фишера, должен привести Канта к заключению, что «всякое познание состоит в синтетически суждениях» 27 (27 Ibid. 248.).

«Впрочем, продолжает наш комментатор, это определение еще не есть полное определение познания. Не всякое синтетическое суждение есть в строгом смысле познание. Каждое познание в строгом смысле слова должно быть истинным суждением. Что же такое истина, если она не имеет места во всех случаях без исключения? Если бы углы треугольника не были вечно равны двум прямым, то эта математическая истина никуда бы не годилась. Истинное положение необходимо и всеобще. Поэтому познание есть такое синтетическое суждение, которое имеет характер необходимости и всеобщности»28 (28 Ibid. 248-249).

Но данное опытом или datum а posteriori не может обладать этими признаками. Отсюда, всякое истинное познание состоит в синтетических суждениях а priori. Вот ответ на вопрос: что такое познание?29 (29 Ibid. 249.)

Второй вопрос такой: существует ли познание? Употребляя найденную формулу, его можно выразить так: существуют ли синтетические суждения а priori? - Все предметы науки можно разделить на чувственные и нечувственные. Чувственные объекты или производятся нами самими, т. е. мы сами их делаем чувственными, построяя их, - таковы, например, фигура и число; или же они являются нам, как извне даннные вещи. Наука о чувственных объектах первого рода есть математика; наука о чувственных вещах есть физика; наука о сверхчувственном есть онтология или метафизика в тесном смысле. Следовательно, нужно допросить эти три науки о том: соответствуют ли их суждения требуемым условиям? При этом дело идет только об их существовании, а не об их правомерности. Спрашивается только о том, существуют ли синтетические суждения а рriori, действительно ли судят таким образом названные науки, а не о том, судят ли они так по праву»30 (30 Ibid. 250).

Этой цели Кант и достигает, указывая во всех этих науках синтетические суждения а priori. «Мы, говорит Куно-Фишер, констатируем тот факт, что математика, физика, метафизика содержат в себе синтетические суждения а рriori не случайно, а вследствие своей научной природы, что следовательно существуют синтетические суждения а рriori. При этом мы не решаем, имеем ли мы право на такие суждения или нет. Таким образом, quaestio facti разрешен; а quaestio juris, собственно критический вопрос, остается еще решить. Каким образом возможен факт познания? Или, переводя этот вопрос на объяснительную формулу: каким образом возможны синтетические суждения а priori? В таком именно виде поставлена задача познания во главе критической философии. Чтобы разрешить эту задачу, Кант написал критику чистого разума31 (31 Ibid. 253.)

Приведенное объяснение Куно-Фишера имеет свои несомненные достоинства. Прежде всего, оно очень ясно, отчетливо и стройно изображает ход мыслей, приведших Канта к его постановке проблемы; - в этом отношении некоторые комментарию склонны отдавать даже преимущество пред оригиналом. Затем, надо признать и то, что Куно-Фишер в общем остался верен порядку мыслей Кантова введения. Но его объяснение имеет и очень крупные недостатки, которые не позволяют принять его.


По Куно-Фишеру вопросом собственно критики является вопрос: как возможен факт познания? Что познание вообще возможно, что оно есть факт, это критика как будто бесспорно признает. И действительно, в начале III тома, опровергая известное возражение Гегеля против возможности критической философии32 (33 Гегель говорил, что невозможно прежде познания исследовать познавательные способности; это значило бы хотеть познавать прежде познания, или, употребляя общеизвестное сравнение, желать выучиться плавать прежде, чем идти в воду.), Куно-Фишер дает такие разъяснения, которые вполне утверждают читателя в таком представлении дела34 (34 «Если сравнивать, говорит он, не оставляя Гегелевского подобия, познание с плаванием, то окажется, что Кант не хотел ни научить, ни научиться плаванию, а только объяснить его. Как физик, раскрывающий перед вами механизм плавания и объясняющий возможность этого факта, относится к плавающему телу, так и Кант относится к фактическому познанию. Если бы Кант вздумал прежде приобрести познавательные способности и привить их к человеческому духу, с тем, чтобы сделать его способным к познанию, в таком случае его предприятие было бы так бессмысленно, как воображает его себе Гегель, и в родоначальнике критической философии нельзя было бы отрицать сходство с нашим нелепым пловцом. Но разве Кант хочет произвести на свет познавательные способности, как еще не существующие? Напротив, он хочет открыть и понять существующие способности. Для чего же? Вовсе не для того, чтобы в первый раз употреблять эти силы, - мыслящее человечество употребляло их искони, - а для того, чтобы с этих пор употреблять их с сознанием, чтобы познавать с сознанием. Чтобы объяснить плавание, нужно задать вопрос: какие движения делает человеческое тело, когда плавает? Для объяснения познания Кант спрашивает: какие, так сказать, движения делает человеческий дух, какого рода деятельности он производит, когда познает; какие способности совершают свои отправления в фактическом познании? Если предположить, что мы в совершенстве узнаем это, то очень может быть, что мы не превзойдем существующей науки в познании вещей, ничем не увеличим наличную сумму наших познаний, но во всяком случае мы будем иметь над нефилософским умом одно преимущество: мы будем познавать с сознанием то, что он познает бессознательно. Ужели же такое преимущество не вознаграждает за труд? Неужели он составляет излишнее и нелепое усилие? Если я для познания вещей не нуждаюсь в понимании познавательных способностей, то неужели поэтому нет необходимости в критической философии? Мы ведь можем говорить, не зная грамматики, - судить и умозаключать, не зная логики, - жить, не зная физиологии, - видеть и слышать, не зная оптики и акустики. Но следует ли из этого, что грамматика, логика, физиология, оптика и акустика излишние науки? То же самое можно сказать и о критической философии в отношении к нашему познанию» (III,21—22)), а в заключение этих объяснений он уже и прямо заявляет, что «критическая философия есть наука о фактическом35 (35 Курсив наш.) познании»36 (36 Ibid.) Но в таком случае странным представляется, почему же критика хочет быть исследованием вопроса о правоспособности познания. Еще более непонятным оказывается при этом та роль, какую критика старается усвоить себе и какую она действительно имела и имеет в истории развития новой философии: критика решает вопрос, - возможна ли метафизика или познание сверхчувственного. Но какой же смысл имеет решение вопроса о возможности познания, когда оно уже наперед признано, как факт? Что «ab esse ad posse valet Consequentia», это известно всякому еще из элементарной логики. Более чем непонятным при этом является то обстоятельство - почему критическая философия, будучи «наукой о фактическом познании», решает вопрос о возможности метафизики в отрицательном смысле. Каким образом невозможно - то, что существует действително?... Куно-Фишер, как мы видели, очень сильно настаивает на том, что утверждение факта познания еще не заключает в себе утверждения правомерности этого факта37 (37 Ibid. 250.) Но мы решительно отказываемся понять, в чем может состоять эта правомерность, раз познание, как таковое, признано за факт. Правомерность всякого познания состоит в том, что оно есть, настоящее, истинное познание. Если теперь Кант, по Куно-Фишеру, признаками истинного познания считает априорность и синтетический характер выражающих его суждений, и если затем, понимаемое в таком смысле, познание действительно существует, есть факт, - то о какой же еще правомерности спрашивать? Объяснить, как возможен факт, по-нашему мнению, отнюдь не значит решит вопрос о правомерности, а лишь - осмыслить факт, который, конечно, не перестанет быть фактом и без этого... Получается нечто совершенно ни с чем не сообразное.

Делать за указанные несообразности ответственным Канта - представляется как будто недостатком уважения к уму и сообразительности этого великого мыслителя. Естественно поэтому скорее заподозрить Куно-Фишера в неверной передаче действителной связи мыслей творца Критики. Так именно и делает